Текст книги "Хозяйка розового замка"

Автор книги: Роксана Гедеон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 54 страниц)

Какой-то миг я молчала, а потом, потрясенная, подалась к нему, с силой обняла, прижимаясь к его груди.

– Ах, какой же вы необыкновенный, Александр! Откуда только вы все знаете?

– Я изучил вас.

– И я рада этому, мой дорогой! Я рада потому, что обо всем могу рассказать вам, и знаю, что вы меня поймете.

Пока я медленно и подробно рассказывала о своем споре с отцом, о намерении принца увезти Жана, он сидел, прижимая меня к себе, и моя голова покоилась у него на груди. Я слышала биение его сердца. Когда я закончила, он молчал. Я подождала еще несколько секунд и спросила:

– Ну, так что же вы думаете? Скажите!

– Скажите сперва вы свое мнение, моя милая.

– Но мне кажется, я уже все сказала!

– Нет. Вы, вероятно, и после размолвки много об этом думали. Так что же вы решили – скажите честно!

Было трудно высказать то, что теплилось пока лишь у меня в подсознании. Признаться в этом – это словно потерять чуточку гордости… Но я все же решилась, проговорив в полной растерянности:

– Похоже, Александр, я согласна…

– С чем?

– С тем, что была чуть-чуть эгоистична.

Тогда, прервав меня, заговорил он. Он сказал мне, что то, что случилось, – вполне закономерно. Рано или поздно Жан вырастет. Рано или поздно ему захочется покинуть Белые Липы и начать свою жизнь, ибо у каждого человека своя судьба и свой выбор. Следует смириться с тем, что я не смогу все время держать сына при себе.

Честно говоря, если бы я не знала Александра, то заподозрила бы, что он просто-напросто хочет отделаться от Жана. Но мне была известна дружба между Жаном и отчимом. Поэтому я лишь жалобно возразила:

– Да, конечно, вы правы. Но ему только десять лет! Не слишком ли рано отпускать его?

– Вероятно, следует судить по тому, что хочет он сам. Если ему не терпится отправиться странствовать и узнавать жизнь – этим все сказано. Да и вы сами знаете, как ему не нравится коллеж.

Это было справедливо. От учебы в коллеже Жан не в восторге. Мы даже ссорились с ним по этому поводу, мне приходилось не раз его наказывать, но это мало помогало. Обиженный на меня, обозленный, он не раз заявлял, что когда станет взрослым и сильным, то уедет, и никто не заставит его учиться «в этом чертовом коллеже». И Марк, и Ренцо тоже говорили так: «Этот чертов коллеж».

– А Ренцо? – спросила я.

– Что – Ренцо?

– Я обещала Джакомо и Стефании, что он будет другом моего сына, что он получит все то, что и Жан.

– Они вряд ли отпустят куда-нибудь Ренцо, – произнес Александр весьма равнодушно. – Я уверен, что они предпочли бы для него коллеж.

– Ах, Боже мой, – прошептала я, уже забывая о Ренцо. – Неужели вы думаете, что мне будет легко расстаться с мальчиком! Ведь он мой сын!

– Дорогая, у вас есть теперь и другой сын. У вас есть маленькие дочери. При всем желании вы не смогли бы уделять Жану столько времени, сколько хотели бы. А если появятся еще дети?

Я откинула волосы с лица. Да, вероятно, он прав… Но только как же трудно смириться с его правотой!

– Я буду страдать, – прошептала я едва слышно.

– Вы будете гордиться. Жана пора выводить в свет. Он будет писать вам. Принц расскажет вам о его успехах… Я думаю, вы никогда не пожалеете о том, что отпустили его. Если только действительно желаете ему добра.

Я молчала. Учеба в Итоне… В Виндзоре, близ Лондона. Кто знает, как отнесутся к этому во Франции, не зачислят ли Жана в списки эмигрантов – такое вполне возможно. Если это случится, он станет иностранцем у себя на родине. Да и сможет ли он приезжать сюда? Если и сможет, то с трудностями. Кроме того, я не хотела бы, чтобы мой сын находился на английской военной службе.

– Он и не будет находиться, – сказал Александр, когда я рассказала ему о своих опасениях. – В крайнем случае он будет зачислен в свиту военных при графе д’Артуа.

– Вы… вы думаете, что принц крови возьмет к себе Жана?

– А почему бы нет?

– Но ведь вы сами помните… как мы… то есть вы поступили с принцем.

– Уверяю вас, это уже забыто. Принц давно уже не страдает. Да и вообще, мне кажется, что на вас он не может сердиться долго. У него с вами связаны слишком приятные воспоминания.

Голос герцога звучал напряженно. Я опустила голову, не совсем понимая, что он хочет этим сказать и уж не упрекает ли он меня. Но он не упрекал. Он произнес – уже вполне обычно:

– Жан будет принят его высочеством, дорогая. Поверьте мне. Вы еще убедитесь, что я был прав.

Я потянулась к нему, и он поцеловал меня. Скользнув руками вдоль талии к моим плечам, он прижимал меня к себе все крепче, так, что я почти млела от близости такого сильного, горячего, уверенного мужского тела. Потом, оторвавшись на миг от моих губ, он спросил:

– Так вы приняли решение?

– Да, – прошептала я, полузакрыв глаза.

13

Утром я застала Жана за сборами. Он деловито укладывал свои рогатки, веревочки и прочие вещи, которые мне казались чепуховыми, но которыми он дорожил. Сабля в роскошных ножнах, подаренная графом д’Артуа, уже была готова. Я заметила, что кольцо принца Жан, не имея пока возможности косить его на пальце, повесил на цепочке себе на шею.

– Вот как? – спросила я, прислоняясь к косяку двери. – Стало быть, меня теперь спрашивать не надо?

Он взглянул на меня и решительно ответил:

– Мне надо туда поехать, ма!

– Зачем? Ты хоть спросил зачем?

– Да. Дед мне все объяснил. Мы сначала отправимся в Лондон, там меня примет мой отец. А потом поедем в Митаву…

– В Митаву? Так далеко? Это же где-то возле России?

– Да, там дед встретится с его величеством королем. А я просто буду его сопровождать.

Мне на глаза набежали слезы. Даже не потому, что они уезжали так далеко, в те места, которые я представляла как нечто совершенно дикое, заснеженное и пустынное. Просто я смотрела на сына и не могла поверить: до чего же быстро он растет. Слишком быстро! Да, потому что слишком быстро уходит от меня… Он стоял передо мной – темноволосый высокий мальчуган, худощавый, ладный, с разлившимся по смуглым щекам румянцем, который был вызван нетерпением, и у него уже кипела кровь от желания чем-нибудь заняться, совершать подвиги, стяжать славу, завоевать себе титул принца… Было ли место для меня во всех этих желаниях?

Конечно, я не могла отрицать того, что у каждого человека – своя судьба. Что каждый сам должен строить свою жизнь. Но почему Жан был так рад этому? Почему его это не печалило так же, как и меня? Почему ему не нужны были моя ласка, мое тепло, моя любовь?

Комок слез подступил мне к горлу. Закрыв лицо руками, я без сил опустилась на постель, сраженная всеми этими вопросами.

Чуть погодя я услышала голос мальчика:

– Ма! Что с тобой? Ма!

Я тяжело вздохнула. Потом взглянула на сына и привлекла его к себе.

– Будешь ли ты скучать по мне хоть немного, Жанно?

– Ах, ма! – произнес он обрадованно. – Я чуть не забыл сказать!

– Что?

– Я буду писать тебе каждую неделю.

Я улыбнулась, не очень-то веря этим обещаниям.

– Да ты что, не веришь? Я ведь поклялся! Если хочешь, спроси у деда и отца Ансельма – я дал клятву, что буду писать! Такую клятву надо сдержать, потому что иначе не станешь аристократом.

– Кто тебе это сказал?

– Дед.

Он неловко отвел мои руки от моего лица и осторожно погладил меня по щеке.

– Ты такая хорошая, ма. Я тебя больше всех на свете люблю, потому что ты – лучшая. Ты самая красивая, да!

– И все-таки ты от меня уезжаешь.

– Но ведь я приеду, – сказал он простодушно. – Как только заскучаю по тебе сильно-сильно, так и приеду.

– А если заскучаю я?

– Тогда ты мне напишешь, и я тоже приеду. Мужчины не должны заставлять женщин плакать, правда?

– Правда, – прошептала я, обнимая его и вдыхая знакомый запах его волос. – Дитя мое… Мое сокровище, мой ангел…

Раздался шорох. На пороге стоял Шарль и внимательно смотрел на нас.

– Мадам Сюзанна, – сказал он с решительностью, которой я в нем не подозревала. – Мадам Сюзанна, это правда, что господин де ла Тремуйль уезжает за границу и увозит Жана?

– Да, – сказала я, несколько удивленная. – А что ты хотел, Шарло?

– Я бы очень хотел, чтобы меня тоже взяли.

– Взяли? Неужели ты хочешь тоже стать военным?

– Нет, мадам Сюзанна. Я хочу стать аббатом. Я хочу попасть в Ватикан и поступить в какую-нибудь католическую коллегию. О, пожалуйста, мадам Сюзанна! Мне так это нужно!

Просьба этого тринадцатилетнего мальчика поразила меня. Некоторое время я молчала, глядя на него в полном недоумении. Он хочет стать аббатом? Но как можно хотеть этого в таком возрасте?

– Шарло, ты уверен в том, что говоришь? Ты действительно этого хочешь? Может быть, тебе плохо здесь? Если это так, то скажи, и мы во всем разберемся!

– Нет. Мне хорошо, мадам Сюзанна. Просто я хочу учиться. Я хочу стать католиком. Но ведь во Франции это невозможно, правда? Здесь церковь отделена от государства…

Он говорил как взрослый. И еще добавил – простодушно, но уверенно:

– Может быть, я потом поступлю в Римскую католическую академию. Я буду хорошо учиться, вам совсем не надо будет за меня платить!

– Шарль, милый, да разве дело в этом…

Я все-таки не могла поверить в то, что слышала подобную просьбу. Он же не знает жизни, не знает ее вкуса. И хочет стать аббатом? Да это просто ребячество!

Поглядев на меня и, видимо, приняв мое молчание за отказ, он бросился ко мне, схватил за руку:

– Мадам Сюзанна, милая, не отказывайте! Пожалуйста! Мне это очень нужно! Я выучусь, вернусь во Францию… вы никогда не пожалеете, что отправили меня!

Потрясенная, я обняла его.

– Да-да, – пробормотала я, – конечно же, я сделаю так, как ты хочешь. Только давай немного повременим. Не стоит тебе пока принимать сан.

– Так ведь еще нельзя. Там учиться надо.

– Да, но там стараются как можно скорее сделать своих воспитанников монахами – в шестнадцать, семнадцать лет. Обещай мне, что не будешь торопиться.

Он кивнул.

– Обещай, что если передумаешь, то не побоишься признаться.

– Конечно, мадам Сюзанна.

– Обещай, что если не передумаешь, то сначала поступишь в академию, а уж потом подумаешь над тем, как стать аббатом.

– Да, обещаю.

Я отпустила его, сказав, что сделаю все так, как он хочет. Он ушел. Все еще удивленная, я долго молчала.

– Так он хочет стать монахом? – спросил Жан. – Вот чудак! Что хорошего всю жизнь говорить по-латыни и ходить в юбке? Это же ужасная скука.

– Ты не любишь аббатов?

– Нет. Только отца Ансельма… Шарль просто тронулся слегка, вот что!

Он выразительно постучал себе по лбу. Я вздохнула.

– Жан, как же я могла забыть? Если будешь принят принцем крови и королем, надо позаботиться о костюмах для этого.

– Дед все сделает, ма. Я знаю.

– Дед ничего в этом не понимает, – сказала я, несколько задетая. – Уж заботу о костюмах давай предоставим мне, а не деду. Что ты хочешь? Пожалуй, мы выберем темно-красный цвет для твоего наряда… и сделаем черный плащ на красной подкладке… А золотая отделка тебе нравится?

За этим разговором нас и застал принц де ла Тремуйль. Он остановился в дверях и вопросительно смотрел на меня, словно посылая суровый упрек этим взглядом. Во мне снова проснулась сильная досада на него. Это была его идея – забрать Жана! И я не выдержала.

– Да, да, я согласна! – воскликнула я почти гневно. – Вы победили! Радуйтесь! Но если с головы Жана упадет хоть один волосок, я никогда вам не прощу, никогда!

Жан замер с открытым ртом, глядя то на меня, то на деда.

– Вы приняли правильное решение, Сюзанна, – медленно и холодно изрек принц.

Я сдавленным голосом рассказала ему о просьбе Шарля. Он пожал плечами.

– А в чем вопрос? Я не против. Он аристократ, он, кроме того, даже законнорожденный. Я устрою его в Ватикане.

– Я бы просила вас самому проследить за тем, как он устроится.

– Да, если будет время.

– Честно говоря, – произнесла я, – мне казалось, что вы откажетесь.

– А почему я должен отказаться? То, что перед лицами духовного звания я не испытываю благоговейного трепета, – это правда. Таков был я прежде, таким и остался. Но нет ничего дурного в том, чтобы помочь мальчику-аристократу стать аббатом де Крессэ. Это даже добавит мне уважения в эмигрантских кругах.

– О, – сказала я, сама не понимая, что чувствую, – вам это не очень-то и нужно. Вас уважают все. Уважают как никого другого. Все просто трепещут перед вами.

– Только не вы, правда, Сюзанна? – спросил он чуть иронично.

Я не ответила, кусая губы. Тогда он подошел и мягко, осторожно обнял меня.

– Я бы не хотел уехать, оставшись в ссоре со своей дочерью.

– Я тоже этого не хотела, – сказала я. – Но при всем желании я не могу забыть, что это вы забираете Жана.

– А вы подумайте о другом.

– О чем же?

– О том, как вы будете поражены, когда через некоторое время Жан вернется к вам. Как он изменится. Я приложу все усилия, чтобы вас в ту минуту переполняла гордость за мальчика. Что перед этим несколько месяцев разлуки? Все счастье встречи зависит от расставания.

14

Бриг удалялся от берега.

Огни на корме не были зажжены в целях предосторожности, чтобы не привлекать внимания французских береговых кораблей, которые нет-нет да и показывались в заливе Сен-Мало. Некоторое время еще можно было различить на борту две небольшие фигурки. Это были Жан и Шарль. Они долго махали нам шляпами. Потом ночь и расстояние поглотили их.

Александр осторожно потянул меня за руку, и я, словно опомнившись, направилась к лошади.

«Вот я и осталась без него. Без своего сына».

Море в эту ночь было шумное, неспокойное. Когда я поднялась на скалу, где была привязана Стрела, море мне показалось с высоты волнующимся темным одеялом с грязно-серыми кружевами пены вокруг островков. Острова в ночи напоминали то ли черных крокодилов, то ли акул. Сквозь ветви могучих елей ярко светила луна. Она была совсем близко – прямо над нами.

Александр помог мне вскочить в седло, потом остановил меня, нежно сжал мои колени:

– Ну, что такое, carissima? Снова грусть?

– Он уехал! – прошептала я с отчаянием. – Ах, Александр, ведь он уехал! И так надолго!

– Думайте о тех, кто у вас остался. Обо мне, например.

Я слабо улыбнулась. Потом коснулась рукой его волос, поправила перья на шляпе.

– О вас я думаю всегда. Когда уезжали вы, я места себе не находила.

Он не ответил. Мы замолчали надолго. Вероятно, герцог понимал, что мне сейчас трудно даже произносить слова – спазмы сжимают горло. Он просто вскочил на своего Дьявола, взял под уздцы мою Стрелу и повел их шагом. Нам надо было возвращаться. До Белых Лип неблизко.

Дорога пролегала через каменистую пустынную долину, среди которой менгиры и долмены мрачно чернели то тут, то там. Я качалась в дамском седле, погруженная в размышления. Я думала о том, что уже завтра в полдень Жан будет в Лондоне. В городе, где я сама никогда не бывала. Хотя сейчас все вокруг меня столько говорили о нем, что невольно начинало казаться, что Лондон – это где-то совсем близко, почти в Бретани.

Я перебирала в памяти события, которые произошли за последние годы. Отъезд моего старшего сына – это, конечно, не слишком приятно, но в целом два истекших года были самыми счастливыми в моей жизни. Да, несмотря на странное начало нашего брака, на постоянные опасности, даже на то, что в стране мы по-прежнему считались врагами и преследовались. Да, несмотря на все это, я теперь могла сказать, что не жалею ни о чем. Ни об одной минуте, прожитой за эти два года. Счастье и горе сплелись в таком невероятном сочетании, что это давало мне почувствовать жизнь во всей ее полноте, и я ощущала себя теперь сильной, радостной и как никогда молодой.

Да. Именно молодой. Еще неизвестно, была ли я моложе тогда, когда после монастыря приехала в Бретань. Что я знала тогда? Голова моя была набита глупостями, легкомыслием и ложью. Версаль, конечно, был прелестен, но и он отражал лишь одну сторону существования. А здесь, в Белых Липах, я познала любовь и разлуку, ссоры и сладость примирения, объятия Александра и одиночество, безмятежное счастье и набеги жандармов. Я родила здесь сына – первого своего ребенка, который мог бы гордиться отцом. Так могла ли я вспоминать о годах? Я чувствовала себя совсем юной. Моя жизнь только начиналась. Может быть, это ощущение было подарком судьбы, вознаграждением. Мне пришлось пережить революцию. Событий, выпавших на мою долю, на мои двадцать с лишним лет, с лихвой хватило бы на целую жизнь. Моя судьба была перенасыщена впечатлениями. Да и вообще, богини Мойры очень долго были ко мне жестоки. И я теперь могла с полным правом думать, что взамен, за все испытания, перенесенные мною, вознаграждена этим удивительным ощущением молодости, все нового и нового расцвета, способностью возрождаться, восставать из пепла и после каждого потрясения снова и снова поднимать голову, как цветок, помятый бурей, а потом омытый дождем.

И я была благодарна судьбе за это. «Я ничего не хотела бы менять в своей жизни» – такая мысль впервые посетила меня сейчас, но шла я к ней долго, через годы.

Улыбка показалась на моих губах. Александр заметил это.

– Стало быть, дорогая, не вся ваша любовь уехала на том бриге? Кое-что осталось?

– У меня остались вы. А еще – Филипп в колыбели. Если бы вы знали, как это замечательно!

Я вырвала у него поводья, и мы поскакали, оглашая каменистую долину топотом своих лошадей.

Дорога была неблизкая. Светлела ночь. Алмазной аркой перекинулся через зенит Млечный Путь. Долина закончилась, начались поля – сначала полные ароматов душистой цветущей гречихи, потом – пшеничные. Пахло свежей соломой, теплой землей и особым духом растертого колоса. Мы ехали и ехали, а нам навстречу выплывали стоящие вдоль дороги болотные дубы, громадные ясени, чьи зеленые листья уже начинали бледнеть.

Мы много говорили. Я выражала надежду, что обстоятельства по-прежнему будут нам благоприятствовать и Александру не надо будет никуда уезжать. Я надеялась, что о выстреле в театре забудут, забудут и о том, что герцог дю Шатлэ объявлен вне закона. Александр поддерживал во мне эти надежды. Он сказал, что для него был бы величайшей неприятностью отъезд в Англию, что он собирается продолжать борьбу здесь, в Бретани, и поедет только тогда, когда будут получены указания от короля и графа д’Артуа. Кроме того, сказал он, надо пустить здесь корни окончательно. Но не надо ограничиваться только Бретанью.

– Что вы имеете в виду? – спросила я.

– Нам пора выезжать в свет, в столицу. Пора обживать отель дю Шатлэ в Париже, чтобы все вспомнили, что он принадлежит нам.

– Каким образом?

– Сейчас там живут ваш брат и его семья. Это мне не мешает, но я хотел бы вступить в права хозяина и привести отель в порядок. Нельзя, чтобы Филипп, когда подрастет, сразу почувствовал себя в приниженном положении, понимая, что ему нет дороги в столицу.

Я пришла в ужас.

– Александр, вы бредите? Вам показаться в Париже? Вам? Вы решили таким образом сдаться в руки полиции?

Он смеялся над моими страхами.

– Вы будете в Париже, Сюзанна. Вы, моя жена. И вы, слава Богу, не вне закона. Именно вы отправитесь в Париж и превратите наш запущенный дом в уютное гнездышко. Что-то вроде того, во что вы превратили Белые Липы.

Я пробормотала:

– Мечты, мечты… Теперь синие забыли о нашем парижском имуществе, но стоит мне показаться там и предъявить права, они сразу почувствуют, что это им мешают. Синим же ничего не стоит отобрать у нас дом.

Он снова засмеялся.

– Выше нос, Сюзанна! Где ваш задор? Попытаться никогда не помешает.

– Вы хотите, чтобы я попыталась?

– Да. Я хочу, чтобы моя жена, появившись в Париже, живо поставила на место тех бывших прачек, которые вообразили себя светскими дамами, и доказала, насколько старое дворянство, даже обезглавленное, выше этих новых буржуазных дикарей.

Я улыбнулась. Его слова польстили мне.

– Ну хорошо. Я думаю, вы правы… Как только подрастет Филипп, я…

Я увидела ворота и сама себя прервала на полуслове.

– Александр, да мы уже дома!

Перед нами открылась тенистая аллея, идущая вдоль речки в глубь парка: старые липы, каштаны, грабы своими распростертыми ветвями создавали над аллеей зеленый свод, а в просветах между стволами столетних деревьев и ветвями открывались гранитные скалы, нагромождения камней, живописно бегущая речка и изумрудная трава.

Было утро. И в конце аллеи нам сияло солнце.

Его слепящий золотистый свет дрожал на горизонте, разрастался, медленно поднимаясь над деревьями. Светящийся розовый шар, точно огромный кокон, казался задрапированным в огненные, алые, пурпурные вуали. Вуали распадались, разбрызгивались сияющими лучами. Все вокруг было залито золотыми солнечными брызгами.

Мы невольно потянулись друг к другу, сжали руки в пожатии, в немом восторге перед открывшимся нам зрелищем рассвета.

Солнце сегодня вставало для нас.