Текст книги "Хозяйка розового замка"

Автор книги: Роксана Гедеон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 54 страниц)

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
КОГДА ТАЙНОЕ СТАНОВИТСЯ ЯВНЫМ

1

Филипп, крепко обхватив мой указательный палец всеми пятью своими пальчиками, гордо топал рядом со мной, то и дело задирая головку и будто спрашивая взглядом: ну, как я – хорош? Я кивала:

– Ты хорошо идешь, малыш. Ты моя прелесть.

Тенистая аллея, ведущая вдоль речки в глубь парка, состояла из старых лип, каштанов, грабов, которые своими распростертыми ветвями образовали зеленый свод, а в просветах между ними открывались каменные нагромождения и гранитные скалы. Одуряюще пахло липами.

– Смотри, мой милый, – сказала я. – Это ели. Видишь, какая у них хвоя? Зеленая, сизая, голубая, золотистая… Их привез твой прадед из Америки. Это было более ста лет назад.

Филипп смотрел на меня совершенно безмятежно. Я знала, что он вряд ли что-нибудь понял, но все равно говорила. Говорила обо всем, что только приходило в голову. Я хотела, чтобы он запомнил мой голос, чтобы полюбил его. Мы ведь так долго были разлучены.

Он подергал меня за палец.

– Ма! – сказал он, – махнув ручонкой. – Туда, ма!

– Конечно. Мы пойдем только туда.

Он хотел к Чарующему озеру, чьи воды сейчас сияли под солнцем. Когда Филипп смотрел на меня так, как сейчас, у меня появлялось почти непреодолимое желание подхватить его на руки, прижать к себе, осыпать поцелуями – словом, сделать что угодно, лишь бы поближе ощущать его. Но я со вздохом сдерживала такие порывы, зная, что Филипп будет яростно протестовать. Он хотел ходить сам. И он уже довольно хорошо ходил. Его ножки, обутые в легкие вышитые башмачки, то и дело топали по дому и дорожкам вокруг дворца.

Но, честно говоря, сегодня мы впервые совершали столь длительное путешествие. Филипп сам определил, где ему угодно остановиться. Он сел в траву, явно заинтересовавшись шмелем с полосатой бархатной спинкой, который полз по стеблю повилики.

– Будь осторожен, – сказала я, присаживаясь в отдалении. – Шмель может укусить.

– Это звей? – спросил Филипп.

Где-то громко прокуковала кукушка. Филипп повернул ко мне личико и, весь сияя, в восторге произнес:

– Птичка волона кукает «ку-ку». Да?

– Да, – прошептала я. – Да, любовь моя, да.

Я обожала своего сынишку. И гордилась им. Он был такой прелестный ребенок, что с него вполне можно было бы рисовать рождественские открытки. Пухленький, светленький, кудрявый, с голубыми, как небо в июле, глазами, с румянцем и длинными золотистыми ресницами – словом, хорошенький, как ангелочек. Сегодня он был в длинной рубашечке, панталончиках, чулочках, которые я сама ему связала, и башмачках. Правда, сейчас я его почти не видела: трава была слишком высока, и в ней мелькала только его белокурая головка.

Мы сидели неподалеку от статуи купающейся Венеры. Чуть ниже из гранитной скалы нежно струилась ключевая вода, наполняя бронзовую получашу, украшенную изваяниями ужей, и, переливаясь через ее края, стекала по узкому желобу в Чарующее озеро. Вдоль берега ковром расстелил свои стебли луговой чай, а вокруг чаши фонтана росли кусты коричнево-красной лещины. Здесь, возле озера, высились столетние тюльпанные деревья с крупными бокаловидными желтыми цветами. Эти деревья считались гордостью поместья, за ними ухаживали с особой тщательностью. Они были очень велики в обхвате, а в высоту достигали ста футов.

Я следила за сыном и думала о том, на кого же он все-таки похож. Выходило так, что ни на кого. Волосы у него были мои, глаза отцовские, но это сходство основывалось лишь на цвете. Если уж говорить о сходстве, то Филипп похож на Жана – Жан тоже был раньше такой кудрявый и миленький.

На этом мои мысли прервались, потому что Филипп, который две последние минуты занимался тем, что полз на четвереньках за каким-то муравьем, попытался подняться, но откос был слишком крут, и малыш кубарем покатился вниз. С испуганным возгласом я вскочила на ноги, побежала и подхватила Филиппа.

– Ты не ушибся? Нет, радость моя?

Впрочем, было ясно, что нет. О боли или ушибе речь не шла, и глаза Филиппа выражали лишь бесконечное изумление. Он, пожалуй, и сам не понимал, как это все произошло.

– Почему бы тебе не быть рядом с мамой? Видишь, ты весь испачкался.

Я вытерла ему ручки и личико и поставила на ножки. В этот миг чья-то фигура мелькнула в конце аллеи. Настороженно вглядываясь, я узнала Эжени. Она отчаянно махала руками:

– Ваше сиятельство! Мадам!

– Что случилось?

– Господину герцогу плохо! Вы нужны в доме!

– Вы послали за врачом?

– Брике только что отправился на поиски.

«Ах, как скверно! – подумала я мельком. – Похоже, на всю Бретань есть только один врач!» Подхватив Филиппа на руки, я побежала по аллее к замку.

Такое случалось уже не раз. У старого герцога была грудная жаба, и это вызывало частые приступы. Я любила этого старика и поэтому волновалась за него. Я знала, что одно мое присутствие может успокоить его и принести облегчение.

Когда я добежала до дома, казалось, сердце вырвется у меня из груди. Как всегда в таких случаях, все были в панике. Служанки как угорелые метались из угла в угол, все были уверены, что старик умирает, и даже у Маргариты лицо было почти безумное. Я поспешно передала ей Филиппа и побежала наверх.

– За доктором послали, не так ли? – спрашивала я на ходу.

– Да, мадам.

– А капли? Вы дали герцогу капли?

– Мадам, разве мы знаем, как и сколько давать?

– Нужна колодная вода и примочки. Ну-ка, поворачивайтесь!

Отослав служанок, я принялась искать капли. Честно говоря, знание медицины никогда не было одним из моих достоинств. Я боялась крови и вообще в этом смысле была мало к чему способна. Кроме того, приступы грудной жабы были страшны сами по себе: старик синел, задыхался, ему сдавливало грудь и порой он действительно имел вид умирающего. Но я видела все это не впервые и уже знала по опыту, что главное – это сохранить присутствие духа.

И все же руки у меня дрожали, и, когда я наливала в склянку воды, послышался дробный звон. Чуть не расплескав лекарство, я подошла к постели, еще раз прикинула, правильно ли исполнила совет доктора д’Арбалестье, потом с помощью Поля Алэна чуть приподняла старого герцога и, разжав ему рот, стала поить. Он сперва поперхнулся, потом глотнул. Через полминуты с этим было покончено.

Я распахнула окна, чтобы в комнате было побольше воздуха и прохлады. Служанки принесли лед и воду и сделали примочки.

– Все, теперь ему надо просто полежать, – проговорила я.

– Как вы думаете, Сюзанна, он выкарабкается? – спросил Поль Алэн.

На мой взгляд, говорить о таком прямо тут, в комнате, было неуместно. Я ответила как можно спокойнее:

– Конечно, да. Это же не впервые. Надо ждать доктора, вот и все.

Д’Арбалестье прибыл через четверть часа после этого и освободил меня. Я вышла, чувствуя, что ноги у меня подгибаются, и, подойдя к окну в галерее, сбросила чепец. От волнения меня бросило в жар. Пока все это продолжалось, я ничего не чувствовала и только теперь поняла, как испугалась. Руки у меня до сих пор дрожали, испарина выступила на лбу. Я глубоко вдыхала воздух, стараясь успокоиться. Потом легкая тошнота подступила к горлу.

Эта тошнота… Я ощущала ее уже не в первый раз и не во второй. Почувствовав, что меня тошнит, я забыла и о волнении, и о старом герцоге; все отступило на второй план перед этим ужасным фактом. Подсознательно я понимала, что эта самая тошнота может значить. Да еще в соединении с двухнедельной задержкой.

Я пыталась пересилить себя, но меня все еще тошнило. Июльский день потерял всю свою прелесть, яркие краски лета погасли, когда я попробовала ясно представить себе, что со мной происходит. Эта ночь с Талейраном в конце мая… Неужели судьба может так отомстить мне за мимолетное легкомыслие? Неужели я…

– Сюзанна, я хочу вам кое-что сказать.

Я содрогнулась всем телом, услышав голос Поля Алэна, и, когда повернулась к нему, в моих глазах все еще стоял ужас. Мне показалось, что он слышал мои мысли. Румянец разлился по моему лицу.

– Как тихо вы подошли! – сказала я резко.

– Я напугал вас?

– Да! Напугали!

Мое поведение было не слишком естественно, я это и сама видела. Пожав плечами, виконт произнес:

– Простите, если это так.

– Что вы хотели сказать?

– Утром я получил совершенно точное известие о том, что через две недели Александр возвращается. Мы можем поехать встречать его в бухту Сен-Мало.

Теперь, наоборот, кровь отхлынула от моего лица, и я побледнела. Подумать только, я чуть ли не год мечтала услышать такое известие. И вот когда наконец услышала, мне кажется, что ничего ужаснее этого и быть не может!

– Через две недели? – переспросила я, и в моем голосе было скорее отчаяние, чем радость. – Уже? Так скоро?

– Что вы имеете в виду? Что значит «скоро»?

– Ничего. Я просто обмолвилась.

Поль Алэн пристально разглядывал меня. Меня его взгляд злил, но я терпела, не желая какой-нибудь вспышкой усилить его встревоженность. Я была очень уязвима сейчас, мне казалось, что все, что я думаю, можно прочесть у меня на лице. Я пыталась взять себя в руки, но чем больше пыталась, тем больше теряла власть над собой.

– Что с вами? – спросил наконец виконт. – Вам, может быть, дурно?

– Мне хорошо!

Помолчав, я выпалила – резко, почти разгневанно:

– Я еду на поля! Будьте любезны, если вам не трудно, прикажите подать мне лошадь к крыльцу!

Уже прошло целых пять дней, как повсюду в Бретани закипела работа. Началась жатва. В этом году хлеба созрели быстро. Мягкие, но тяжелые и налитые колосья давно были готовы пасть под серпом. А на очереди уже была гречиха. Необозримые гречишные поля вот-вот должны были зарозоветь от Бреста до Нанта. После цветения этого излюбленного бретонского растения будет первая откачка меда, а потом, 15 августа, в день успения Богоматери, можно будет нести плоды лета в храм.

Стрела, легкая, нетерпеливая, мчалась по дороге между полями. Я ехала быстро, надеясь, что скачка поможет мне развеяться. Мало-помалу прелестный бретонский полдень очаровывал меня и отвлекал от мыслей. Лето было замечательное – в меру жаркое, в меру влажное. Небо синело почти так же, как в Италии. Воздух был невыразимо сладок: повсюду цвел кипрей-медонос. А еще, как всегда во время жатвы, пахло свежей соломой, горячей землей и особым духом растертого колоса.

Я замечала, как изменилась Бретань за последние три года, с тех пор как я приехала сюда на постоянное жительство. Если вспомнить лето 1795 года, этот край был убог и нищ, повсюду были видны страшные следы двух вандейских войн. Тогда поля никто не возделывал, деревни с домами, сложенными из грязной глины, без стекол, стояли пустые, а на пути между Ренном и Сен-Мало на многие лье простиралась заболоченная пустыня, где цвел один можжевельник да изредка виднелись одинокие каменные столбы.

Три года мира, хотя и неполного, сделали свое дело. С тех пор как провинция завоевала себе право жить обособленно и оружием отбила все попытки Республики нарушить старые традиции, жизнь здесь возрождалась. По крайней мере, становилась хоть немного похожей на ту, что была здесь при короле. Нельзя сказать, что этот край при монархии процветал, но все-таки тогда в деревнях жили люди, выращивали хлеб, ловили рыбу, плавали за ней до самой Исландии. Годы революции уничтожили все. И я была рада видеть, как прежняя пустыня начинает возрождаться.

Я останавливалась то в одном месте, то в другом, расспрашивала, проверяла. Крестьяне уже хорошо знали меня. Большая часть земель сдавалась в аренду, но остальные мы обрабатывали сами, с помощью батраков, и за ними приходилось следить. Да и не только за ними, но и за тем, принесли ли им обед, привезли ли воду. В основном, конечно, этим занимался управляющий, но я тоже часто наведывалась в самые горячие места. Сейчас дела шли отлично. Урожай был великолепный, а глядя на небо, нельзя было заметить ни одного облачка: значит, дождя не будет, и за две недели наверняка удастся с жатвой управиться.

Я закончила свой объезд, но возвращаться домой мне не хотелось. Тропинкой, бежавшей вдоль опушки небольшой рощи, я выехала к сверкающей на солнце реке и, приглядевшись, увидела широкую, покрытую зыбью отмель. Я пустила Стрелу в воду и, преодолев бурный натиск течения, сквозь заросли кувшинок перебралась на другой берег.

Неужели я беременна?!

Только сейчас я решилась подумать об этом. Не было смысла гнать от себя подобные мысли. Если не тратить силы на испуг и отчаяние, следует трезво признать, что, скорее всего, догадка моя правильна. Задержки у меня случались именно в таких случаях. А еще тошнота… А еще такой скорый приезд Александра!

Последнее испугало меня больше всего. Мне оставалось совсем мало времени, чтобы что-то предпринять. Покачиваясь в седле и размышляя, я почему-то вспомнила случай с герцогом де Лозеном. Это было давно, еще в Версале. При дворе все знали, что он не видится с женой годами. Какой-то шутник спросил: «Герцог, представьте себе, что ваша супруга, которую вы в глаза не видели лет десять, вдруг извещает вас письмом, что скоро преподнесет вам наследника. Что вы сделаете? Возмутитесь?» – «Вздор! – отвечал герцог. – Я слишком деликатен для того, чтобы возмущаться поступком дамы». – «Так как же вы поступите?» – «Я напишу ей, что счастлив тем, что Бог благословил нас детьми после стольких лет брака!»

Страдальческий вздох вырвался у меня из груди. Эта история была, конечно, шуткой, но ситуация казалась сходной. Что было делать? Версальские дамы первым делом провели бы с мужем ночь, а потом бы и сам дьявол не разобрался, чей ребенок. Что ни говори, легкий выход, но вот мне он нисколько не подходил. Я бы не могла жить с такой ложью. Я привыкла быть искренней с Александром. Мне и без того надо будет скрывать то, что случилось в Париже. Ту майскую ночь, которую я проклинала теперь. Мне казалось ужасно несправедливым то положение, в какое я попала. Те мимолетные удовольствия не заслуживали такой расплаты! Такого отчаяния, что охватило меня теперь!

Так что же делать? Признаться? Но если бы хоть один из дю Шатлэ узнал, что со мной происходит, меня убили бы на месте, и в этом я нисколько не сомневалась. По крайней мере, Поль Алэн поступил бы именно так. Я не знала, убил бы меня Александр или нет, но в том, что между нами произошел бы непременный разрыв, я не сомневалась. И боялась этого.

Признаваться нельзя. И скрывать нельзя. У меня просто нет мужества нести еще и этот крест! Я обязана избавиться от этого как можно скорее, любым способом. Это единственный выход, который у меня есть: избавиться от ребенка. Это тоже грех, мне было об этом известно. Но что же делать, если я так труслива, если у меня нет сил смело отдаться на волю судьбы и позволить событиям идти своим чередом! Пусть лучше грех, чем что-либо другое! Этот ребенок должен исчезнуть, и еще следует радоваться, что до приезда Александра остается целых четырнадцать дней!

– Эй-эй! Сюзанна! Подождите!

Я остановилась, увидев за деревьями гнедую лошадь графини де Лораге. Констанс подскакала – румяная, с сияющими глазами, очень красивая сейчас. «Вот счастливая женщина, – подумала я невольно. – Уж ей-то никогда не приходилось бывать в таком положении».

Я сошла с лошади. Констанс, маленькая, решительная, сразу осыпала меня упреками:

– Ну, как вам не стыдно? А еще подруга! Вы целую неделю у нас не были!

– Я была занята, – оправдывалась я. – И Филипп так много времени отнимает.

– Да, Филипп… – протянула она мечтательно. – Какая же вы счастливая!

Я не сдержала улыбки, услышав это от нее. Потом искренне и нежно обняла подругу.

– Констанс, вы же знаете, как я вас люблю. Я как раз хотела сообщить вам, что Александр приезжает.

– О! Поздравляю! Вы заслуживаете этого!

Мы обе, не сговариваясь, опустились на траву под большим дубом. Целые заросли ежевики разрослись в его тени. Я сорвала ягоду и поднесла ко рту. Констанс, нервно покусывая соломинку, смотрела на меня.

– Почему вы молчите? Рассказывайте! Когда приезжает герцог?

– Через две недели, – ответила я без всякого энтузиазма.

– Так почему же у вас такое лицо? Моя дорогая! Неужели есть что-то такое, что вас тревожит?

Я не только тревожилась, у меня слезы закипали на глазах. Я отвернула лицо, чтобы Констанс не видела этого. Мне казалось чудовищным то, что я должна все скрывать в себе, мучиться этим одна, без всякого сочувствия! Это невыносимо! Рыдание вырвалось у меня из груди. Испуганная, Констанс подалась ко мне, коснулась ладонью моей щеки.

– Что произошло? Что с вами?

Неосознанно, непроизвольно с моих губ сорвалось – с болью и мукой:

– Констанс, я в отчаянии! Я не знаю, что мне делать! Уж лучше бы я умерла!

– Боже мой, неужели что-то случилось с Жаном?

– Нет! Со мной! И мне кажется, что это непоправимо!

– Но что вы сделали?

– Я изменила Александру и теперь беременна! Можно ли придумать что-либо ужаснее?!

Она отшатнулась. Да я и сама успела испугаться того, что сказала. Может быть, получится, как в истории с царем Мидасом: тростник услышал мои слова и разнесет их по всему миру? Мягко говоря, я почувствовала себя неловко, не зная, как отреагирует Констанс. Мне ведь было совсем неизвестно, что она думает по поводу супружеской неверности.

Она тихо спросила:

– Это случилось в Париже?

– Да, – ответила я сдавленно, чувствуя, что вот-вот разрыдаюсь.

Слезы застилали мне глаза. Я снова отвернулась, готовая упасть лицом в траву и заплакать в голос. Может быть, хоть это принесет облегчение! В этот миг теплая рука Констанс легла на мою руку, и я услышала ее необычно решительный голос:

– Первое, что вы должны сделать, дорогая, – это не изводить себя так. Мужья изменяют нам чаще, чем мы им. Но когда вы видели, чтобы они так переживали по этому поводу?

Этими словами я была ошеломлена.

– К-кажется, вы становитесь на мою защиту? – пробормотала я.

– Да! И не сомневайтесь в этом!

– Но ведь измена – это еще не все!

Заикаясь, я произнесла:

– К-Констанс, что же делать со всем остальным?

Графиня де Лораге серьезно смотрела на меня, светлые брови ее были нахмурены. Мы обе долго молчали. Для меня становилось очевидным, что помочь она не может. Да и кто может? Это только моя проблема!

– Сюзанна, – сказала она решительно, – не стану притворяться, что я знакома с тем, что требуется в вашем случае. Не скрою, я всегда находилась в совершенно обратном положении. Но мне приходилось слышать кое о чем.

– О знахарках, может быть? – спросила я с горькой усмешкой.

– В некоторых случаях можно обойтись без них.

– Как?

– Вы, верно, просто забыли. Вы наверняка знаете.

Она наклонилась и прошептала кое-что мне на ухо. Потом, помолчав, добавила:

– Но надо все-таки немного подождать. Может быть, вы ошибаетесь.

Я с сомнением спросила:

– Вы думаете, ваш способ поможет?

– Попытайтесь. Таким изнеженным и хрупким созданиям, как мы, это помогает. Кроме того, это не опасно. Вы здоровы?

– Вполне.

– Значит, можете ничего не бояться.

2

Неделя, стоившая мне многих часов тревоги и раздумий, никаких изменений не принесла. Напротив, с каждым днем подозрения становились все более обоснованными. Я поняла, что надо что-то предпринимать. До приезда Александра оставалось не так уж много времени. Точнее, совсем немного!

– Маргарита, на сегодня мне нужна амазонка, – сказала я в пятницу утром.

– Разве мы не собирались сегодня варить варенье?

– Мне нужна амазонка! – почти выкрикнула я, не в силах сдержать дрожь. – Я уезжаю. Я буду кататься верхом!

Она удалилась. У меня на туалетном столике был флакон с белладонной. Несколько капель я налила в воду и поставила стакан, чтобы раствор настоялся. Должен был получиться необыкновенно возбуждающий напиток. Он обостряет чувства, нервы, все мышцы тела. А в таком состоянии человек становится особенно слабым.

Люк подвел к крыльцу Стрелу. Я вскочила в седло, изо всех сил пришпорила лошадь. Почувствовав мое нетерпение, она рванула вперед так, что меня сильно отбросило назад. Я удержалась и только сильнее погоняла ее.

За какие-то секунды я пролетела по длинной подъездной аллее, и передо мной открылся лес. Почти не разбирая дороги, я пустила Стрелу в самый бешеный карьер, какой только можно представить. Ветер свистел в ушах так, что я ничего не слышала. Как в калейдоскопе, мелькали передо мной разлетающиеся ветки, сосны, овраги, тропинки, сучья. Я сегодня правила лошадью так твердо, что она даже в самом малом не смела ослушаться и, почти так же обезумев, как я, преодолевала все препятствия, какие только встречались на пути – кучи поваленных бурей деревьев, овраги и рвы. Меня так встряхивало, что, казалось, сердце подскакивает к горлу.

Я не ездила с такой скоростью никогда. Стрела, разгорячившись, мчалась так, будто в нее бес вселился, и остановить ее было бы трудно. Это была не скачка, а настоящий полет, – со свистом в ушах, толчками, встрясками и бьющим в лицо ветром. Порой меня охватывал ужас: слишком уж рискованно все это было. Пожалуй, если бы на пути встретился обрыв, мы бы обрушились туда, не успев даже ничего понять. А еще трудно было дышать. Но исступление подогревало меня, заглушало страх, и я мчалась дальше, страстно желая того, чтобы все во мне перевернулось.

Когда три часа спустя взмыленная, измученная Стрела влетела во двор перед замком и Люк, бросившись наперерез, помог мне ее остановить, я обнаружила, что почти не могу идти. Да, я без сил выскользнула из седла, сделала несколько шагов, и ноги у меня подогнулись. Конюх поддержал меня.

– Ваше сиятельство! – сказал он укоряюще. – Что это вы такое делаете? Золотая ведь лошадь! Зачем ради прогулки так над ней издеваться?

Помолчав, он хмуро спросил:

– Прикажете довести вас до дома?

– Нет! – сказала я резко. – Займись Стрелой. Мне не нужна помощь.

Я постояла еще несколько секунд, опираясь на Люка и переводя дыхание, потом медленно побрела к дому. Сердце у меня в груди билось тяжелыми гулкими ударами, во рту было абсолютно сухо, в глазах темно. Я едва могла идти, чувствуя себя разбитой, почти умирающей. У меня ныло все тело, я не ощущала толком ни рук, ни ног. Похоже, я отбила себе все внутренности.

На лестнице мне встретилась Маргарита.

– Ступай! – сказала я прерывисто. – Мне нужна ванна, такая горячая, какую только можно терпеть.

– Милочка! – воскликнула она. – Да что это с вами?

– Мне не до рассуждений! Мне нужна ванна!

Оттолкнув ее, я сама стала взбираться по лестнице и минут через пять дотащилась до своих комнат. Пока Маргарита хлопотала над ванной, я выпила настой белладонны, который приготовила раньше. Время тянулось очень медленно, мне казалось, Маргарита слишком долго копается. Кроме того, мне до ужаса хотелось сесть, а еще лучше – растянуться на кушетке, но я сдерживала себя, стояла, переминаясь с ноги на ногу, и, кусая губы, ждала.

– Готово, мадам, – сурово сообщила Маргарита.

Я прошла в ванную комнату и попробовала воду. Она показалась мне недостаточно горячей.

– Черт возьми! – воскликнула я, выходя из себя. – Я же просила!

– Но ведь сейчас лето! Что вы себе думаете!

– Принеси еще дров! Принеси, говорят тебе!

Я стала торопливо срывать с себя одежду. Мало-помалу от воды повалил такой пар, что зеркала в ванной запотели, да и я сама стала красной, как кумач. Когда Маргарита, исполнившая мое приказание, вернулась, я стала выталкивать ее из комнаты.

– Оставь меня одну, пожалуйста! Ты сделала все, что могла. И не приходи, пока я тебя не позову!

– Что вы задумали? – спросила Маргарита. – Что все это значит? Неужели даже мне ничего нельзя сказать?

Я, не отвечая, закрыла за ней дверь. В данную минуту мне было невыносимо с кем-либо объясняться. На меня накатывала такая слабость, что я едва удерживалась на ногах, а головокружение усиливалось с каждой минутой – начинала действовать белладонна. Вода казалась мне горячей, как кипяток; пересиливая себя, я опустилась в ванну, сразу почувствовав, что у меня перехватывает дыхание от невероятного жара, охватившего тело. Оставалось надеяться, что сердце у меня здоровое и я все выдержу. Сделав усилие, я придвинулась к зеркалу и заглянула в него: яркий румянец был у меня на лице и разливался едва ли не до ушей, зрачки были расширены, как у кошки, дыхание прерывалось. Что и говорить, все это было настоящей пыткой.

У меня не хватило мужества потерпеть более десяти минут. Да и не надо было. Боль пронзила меня изнутри, дошла, казалось, до самого сердца, и я, предчувствуя, что цель достигнута, стала подниматься. Перед глазами у меня было почти темно; шаря повсюду руками, я нащупала простыню и кое-как завернулась в нее. Туфли мне найти не удалось, да я и не предпринимала особых усилий. Сразу забыв об этом, я босиком побрела к двери, насилу нашла задвижку и отодвинула ее. Я была готова уже переступить порог, но в этот миг новый приступ боли сломил меня. От головокружения комната перевернулась перед моими глазами. Я рухнула на пол и, не помня себя, громко застонала. Мне казалось в этот миг, что я умираю.

Дверь в спальню распахнулась, и надо мной склонилась Элизабет.

– Боже мой! Что происходит, ваше сиятельство?

Я с усилием подняла голову, ставшую необыкновенно тяжелой. Испуганное лицо экономки расплывалось перед моими глазами. С искаженным от гнева лицом я оттолкнула протянутую мне руку.

– Кто… кто позволил? Кто позволил вам войти? – произнесла я яростно, запинаясь на каждом слове.

– Я услышала ваш голос. Вы как будто кричали. Может быть, позвать доктора? Вы, безусловно, больны!

– Мне не нужна ваша помощь, убирай…

Не договорив, я стала подниматься, цепляясь руками за косяк и ручку двери. Я ничего не понимала в тот миг; единственная мысль была у меня в голове: «Нельзя допустить, чтобы кто-то это видел. Я должна сама… только сама!» Но как только я встала на ноги, боль вернулась, спазмы пронзили меня изнутри, и из меня хлынула кровь.

Застыв от ужаса, Элизабет смотрела на меня, уже не решаясь подать мне руку. Сжав зубы, я решила: будь что будет! Мне с этим не справиться одной. Будет куда хуже, если я упаду в обморок прямо посреди спальни.

– Что же вы, не видите, что со мной происходит? – пробормотала я сдавленно и гневно. – Мне нужно лечь. Ну-ка, помогите!

Совершенно ошеломленная, Элизабет довела меня до постели, помогла лечь и стала рядом, словно окаменев. Страдая от невыносимой боли, я на некоторое время забыла об ее присутствии. Эта боль смешивалась с облегчением, ибо я знала, что, истекая кровью, я вместе с тем освобождаюсь от того, чего так страшилась. Я кусала губы, стараясь не стонать, понимая, что стоны могут привлечь и других служанок.

– Так что же делать, мадам? Позвать доктора?

Спазмы утихли. Я открыла глаза и поглядела на экономку. Лицо ее уже не было испуганным, напротив, оно приобрело какое-то каменное, непроницаемое и даже осуждающее выражение. Я не сомневалась, что она понимает, что со мной произошло. Но у меня сейчас не было сил заниматься всем этим. Я была слишком больна. Я лишь сказала, пытаясь придать голосу необходимую твердость:

– Вы никого не позовете. И никому не расскажете. Вы сейчас уйдете и… и позовете сюда Маргариту. Вы поняли?

– Да, мадам, – сухо ответила Элизабет.

– Ступайте. И помните, что вам приказано.

После ухода экономки я забылась и снова закрыла глаза. Кровь все еще текла, я, вероятно, лежала уже в луже. Но самое страшное было позади, и это придавало мне мужества. Будто сквозь сон, я слышала, как приоткрылась дверь, как со вздохами приблизилась к моей постели Маргарита, как ее руки откинули простыню и как она сдавленно ахнула, когда поняла, в чем дело. Потом я ощущала прикосновения теплой губки, холодный компресс на лбу и стакан с водой у моих губ. Я напилась, влага живительной прохладой разлилась по телу. Маргарита переменила простыни и снова склонилась надо мной.

– Что же вы молчали, мадам? Какая же вы глупенькая! Ну зачем было скрывать? Разве я не люблю вас? – В этот миг что-то горячее капнуло мне на руку, и я догадалась, что Маргарита плачет. – Да если бы вы мне сказали, мы бы обошлись без Элизабет! Что же вы ведете себя, как ребенок? Вы бы и умереть могли!

Я открыла глаза и невнятно прошептала:

– Прости. Прости меня, пожалуйста. Я была так груба с тобой.

– Это все пустяки! Что мы теперь-то будем делать?

– Надо все это уничтожить, Маргарита. Ну, простыни и все остальное… Так, чтобы никто не знал.

– А Элизабет?

– С ней я сама поговорю. Потом. А сейчас я слишком устала.

– Но ведь доктор все-таки нужен, мадам! Я-то во всем этом не разбираюсь!

– Найди какую-нибудь повитуху из деревни, такую, что не знает нашей семьи. Этого будет достаточно.

– Вы уверены?

– Да, – сказала я как можно тверже. – К доктору я не обращусь ни за что.

Помолчав, я шепотом добавила:

– Главное, чтобы Анна Элоиза не входила сюда. Пожалуйста, Маргарита, позаботься об этом.

– Не бойтесь. Уж это я беру на себя.

Маргарита взяла на себя не только это. Ночью она привела ко мне какую-то старуху, которая жила в лесу и пользовалась репутацией ведьмы. По крайней мере, она понятия не имела о том, что происходит в Белых Липах. Старуха, получившая сотню ливров и еще какие-то съестные припасы из нашей кухни, обещала молчать. Я, в свою очередь, получила уверенность в том, что все прошло благополучно. Старуха даже сказала, что мне очень повезло: не на всех женщин подобные способы действуют. Ну, раз на меня подействовали, мне оставалось только благодарить Бога… нет, не Бога. Дьявола.

Но, во всяком случае, я добилась своей цели и избавилась от страха. Хотя я и понимала, что совершила преступление, иначе говоря – грех, но чувство вины в значительной мере искупалось страданиями, которые я перенесла. Они словно очистили меня.

Проснувшись на следующее утро, я чувствовала себя слабой, разбитой, словно обескровленной. Зная, что мне нужно поправляться, я заставила себя съесть завтрак, принесенный Маргаритой. Подняться я была не в состоянии.

Чуть погодя Маргарита, доселе никого не пускавшая ко мне, подошла к постели и встревоженно прошептала:

– Господин виконт хочет видеть вас, мадам.

– Поль Алэн?

– Да. Что вы на это скажете?

– А зачем ему меня видеть?

– Ну как же? Все в поместье знают, что вы нездоровы.

– Ты говорила, чем я больна?

– Сказала, что вы ушиблись, когда катались на лошади.

Подумав и оценив обстановку, я произнесла:

– Пусть он войдет.

– Вы думаете, это вам не повредит?

– Поль Алэн ни о чем не догадается. Я в этом уверена.

Маргарита кивнула и не спеша отправилась сообщать виконту о моем приглашении войти.

Мое бледное, как лист бумаги, без единой кровинки лицо, глубокая синева под глазами и запекшиеся губы произвели на Поля Алэна впечатление.

– Сюзанна, послушайте… Вам непременно нужен врач.

– Нет-нет, – сказала я, пытаясь улыбнуться. – Самое страшное позади. Нет смысла понапрасну тревожить д’Арбалестье. В нем так много людей нуждаются.