Текст книги "Хозяйка розового замка"

Автор книги: Роксана Гедеон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 54 страниц)

5

Пар клубился над горячей водой и влагой оседал на сиреневых узорных изразцах, покрывая поволокой многочисленные венецианские зеркала. Пока я плескалась в бассейне, Маргарита, хотя и была красная от жары, не допускала ко мне никаких других служанок: сама возилась с бельем, носилась с полотенцами, сама подсыпала в воду травы, душистые желе и ароматические добавки, экспериментируя при этом так, что у меня иной раз голова шла кругом.

Мы с Маргаритой болтали вот уже третий час напролет – я рассказывала ей обо всем буквально по дням, не пропуская ни приставаний Фердинанда IV, ни моего визита к синьоре Анджеле Раньери. Я предчувствовала, что скоро охрипну от этих рассказов и беспрерывных переспрашиваний.

– Да неужто вы ездили так далеко, в самую Грецию?

– Да, я же сказала тебе… Это вовсе не далеко. И Корфу – это остров, а не Греция…

Маргарита плохо разбиралась в географии, и я как раз собиралась ей кое-что растолковать, но она, не дослушав меня, ринулась прочь из ванной комнаты, оставив дверь открытой.

– Погодите-ка немного, милочка! Я же совсем забыла испробовать розмарин!

Я принялась ждать, мягкой губкой смывая с плеч жемчужную белую пену. Прошло несколько минут. Я повернула голову, чтобы позвать Маргариту, и, поскольку дверь была отворена, увидела в зеркале ванной, как она чинно выплывает из спальни и аккуратно прикрывает за собой дверь.

Куда это она? Даже ничего мне не сказала и ушла… Не вытираясь, я поднялась, закуталась в простыню и, распустив поднятые наверх волосы, босиком направилась в спальню.

В большом кресле-шезлонге, прямо под портретом своей матери, сидел Александр – обнаженный по пояс, в синих кюлотах, и, как и я, босой. Золотая цепочка с крестиком слабо поблескивала у него на груди. Из-за жары окна были распахнуты и ставни не сдвигались – из теплого мрака ночи доносились запахи грушевого варенья и трели малиновки, гнездившейся среди фруктовых деревьев.

– Так это из-за вас Маргарита ушла? – пробормотала я, сама не зная, почему на меня накатило такое замешательство.

– Да. Она очень любезна, эта милая Маргарита.

– А… а как же вы вообще вошли? Мы с ней заперлись. Она открыла вам?

– Вы забыли, у меня же есть ключ.

«Говорим о каких-то пустяках», – подумала я. Александр смотрел на меня, и замешательство мое не проходило. Я присела на краешек постели, впервые вдруг задумавшись: а прилично ли герцогине дю Шатлэ сидеть вот в таком виде, босой, в одной простыне, чтобы все понимали, что она только что из ванны… Вот глупость-то, решила я, сама себя обрывая. Что это на меня нашло? Может, это из-за того, что мы в Белых Липах? Или это просто мои нервы?

– Вы говорили с Анной Элоизой? – спросила я.

– Довольно долго.

– И что она такое обо мне сказала?

– Всякий вздор, чепуху. Она уже стара, дорогая. Не думайте об этом.

Я промолчала, нервно теребя край простыни. Александр вдруг наклонился в мою сторону. Глаза его в нынешнем освещении казались почти черными.

– Вы не рады, что я пришел, cara? Мне уйти?

– О, нет-нет! – воскликнула я поспешно. – Если быть честной, то я очень рада. Я все думала, вспомните ли вы обо мне здесь, когда мы уже дома…

– Так в чем же дело?

Я сама не понимала до конца причину той легкой смутной тревоги, что одолевала меня. У меня были только догадки, я еще недостаточно поразмыслила, чтобы понять. Нерешительно взглянув на мужа, я попыталась улыбнуться:

– Первая ночь в Белых Липах – все-таки это…

– Что, милая?

Это была грань между тем счастливым периодом – периодом медового месяца, и жизнью, которую мне теперь придется вести год за годом. Завтра начнутся будни. Обычные дела. Домашние хлопоты. Никакой романтики, разнообразия, всплесков свежести. То есть поначалу это будет свежим, но потом? И как долго это продлится? Как теперь пойдет моя жизнь? Не утратим ли мы то, что имеем?

Сама эта роскошная спальня – моя спальня, – где мы сейчас находились, напоминала об этом. Ее стены будто говорили: вот, именно нас вы будете видеть год за годом. Гроты, морские пляжи, горные плато, корабельные каюты, теплые волны Средиземноморья – все это кануло в прошлое. Отныне мы будем любить друг друга только здесь. Ну, за редкими исключениями. Все это напоминало о браке, о чем-то официальном, законном и… скучном. Наше чувство будет испаряться, испаряться, таять… до тех пор, пока от него не останется мокрое место. Или пока мы не станем терпеть друг друга по привычке.

Я постаралась высказать все это Александру как можно яснее, но и сама понимала, что говорю сбивчиво.

– Дорогая, здесь в Белых Липах, все будет так же великолепно, как и в любом другом месте, – сказал он мягко.

– Не знаю… Может быть, да. А может быть, это просто меня волнует больше, чем вас!

Я и мысли не хотела допускать о том, что мною он дорожит меньше, чем я им, – по крайней мере, я имела возможность убедиться, что это не так, – но ведь в чувства другого человека никогда до конца не проникнешь. Он мужчина… Он может быть непостоянным… И он такой страстный… Возможно, ему не так уж и важно, останутся ли наши чувства прежними?

Мысли, отражавшиеся на моем лице, тронули его. Он потянулся ко мне.

– Иди сюда, красавица!

Едва мои пальцы коснулись его протянутой руки, как он сам потащил меня к себе, усадил на колени.

– Вы смеетесь? – спросила я недовольно, видя, что Александр улыбается.

– Чертовски приятно вдруг узнать, как вы меня цените, cara. Что ж вы так долго молчали?

– О чем?

– Что так дорожите мною.

Все так же смеясь, он зарылся лицом в мои волосы, потом прильнул губами к моему рту. Я отвечала не слишком восторженно. Тогда он чуть отстранился, взял мое лицо в ладони.

– Ты даже не представляешь, что ты за сокровище. Знаешь, что терзает меня больше всего? Что когда-нибудь ты уйдешь. Ты не думай, cara, что если я не проявляю ревности, то я не ревнив. Ты и мое чудо, и моя любовь, и мое вечное мучение. Я готов потерять что угодно и кого угодно, только не тебя. И вдруг эти нежные, милые губы, которые сводят меня с ума, открываются и говорят, что ты то же самое думаешь обо мне… Ну не приятно ли?

– Значит, – прошептала я, – значит, мы совсем одинаково чувствуем?

– Ну конечно, – проговорил он, нежно обводя округлость моего подбородка. – Я сразу, едва тебя увидел, понял, что ты создана только для меня и ни для кого другого…

– А я то же самое могу сказать о вас.

В конце концов мы оба рассмеялись.

Еще смеясь, он за плечи рванул меня к себе, его рука на ощупь разыскала узел на моей груди и сбросила простыню на пол. Он принялся целовать меня так жадно, что поначалу я почувствовала себя полузадушенной и ослепленной этими поцелуями. Он очень спешил нынче, это я видела, но не противилась ему. Он приподнял меня, расстегивая кюлоты, а я была благодарна ему за то, что только что услышала, и не нуждалась сейчас ни в каких ласках. Еще миг – и я почувствовала, как его сильная, невероятно твердая плоть погружается в мою глубину, заполняет ее до самого дна.

Легкий дискомфорт, который я почувствовала, когда ощутила его в себе, быстро прошел. Пытаясь нащупать свой ритм, я стала двигаться, закрыв глаза и судорожно вцепившись в его плечи, – но, хотя мое движение было медленным, по крайней мере, мне так казалось, он был слишком возбужден. Он попытался удержать себя и не успел.

– Cara, cara… – проговорил он, но вдруг спина его изогнулась, и он, до боли сжав мне бедра, кончил.

Я даже не почувствовала разочарования. Я припала щекой к его щеке, ощутив легкую испарину на его коже. Он мягко тронул меня за волосы.

– Прости. Это небольшая неудача.

– Все хорошо, – прошептала я вполне искренне.

– Просто я слишком хотел тебя. Весь день.

Он отыскал мои губы, поцеловал, и мне стало приятно от того, что его рот сейчас такой ласкающий…

У меня не было причин огорчаться. Я по опыту знала, что Александр не из тех мужчин, которые, удовлетворившись, лежат пластом и ждут, пока у них снова появится возбуждение, – так, будто обладают одной лишь мужской плотью и полностью лишены губ, языка, рук.

Откинув покрывало, он перенес меня на постель, уложил, осторожно опираясь на локти, накрыл своим телом. Лицо его сейчас было так близко, что для меня весь окружающий мир исчез в его глазах. Я даже видела в них два своих миниатюрных личика.

– Ты никогда не уйдешь? – прошептала я вдруг.

– Ну что ты, милая. Если я уйду, то только с тобой.

Ах, подумала я, если бы это было правдой…

Во второй раз он был так нетороплив, так контролировал себя, так не спешил проникать в меня, словно поставил себе целью вырвать у меня из груди жалобу или нетерпеливый стон. Это была будто особая, возбуждающая игра – кто сколько выдержит… И я, со своей стороны, не думала сдаваться слишком легко.

Сначала он целовал мой подбородок, потом нежно искусал беззащитную шею и надолго задержался на обеих грудях, взяв меня за руки и осторожно заведя их мне за голову, так, что груди при этом красиво приподнялись и устремились в потолок напряженными сосками. Как я ни старалась оставаться невозмутимой, я почти начинала стонать от блаженства, когда его язык легко, а потом сильнее ласкал самые кончики моих грудей, нежно зажимая их губами, – соски становились твердыми, почти как мрамор, к груди горячо приливала кровь.

У меня предательски заныл живот и ниже. Я вытянулась в струнку. Я ждала, чувствуя, как непередаваемое возбуждение прокатывается по телу, – такое пронзительное, что лишает меня дыхания, дара речи и способности двигаться. Его обжигавшие губы коснулись моего упругого лона – я прогнулась, но не издала ни звука. Наклонившись, он принялся целовать маленькие пальчики на ногах – я с содроганием ощутила, что таю под его умелым языком.

Потом его рука оказалась на теплом бугорке между моими широко раздвинутыми ногами, и его палец стал продвигаться к центру моей плоти, к самому чувствительному местечку женского естества. Я попыталась еще поиграть в сопротивление, но его горячее дыхание коснулось моих губ, а его палец был так умел и коварно настойчив, нежно прогуливаясь по краю раскрытой расщелины, а потом чуть погружаясь вглубь, что все мои мысли исчезли, поглощенные накатившей на меня мучительно-сладкой волной. Он продвинулся еще немного вглубь, и я неожиданно даже для себя кончила.

– Ага, – прошептал он насмешливо. – Я выиграл?

Я не смогла ответить. Новое желание мгновенно вернулось ко мне, когда еще не затихли последние спазмы, и я снова ощутила, как каждая клеточка моего тела наливается страстью. Невольно мои бедра начали делать толкательные движения, я была почти совсем мокрой от собственной влаги и сама ускорила его движение, буквально извивалась, прижимаясь к его пальцу, чтобы усилить ощущения. Мне хотелось чего-то большего, в прямом смысле слова… И когда он медленно, растягивая и мое, и свое удовольствие, стал входить в меня, в моем затуманенном сознании мелькнула короткая мысль о том, что ничего на свете не может быть лучше и сладостнее слияния, которое я сейчас переживаю.

Мои ноги были так плотно сжаты, что почти сковали его бедра. После первых двух толчков я снова кончила, но он продолжал, вторгаясь в меня так часто и сильно, что трепет у меня внутри с каждым толчком нарастал. Я часто дышала, почти задыхалась, чувствуя приближение оргазма; дрожь, начиная с ног, снова охватила все тело, словно я была в агонии, движения бедер ускорились, становясь просто бешеными, и его плоть наверняка ощущала судорожные схватки моего лона, – я испытала наслаждение поистине взрывной силы, и меня пронзили такие конвульсии, что я почти потеряла сознание.

Никогда прежде так еще не бывало… Приходя в себя, я осознавала только это. Никогда прежде я не откликалась так легко на его ласки и не наслаждалась так бурно. Он взял меня еще дважды – теперь уже без ласк, без игры, без затягивания, и после того, как мы разомкнули объятия, мне казалось, что никогда прежде я не чувствовала себя такой удовлетворенной. Это было как венец всех желаний…

С бесконечной нежностью он положил руку на мою щеку, при этом мягко глядя мне в глаза, и в глазах его были и благодарность, и любовь, и обожание, – я таяла под этим взглядом… Пальцем он провел по моему лбу, затем вниз, и самым его кончиком проследил очертания губ. Он словно успокаивал меня, уверял в том, что все еще любит меня, несмотря на мое страстное недавнее поведение, без сомнения, слишком страстное для порядочной знатной дамы, – а может быть, и благодаря ему.

Я припала к нему, тихо улыбаясь. Он нежно взял меня за подбородок.

– Хорошо, да?

– Невероятно хорошо, Александр… Мне так нравится делать это с вами, я так рада этому… Никто не делал меня счастливее. Вы лучший любовник в мире…

– М-м-м, как приятно это слышать.

Он привлек меня к себе на грудь, и его губы чуть дрогнули, улыбаясь… Он стал говорить мне такие вещи, что я хоть и заливалась краской, но слушала с радостью. Он сказал, как горячо и тесно там у меня внутри и какие чудесные ощущения он от этого испытал. Какое сильное возбуждение он пережил, когда я кончила в первый раз, – ему даже было трудно удержаться и подождать, чтобы кончить вместе со мной. А как ему нравится, когда я вот так вот делаю ногами и, встречая его, поддаю бедрами…

Не выдержав, я засмеялась, мягко зажимая ему рот рукой.

– Ну, полно! Все это выдумки. Я никогда не замечала в себе какой-то особой развратности…

– Это я в вас ее пробудил, только я, carissima mia!

Он ушел, когда часы пробили полночь. Ушел к себе. В этом еще раз проявилось то, что мы начинаем новую жизнь. Мы уже не станем засыпать рядом друг с другом – это будет выглядеть неприличным, когда утром в спальню войдет горничная.

Может, это к лучшему… Уходя, он не будет видеть меня заспанной, непричесанной. Ведь утром я буду являться ему всегда в лучшем виде. Всегда красивая, изящная, желанная…

И все-таки мне было жаль. Еще минут пять после его ухода я бродила по комнате, не спеша ложиться в постель, которая хранила его тепло. Смешно, конечно. Он ведь рядом, совсем рядом от меня. Я поднесла ладонь к губам – они еще сохраняли его прощальный поцелуй…

Раздался робкий стук в дверь. Я удивленно обернулась, но открыть не успела. На пороге уже стоял Жан.

В длинной ночной рубашке он показался мне не таким взрослым, как при встрече в парке. Ему ведь только девять лет…

– Ма! – сказал он несколько смущенно. – Господин герцог уже ушел?

– Да, сынок, – ответила я, готовая смутиться еще больше, чем он, и ничего не понимая. – Он ушел. А что такое, милый?

– Можно, я здесь останусь на ночь? Пожалуйста! Я хочу побыть с тобой. Я так соскучился…

Я быстро подошла к нему, обняла и, прижав его головку к груди, взъерошила и так растрепанные черные волосы.

– Глупенький! Зачем ты спрашиваешь, радость моя? Для меня нет ничего лучше, чем быть с тобой.

– Правда? Знаешь, как я скучал!

– Почему же ты не писал мне, милый?

Он взглянул на меня вроде бы виновато, но с таким лукавством, что я поняла, что никак для него невозможно было выкроить для этого даже полчаса.

6

Жизнь в Белых Липах потекла очень спокойно и безмятежно. Легче, чем я ожидала.

Тогда, в лето 1796 года, у меня не было никаких проблем. Все казалось абсолютно улаженным. Раньше меня беспокоил Жанно – его восприятие моего брака, его отношения с герцогом. В первые же дни после возвращения я поняла, что для беспокойства не было уже никаких оснований.

Александр оставался дома. Я не знала, надолго ли, и, честно говоря, боялась спрашивать, боялась услышать неприятный ответ. Он пока не уезжал – и это было уже хорошо. Но еще лучше было то, что мой сын так подружился с ним.

После того как погиб мой отец, для Жана не было большего авторитета, чем Александр. Поскольку герцог вставал на рассвете и в шесть утра уже отправлялся в конюшню, Жан полностью перенял его привычки. Протирая глаза, я часто теперь видела, как они вместе шагают мимо озера к конюшням – в одинаковых костюмах для верховой езды, в одинаковых высоких сапогах. Идут и дружески разговаривают. Я не знала, какие темы герцог находит для разговора с маленьким мальчиком, но Жан всегда слушал его, разинув рот. Во время одной из поездок в Ренн он просто замучил меня, таская за собой по всем магазинам, пока не нашел трость и серебряный хлыст – такие же, как у господина герцога. И вообще, Жан теперь имел привычку всегда вспоминать о своем отчиме. Я только и слышала:

– Нет, ма! Господин герцог по-другому сказал! Господин герцог меня туда отпустил, а он же лучше знает!

Иногда меня разбирала ревность, и я не выдерживала:

– Да почему это он знает лучше? Кто тебе мама – он или я?

– Мама – ты! Но он же старше тебя!

Жан обожал Нептуна – лошадь, подаренную ему Александром еще на прошлое Рождество. Мой сын немного поздно начал ездить верхом, но теперь отлично держался в седле. Герцог был терпеливым, спокойным наставником, пожалуй, лучшего и представить было нельзя. Он учил Жана всему – как ездить, как седлать, как ухаживать за лошадью. Сам непревзойденный наездник, он готов был сделать таким же и моего сына. Да и сейчас, когда Жан, хвастаясь, дефилировал передо мной верхом и выделывал в седле разные выкрутасы, я ощущала гордость за сына.

В это лето Жан стал получать и первые уроки фехтования – этим охотно занимался не только Александр, но и Поль Алэн. Сабля, подаренная графом д’Артуа, оставалась для мальчика пока еще лишь реликвией, но для употребления была слишком длинна. Для занятий нашли другую, покороче, но тоже настоящую. Что касается пистолетов, то их пока Жану не доверяли, но Александр, когда было время, уводил мальчика к беседке, и тогда все в доме начинали вздрагивать от пистолетных выстрелов, раздававшихся приглушенно, но все-таки отчетливо, – это Жан палил по старым башмакам, используемым в качестве мишеней.

Всем этим Жан занимался бы целые дни напролет, если бы у Александра не находилось других дел. Тогда Жан неизменно исчезал с Марком, буквально растворялся в бретонской чаще.

Марк, сын Констанс, одиннадцатилетний светловолосый мальчуган, худощавый и вытянувшийся, производил на меня впечатление ребенка очень спокойного, когда я с ним встречалась, и очень благоразумного. Конечно, я слышала, что его дела в коллеже шли так же неважно, как и дела Жана. Но Марк казался таким вежливым. Когда я приглашала его к обеду, он обычно ел, не произнося ни слова, и ел с очень хорошими манерами. Видимо, при мне он становился другим – ведь я знала, что дерется он не меньше Жана и что сейчас скорее Марк Жаном командует, а не Жан им. В конце концов, Жан был младше на два года, и я имела все основания считать Марка заводилой.

Марк на некоторое время вообще перебрался к нам и даже спал в одной комнате с Жаном. У Констанс, которая зимой с такой радостью ждала ребенка, на шестом месяце беременности случился выкидыш. Надежда на столь долгожданного наследника в который раз пропала. Пьер Анж повез жену в Спа на воды, а Марк остался в поместье под присмотром слуг. Вот почему он предпочитал пока пожить с нами.

Маргарита, едва я приехала, обрушила на меня целый поток жалоб на Жана. Прошло несколько дней, и ее обвинения никак не подтверждались. Я стала думать, что либо она ошиблась, либо мой сын исправился. Я так думала, пока кое-что не произошло.

Я вышивала в куропаточной гостиной, дверь которой была распахнута на террасу, выходившую в сад. День был жаркий, но легкий ветер из парка приносил прохладу. Я услышала чьи-то шаги. Еще миг – и в двери показался Шарль.

– Что тебе, мой мальчик? – спросила я рассеянно.

– Мадам Сюзанна, – сказал он весьма задумчиво, – мне не хочется ябедничать, но, по-моему, Жан сейчас изобьет Ренцо.

Ренцо жил в Белых Липах уже больше недели, но с моим сыном пока не очень-то подружился. Вернее было бы сказать, что Жан по каким-то причинам демонстративно и презрительно не желал разговаривать со своим кузеном, хотя я приказала ему вести себя с Ренцо вежливо. Но изобьет?

– Не может быть, – произнесла я, вкалывая иголку в ткань. – Я рада, что ты сказал мне, но, вероятно, Шарль, ты ошибаешься.

– Я потому и сказал, мадам Сюзанна, чтобы они не подрались. Все-таки Ренцо здесь гость… Ну, как хотите.

Взрослое благоразумие этого двенадцатилетнего мальчика меня поражало. Я поднялась.

– Где они, Шарло?

– А вот здесь, с террасы можно видеть.

Я вышла на террасу. Рядом, под большим развесистым каштаном, стояли Жан и Ренцо. Меня они не видели. Вот так, наблюдая, можно было подумать, что они просто разговаривают, может быть, слишком оживленно и сильно жестикулируя.

– Шарло, а почему ты думаешь, что они поде…

Я не смогла договорить. Жан поднял руку и залепил кузену пощечину. Тот, сперва упав на колено, кинулся на Жана с кулаками. Они упали и покатились по земле, тузя и колотя друг друга что было силы.

Наблюдать дальше не было смысла. В гневе я бросилась к ним, подбежала, схватила сына за шиворот.

– Жан, ты сошел с ума! Ты будешь наказан!

Они отскочили друг от друга как ужаленные. Оба были очень похожи – красные, взъерошенные, надутые. Я не понимала, в чем причина, но знала, что все это крайне неприятно… и что Жан первый ударил Ренцо.

– Жан, ты становишься просто невыносим, – произнесла я дрожащим от гнева голосом. – Я обещаю тебе: если ты немедленно не попросишь прощения у Ренцо, я отправлю тебя в закрытый коллеж и не стану забирать тебя оттуда ни на какие каникулы…

– Нет, – вдруг хрипло сказал Ренцо. – Я же тоже виноват. Мы вместе подрались.

Я взглянула на племянника, пылая желанием сказать, что я все видела и что нечего покрывать Жана, но после слов Ренцо в глазах моего сына я заметила невольное восхищение и не захотела в этом ничего менять. Меня снова захлестнул гнев. Подумать только, Ренцо, оказывается, благороднее Жана! Жан начал первым, Ренцо защищался и теперь защищает его!

Я повернулась к сыну, впервые за всю свою жизнь испытывая сильное желание закатить ему пощечину. Мне понадобилась вся моя выдержка, чтобы подавить этот порыв.

– Отвечай, что ты сделал! – приказала я в бешенстве.

– У нас с ним была честная дуэль!

– Дуэль? Что еще за дуэль? Из-за чего?

– Я должен был проверить, чего он стоит! Может, он размазня! Как бы я тогда с ним дружил?

Жан, похоже, был уверен, что поступил правильно. Я покачала головой.

– Негодный мальчишка, ты хоть подумал, что Ренцо – твой кузен?

– Ну и что? Кузен тоже может быть размазней…

– Но ты же живешь в этом доме, а Ренцо – наш гость! Ты понимаешь, что поступил как негодяй?

Щеки Жана вспыхнули.

– Я не негодяй. Мне надо было проверить его, вот и все…

– Людей не проверяют таким образом. А тем более кузенов и гостей. Человек может и не уметь драться, но быть благородным. А некоторые, такие, как ты, хорошо размахивают кулаками, но это все равно ничего не стоит. Ты очень глуп, Жан, если не знаешь этого.

Я уже говорила почти холодно, чувствуя, что успокаиваюсь и не наделаю в пылу гнева ошибок. Жан молчал, ковыряя ногой землю.

– Что он сказал тебе, Ренцо? – спросила я.

– Ничего, – безразлично ответил он, пожимая плечами.

Тогда я повернулась к сыну и задала тот же вопрос ему, но уже сурово.

– Ну, ма! Чего я ему такого сказал? Я просто хотел с ним подраться. Подумаешь… Для такого можно и сказать что-нибудь…

Он поднял на меня глаза и честно добавил:

– Тем более, что теперь я так уже не думаю.

– Ты хочешь сказать, что убедился, что Ренцо – не размазня?

– Да. Он лучше, чем я думал. Может быть, – Жан сделал паузу, с трудом глотнув, – мы с ним даже подружимся. Когда-нибудь.

«Ну, – подумала я, – хоть такая польза из этого будет».

Я увидела экономку, возвращавшуюся с фермы, и знаком подозвала ее к нам.

– Элизабет, – сказала я строго, – вот вам ключ.

– Зачем, мадам?

– Вы запрете Жана в его комнате. Он будет наказан. И не выйдет оттуда до завтрашнего вечера.

Жан шумно вздохнул. Сурово взглянув на него, я добавила:

– И, конечно же, он не получит ничего сладкого – ни к обеду, ни к ужину.