Текст книги "В зеркалах"

Автор книги: Роберт Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

В свете фар блестели серебряные буквы на серебряной полукруглой стреле, нацеленной вверх: Новоорлеанская автострада и Мост. По ту сторону дороги по крыше темного здания бежали на фоне неба красные неоновые буквы, с идиотским упорством повторяя одно и то же: КАФЕ «МЯТЕЖНИК», КАФЕ «МЯТЕЖНИК», КАФЕ «МЯТЕЖНИК».

Когда Джеральдина решила наконец вытащить из сумки утреннюю газету и отправиться на Бурбон-стрит, по тротуарам уже ходили зазывалы в ярких жилетах. Они нервно расхаживали на солнце, туда и обратно, хриплыми голосами шутили друг над другом, дразнили редких прохожих своей назойливостью. Шел всего пятый час, и рекламировать им было особенно нечего. Чернокожие школьницы в синей монастырской форме чинно шли к автобусной остановке Дизайр; случайная туристская чета с извиняющимся видом обходила картонных женщин в натуральную величину, блистающих наготой перед дверьми заведений. С Канал-стрит, толкаясь и горланя, шла первая группа юнцов с бачками, в спортивных рубашках; еще не уверенные в себе, они искали приложения сил.

Первое заведение, которое Джеральдина разыскала по объявлению в газете, оказалось угловым баром; вокруг входной арки были намалеваны девушки в укороченных жокейских камзольчиках. Бар, один из тех, что поместили объявления, начинавшиеся со слова «талант!», назывался «Клубный салон». Перед дверью зазывала обрабатывал трех юных матросов с болтавшимися через плечо фотоаппаратами.

– Перчик ее зовут, вон ту, на портрете, слышите, капитаны, – говорил он. – Это Перчик – зайдите, гляньте… сейчас в самый раз, не поздно и не рано… до представления успеете выпить. Пошли, капитаны, ну чего ж вы, капитаны, надо же когда-то и гульнуть, мама ничего не узнает, капитаны…

Матросики отмахнулись, и он, оборвав свою пылкую речь, едва не столкнулся у дверей с Джеральдиной. Она хотела проскользнуть мимо, но он проворно заступил ей дорогу.

– Ты что, рыбка? Чего ты хочешь? Я тебе помогу, я – отдел рекламы.

Он стоял почти вплотную к ней, но смотрел не на нее, а как-то мимо. Он порядочно взмок.

– От вас было объявление в газете насчет девушек?

– Это ты – девушка? – удивился он и, закинув голову, внезапно закатился скачущим смешком. – Ну само собой, ну само собой. О’кей, бутончик, заходи, поговоришь с мистером Чефалу. Давай, давай заходи. Не стесняйся, птичка моя, марш вперед! – Он вошел вместе с нею, держа ее за локоть двумя пальцами.

В баре было так темно, что она могла разглядеть только часть стойки, куда с улицы падало солнце. Над полками, где стояли бутылки, тускло горели светильники в виде подковы, а чуть подальше мерцали блестки на занавесе, обрамлявшем маленькую темную эстраду. Три девушки, которых Джеральдина не могла как следует рассмотреть, сидели у стойки с бокалами в руках.

– Чефалу еще тут? – спросил отдел рекламы.

– Тут он, – отозвалась одна из девушек.

Откуда-то из темной глубины возникли высокий молодой человек в узеньком полосатом галстуке и низкорослый лысеющий мужчина в синем костюме.

– Вот девушка с проблемой, мистер Чефалу, – сказал потеющий зазывала.

Мистер Чефалу даже не взглянул на него.

– Какого черта ты прешься сюда, – сказал молодой человек. – Твое дело – стоять на тротуаре и зазывать гостей, а мы и без тебя как-нибудь управимся.

Отдел рекламы захихикал и вышел из бара.

– Девушка с проблемой, – произнес мистер Чефалу. – Иди-ка сюда, девушка с проблемой.

Джеральдина пошла за ним в темноту, к какому-то столу. Яркий, жесткий свет голой лампочки прорезал темноту и раздвинул ее в стороны. Джеральдина сощурилась и, взглянув на мистера Чефалу, увидела на правой его щеке три извилистых шрама, которые начинались у виска и дугою шли до угла рта. Они были шире, и глубже, и длиннее, но в общем совсем такие же, как у нее на лице.

Мистер Чефалу легонько притронулся к ее подбородку мягкой прохладной ладонью и повернул ее лицо к свету.

После секундного молчания он тихо свистнул сквозь зубы.

– Ты гляди, – сказал он молодому человеку с горькой, почти доброй улыбкой. – Каково, а? Ты видел что-нибудь подобное?

Молодой человек угрюмо мотнул головой. Мистер Чефалу отнял руку от ее подбородка и потрогал свою щеку:

– У нас с тобой есть что-то общее, а? Ты и впрямь девушка с проблемой.

– Машина попала в аварию, – пояснила Джеральдина.

– Стань-ка сюда, – сказал молодой человек, подводя Джеральдину еще ближе к свету и вместе с мистером Чефалу разглядывая ее рубцы.

– Да, – сказал мистер Чефалу. – Знаю. Я там тоже был. В той самой машине.

– Ищешь работу? – спросил молодой.

– Да, сэр, – ответила Джеральдина.

– Ты вот что, – сказал молодой, – ты подымись по лестнице, там в конце коридора кабинет. Подожди меня минутку, я приду, и мы потолкуем насчет работы.

Через небольшое помещение, где рядами стояли круглые столики, накрытые скатертями, он провел ее к пыльным дощатым ступенькам. Поднявшись, она очутилась в узком коридоре с окошком в скошенном потолке и тремя-четырьмя дверьми. За какой-то дверью слышалось тихое пение.

– Эй! – окликнула Джеральдина.

Пение смолкло. Джеральдина открыла крайнюю дверь и увидела синюю комнату с пушистым небесно-голубым ковром на полу и окном, плотно закрытым темными шторами. Там стояло кресло, белый комодик и кровать; простыни и наволочки на ней были черные, из дешевой лоснистой ткани. Джеральдина вошла и провела рукой по подушке – ткань была мягкая и легкая, как шелк. Подняв глаза, она увидела в дверях пожилую темнокожую женщину со шваброй; женщина глядела на нее без всякого удивления.

– Тут требуются девушки, – сказала ей Джеральдина.

– Вот как? – отозвалась уборщица.

– Наверно, в нижний ресторан, да?

Уборщица окинула ее удивленным, испытующим взглядом: «Охота тебе, девушка, передо мной-то выламываться».

– Нет, мэм, – ответила она, – не в нижний ресторан.

По лестнице подымался молодой человек в узеньком галстуке; уборщица быстро ушла вглубь коридора.

– Вообще-то, – сказал молодой человек Джеральдине, – я не этот кабинет имел в виду.

Оглянувшись, он вошел в комнату. Джеральдина молча следила за ним глазами.

– Значит, хочешь поговорить насчет работы, верно?

– Верно.

– Ладно, – сказал он. – У нас внизу девушки либо обслуживают гостей за стойкой, либо выступают на сцене, потом развлекают гостей в баре. Тебе это не подходит, верно я говорю? То есть после той аварии тебе не очень приятно быть на людях, так?

– Так, – подтвердила Джеральдина.

– У меня такое чувство, что у нас ты можешь найти свою фортуну. Хочешь знать почему?

– Хочу, – сказала Джеральдина. – А почему?

– Ну так вот, сама понимаешь, каждому надо пробивать себе дорогу, каждому надо заработать на жизнь, и тебе, и мне, и всем прочим тоже, верно? Я что хочу сказать: другой раз что подвалит, то и хватаешь. Ты сама хлебнула. Нечего тебе объяснять. Так вот, значит, я пока что тут, у мистера Чефалу, а ты ищешь место, и нам обоим приходится брать, что дают. Но вот я глядел на тебя там, внизу, и сейчас гляжу, – по-моему, ты девушка напористая и с головой. И мне это по душе, – понимаешь, о чем я? Когда работаешь по части развлечений, начинаешь ценить такие свойства. Сдается мне, что ты крепко подумываешь о карьере. Верно я говорю?

– Скажите лучше, что я ищу работу, – ответила Джеральдина. – Это будет вернее.

– А как же! – сказал молодой человек. – Ясно, ты так думаешь, потому что у тебя есть воля и голова на плечах. Ты знаешь, что надо же с чего-то начать. Верно? Ну, так я тебя выведу на прямую дорожку. Я ищу девушку – не дешевку какую-нибудь, а девушку, которая, как я понимаю, в нашем деле может далеко пойти. Если бы нашлась стоящая девушка, я бы так все сварганил, чтоб нам вместе разделаться с этим зачуханным клубом. Найди я такую девушку, она бы не пожалела, если б немного со мной покрутилась. И у меня такое чувство, что этой девушкой можешь быть ты.

– Ни о какой такой карьере я не думала, – сказала Джеральдина. – Я думала, может, вам нужна подавальщица или барменша. Но, кажется, вам не нужно, да?

– Брось придуриваться, – сказал молодой человек. – Такую, как ты, я и искал. У меня такое чувство. Но, понимаешь, надо тебе немножко побыть у нас, иначе как его проверишь.

– Немножко побыть у вас – и что делать?

– Ну, развлекать на этом этаже. Загребешь хорошие денежки – все будет честь по чести. И я бы о тебе заботился, будь уверена. Понимаешь, мы бы здесь малость поработали, а когда ты будешь в полной форме, мы перекинемся на что-нибудь получше. Поняла?

– Спасибо большое, – сказала Джеральдина. – Но, пожалуй, мне все-таки придется поискать что-то другое, потому что, видите ли, я просто хочу работать подавальщицей или кем-нибудь там…

С ними всегда нужно повежливей. Они такие обидчивые, от них можно чего угодно ждать, если пошлешь их подальше, когда они умасливают тебя своей брехней.

– Ты чего? – удивился молодой человек. – Думаешь, охмуряют тебя? Не знаешь ты, кто тебе друг, вот что.

– Слушайте, мистер, – сказала Джеральдина, – я стараюсь сберечь ваше время, а вы мне не даете. – Она вздернула подбородок и повернула к нему правую щеку. – Вы же видели. Кого же вы думаете посылать сюда развлекаться? Не я вовсе вам нужна.

– Ну, знаешь, не скажи, – галантно возразил молодой человек. – Это никакой роли не играет. Некоторым от этого ты еще больше придешься по вкусу, понятно?

– Я не хочу у вас работать, мистер. Развлечения меня не интересуют, и, вообще, такими делами я не занимаюсь.

– Да? А что ж ты будешь делать? На что ты еще способна? Сама небось понимаешь, если тебе охота каждый день кушать, то лучше оставайся у нас. Податься тебе некуда, ты меня поняла? Это я тебе говорю, потому что вижу: город тебе незнаком, а мне неприятно смотреть, как девушка сама себе роет яму.

– Мне совершенно не о чем беспокоиться, – сказала Джеральдина. – Тут целый день все только и заботятся, что о моих интересах.

– Смотри, попадешь в беду.

– В общем, я пошла, – сказала Джеральдина. – Вы мне дадите уйти?

– Да кто тебя держит? Катись к черту. И не вздумай промышлять в нашем районе, – крикнул он вслед, когда она спускалась по ступенькам. – Поймаю – здорово рассержусь!

Она вышла, пересекла Шартр-стрит и зашагала к реке. Низкое багровеющее солнце полыхало на балконах верхних этажей, внизу, на улицах, сгущались тени. За углом Декатур-стрит ей попался на глаза бар, где было светлее и чище, чем в других; она на секунду остановилась, откинула упавшие на лоб волосы и вошла.

Бар был полон, вдоль всей стойки сидели люди. Ближе к двери компания хохочущих голландцев с пивным румянцем на щеках угощала белым вином трех кубинок в ярко-красных брючках. Дальше несколько молчаливых завсегдатаев безучастно потягивали пиво, а за ними кучка несвежих дам заигрывала с тремя хмельными и угрюмыми грузчиками. В кабинке напротив музыкального автомата два матроса пили виски.

Джеральдина прошла вдоль стойки и отыскала себе место как раз напротив кабинки, где сидели матросы. Она заказала виски с содовой, отхлебнула, медленно встала и подошла к музыкальному автомату. Глядя мимо матросов, она улыбнулась; один из них приветствовал ее поднятым стаканом. Джеральдина взяла список пластинок и стала читать, напевая себе под нос и похлопывая ладонью по теплой пластиковой обложке. Она слышала, возвращаясь на место, как один из матросов встал и пошел за ней. Седоватый сицилиец у кассового аппарата на стойке смотрел на нее равнодушным взглядом.

Рука матроса обхватила ее плечи – она скосила глаза на его волосатую веснушчатую кисть. На темно-синей подкладке завернувшегося обшлага были вытканы красные и зеленые драконы.

– Жизнь – мировая штука, если не слабеть, – прокричал он, сжимая ее плечо.

– А на кой она, эта сила? [19]19
  «It's a great life if you don’t weaken but who wants to be strong» – из песни Фэрона Янга (см. прим. № 5) «It’s a Great Life (If You Don’t Weaken)», поднявшейся в 1955 г. на пятое место в кантри-чарте.


[Закрыть]– подхватила Джеральдина.

Она обернулась и впервые увидела его лицо, уже немолодое, дочерна загорелое, с глубокими темными морщинами у глаз и рыжими с проседью усами.

– Правильно, – сказал матрос, – на кой она черт? Мне ни на кой.

– И мне, – сказала Джеральдина. – Не хочу быть сильной.

Он заказал еще два виски, бросил на стойку бумажник, ловко вытянул долларовую бумажку и дал бармену.

– И я не хочу быть сильным, если только женщина не заставит, – сказал он Джеральдине.

– А ты, наверно, хват, – усмехнулась Джеральдина. – Прямо как тигр.

– Я самый хваткий тигр в джунглях. Я весь из клыков да полосок. Верно, Гарольд? – Он обернулся к своему товарищу, сидевшему в кабинке. – Правда, я самый хваткий тигр в джунглях?

– Иди ты… – сказал Гарольд. Он следил глазами за кубинкой, которая шла к автомату с сигаретами.

– Ты любишь музыку, Хват? – спросила Джеральдина.

– А как же. – Он бросил на стойку четвертак. – Поди заведи музыку.

Джеральдина подошла к музыкальному автомату и снова стала проглядывать список. От виски ее стало клонить в сон.

Все не так, как ей представлялось. Не так, как должно было быть. А, какого черта, сонно подумала она, теперь разбирать не приходится и каждого надо ублажать – они за тобой ухаживать не станут. У него такой славный бумажник, у старого Хвата, снаружи темный и, должно быть, прохладный на ощупь, а она голодная, и есть хочется все сильнее.

Смешно как всегда получается с едой, думала она, как все они к этому относятся. Они готовы накачивать тебя спиртным, пока тебя совсем не развезет, они угощают тебя музыкой и восемь часов подряд могут бросать за тебя монеты в щелки игральных автоматов, но попробуй заикнуться насчет рубленого бифштекса, и они смотрят на тебя так, будто ты хочешь выпить из них кровь. Может, это как-то связано с моралью. Она сунула монету Хвата в щель, и машина заиграла песню Хэнка Уильямса «Первый снег» [20]20
  Песню «At the First Fall of Snow» (автор – Лорин Роуз) легенда кантри-музыки Хэнк Уильямс (1923–1953) впервые записал в 1948 г.


[Закрыть]– ту, где умирает ребенок.

«Ладно, брат Хват, – подумала она, возвращаясь к стойке. – Вечер твой, дорогой».

Хват заказал еще два виски, и они подсели к Гарольду, рядом с блестящим автоматом, который доигрывал зимнюю погребальную Хэнка Уильямса.

– На кой черт ты завела такую тоскливую песню? – спросил Гарольд.

– Она мне нравится, – сказала Джеральдина.

– Только не заплачь, – сказал ей Гарольд. – Не выношу, когда баба хнычет в баре.

– Тут всем чихать, что ты не выносишь, – рыцарственно заявил Хват. – И между прочим, эта девушка не из таких. Верно, голубка?

– Не из таких, – подтвердила Джеральдина. – Я девушка для веселья. Я смешливая.

Гарольд был пьян и недружелюбен. Вскоре он встал и пошел толочься возле кубинок и дурным глазом глядеть на их голландских компаньонов. Хват стал показывать Джеральдине свои значки. Он сказал ей, что был рулевым на десантном катере и что белая «Е» у него на плече означает боевое отличие. Она сказала ему, что это, видно, суровая и опасная жизнь, а он сказал, что такая она и есть, и он сам суровый и опасный. Он пересел к ней, прижал ее к стене и начал шарить под юбкой.

Джеральдина тянула виски и то и дело просила сигарету. У нее кружилась голова, ломило все тело, в висках стучало от голода и от выпивки. Если рискнуть, то сейчас самое время.

– Эй, Хват, – весело сказала она, – как ты думаешь, не пойти ли куда-нибудь поесть?

– Потом, – пробормотал он, ощупывая под юбкой ее ляжку. – Мы еще как следует не выпили.

– Мы можем как следует выпить и после ужина, правда? Я что-то проголодалась.

– После ужина? – рассеянно спросил Хват. У него уже начинали пьяно разъезжаться зрачки. – После ужина?

– Да, миленький, – сказала Джеральдина. – После того, как доедим.

Где-то возле стойки разбили стакан, опрокинулся табурет; гомон смолк, потом возобновился, густой и настойчивый. Кубинка в красных брючках тихо и женственно вскрикнула.

– Ты кто такой, немчура, – говорил Гарольд, – норму мне будешь устанавливать?

Голландцы слезли с табуретов и встали перед ним, поддерживая друг друга за локти.

– Остыньте, ребята, – сказал им бармен.

– После ужина, а?

– Да, – сказала Джеральдина. Она решила идти напролом. – Ты что больше всего любишь, Хват? Такой мужчина должен любить… – она остановилась, не в силах выговорить слово «бифштекс», при мысли о котором у нее свело желудок и странно сжалось горло, – бифштекс. Да, Хват?

– Бифштекс, – тупо повторил Хват, положив ладонь ей на бедро, – бифштекс? Слушай, давай пойдем к тебе и состряпаем ужин. Что надо, я куплю.

– Ко мне? – сказала Джеральдина и уперлась рукой ему в грудь, пытаясь оттолкнуть. – Я думала, мы просто забежим в ресторан или еще куда.

– К черту. Не желаю ужинать в ресторане. Хочу домашней еды, вот что. Как ты смотришь? Куплю бифштекс – большущий, фунта на три, филейный бифштекс, чтоб его черти взяли, а?

Она почувствовала, как лицо ее расплывается в блаженно-глупой улыбке.

– Ой как здорово, Хват!

– Бифштекс, – продолжал Хват, – и яйца. Бифштекс с яичницей.

– Ты молодчина, Хват, – благоговейно проговорила Джеральдина.

Опустив глаза, она изо всех сил старалась прогнать туман в голове от выпитого виски и усталости. Хват молодчина, но эти яства струились где-то вверху теплым ветерком, и ей пришлось крепко напрячь воображение, чтобы поместить их на тарелку.

Куда же они пойдут? Ну, предположим, старый Хват снимет комнату, где будет электроплитка. Скажет, что так гораздо уютнее. И денег у него на это хватит. Но, будь оно все проклято, там же будет не только бифштекс и яичница, там будет Хват – Хват со своими горе-усами, со своими корявыми, веснушчатыми пальцами. Если бы я была настоящей проституткой, подумала она, если бы была профессионалкой, тогда в два счета отделила бы Хвата от еды. Как она заставит Хвата снять комнату и запрется от него? Или сумеет? Нет, решила она, не сумеет. А кое-кто из ее знакомых сумел бы, и она была не прочь попробовать, – может, Хват сам по себе и ничего, но ей он казался распадной пьяной свиньей.

– Ты настоящий мужчина, Хват, – сказала она, вынимая его руку из-под своего колена. – Я с тобой.

Ну а если заставить его купить еду, потом взять у него пакеты возле какого-нибудь незапертого парадного и улизнуть другим ходом? Это обычный прием, есть целая теория, как это делается. Но тогда ей негде будет жарить – у нее всего доллар с чем-то, на это комнату с плиткой не снимешь. И кроме того, надо же где-то ночевать. И что, если она попробует обычный прием, а он ее поймает и разозлится? Так можно и зубы потерять. Так можно и на нож нарваться.

Чтоб ты провалился, проклятый, думала Джеральдина, похлопывая его по руке, чтобы задержать ее на столике, хоть бы ты упился насмерть, чтоб можно было стибрить твой бумажник! Жаль, что нет у нее свинчатки или железного ломика – треснуть бы его по башке, и делу конец. И яду нет подсыпать ему в стакан, и ни револьвера, ни ножа, чтоб перерезать этой сволочи глотку… Хват с драконами на обшлаге, Хват-тигр… парень что надо…

Хват встрепенулся, когда она вдруг начала смеяться.

– Я вспомнила один анекдот, – объяснила Джеральдина.

– А этот ты знаешь? – сказал Хват. – Ну, про типа, который с мандавошками..

Джеральдина вертела в пальцах коробок спичек, в ней боролись голод и жгучее желание поджечь Хвату усы. Возле них внезапно появился бармен.

– Мы угощаем вас и вашего приятеля, – обратился он к Хвату. – Подойдите к стойке, мы подадим там.

– А моя девочка? – сказал Хват. – Ей вы тоже подадите?

– Обязательно, – ответил бармен, незаметно оттесняя Хвата к стойке, где над еще нетронутым стаканом дремал его спутник. – Обязательно. Только ее там просят на минутку выйти, кажется, проверка квитанций за стоянку машины или что-то в этом роде.

Хват поплелся к столику.

– Беги и мигом обратно, – крикнул он Джеральдине.

– Вас спрашивает какой-то человек, – сказал бармен.

– Кто еще такой?

– Он ждет на улице. По-моему, вам нужно выйти к нему.

Джеральдина встала и нетвердым шагом пошла к двери. «Что за черт, – размышляла она, – Вуди? Но почему ж он не вошел? И при чем тут бармен? В этом баре, значит, нет черного хода».

Как она и думала, к вечеру сильно посвежело. С реки наползал туман; Джеральдина вдохнула его, выйдя за дверь. Сначала ей показалось, что на улице никого нет.

Она хотела было вернуться в бар, как вдруг заметила человека в серой соломенной шляпе, который стоял, прислонясь к узорной железной решетке соседнего дома. Он был высокого роста и хорошо сложен, лицо большеглазое, удлиненное, тонкое, и очки в черепаховой оправе – похож на молодого ученого. На нем была черная мексиканская рубашка и темный клетчатый пиджак, цвет шляпы красиво оттеняла темно-серая лента.

«Из полиции», – мелькнуло в голове у Джеральдины, когда она взглянула на его шляпу. Но он совсем не походил на полицейского; у него было печальное лицо, у него было лицо человека, много думающего, – полицейские шпики такими не бывают.

– Можно вас на минутку? – раздался низкий ласковый голос.

Джеральдина подошла; молодой человек отделился от узорной решетки и вынул правую руку из кармана пиджака. Джеральдина быстро взглянула на руку; ей показалось, что у него на пальце широкое кольцо, – но колец было несколько, по одному на каждом пальце. И она поняла, что это не кольца – это была та штука, он зажал ее в ладони. Джеральдина сделала еще шаг вперед и застыла с широко открытыми глазами.

Человек в соломенной шляпе очень медленно поднес эту штуку к лицу Джеральдины и держал у самых ее губ, она почувствовала твердость металла.

– Барышня, – мягко произнес он, – разве вам не было сказано?

Джеральдина, вся дрожа, зажмурилась. Она попробовала заговорить, но он и не подумал убрать эту штуку. Она невольно коснулась ее кончиком языка. Это было похоже на поцелуй.

– Ради бога, – выговорила она. – Мистер… ради бога…

– Было сказано или нет? Вам сказали, чтоб вы держались подальше отсюда? Сказали, чтоб не промышлять самостоятельно?

– Ради бога, – твердила Джеральдина. – Ради бога.

– Ступай, – приказал он.

Но Джеральдина не двинулась. Она стояла перед ним, опустив голову и закрыв глаза; потом, когда этот человек стал видеться ей во сне, она всегда чувствовала, что нужно повернуться и бежать, но была не в силах сдвинуться с места.

– Будешь знать, маленькая, – сказал он.

Джеральдина подняла на него взгляд. Он показался ей мудрым и добрым. Она не могла перебороть ощущения, будто глядевшие на нее глаза говорили, что он все понимает, что он жалеет ее и просит не бояться.

– Иди, иди, маленькая. – Он не отводил медных выпуклостей кастета от ее рта; много времени спустя она и во сне чувствовала на губах кисловатый вкус меди. – Мотай отсюда.

Такого ласкового голоса она не слышала давно. С тех пор как умер отец, ее никто не называл маленькой. Этот голос потом преследовал ее во сне. И страх тоже. Это было хуже, чем тогда с Вуди в баре «Белый путь». Это было хуже всего на свете.

Она отвернулась от него наконец и, волоча сумку почти по земле, пошла с полузакрытыми глазами вдоль сточной канавы. Он опять прислонился к решетке и глядел ей вслед, дожидаясь, пока она завернет за угол.

Он все еще стоял у решетки, не спуская глаз с Джеральдины, когда полицейская машина, поравнявшись с нею, замедлила ход.

– Эй! – окликнул ее полисмен из машины.

Джеральдина остановилась, не поднимая опущенных глаз. Человек в соломенной шляпе стоял у решетки и наблюдал.

– Эй! – повторил полисмен.

Машина остановилась, и полисмены подошли к Джеральдине:

– Куда идешь?

– Домой, – сказала Джеральдина.

– Где твой дом?

Она не ответила.

– Что у тебя там, в сумке?

Полисмен взял сумку и открыл ее. Сверху лежала банановая кожура; полисмен ее вынул, оглядел и швырнул в канаву.

– Это и все твои деньги? – спросил первый полисмен. – Где твое удостоверение личности?

– Ты давно в городе?

– Кто это тебя порезал?

– Ты больна? – спросил второй полисмен. – Отвечай, слышишь?

– Да, сэр, – сказала Джеральдина. – Я попала в аварию.

– Откуда приехала?

– Из Галвестона.

– Тебя оттуда выставили? – спросил второй полисмен.

– Нет, – сказала Джеральдина.

Полисмены переглянулись.

– Что скажешь?

– Личность подозрительная, – ответил полисмен, который вел машину. – Протокол составишь по дороге.

Они посадили ее между собой на переднее сиденье, и машина тронулась. Когда она свернула на Декатур-стрит, к окнам вплотную придвинулся бурый речной туман.

У человека, возглавлявшего Миссию живой благодати, было два носа. Он встретил Рейнхарта в дверях и, даже не поздоровавшись, подтащил его к высокому зеркалу возле стола регистрации.

– Смотри, – сказал Двуносый, – смотри, на кого ты есть похож. Грязный, поганый да еще весь в крови.

Рейнхарт покорно посмотрелся в зеркало. Ничего не скажешь – грязный, поганый да еще весь в крови. Рукава пиджака в пятнах крови, пальцы исполосованы кровавыми царапинами.

– Когда я в эту дверь вошел, – продолжал Двуносый, – на меня тоже неприятно смотреть было.

Рейнхарт понял намек: на Двуносого сейчас смотреть приятно, а на него – нет; что ж, он прав, мысленно согласился Рейнхарт, впрочем, эти два носа… Но зато у него гладко прилизаны реденькие седые волосы, опрятный костюм из бумажной ткани под твид и даже ярко-желтый галстук. Приглядевшись, Рейнхарт убедился, что у этого человека не два носа – нос был один, но рядом сидела шишка почти одинаковой с ним формы и величины, точь-в-точь добавочный эрзац-нос. На шишке ноздрей не было, но красные прожилки придавали ей полное сходство с настоящим носом.

– А сейчас, если поглядеть на нас… – смиренно пробормотал Рейнхарт. «Может, обнять его за плечи», – подумал он.

– Вот именно, – подхватил человек о двух носах. – Когда я этот порог переступил, я был грязный бродяга. Вроде тебя. Как я изменил свою жизнь?

– А как?

– Ха. Как! Я Его просил от пьянства меня спасать и от мерзкий спиртной напитки, что я пил все двадцать лет в этой стране, меня отвратить. Видишь как.

– Кого вы просили?

– Кого? Ты, пропойца безмозглый! Кого, ты думаешь?

– А, ну да.

Они подошли к столу регистрации взять для Рейнхарта постель. Двуносый свирепо швырнул на прилавок одеяло и подстилку для матраса и сунул Рейнхарту карточку с текстом, отпечатанным готическими буквами и украшенным цветочками.

– Правила, – пояснил он. – Тут не есть дача для бродяг. Не будешь соблюдать – пожалеешь. Думаешь, нет?

– Нет, – сказал Рейнхарт. – То есть да.

– У, пьянчуга паршивый, бери и расписывайся. Подстилку утром выстирать. Бродяга чумазый!

Подымаясь с Рейнхартом по грязной и скользкой деревянной лестнице наверх, где были спальни, он все больше распалялся злостью. Судя по всему, в Живой благодати дела шли довольно вяло; перед спальней на пластиковых стульях дремали несколько стариков в вылинявших шерстяных лохмотьях цвета сыворотки; толстяк в замусоленных выпуклых очках чистил ногти зеленой щепочкой от стола для пинг-понга. Двуносый, проходя мимо, что-то буркнул им.

В спальне стояло коек двадцать, большинство из них были без матрасов. Стены были выкрашены тускло-зеленой краской, как в полицейских участках, и пахло немытыми ногами. В дальнем углу спальни служитель Миссии раскатал полосатый матрас с желтыми разводами от мочи и жестом велел Рейнхарту подойти. Рейнхарт постелил на матрас подстилку и уселся на койку.

– Встать, грязный пьянчуга! – заорал Двуносый. – Вшей и клопов в постель напускать будешь!

Рейнхарт встал.

– И не думай на кровать ложиться. Никто не ложится, когда свет не выключен. Рапотать. Одежа стирать. Душ принимать. Кто не рапотать – тот не кушать.

– Благодарствую, – сказал Рейнхарт.

– Теперь вниз катись со всеми бродягами, брата Дженсена слушать и у него поучиться.

Все потащились вниз, в холл, где уже намечалось некоторое оживление. Перед столом регистрации выстроилась очередь в десять-двенадцать человек, – это были главным образом старики, некоторые в потрепанных комбинезонах. Двуносый, оставив Рейнхарта, занял свой пост у ларя с одеялами. Из заделанного сеткой дверного проема в конце холла тянуло влажным молочно-кисловатым запахом какого-то варева.

Покончив с выдачей одеял и заставив каждого расписаться, Двуносый выстроил людей шеренгами возле стола, толкнув Рейнхарта в передний ряд, и стал торжественным шагом прохаживаться перед ними взад и вперед.

– Пьянчуги паршивые, – произнес он, как военную команду. – Все. Все как один.

– Иди ты на хер, фриц, – шепотом выругался кто-то у Рейнхарта за спиной.

– Все вы обломки. Унд осколки. Ни жен, ни деток. А потшему так? Пьянство! – выкрикнул он. – Вот потшему.

Сжав руки и свирепо раздувая ноздри своего настоящего носа, он резко повернулся к понурым рядам.

– Я лучше вас? – грозно спросил он.

– Да! – радостно выкрикнул кто-то.

– Нет! – раздался другой голос.

– Хуже! Аминь! Дерьмо! – Каждый кричал что-то свое.

– Тихо! – рявкнул Двуносый. – Грязный пьянчуга все как один! Такой дураки, что я смеюсь на вас. Хе! – Он захохотал. – Когда я в эту дверь входил, я был бродяга, как все вы. Разве можно поверить?

– Можно! Можно! – закричали бродяги. – Аминь! Спаси меня, боже! Никогда в рот вина не возьму!

Запах варева становился все сильнее, и каждый старался, как мог, ублажить Двуносого.

– Молчать! – снова крикнул он. – Молчать. Все до одного. Сейчас будете видеть брата Дженсена. Вы его слушать, бродяги. Молите прощенья у Господа. Очиститесь от скверны. Хой, хой, хой! – заорал он, выпятив грудь, и ринулся в некрашеную дверь позади стола. Остальные повалили за ним, хотя с каждым их шагом кухонный запах становился слабее.

Они вошли в голую, выкрашенную тем же казенным зеленым цветом комнату, где перед кафедрой как попало были расставлены жесткие скамьи. Позади кафедры нерешительно колебались малиновые портьеры, в комнате стоял смешанный запах ладана и спиртного перегара, которым понесло от ночлежников. По одну сторону портьер висело нечто такое, что при первом взгляде можно было принять за фотографию Христа. Рейнхарт заметил, что под изображением не было подписи.

Откуда-то из-за спин внезапно вынырнул тщедушный человечек в очках, с молниеносной быстротой бросился к стоявшей в глубине полуразвалившейся фисгармонии и заиграл «Скалу веков». Двуносый прокричал первую строчку гимна, повернулся к стоящим и замахал руками, как сигнальщик на авианосце при посадке самолета. Рейнхарт и несколько других истово запели. Двуносый, отметил про себя Рейнхарт, был на высоте: у него оказался сильный, правда немного сдавленный, баритон, и пел он с пылким усердием, хотя, по-видимому, нетвердо знал слова. Гимн был красивый. Рейнхарт пел с удовольствием.

Когда кончилось пение, малиновые портьеры эффектно распахнулись, и в комнату, весь в черном, шагнул Фарли-моряк.

«Должно быть, у меня уже белая горячка», – промелькнуло в голове у Рейнхарта при виде появившегося в этой комнате Фарли-моряка. Рейнхарт молчал, когда запели следующий гимн, он не сводил напряженного взгляда с человека в черном, стремясь удостовериться, что это действительно Фарли-моряк. Человек в черном был высокий и худощавый, волосы его, светло-русые, волнистые, были красиво откинуты назад с высокого лба. Лицо – тонко очерченное, узкое и бледное, аскетическое, с тонкими губами – маска страдающего интеллекта; глаза в глубоких темных глазницах смотрели кротко и ласково и светились верой, надеждой, состраданием. Рейнхарт окончательно убедился, что он не ошибся. Гимн смолк, органист в таком же ажиотаже выскочил из-за инструмента и предстал перед первым рядом скамей.