Текст книги "Хозяйка розового замка"

Автор книги: Роксана Гедеон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 54 страниц)

– Довольно! Довольно, говорю вам, мадам!

Прикрываясь локтем, я решилась посмотреть. Александр удерживал Анну Элоизу за плечи. Старуха тяжело дышала и, глядя на меня, явно сожалела о том, что не имеет возможности ударить еще раз. Филипп разразился слезами у меня на руках. Я вспомнила о малыше, вспомнила, какой опасности он подвергся, и лихорадочно ощупала сынишку. К счастью, он был цел, только очень испуган. Я вскочила на ноги, дыхание у меня перехватило от гнева.

– Вы старая ведьма! Вы отвратительны! Вы могли убить ребенка, разбить ему голову!

Филипп сквозь слезы яростно прокричал вслед за мной:

– Ста-ла-я ведь-ма! Ведь-ма! Отвлатительная!

– Ох уж эти мне женские скандалы, – с сопением отозвался отец Ансельм. – И все-таки, мадам, вам не следовало бить невестку. Вы стары, вам надлежит быть более мудрой.

Сдерживая дыхание, Анна Элоиза поднесла руку к груди.

– Мне дурно, – отрывисто сказала она, обращаясь к служанке. – Я поднимусь к себе.

– Да, и постарайтесь успокоиться, – холодно произнес Александр.

Я затопала ногами, вне себя от негодования:

– Какая трогательная забота! Ей – успокоиться? Для чего? Вы еще посоветуйте ей выбрать трость побольше!

Не слушая меня, Александр забрал у меня из рук Филиппа.

– С ним все хорошо? – спросил он кратко.

– Да, – бросила я раздраженно, потирая ушибленное плечо.

– Какого дьявола вы привели его сюда? Зачем?

– Кто же знал, что здесь нас встретят такие монстры!

Сурово глядя на меня, Александр громко, так, что услышали все, даже отец Ансельм, произнес:

– По правде говоря, вы тысячу раз заслужили хорошей трепки.

Закусив губу, я молчала, пытаясь справиться с бешенством, охватившим меня.

– Не вам решать, – сказала я наконец. – Отдайте Филиппа! И будь я проклята, если когда-нибудь сяду за стол с фурией, которая едва не убила моего ребенка!

Я почти вырвала сына из рук герцога и вышла даже быстрее, чем Анна Элоиза. Что и говорить, ужин в этот раз закончился просто плачевно.

6

Изабелла визжала благим матом и отбивалась ногами от няньки, которая пыталась ее одеть.

– Не хочу больше черное! Не хочу! Сама носи его, если тебе хочется!

Привлеченная этими криками, я ворвалась в комнату, где был учинен настоящий разгром. Изабелла лежала на животе на кровати и изо всех сил колотила ногами по одеялу.

– Видите, мадам! – в отчаянии воскликнула нянька. – Как приходит утро, я просто умираю от страха, потому что приходится одевать мадемуазель!

– Изабелла, марш в чулан! – вскричала я громко и рассерженно.

Визг прервался. Изабелла села на постели, взглянула на меня из-под лукаво опущенных ресниц.

– Ну, пожалуйста, мамочка, мне просто не хочется надевать эти черные платья!

– А сидеть запертой в чулане тебе хочется? А быть отшлепанной?

Первую угрозу в отношении Изабеллы я уже дважды приводила в исполнение – иными способами было просто невозможно справиться с этой своевольной девчонкой, которая с возрастом становилась все невыносимее: тиранила няньку, царапала сестру, хитрила, обманывала, притворялась. Чулана Изабелла боялась. Услышав, что я не шучу, она расплакалась уже вполне искренне.

– Мама, но я же еще маленькая! Я хочу что-нибудь светленькое… и ленточку в волосы!

Я сказала уже спокойнее:

– Ты прекрасно знаешь, что сейчас в доме траур. Все, кто любил старого герцога, должны из уважения к его памяти носить черное до самого сентября. Я уже объясняла тебе это.

– До сентября?

– Да, до конца сентября. Тебе может это не нравиться, но ты должна подчиняться правилам, которым и я подчиняюсь. Ну-ка, поднимайся и, если не хочешь быть наказанной, слушайся.

– И мне снова придется это надеть? – с гримаской отвращения спросила Изабелла, пиная ногой черное платье.

– Придется. И, пожалуйста, без разговоров.

Пока Изабелла одевалась, я сама причесала Веронику: завила пышную массу рыже-золотых волос и стянула их сзади лентой, оставив свободным каскад локонов. Так и меня причесывали когда-то.

– Ты у меня просто очаровательная девчушка, – сказала я, целуя Веронику. Она смутилась, обняла меня за шею и вернула мне поцелуй в щеку.

Перед Вероникой я чувствовала себя немного виноватой. Я лишь недавно разгадала все хитрости Изабеллы: поссорившись или даже подравшись с сестрой, она не тратила время на слезы, а сразу бежала ко мне и жаловалась на Веронику. Считая, таким образом, именно Веронику зачинщицей, я становилась на защиту Изабеллы – делала то, чего она не заслуживала. Мне только в последнее время удалось все это выяснить.

– Почему же ты не сказала мне, что обижена, детка? – спросила я.

– Я уже все забыла, мамочка!

Изабелла, уже одетая, топнула ногой:

– А меня? А меня причесать?

– Честно говоря, – сказала я задумчиво, – не знаю, заслуживаешь ли ты…

Она сегодня провинилась и была достойна заботы только няньки – это тоже было своеобразное наказание. Я, правда, еще не приняла окончательного решения.

– Пожалуйста! – взмолилась Изабелла. – А то я целый день буду грустная!

Опасаясь, как бы она не стала завидовать Веронике, и поддавшись лукавому обаянию Изабеллы, я сдалась.

– Ну, так и быть. Не так уж ты и провинилась, правда?

– Правда! – ответила Бель, всегда готовая к таким заключениям. И тут же спросила: – Мама, а почему Жан такой противный?

– Противный? – переспросила я ошеломленно.

– Да, он не хочет взять нас кататься на пони, называет малышками и вообще пле… плезирает!

– Он не презирает вас. Он просто занят. Ведь он так долго не был дома, ему самому многое надо посмотреть.

Тут вмешалась Вероника, важно сказав:

– Но он же старший и должен любить нас, своих сестер! Ты сама говорила!

– Это не освобождает вас от обязанности тоже любить его, – засмеялась я. – Так и быть, я поговорю с ним. Он непременно научит вас ездить на пони.

В целом все мои дети – Изабелла, Вероника, Жан и Филипп – жили дружно и любили друг друга. Жан относился к сестрам, быть может, чуть-чуть свысока и немного поддразнивал их, но в душе питал к ним нежность. О Филиппе и говорить не приходилось – Жан словно взял над ним опеку; часто можно было видеть, как Филипп вприпрыжку бежит вслед за старшим братом по дорожкам парка. Жан катал его на пони, доставал для него птичьи яйца, ловил раков, собирал ягоды, даже пытался учить плавать, но тут уж вмешалась я и положила конец этим преждевременным урокам.

Но, конечно же, Филипп пока не мог быть полноценным товарищем брату. С тех пор как Жан встретился с Марком и из коллежа приехал на каникулы Ренцо, эта троица снова стала неразлучной. Все они стоили друг друга, все были объединены общими интересами. Жан после своего возвращения из Египта приобрел необычайный вес в этой компании как человек, который на деле узнал, что такое настоящая мужская война. И теперь Марк, который хотя и был старше на два года, не мог рассчитывать на безусловное лидерство.

Отношения Жана с отчимом были весьма холодные. Александр был слишком занят, чтобы уделять внимание мальчику, и все время находился в разъездах. К герцогу приезжали какие-то неизвестные мне дворяне, жили в Белых Липах подолгу. Уже привычным стало то, что в поместье приходит ночевать десяток-другой шуанов. Все это возбуждало любопытство и азарт моего сына, он, похоже, готов был принимать в этом участие, но гордость заставляла его сдерживать свои порывы. Он едва обменивался с отчимом несколькими словами приветствия, а на прочие вопросы, если они были, отвечал односложно. Авторитета своего Александр в глазах Жана не утратил, я это видела, но авторитет этот стал как-то отчужденнее им восприниматься. Теплоты в их отношениях не было. К тому же Жан в силу детской простодушности часто упоминал в разговорах имя графа д’Артуа, восхищался им и называл отцом, а это, разумеется, не могло быть Александру по вкусу.

Что касается моего отца, то он так и не согласился переехать хоть на короткое время в Белые Липы. Гостеприимства, которое оказывала семья графа де Лораге, ему было достаточно. Я ездила в Гран-Шэн почти каждый день, возила туда детей, подолгу разговаривала. Меня особенно волновали планы отца, его мысли насчет Жана – я ведь предвидела, что рано или поздно они снова уедут. Но тем не менее я еще ни разу не коснулась этого вопроса. Я же знала, что за этим последует: спор, обида, боль. Поэтому я молчала. У нас было столько иных тем, что я даже забывала о самом важном.

Вероятно, это было следствие возраста, но я заметила, что отца тянет к воспоминаниям – все равно, плохим или хорошим. Было лето 1799 года; десять лет прошло со времени начала революции, и, конечно же, нам обоим было что вспомнить.

Мне как-то пришло в голову, что приблизительно в эти дни десять лет назад был убит Эмманюэль. Ужас того времени снова нахлынул на меня. Временами мне казалось странным, как я пережила все это. Террор, тюрьмы, казнь Изабеллы…

– Было бы хорошо хоть побывать у Эмманюэля на могиле, – произнесла я после долгого молчания.

– Да, но, похоже, в ваши планы пока не входит поездка в Париж.

– Не входит… И всегда так получается, – добавила я простодушно, – у меня всегда не хватает времени на что-нибудь важное. Когда я состарюсь, окажется, что я так ничего толкового и не сделала.

Отец улыбнулся.

– Как странно слышать это от вас.

– Почему?

– Это странно, потому что вы молодая и сильная. Не могу представить вас другой. И потом… у вас же четверо славных детей. Вы двум знаменитым родам дали наследников. Это ли не заслуга?

– Нет. Это счастье.

– Дорогая моя, как мне ни трудно это сознавать, но я желал бы для вас лично большего счастья. Вы так редко были счастливы. Ваша молодость проходит в страшное время.

Я ответила – негромко, но убежденно:

– Пожалуй, я ничего не хотела бы менять в своей жизни.

7

Между тем жизнь моя в Белых Липах была порой крайне неприятна.

Поль Алэн и старая герцогиня относились ко мне так, что я иногда всерьез опасалась, что они подсыплют мне яду в пищу. Особенную враждебность и презрение демонстрировала Анна Элоиза. Я уже и не пыталась что-то уладить, зная, что все будет бесполезно. Ключей она мне не отдала, и я в хозяйство не вмешивалась. Мы с ней не здоровались, не разговаривали, я не делала перед ней даже реверанса, зная, что она мне не ответит. Ни разу после того первого вечера она не спустилась в столовую и не села за один стол со мной. Это было что-то вроде бойкота. Анна Элоиза была бы рада, если бы смогла поставить меня в положение неприкасаемой. Однажды, случайно столкнувшись с ней в одной из гостиных, я заметила, что она уронила платок. Я понимала, что наклоняться ей трудно, и, поразмыслив, подняла его. Анна Элоиза, не обращая внимания на мой жест, молча проплыла мимо с таким видом, словно брезговала снова взять свой платок после того, как он побывал в моих руках.

Ее враждебность распространялась теперь и на детей, даже на малыша Филиппа. Они не смели не то что шалить, но даже говорить или смеяться в ее присутствии, и на каждого, кто осмеливался ее не слушаться, она вполне серьезно замахивалась палкой. Близняшки возненавидели ее и были рады подразнить, Филипп пока просто боялся старухи, но и девочкам, и сыну я объяснила, что лучше с Анной Элоизой не задираться.

– Их следует выпороть! – так и звучало по дому.

Было ясно, что от этой ненависти я избавлюсь только тогда, когда Анна Элоиза умрет. Оставалось лишь ждать этого часа.

Поль Алэн был сдержаннее и не так прямолинеен. Он даже садился со мной за один стол – видимо, герцог поговорил с братом и уговорил его на это. Но терпеть Поля Алэна было еще невыносимее, потому что он постоянно говорил в мой адрес что-то либо грубое, либо едкое, либо настолько оскорбительное, что принуждало меня выйти из столовой, скрывая слезы. Все это в целом было настоящей пыткой, от которой я спасалась, только заперевшись в своих комнатах или уйдя в парк. Александр ни в каких, даже самых тяжелых, случаях за меня не вступался.

Но, в конце концов, я хорошо представляла себе, что меня ждет именно такая жизнь. И реальность очень редко оказывалась более скверной, чем мои представления о ней.

Александра я почти не видела, а если и видела, то только в столовой. Рано утром он заходил поцеловать Филиппа и близняшек, а потом уезжал. Хорошо, если возвращался к вечеру. Часто его и ночью не было дома. Я понимала, что времена сейчас тревожные, что роялисты готовятся к новой войне, но не могла лишь этим объяснить его отлучки. Слуги, враждебно ко мне настроенные, не упускали случая, чтобы с притворно-почтительным видом сообщить, что господин герцог, дескать, ночевал в гостинице в Ренне. Я знала, что Мелинда Дэйл по-прежнему живет там, что он оплачивает ее расходы, что розы, срезанные садовником в нашей теплице, были предназначены для нее. Мне было больно, но я пыталась сдерживать себя и, сжимая зубы, твердила, как заклятье: главное для меня – это дети, а все остальное неважно.

Наши отношения оставались крайне неясными.

Был жаркий июньский полдень. Я стояла на венецианском мосту, переброшенном через Чарующее озеро, задумчиво глядя в воду. Вдоль красочного извилистого берега шлепал по воде Филипп, смеясь и убегая от своей няньки. Он был босой, в одной рубашечке. Смех ребенка терялся в шуме Большого водопада, возле которого росла огромная ель.

Берег пруда был окаймлен сплошным ковром стелющегося винограда, жимолости и ежевики. Чуть поодаль в тени больших деревьев сидели шуаны и о чем-то вполголоса переговаривались. За последнее время они просто наводнили поместье, и нигде уже нельзя было найти уединения.

– Как это все скверно, – пробормотала я.

Мне было жаль, что Филипп еще так мал. Надвигались крайне суровые времена. Надвигалась война, которая будет уже не там, не в Италии или Австрии, а здесь, в Бретани. Это настраивало на самые мрачные мысли. Я-то помнила, что случилось с этим краем тогда, в 1793 году. Хоть бы Филиппа все это не задело! Мне теперь даже черный цвет моей одежды казался плохим предзнаменованием.

Я слышала, как подошла Маргарита, как тяжело она вздохнула.

– Видите? – сказала она хмуро. – Вернулся-таки!

Я взглянула. К шуанам подходил Александр, и они медленно поднимались, завидев своего начальника. Он что-то им объяснял, отдавал какие-то распоряжения. Его не было в Белых Липах три дня, и он, видимо, прямо с лошади пришел сюда. Наблюдая за ним, я заметила, как он небрежным жестом снял с себя сюртук и бросил на землю. Шуаны стали исчезать среди кустов. Александр молча сел в траву. Я видела, как нервно он покусывает соломинку.

– Почему ты говоришь так о нем? – спросила я, поворачиваясь к Маргарите.

Лицо у нее было мрачное как туча.

– А вы разве не понимаете? Ведь он от нее вернулся, от той самой англичанки!

Я закусила губу. Потом рассерженно бросила:

– Что же, по-твоему, я могу сделать?

– Вы должны потребовать уважения к себе, милочка! Господи ты Боже мой, даже последняя прачка не стала бы мириться с этим!

– Что бы я ни сделала, все это будет напрасно. Мы уже не муж и жена, мы просто живем вместе. Так пусть же он живет как хочет. Должно быть, он не может обходиться без любовницы.

– А оказывать вам почтение и соблюдать приличия он может? Вы тоже могли бы ездить к любовнику, однако вы этого не делаете!

Я молчала. Обо всем этом я тысячу раз размышляла и давно поняла, что не имею права вмешиваться. Мне и так тяжело в этом доме. Надо избежать ссор хотя бы с Александром. Но, с другой стороны, он вполне мог бы проводить с Мелиндой вполовину меньше времени!

– Никогда бы не подумала, что вы так робки, мадам!

Маргарита удалилась, кипя от негодования. Я стояла, не зная, на что решиться. Филипп подбежал к отцу, обхватил за шею. Александр несколько раз подбросил сына в воздух, поймал, и я услышала довольный смех малыша. Потом мальчик вырвался и снова побежал к воде.

Я стояла, все еще ожидая, что Александр соизволит встать и подойти ко мне. Или хотя бы издали поприветствует. Но он не вставал и вообще никак не давал понять, что видит меня. Развалившись на траве, он наблюдал за Филиппом, и я почувствовала, что меня охватывает ярость. Он три дня провел с этой английской шлюхой, а мне не хочет даже головой кивнуть! Я, в конце концов, не преступница и не прокаженная! Я до сих пор герцогиня дю Шатлэ, и никто меня этого титула не лишал! Он обещал, что мне будут оказывать уважение, – так пусть будет добр первым исполнять свои обещания!

Я повернулась так резко, что тяжелые цепи моста заколыхались, и решительно пошла к берегу. Герцог, наконец, поднял голову и посмотрел на меня. Взгляд его был непонятен мне: какой-то то ли холодный, то ли задумчивый. Я подошла совсем близко и стояла над ним, всем своим видом выражая возмущение.

– Где же вы были? – вырвалось у меня.

– В Ренне, – ответил он холодно, покусывая соломинку.

– Что же задержало вас там так надолго?

– Известие о бракосочетании дочери Людовика XVI с сыном графа д’Артуа.

Ответ был более чем издевательский. Я вспыхнула.

– Вот как, вы отмечали бракосочетание. И это целых три дня!

Он лениво спросил:

– Вы хотите сказать, что я лгу?

– Да, вы лжете! Вы лжете, потому что все это время провели с графиней Дэйл и теперь, вернувшись из объятий шлюхи, осмеливаетесь целовать своего сына!

– Я не знал, что вы стали так целомудренны. С каких это пор, э?

Наступило молчание. Я уже проклинала себя за то, что устроила всю эту сцену. Какое мне, черт возьми, дело? Пусть связывается с кем угодно, мне на это наплевать!

Мгновение он смотрел на меня холодно, потом поднял глаза и оглядел всю мою фигуру с какой-то ленивой наглостью, снова посмотрел мне в лицо и едва заметно приподнял бровь, так, будто я была шлюхой и только что предложила ему себя.

– Похоже, – произнес он небрежно, – вас раздражает тот факт, что с ней я сплю, а с вами нет?

Вся кровь отхлынула у меня от лица, губы задрожали. Мне показалось, что никто и никогда не говорил мне ничего более оскорбительного. Нет, пожалуй, он зашел слишком далеко, я просто ненавижу его после этого! Вне себя от обиды, я шагнула вперед и сильно, наугад, как могла, ударила его по щеке.

– Меня больше всего раздражает тот факт, что я была глупа до того, что вышла за вас замуж!

Чувствуя, что вот-вот разрыдаюсь от оскорбления и ярости, я не разбирая дороги зашагала назад, к мосту. Мне больше нечего сказать этому человеку! Я вообще больше не хочу жить в его доме! Я заберу Филиппа и близняшек и убегу – да, завтра же убегу! Или даже сегодня!

Громкий крик няньки заставил меня очнуться. Онемев от ужаса, я вдруг увидела, как Филипп, протискивавшийся между перилами моста и тянувшийся к чему-то ручонками, завис над водой. Еще какое-то мгновение – и малыш полетел в воду, издав негромкий удивленный возглас.

У меня, кажется, остановилось сердце. Не помня себя, не сбросив даже туфель, я бросилась к мосту и прыгнула в воду. Лица Филиппа не было видно, я различала лишь барахтающиеся руки и ноги. Я поплыла к нему что было силы и почти закричала в тот миг, когда, наконец, мне удалось его схватить. В спешке и волнении я и сама наглоталась воды, к тому же здесь, на середине озера, было довольно глубоко. Филипп был в полубессознательном состоянии. Насилу удерживая его лицо на поверхности, я подгребала одной рукой и едва не упала в обморок от облегчения, когда почувствовала под ногами твердое дно.

Облегчение пришло еще и потому, что чьи-то сильные руки забрали у меня Филиппа и вдобавок поддержали за талию. Я поняла, что это Александр, по одному запаху – запаху сигар и нарда. Герцог вытащил на берег нас обоих – меня и сына. Я повалилась на землю, все еще стуча зубами от страха. Александр перевернул Филиппа вниз головой, и изо рта и носа малыша хлынула вода. Я подалась вперед, почти обезумев от тревоги.

– Он спасен, спасен, – произнес Александр. – Успокойтесь.

Мы оба склонились над Филиппом. Он уже пришел в себя и испуганно смотрел то на меня, то на герцога. Чуть успокоившись, малыш пролепетал что-то насчет ласточкиного гнезда, которое он хотел достать и из-за которого упал в воду.

– Черт, я убью эту проклятую няньку, – пробормотал Александр с яростью.

Я раздраженно ответила:

– Мы сами виноваты, и особенно, конечно, вы!

Не слушая меня, он вскочил на ноги и зашагал к перепуганной бретонке. Прижимая к себе Филиппа, я слышала громкий голос герцога и неуверенные возражения няньки. Ее вина, впрочем, была ясна. Она не уследила за Филиппом!

– Вы уволены! И советую вам убраться отсюда побыстрее, пока я не сделал с вами того, чего вы заслуживаете!

Александр вернулся, когда я снимала с малыша мокрую одежду. Мгновение поглядев на нас, герцог сбросил свою рубашку и протянул мне. Я закутала в нее мальчика.

– Как вы думаете, он не простудится? – спросила я, целуя мокрые волосы сына.

– Нет. Сейчас жарко. Не беспокойтесь.

Помолчав, Александр добавил, ставя Филиппа на ноги:

– А тебе пора учиться плавать, сын.

– Ну да! – сказала я недоверчиво. – Ему еще только два года!

– Чем раньше, тем лучше. И нам уже не придется за него бояться. Не так ли?

Последний вопрос был обращен к Филиппу, и ребенок согласно заулыбался. Я уже окончательно понимала, что он, к счастью, отделался лишь легким испугом. Он не пострадал. И все закончилось гораздо счастливее, чем могло бы закончиться. Нам повезло.

– Я научусь! – пообещал Филипп, подбирая длинные рукава отцовской рубашки и пытаясь идти. – Меня Жан научит!

– Буду очень рад.

Мальчик уже полностью пришел в себя и мог идти. Мы с Александром посмотрели друг на друга. Мое мокрое платье прилипло к телу, обрисовало все формы с предельной откровенностью. От Александра, обнаженного по пояс, могучего, смуглокожего, мускулистого, веяло чем-то таким мужским, что у меня внутри что-то невольно екнуло. Уже очень давно я не испытывала ничего подобного. У меня даже во рту слегка пересохло, особенно тогда, когда я заметила, каким взглядом он смотрит на меня – тяжелым, изучающим, по-мужски жадным.

– Вы меня поразили, – сказал он медленно.

– Да? Чем же?

Скользя взглядом по моим ногам, облепленным мокрой тканью вплоть до лона, он произнес:

– Вы действительно любите Филиппа.

Это его слово – «действительно» – задело меня.

– А раньше вы осмеливались в этом сомневаться? – спросила я едко.

Не отвечая, он вдруг протянул руку и, прежде чем я успела что-то сообразить, коснулся моей шеи, скользнул дальше, на затылок и резко притянул меня к себе. В этом жесте не было ничего деликатного, любовного, почтительного. Это был жест крайне грубый и оскорбительный – так, пожалуй, прикасаются к проститутке. Не обращая внимания на мое возмущение, он наклонился и больно, намеренно больно поцеловал меня – почти укусил, а потом оттолкнул так, что я едва не упала на песок.

Он все растоптал этим поступком – мои чувства, наше общее сопереживание за Филиппа, которое так роднило нас только что. И он нисколько не раскаивался. Он смотрел на меня, задыхающуюся от боли и гнева, так спокойно, точно ровным счетом ничего не сделал.

– Так-то вы благодарите меня за любовь к Филиппу? – прошептала я со слезами на глазах, прижимая руку к губам.

Уже холодно глядя на меня, он ответил:

– На вашем месте я бы не ждал благодарности, сударыня. Ни благодарности, ни уважения, ни любви – ничего. Иначе вы будете очень разочарованы.

Он поднялся. Все себя от бешенства, я тоже вскочила, быстро отряхнула колени, на которые налип песок. И вдруг, не выдержав, плюнула ему под ноги.

– Я вас ненавижу, – сказала я яростно.

Не ожидая ни ответа, ни какой-либо другой реакции, я босиком побежала по берегу, подхватила на руки Филиппа и, ничего не видя перед собой, зашагала к дому.