Текст книги "В зеркалах"

Автор книги: Роберт Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

Рейни остановился и вдохнул чудовищный смрад.

– A-а, мистер Рейни, – произнес кто-то.

На безопасном отдалении от побоища в красном кресле сидел человек, полный, очень черный, с внушительной осанкой. На руках у него был ребенок, наверно месячного возраста, крошечный, безволосый, с большими молочными неподвижными глазами и кожей бледно-кофейного цвета. Мужчина встал навстречу Рейни, расправил детское одеяльце на плече, чтобы положить туда голову ребенка. На нем были темные очки, элегантный клетчатый галстук и белый, по-видимому шелковый, костюм. Рейни пожал его мягкую, унизанную перстнями руку.

– Мистер Клото?

– Добро пожаловать, мистер Рейни.

Он положил ребенка в кресло и приятно улыбнулся. Это его изображение красовалось на крыше.

– Вообще-то, они совсем свежие, – сказал он, глядя на рыбу. – А насколько лучше они пахнут, если их приготовить с красным перцем и тмином. Ах, как они пахнут. Вы, видно, с севера, мистер Рейни.

– Нет. Я здешний, с юга Луизианы.

– Мне кажется, вам дурно, сэр? А разве местному станет дурно от того, что готовят зубатку?

– Нет, – сказал Рейни, – что вы. Ничего подобного.

– Ну, мы ждали вас в «Элите» с большим нетерпением, мистер Рейни. Мы всегда рады видеть работников социального обеспечения.

– Мне сказали, что я должен встретиться с вами по поводу нашего обследования.

– Совершенно верно, – сказал мистер Клото.

Он подошел к креслу и покрутил рукой с перстнями перед глазами ребенка.

– Он же не видит, – сказал ему Рейни.

– Да, – сказал мистер Клото. – Вы и детьми занимаетесь?

Рейни посмотрел на него.

– Я думал, они тоже включены в программу вашей подготовки, – объяснил Клото.

– Нет, боюсь, что я совсем не знаю детей. Это ваш ребенок?

– Это дитя мужского пола, – сказал мистер Клото, шевеля пальцами над его лицом, – отпрыск одного нашего клиента. Я, может быть, возьму на себя его воспитание. И должен вам сказать, что при существующем положении вещей я могу воспитать из него девочку. Я в этом убежден.

Мистер Клото все еще улыбался. Он снял перстень и осторожно потер его о лоб ребенка. Глядя на него, Рейни почему-то вспомнил, как посетители зоопарка постукивают пальцем по проволочным клеткам маленьких зверушек. И тут же постарался отогнать эту мысль.

– Не продолжить ли нам беседу в моем кабинете? – сказал мистер Клото. – Риз, присмотри за ребенком, слышишь? – крикнул он поварихе.

– Ладно, – откликнулась та.

Мистер Клото проскользнул между запакощенными столами, обеими руками одергивая полы чистейшего пиджака. Он остановился позади одного потрошителя и занес руку над его плечом. Потрошитель, худой узколицый старик, не обернулся к нему.

– Ну что, мой друг, – приветливо сказал мистер Клото, – научишь этих рыбок свистеть и плясать?

– Да, – отозвался старик.

– Будут вставать и отдавать честь, а?

Мистер Клото рассмеялся.

– Соглашатель! – весело воскликнул он. – Старина Кланс был кондуктором на железной дороге.

Он постоял несколько секунд, с улыбкой глядя на Рейни.

– Пойдемте. Поднимемся наверх.

Они вышли из кухни и пересекли внутренний дворик, где сохло два или три десятка простынь и цветных покрывал. Над головой вились причудливые галереи с ветхими деревянными балюстрадами; их соединяли зеленые лестницы и люки, прорезанные в полах. Рейни посмотрел вверх и увидел над перилами женскую голову с пероксидной шевелюрой и рядом сердито насупленное лицо под толстым серым слоем грима – они посмотрели на него и спрятались. На лестнице слышались пронзительные голоса, но Рейни не мог разобрать слова.

Мистер Клото и Рейни снова вошли в дом и, поднявшись по лестнице, покрытой дорожкой, очутились перед застекленной дверью, на которой было написано:

ЛЕСТЕР и РУДОЛЬФ, страховые агенты.

БЮРО НАЙМА.

Конфиденциальные расследования.

РЕСПУБЛИКАНСКИЙ КЛУБ

великой славной партии Авраама Линкольна.

Председатель – Лестер Клото

Они вошли в чистенькую приемную, застланную вишневым ковром и перегороженную лакированным барьером; за ним, у старинного секретера, сидела благообразная, средних лет дама в шляпке с цветами и печатала на машинке. В углу комнаты на скамье с широкой спинкой пожилой мужчина в старомодной коричневой шляпе читал журнал «Ринг», его левая рука была в гипсе, покрытом множеством чернильных подписей.

– Мистер Рейни, – объявил Клото, когда они шли через приемную, – эта дама и этот джентльмен – сотрудники моего учреждения. Мистер Хьюз, миссис Пруарт, это мистер Рейни, представитель наших друзей в муниципалитете.

Мужчина помахал рукой в гипсе, миссис Пруарт мило улыбнулась из-за машинки.

– Сегодня утром прямо нашествие официальных гостей, – заметил Клото, задержавшись в дверях кабинета. – Джентльмен, которого вы встретили, когда входили, был из полицейского ведомства.

– Да?

– Да-да. Лейтенант – просто здоровый старый медведь, правда, миссис Пруарт?

– Ох, не говорите, – откликнулась миссис Пруарт.

– Хьюз, хорошо бы вы взяли на себя все наши с ним сношения, – обратился Клото к мужчине в гипсовой повязке. – Он нагоняет на меня тоску.

– Хорошо, – сказал Хьюз, переворачивая страницу «Ринга».

Они вошли в кабинет. Это была солнечная комната, обшитая темным деревом; из двух больших окон открывался вид на угол Артизиан-стрит и Ней. У стены стояли шкафы со старыми городскими справочниками и папками, а на свободных стенах висели одюбоновские литографии водоплавающих птиц [41]41
  Джон Джеймс Одюбон (1785–1851) – американский орнитолог и художник, автор классического четырехтомного альбома «Птицы Америки» (1827–1838).


[Закрыть].

Мистер Клото выждал, пока Рейни усядется в кожаное кресло, и только тогда сел за стол.

– Я не совсем понял, – сказал Рейни, – что они имели в виду, говоря о вашей помощи в обследовании. Судя по тому, что я видел, дело это довольно нехитрое: вопросы, ответы.

– Ну, я не смогу вам ответить за них, правда, мистер Рейни? Но они всегда знают, чего хотят, тут на них можно положиться. Им нужна информация, которая позволила бы навести порядок в деле, и, чтобы собрать ее, они посылают вас сюда. А беспокоит их, как я думаю, то, чтобы вы не угодили, если можно так выразиться, в колдобину.

– В колдобину?

– Помилуйте, мистер Рейни, неужели к вам ни разу не приставал на улице какой-нибудь озлобленный субъект? К белым часто пристают на этих извилистых улочках. Я думаю, что, направляя вас ко мне, они хотели гарантировать вам свободу передвижения.

– Они всегда так поступают?

Мистер Клото громогласно расхохотался.

– О-хо-хо, – сказал он, – вы спрашиваете, всегда ли они так поступают? Ох, боже… извините мой смех, сэр: он никоим образом не относится к вам. Ну конечно, мистер Рейни, они всегда так поступают. Безусловно, сэр.

– Понимаю, – сказал Рейни.

– Поверьте мне, – сказал мистер Клото, – человек всегда может сделать неосмотрительный шаг. Вы не первый молодой человек, который приходит к нам с благотворительными поручениями. Некоторым все удается. Другие совершают неосмотрительный шаг. И попадают, так сказать, в колдобину.

– Я работал за границей, – сказал Рейни. – Я работал с самыми разными людьми. И ни разу не попал в «колдобину».

– Как вы думаете, мистер Рейни, неужели в муниципалитете не знают, что они делают?

– Я не вправе сомневаться в этом.

– А кто вправе? – заметил мистер Клото. – Но вы же сознаете свою ответственность, правда, мистер Рейни? Под ответственностью я подразумеваю определенные моральные обязательства. Например, когда вы задаете вопрос наподобие: «Всегда ли они так поступают?» – мне слышатся в нем благородные реформистские настроения.

Он встал и подошел к окну:

– Хотите верьте, хотите нет, но и нам в этой старой отсталой части города знакомо чувство ответственности. Разные люди приходят к нам с этим чувством. Но если бы они могли видеть то, что могу видеть я и что я вижу вот из этого самого окна, они не позволили бы этому чувству ослепить себя настолько, чтобы угодить в волчью яму.

– Но, – смущенно возразил Рейни, – я уже говорил, у меня есть некоторый опыт.

– Мои взаимоотношения с вашим руководством обоюдно удовлетворительны, – сказал мистер Клото. – Когда они проводят обследование, они имеют перед собой строго определенную цель. И желают, чтобы эта цель была достигнута. Они вверяют своих работников моему попечению, чтобы гарантировать безопасность всех участвующих, а для меня сама эта ответственность является вознаграждением. Я думаю, мистер Рейни, что наши отношения тоже вознаградят меня, поскольку я буквально очарован теми взглядами на ответственность, которые обнаружились в нашей беседе.

– Мистер Клото, я надеюсь, что смогу воспользоваться всей помощью, какая мне будет предложена, и буду рад работать с вами. Но насколько я понимаю, я едва ли смогу действительно отвечать за что бы то ни было. Ведь я, в конце концов, только временный.

Мистер Клото улыбнулся и чмокнул губами.

– Ах, этого никогда не знаешь, мистер Рейни. Да и все мы, в сущности, разве не временные? – спросил Клото с легким поклоном и снова заговорил серьезно: – Может быть, вы слышали старую песню… секундочку… Неужели я забыл? «Если бы каждый зажег хоть одну свечу», да, сэр, «если бы каждый зажег хоть одну свечу, как светло бы стало на земле!» [42]42
  «If everyone lit just one little candle, what a bright world this would be!» – из рождественской песни Ларри Майселса и Джозефа Мэлоя Роуча «One Little Candle». Среди ее исполнителей – Перри Комо, Джозеф Локк, Джейн Фроман, группа Chicagoи др.


[Закрыть]А вы в это верите, мистер Рейни?

Рейни взглянул в темные очки мистера Клото и не ответил.

– Разрешите мне посмотреть ваше задание, – посмеиваясь, сказал Клото. – Позвольте вашу папочку.

Рейни положил папку на стол; мистер Клото раскрыл ее и пробежал глазами маршрутный листок.

– Так, – сказал, он, – они по-прежнему умеют выбрать время. Вы сможете разобраться в маршруте, мистер Рейни?

– Более или менее.

Клото вернул ему папку:

– Вас направили к одной из моих жилиц. Она живет в первом доме позади гостиницы – надо идти мимо веревок с бельем. Ее фамилия Бро.

– Вы со мной пойдете?

– Я загляну попозже, если не возражаете. Мне надо кое-куда позвонить.

– Хорошо, – сказал Рейни. Он сложил папку и встал.

– До скорого, – сказал ему вслед мистер Клото.

Рейни спустился по черной лестнице. За веревкой с бельем открылся заросший внутренний двор, огороженный сзади стеной, в гребень которой были вмазаны острые камни и битые бутылки, земля и стены поросли мхом, колючками и неуместно душистой здесь жимолостью. В центре, под расщепленным деревом, обвитым сухими лозами бугенвиллеи, стоял маленький квадратный домик из силикатного кирпича. Дверь была открыта и слегка покачивалась на единственной погнутой петле. В дверном проеме висело большое зеленое махровое полотенце.

– Кто там? – послышался изнутри женский голос. – Там кто-то есть?

– Из социального обеспечения, – отозвался Рейни. – Я ищу квартиру миссис Бро.

Из дома вышла темнокожая худая женщина и, моргая, посмотрела на Рейни. Ее седые, туго зачесанные волосы были похожи на шапку. Дышала она с трудом, как астматик, и рот ее был открыт в виде буквы «о», что придавало лицу недоверчивое выражение.

– Вы за ней пришли? – спросила она Рейни.

– Мне надо побеседовать с миссис Бро, – ответил Рейни. – Понимаете, это обследование входит в программу социального обеспечения.

– Обследование? – повторила женщина.

– Для социального обеспечения.

– Ну что ж, обследуйте, – сказала женщина. – А поговорить она с вами не сможет. – Она отодвинула полотенце, открывая вход. – А обследовать – пожалуйста, обследуйте что хотите.

Внутри было темно, только у двери горела свечка. В снопе солнечного света, проникавшего через дверь, Рейни увидел большой комод с зеркалом, крышка которого от края до края была занята вязаными квадратиками, лоскутками, круглыми салфеточками, катушками ниток, стеклянными пуговицами, пряжечками и брошками, старомодными пристежными воротничками из черных кружев. На нижней полке зеркала стояли в ряд фигурки: комические животные, солдатики, рождественские пастухи, ясли с младенцем Иисусом, выстланные поломанными сухими листьями. Рядом лежали четыре карты Таро лицом вверх и пачка выкроек из журналов; там же – стопка пожелтелых школьных учебников и детских книжек в картонных переплетах. По бокам зеркала были наклеены дешевые религиозные картинки – десятка два серьезных выцветших святых с французскими подписями готическим шрифтом. Наверху зеркала, рогатый и царственный, протягивал вперед свою булаву Высокий Джон Завоеватель [43]43
  Герой афроамериканского фольклора.


[Закрыть]. Прямо под ним были наклеены несколько фотографий молодого негра, красногубого и нарумяненного дешевой ретушью. На одной он стоял в парадном костюме рядом со светлокожей, слегка косоглазой девушкой в подвенечном платье. А посредине большая гипсовая Мадонна смотрела со сдержанным состраданием вниз, на пустую керамическую подставку для свечей.

Астматическая женщина, державшая свечу, поставила ее на комод, чтобы Рейни мог оглядеть дом. Он состоял из одной комнаты. Кроме комода, двух зачехленных стульев и кровати, где лежала женщина, мебели не было никакой.

Миссис Бро оказалась маленькой коричневой старушкой. Кожа на скулах и на крючковатом птичьем носике была натянута, как на барабане. Веки мелко дрожали, не закрывая невидящих глаз; дышала она шумно, и при каждом коротком, захлебывающемся вдохе губы ее западали.

– Значит, вы не за ней пришли? – спросила женщина.

– Нет, – сказал Морган Рейни. – Я пришел… для обследования.

– А-а, – сказала женщина.

– Я приду, когда ей будет получше.

Женщина посмотрела на него с тем же недоверчивым выражением, – казалось, она смеется. Рейни отвел взгляд и склонился над миссис Бро.

Ее голова была слегка запрокинута на запятнанной подушке, она ловила воздух ртом. Щеки и глаза ввалились и при свете свечи казались темно-серыми; на висках и на лбу, в морщинах под подбородком лежала та же безжизненная металлически-серая тень.

Рейни понял, что она умирает. Серая кожа – больной негр, издыхающий негр, об этом ему говорили еще в детстве. У него это ассоциировалось тогда с больными белыми слонами. Он смотрел, как дрожат ее веки при свете свечи, как морщатся в коротких спазмах серые бескровные губы.

– Ты пришел? – проговорила умирающая.

Ее глаза, полуприкрытые дрожащими веками, ничего не выражали.

– Нет-нет, – сказал Морган Рейни. – Ничего.

– Могу я спросить, – сказала сиделка, – что они собираются делать? Они ее заберут? По-моему, нет никакого смысла, потому что она скоро отойдет.

– А что они сказали?

– Я даже не знаю. Один раз был врач, сделал ей укол. Он сказал другой женщине, что она умирает и надо вызвать родных. Сказал, что, если будут боли, вызвать из городской лечебницы, и с тех пор никто больше не приезжал.

– Я не знаю, как они поступят, – сказал Рейни. – Я пришел по другому делу.

– А больше я вам ничего не могу сказать.

– Ты пришел? – прошептала женщина на кровати. – Ты пришел?

Рейни положил руку ей на лоб – лоб был горячий и сухой, как песок.

– Да, – сказал он. – Да.

– Ты пришел, ’ti frère? [44]44
  Братик (фр).


[Закрыть]Пришел сейчас?

– Я здесь, – сказал Рейни.

– Что вы ей говорите? – вдруг вмешалась сиделка. – Откуда вы знаете, про что она говорит?

– Ах, он умер, – сказала женщина на кровати, – красивый толстый парень пришел с войны. Кто знал… ах, mon fil… [45]45
  Мой мальчик (фр.).


[Закрыть]совсем здоровый, и умер…

– Она про сына говорит, – сказала сиделка, стиснув руки, – вон он на снимке.

– Ты пришел, bon Dieu? [46]46
  Боже мой (фр.).


[Закрыть]

– Иду, – сказал Морган Рейни.

– Вы меня извините, – сказала сиделка. – Я не понимаю, зачем вы разговариваете около нее, когда она умирает. Когда не можете ей помочь.

– Как вы думаете, – спросил Рейни, – можем мы что-нибудь для нее сделать? Может быть, ей нужен священник?

– Мы сидим у нее, когда можем. Кто-нибудь обязательно будет с ней до конца. Она одинокая. – Женщина посмотрела на Рейни и покачала головой. – Если вы раньше ей не помогли, теперь чем поможешь?

– Мне очень жаль, – сказал Рейни.

– У нее был дом. Хороший дом. Муж ее выгнал, я уж не знаю почему. Одинокая она.

– Да, – сказал Рейни.

– Вон они, крысы, – сказала больная, показывая на двор. – Кишмя кишат. Крысы, – повторила она, кивая Рейни. – Тебя не укусят?

Рейни подтащил стул к кровати миссис Бро и, сев, положил ей на лоб руку и глядел, как поднимается и опадает на ее груди одеяло.

Когда он поднял глаза, в дверях стоял мистер Клото.

Сиделка сняла свечу с комода и держала ее обеими руками.

Мистер Клото вошел и посмотрел на руку Рейни, лежавшую на лбу больной.

– Вы очень добры, – сказал мистер Клото.

Рейни встал, глядя в пол:

– Я пришел некстати.

Мистер Клото взял его под руку и, отодвинув зеленое полотенце, вывел во двор.

– Ну что вы, обычный служебный недосмотр, – успокоил он Рейни. – Нельзя винить аппарат за недостаток такта.

– Я спрошу у них, что с ней делать.

– Мы позаботимся об этой женщине, мистер Рейни.

– Да-да, – сказал Рейни.

– Не беспокойтесь. Вы и так сделали гораздо больше, нежели требовалось по службе. Вы так душевно отнеслись к бедной миссис Бро. Я просто поражен. Тут было проявлено чувство ответственности – и ничто иное, сэр.

Они пересекли двор и вошли в маленький розовый коридорчик, заменявший в гостинице вестибюль.

– Вы не сказали мне, что она больна. Почему вы не сказали, мистер Клото?

– Мистер Рейни, – ответил Клото, – вам нечего стыдиться. Вам просто неловко, и я вас за это не осуждаю – в подобном положении я и сам испытывал бы неловкость. Какие сведения о миссис Бро вы собираетесь представить?

– Не знаю, – сказал Рейни, – мне не удалось с ней поговорить.

– Не огорчайтесь, – сказал Клото. – Рассматривайте это как необходимый урок. Со временем вы, конечно, будете работать собраннее.

Клото грустно улыбнулся и стал подниматься по лестнице к себе в кабинет.

– От каждого – по способностям, – произнес он, поднявшись на несколько ступенек и со значением направив палец в грудь Рейни. – Каждый должен будить в себе чувство ответственности.

Рейни смотрел ему вслед, пока он не прикрыл за собой дверь приемной.

Под вечер Рейнхарт и Джеральдина налили кастрюлю джин-физа [47]47
  Коктейль из джина с лимонным соком, сахарным сиропом, содовой водой, лимоном и льдом.


[Закрыть]и улеглись пить в тени на балконе. Рейнхарт долго читал вслух стихи из антологии в бумажном переплете.

После четвертого стакана он прочел «Крушение „Германии“» [48]48
  Поэма Джерарда Мэнли Хопкинса (1844–1889), написана в 1875 г.


[Закрыть]почти до конца. Декламировал он с большой выразительностью, хотя сильно охрип, тем не менее его, вероятно, было слышно на другой стороне улицы.

– «Пасхой встретим Его, – с жаром продекламировал Рейнхарт, – да озарит наш сумрак алый его восток…» [49]49
  Перевод Яна Пробштейна.


[Закрыть]

Джеральдина лениво встала.

– Мне это нравится, – сказала она. – Но дай покажу, что мне очень нравится.

Она взяла у него книгу и полистала. Рейнхарт пожал плечами.

– «Пасхой встретим Его». – Он черпнул стаканом из кастрюли.

– Я здесь смотрела, – сказала Джеральдина, возвращая ему книгу. – Вот мне что понравилось. Прочти разок.

Она держала большой палец на абзаце мелким шрифтом слева от десятой строфы четвертой части «Старого Морехода».

Рейнхарт прочел его вслух:

– «И в своем одиночестве и в оцепенении своем завидует он Месяцу и Звездам, пребывающим в покое, но вечно движущимся. Повсюду принадлежит им небо, и в небе находят они кров и приют, подобно желанным владыкам, которых ждут с нетерпением и чей приход приносит тихую радость» [50]50
  Перевод В. В. Левика.


[Закрыть].

– Вот это я понимаю, – сказала Джеральдина. – И звучит так, как мне слышалось, когда читала.

Рейнхарт прочел ей еще раз.

– Да, – сказала Джеральдина. – Красиво.

– Иногда мне хочется прийти куда-нибудь и чтобы мой приход принес тихую радость, – сказал Рейнхарт. – По-моему, никогда мой приход не приносил тихой радости.

– А, ты сам портишь дело, когда так думаешь.

– Тянет пребывать в покое, тянет к крову и приюту, а, Джеральдина?

– Устаю быстро, – сказала она.

– Путешествия очень утомляют.

Джеральдина повернулась на одеяле:

– Да, утомляют.

Рейнхарт встал и в пьяненьком воодушевлении направился к ванной комнате. Оттуда он вышел на лестницу на внутреннем дворике и стал декламировать себе.

По лестнице, держа в руке бумажный мешочек, поднимался Морган Рейни.

– А… – смущенно произнес он и осторожно обошел Рейнхарта. – Извините.

– Угу! – сказал Рейнхарт. Он думал о Джеральдине и все еще улыбался. – Ничего, пожалуйста.

Рейни остановился на площадке и снял клеенчатую шляпу.

– Э… вы ведь работаете на радио? – спросил он Рейнхарта.

– Иногда я работаю на радио.

– Интересная станция, эта Бэ-эс… бэ… эс… не помню, как дальше.

– Да, интересная станция.

Джеральдина подошла к двери и посмотрела на Рейни с пьяным доброжелательным любопытством.

– Послушайте, – спросила она его, осененная внезапной мыслью, – вы правда работаете в морге?

– В морге? – переспросил Рейни. – Да нет, я не работаю в морге.

– Конечно нет, – сказал Рейнхарт.

– Нет, – сказал Рейни. – Я провожу обследование для социального обеспечения. То есть поэтому меня и заинтересовала ваша станция, мистер…

– Рейнхарт, – сказал Рейнхарт.

– Я слушал ваше введение к программе, посвященной системе пособий и социальных услуг в этом штате. На прошлой неделе, кажется. Эта программа, по-моему, на редкость… – Он улыбнулся и неопределенно махнул рукой.

– На редкость паршивая, – сказал Рейнхарт.

– В ней на редкость много… злобы.

– Да, злобы там хватает, – согласился Рейнхарт.

Из бумажного мешочка Рейни сочилась густая красная жидкость и липкими каплями шлепалась на деревянный пол.

– Это клубничное мороженое, – виновато сказал Рейни. – Мне надо идти его спасать.

Он подставил ладонь под мешочек и поймал каплю.

– Э… не хотите ли? – спросил он.

– Хочу, – сказала Джеральдина. – Без шуток.

– Спасибо, – сказал Рейнхарт. – Можете пока положить его у нас на лед.

Они вошли в комнату. Она была совсем пустой и голой. Рейни пробормотал что-то о том, что у них очень мило.

Мороженое он купил, подчиняясь минутному приливу бодрости, но день у него был тяжелый: пожилая сифилитичка и веснушчатый ребенок-идиот. В пальце ребенка начиналась гангрена, потому что его сестренка туго перетянула этот палец бечевкой.

– Да, у нас тут чисто, – согласился Рейнхарт.

Они сели на балконе. В кухне Джеральдина, чуть покачиваясь, нарезала половину мороженого на куски.

Рейнхарт налил себе еще стакан джина с тоником и поглядел на Рейни с выражением вежливого интереса.

– Боюсь, по отношению ко всем вам я нахожусь по ту сторону черты, – признался Рейни Рейнхарту, когда появилось мороженое. – Я не радикал, но я много работал в области социального обеспечения и, наверно, научился смотреть на вещи как-то по-другому.

– А, – сказал Рейнхарт.

– Вы меня теперь вышвырнете вон? – спросил Рейни с печальной усмешкой в голосе.

– Почему бы и нет? – спросил Рейнхарт.

Джеральдина засмеялась.

– Не морочь ему голову, Рейнхарт. Он не верит ни слову из того, что передает эта станция, – сказала она Рейни. – Даже в последних известиях.

Рейнхарт быстро взглянул на нее.

– Не верите? – с улыбкой спросил Рейни. – Не может быть. То есть я хочу сказать, что эта станция – радикально правая во всем, кроме музыкальных передач. Вы должны были насквозь пропитаться их политикой – и вы в нее не верите?

– Вера – вещь очень тонкая и сложная, – сказал Рейнхарт.

Рейни тревожно усмехнулся:

– Не понимаю, как… – Он умолк и с любопытством посмотрел на Рейнхарта.

Рейнхарт не улыбнулся.

– Кажется, я вмешиваюсь в то, что меня не касается, – сказал Рейни.

Рейнхарт поставил стакан рядом с кастрюлей:

– Ничего.

– Просто я случайно услышал передачу о социальном обеспечении. Я сейчас занимаюсь как раз этим.

– А что вы делаете? – спросила его Джеральдина.

– Ну… собираю данные. Задаю вопросы. – Он перевел взгляд с Джеральдины на Рейнхарта и прищурился, слабо улыбнувшись. – Все это как-то странно. Очень.

– Почему? – спросил Рейнхарт.

– Ну, – сказал Рейни, – может быть, это только мне так кажется. – Он развел руками и посмотрел на ладони. – Видите ли… в таких кварталах всегда… ну, там всегда существуют какие-то скрытые взаимоотношения и ситуации, о которых ты ничего не знаешь. Потому что ты – чужой. Я работаю с неграми.

– Вам нравится работать с ними? – спросила Джеральдина.

– Да, – сказал Рейни. – Пожалуй, да. Но все эти почти ритуальные отношения… видите ли, это трудно.

– Вы ходите туда и вечером? – спросил Рейнхарт.

– Еще не ходил. У меня не было для этого причины. Я работаю тут меньше двух недель.

– А, – сказал Рейнхарт.

Рейни выжидающе посмотрел на него.

– Почему вы об этом спросили?

– Потому что вы описываете мне то, чем вы занимаетесь, – сказал Рейнхарт. – И чтобы вам было легче описывать, мне надо представить себе всю картину, так? А если я представляю себе всю картину, то должен знать, ночь сейчас или день. На картине.

– День, – сказал Рейни. – Жаркий день.

– Вы с ними ладите? – спросила Джеральдина.

– Не знаю… Видите ли, многого ждать не следует. Это старые трущобы. Там ступаешь по очень старой земле. У нее свои собственные правила. Свои призраки.

– Ну, вы ведь как раз оттуда, – сказал Рейнхарт. – Вам положено все знать о правилах и о призраках.

Рейни снова посмотрел на свои руки.

– Мне кажется, я то и дело оказываюсь втянутым во что-то, чего не могу правильно понять. Там все время заключаются сотни каких-то сделок – сделки с властями, сделки между всеми великими и малыми силами, которые там правят. Вокруг меня происходит много такого, чего я не знаю.

– Угу, – сказал Рейнхарт. – Я понимаю, что вы имеете в виду.

– Поэтому я часто чувствую себя беспомощным. Но я намерен разобраться во всем. – Он отвел взгляд от своих рук и посмотрел на тихую улицу под балконом. – Видите ли, сегодня было жарко. А там жара кажется еще более сильной. После полудня… солнце… у меня пошаливают глаза, – заявил он.

– Вы… э… занимаетесь этим не просто ради денег, ведь так? – спросил Рейнхарт.

– Конечно нет, – сказала Джеральдина.

Она сидела, прислонившись к перегородке, отделявшей их от соседнего балкона. Вид у нее был замученный.

– Да нет, – сказал Рейни.

– Мне так и показалось.

Рейнхарт осторожно поглядел на длинное лицо Рейни, и его охватила тревога. «Мы присутствуем при жертвоприношении, – подумал он. – Жертвоприношение всегда означает кровь».

– Я вовсе не думал, что вы взялись за это ради денег, – сказал Рейнхарт. – Увидев вас и ваш мешочек с мороженым, я сразу решил, что к нам явилась сама добродетель.

Рейни, нахмурившись, встал и сделал шаг к двери.

– Я не хотел навязываться, – заявил он.

– Ой, нет, – сказала Джеральдина.

– Прошу извинения, – сказал Рейнхарт. – Я просто шутил, чтобы пустить пыль в глаза моей девушке.

Рейни кивнул Джеральдине и, плотно сжав губы, ушел с балкона.

– Я правда желаю вам всего самого наилучшего, – сказал Рейнхарт, следуя за ним. – Мне кажется, вы попали там в скверное положение.

Быть беде оттого, что с ними в одном доме живет этот человек. Одержимый призраками.

– Скажите, – спросил Рейнхарт, когда они шли через комнату, – вам нравится Джерард Мэнли Хопкинс?

Рейни повернулся и чуть-чуть наклонил голову набок.

– Да, – сказал он. – А вам?

– Конечно, – сказал Рейнхарт. – Я его читал. – Он подошел к холодильнику и вынул из него остатки мороженого. – Я читал его из теоретических соображений.

– Эй, приятель! – крикнула Джеральдина с балкона. – Не поддавайтесь старику Рейнхарту!

– Вы… вы работаете с черномазыми потому, что хотите что-то доказать себе, так? Лечебная процедура, так?

– Мне представлялось, – сказал Рейни, – что вы противник расспросов.

– Конечно.

– Я хочу выяснить, как обстоит дело с человечностью, – сказал Рейни. – Что это такое. Найти мою и сохранить ее, когда найду.

– Ага! – сказал Рейнхарт.

– Мне хотелось бы узнать, какая разница между улицей с людьми и улицей, на которой нет людей.

– Очень тонко, – сказал Рейнхарт. – Очень похвально.

– Очень необходимо, – сказал Рейни.

Рейнхарт проводил его до лестничной площадки и вернулся к кастрюле с джином.

«Так. Кого мы встретим Пасхой?» – спросил он себя.

Рейни поднялся к себе и положил остатки мороженого в холодильник. Потом он лег на кровать и стал думать о злобных насмешках, которым подвергся внизу. Он поднял левую руку и внимательно осмотрел ее бледную кожу и вены – в его сознании всплыло слово «отталкивающий». Сделав выбор в пользу жизни, он должен принять, наряду со всем остальным, и то, что он производит отталкивающее впечатление. Но приятие этого – опасно: оно рождает нездоровые размышления и колоссальную горечь, которая может его сгубить.

Где-то в ходе событий он утратил элементы, необходимые для контакта с людьми. А вернее, подумал он, просто их отбросил. И стал, как ему однажды сообщил врач, настоящим обвинителем.

Рейни подумал о докторе и вспомнил грязный снег Дорчестера. Он топтал этот снег, будучи следователем Массачусетского бюро помощи детям.

В тот год он жил в комнате на третьем этаже деревянного дома на окраине Кембриджа.

В тот год у него собралась коллекция ремней для правки бритв, кусков кнута и планок с гвоздями. Он освобождал детей от цепных удавок и осматривал ожоги от радиаторов.

Однажды он проснулся с ощущением, что в комнату кто-то принес глаза ребенка.

Доктор был лысый молодой человек и, по слухам, был завязан с политикой.

«У вас весьма оригинальные представления о морали», – сказал доктор.

Рейни встал и вышел на балкон, пытаясь прогнать из головы холодный голос доктора. Он принялся напевать «Loc Chimichimitos». Это была венесуэльская детская песня.

В Пуэрто-Морено он жил в бунгало на краю зеленой пропасти; далеко внизу под его домом на берегу коричневой реки была каменоломня. Верхняя улица его barrio [51]51
  Квартала бедноты (исп.).


[Закрыть]кончалась обрывом; по краю обрыва тянулась проволочная изгородь, которую Рейни поставил вместе с мулатом по имени Родригес. Они поставили ее для того, чтобы дети больше не падали с обрыва.

Дети играли у сточных канав, по которым струились нечистоты, гнилыми водопадами клубясь по склонам, и дети пели «Лос чимичимитос». Рейни постукивал по перилам балкона и улыбался про себя. («Que baile la viaja tam-boure – Que baile el viegito» [52]52
  «Едет танцевать тамбур – Старый, танцевать тамбур» (исп.).


[Закрыть].)

Из детей barrioон организовал баскетбольную команду и добился от нефтяной компании разрешения тренировать ее на стадионе Образцовой Деревни, выстроенной компанией.

Администрация компании тоже не слишком его жаловала, подумал он с гордостью.

Как-то вечером команда Рейни встретилась с юношеской командой Образцовой Деревни и победила; в его команде играли двенадцатилетние ребята, питавшиеся одними печеными бананами, многие из них ночевали на городских улицах, подложив под голову ящик с сапожными щетками.

В этот вечер Рейни и его команда возвращались домой на гору в кузове грузовика, принадлежавшего компании. Ребята хвастали, насвистывали, снова и снова обсуждали наиболее удачные свои броски, а грузовик трясся по змеящейся разбитой дороге. С каждым головокружительным поворотом огни вышек и поселков компании становились все меньше. Они пели и глядели вниз, на нижний мир, с презрением.

«Ai, pobrecitos» [53]53
  «Ах, бедняги» (исп.).


[Закрыть], – думал Рейни.

Человечность. Тогда он был живым.

«Вар, – подумал он, – отдай мне мою баскетбольную команду» [54]54
  По преданию, император Октавиан Август (63 до н. э. – 14 н. э.), получив известие о гибели в Тевтобургском лесу (9 н. э.) трех легионов, которыми командовал Вар, воскликнул: «Вар, отдай мне мои легионы!»


[Закрыть].

Жизнь, жизнь. Он не мог с ней расстаться.

Утром, еще до десяти, Джеральдина встала и отправилась за покупками к Швегмену на автобусе, ходившем до Френчмен-стрит. Рейнхарт лежал в постели, то просыпаясь, то снова погружаясь в сны. Жаркий, раздражающий солнечный свет добирался до его глаз сквозь цветную клеенку на окне: Рейнхарт пробуждался, но через секунду сознание его затуманивалось, и он снова впадал в зыбкое забытье. За последние месяцы он привык к такому утреннему процессу – это было привычное состояние, которое, он знал, может закончиться чертями на плечах и розовыми слонами. Оно осложняло утро, но выхода не было – только новые пробежки к тому, что лежало по ту сторону черты. На ранних стадиях, во всяком случае, день предстоял именно такой.