Текст книги "В зеркалах"

Автор книги: Роберт Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

Он вспомнил, как Рейни оперся на его письменный стол и наклонился к его лицу.

Минноу закрыл глаза и подумал, что на сотни миль вокруг его кабинета всюду есть мускулистые, не привыкшие церемониться люди с могучими руками и массивным торсом, – люди, готовые пороть и избивать, сжигать и кастрировать всех, кто якшается с черномазыми, ломать им руки и ноги, топтать сапогами их овечьи морды, пытками лишать их рассудка. И одна такая жертва стояла здесь, в его кабинете, и открыто грозила ему. «Какая расплата?» – подумал он.

Минноу взял трубку внутреннего телефона и позвонил на пост охраны в подвале:

– Кэрли? Говорит прокурор штата. Я, кажется, нахожусь сегодня в полном одиночестве? Тут никого нет.

– Извините, мистер Минноу, – сказал дежурный сержант. – Вы хотите, чтобы я поставил у вас там еще одного человека?

– Да, хочу. Я хочу, чтобы в моей приемной все время находился охранник. Я же веду здесь войну.

Он положил трубку. След, оставленный ладонью Рейни на краю стола, уже почти исчез.

Мгновение спустя Минноу снова взял трубку и набрал домашний номер Клода Буржуа. Мистер Буржуа говорил чуть заплетающимся языком: он уже выпил свой мартини, съел свой ужин и лег спать, как было хорошо известно Калвину Минноу.

– Послушай, Клод, на втором этапе нашей операции у тебя работал парень по имени Морган Рейни?

– Да, конечно, Калвин. Псих, каких мало.

– Скверный подбор кадров, Клод. Очень скверный.

Мистер Буржуа промолчал.

– Он действительно из тех Рейни?

– Да, конечно, Калвин. То есть потому я его и взял. Я видел, что у него не все дома, но я думал…

– Вот что, Клод. Он только что был у меня. Он красный. Он угрожал нам.

– Сукин сын, – сказал Клод Буржуа. – Псих паршивый. Я так и знал.

– Пришли-ка мне материалы на эту мразь, слышишь?

– Конечно пришлю.

– Погоди, Клод. Не знаешь, он ни с кем тут не связан? Его тебе кто-нибудь рекомендовал?

– Калвин, насколько мне известно, он – пустое место. Ну, только, что он – Рейни. Я бы не стал из-за него волноваться.

– Ну, волноваться придется ему. А, Клод?

– Да, конечно, Калвин. Потому что он угрожал тебе.

– Угрожал нам, – поправил Калвин Минноу.

– Ну да, – сказал Клод Буржуа. – Угрожал нам.

– Пока, Клод.

Калвин Минноу положил трубку и откинулся в кресле. Придется подобрать все материалы и о мистере Буржуа.

Рейни шел между ярко-зелеными газонами административного центра. Солнце еще не зашло, и стеклянные здания за его спиной сверкали, как полярные льды. По улице проносились вереницы автомобилей с невидимыми шоферами за сияющими ветровыми стеклами.

Он перешел улицу, неся в себе присутствие Калвина Минноу, как причащающийся несет в себе благодать причастия, тающего на его языке.

Высокопоставленные чиновники, поздно покидающие кабинеты, шли группами к месту стоянки своих машин; Рейни шел среди них, слушал их голоса, узнавая их, и склонял голову набок, чтобы лучше расслышать, как они прощаются. На углу Канал-стрит он увидел газетные заголовки, сообщавшие, сколько в этот день было убито во Вьетнаме азиатов, и вспомнил голос Калвина Минноу и холодную поверхность его письменного стола.

В магазинах подержанных вещей на Канал-стрит гремели радиоприемники. Проходя мимо них, Рейни слышал исступленный голос Рейнхарта, что-то бессмысленно выкрикивающий средь треска помех. Рейни шел по заполненному толпой тротуару, и в его ушах отдавалось бормотание Рейнхарта; все эти недели во время своих обходов он слышал его – из будок чистильщиков, из лавок, из проезжающих машин.

Ему хотелось скорее вернуться домой и записать все, что он чувствовал. Его уничтожает время, думал он. Он настолько искривлен теперь, что оно само, час за часом, день за днем подтачивает его. Он решил не принимать сегодня вечером успокоительного, не ложиться, а все записать, если сможет, или просто обдумать положение. Ему необходимо было трезво увидеть перспективу жизни. Ему казалось, что много раз его вдохновляла на дело пронзительная ясность цели, и всякий раз истирающее сопротивление бесформенного времени лишало его способности действовать. Больше он этого не допустит.

Он быстро прошел по тихой Шартр-стрит.

Во внутреннем дворике слышны были громкие голоса из квартиры Богдановича – голоса северян, самоуверенные и чуть гнусавые. Он миновал этот этаж, а на следующем увидел, что дверь Рейнхарта открыта; женщина Рейнхарта лежала на кровати и читала Библию. Он остановился и несколько секунд постоял, пока она не оторвала взгляд от книги. Уже на своей площадке он услышал, как она захлопнула дверь.

Он подошел к стенному шкафу и достал дневник; он не открывал его со времен первой (она же последняя) записи, – это было несколько недель назад. С горькой улыбкой он прочел последнюю фразу записи:

«Я ушел, ощущая себя сломленным».

Сегодня он себя сломленным не ощущал: стоявший перед глазами образ Калвина Минноу придавал ему сил.

Но писать он не стал.

Очень долго он расхаживал по комнате, стараясь решить, что же сделать. Иногда он готов был начать молиться, но это давно уже потеряло для него смысл: он боялся, что его обличения будут затемнены внутренним эмоциональным надрывом и суть их утратится. Он был крайне возбужден, но не хотел принимать таблеток.

Все больше и больше он думал о Рейнхарте: голос Рейнхарта преследовал его на улицах, Рейнхарт занимал какое-то неясное место в паутине хищной власти, против которой он готовился восстать. Он решил, что должен начать с него.

Это будет нелегко, подумал он, но все-таки он еще раз пойдет к Рейнхарту.

Он спустился по лестнице и постучал в дверь. Джеральдина приотворила ее, не снимая цепочки, и хмуро поглядела на него. От нее пахло виски.

– Мне надо бы поговорить с Рейнхартом, – сказал ей Рейни.

– Я не знаю, где Рейнхарт, приятель. Я его уже давно не видела.

– А, – сказал Рейни и подумал, как привычно стало для него разговаривать с людьми через щели чуть приоткрытых дверей. И подумав так, он улыбнулся.

Джеральдина угрюмо смотрела на него.

– Я… я все время слышу его по радио, – сказал он, смутившись.

– Да. Я тоже слышала его по радио, но я выключила приемник.

Он помедлил, собираясь уйти, и тут обнаружил, что ему очень хотелось бы остаться у нее.

На улице взвыла полицейская сирена. Джеральдина открыла дверь. Они с Рейни подошли к перилам и поглядели поверх стены внутреннего дворика. У тротуара стояла полицейская машина, но, хотя сирена выла уже больше минуты, из машины никто не выходил.

Этажом ниже вышел Богданович и тоже смотрел на машину.

– Что-то они долго оповещают о своем прибытии, – сказала Джеральдина.

Затем из машины вылезли двое полицейских в форме и человек в синем штатском костюме. Они принялись барабанить кулаками в ворота внутреннего дворика:

– Откройте! Полиция!

Богданович юркнул в квартиру и захлопнул дверь. Через секунду его окна погасли.

Из соседнего бара выбежала буфетчица со связкой ключей и отперла ворота.

– Где тут этот Рейни? – крикнул человек в синем костюме. – Где тут этот тип?

Джеральдина медленно повернулась и вошла в квартиру. Она остановилась и посмотрела на Моргана, не закрывая двери. Полицейские поднимались по лестнице.

– Ничего страшного, – сказал Рейни.

Джеральдина закрыла дверь и погасила свет.

А Рейни продолжал стоять на прежнем месте и, положив локти на перила, прислушивался к шагам полицейских.

– Полиция, Рейни! – крикнул один из полицейских. – Морган Рейни? Квартира четыре?

Они выкрикивали его имя на каждой ступеньке.

Поднявшись на площадку, где он стоял, они прошли мимо и двинулись было наверх. У человека в синем костюме был электрический фонарик. Он поднялся на одну ступеньку и направил на Рейни луч фонарика.

– Вот мистер Рейни, – объявил он.

Полицейские спустились на площадку и встали справа и слева от него.

– Мистер Рейни, – сказал человек в синем костюме, – вы припарковались в неположенном месте.

Рейни улыбнулся.

– У меня нет автомобиля, – сообщил он.

– В чьей же машине вы приехали домой?

– Я пришел пешком.

– Какой дорогой вы шли?

– По Шартр-стрит.

– Вы всегда возвращаетесь этой дорогой?

– Иногда я еду на автобусе.

– Встаньте к стене, – приказал один из полицейских.

Они поставили его почти у самой двери Джеральдины и долго, медленно его обыскивали. Они заставили его бросить бумажник на пол и вывернуть карманы.

Человек в синем костюме поднял его чековую книжку и пролистал ее.

– В каком состоянии ваш счет?

– Я кредитоспособен.

– Ну-ка, посмотрим вашу банковскую книжку.

Они вытащили банковскую книжку Рейни из бумаг, валявшихся на полу, и человек в синем костюме несколько минут просматривал ее. Активный баланс Рейни составлял немногим больше ста долларов.

– Как поживает ваша подружка? – спросил его человек в синем.

– Какая подружка?

– Нью-йоркская коммунисточка.

– Я не знаю, о ком вы говорите.

– Вы подписывали клятву, что не состоите ни в одной из зарегистрированных подрывных организаций?

– Подписывал.

– Давая заведомо ложную клятву?

– Нет.

– Вы знаете, что ваши родные от вас отреклись? Они не собираются за вас вступаться.

– Мои родные?

– Вот именно, – сказал человек в синем. – Не ждите, что они за вас заступятся. Вас один раз арестовывали в Тампе во Флориде за нарушение общественного порядка?

– Нет.

– Вы знаете, что в городе есть одна негритяночка, которая на вас в претензии? Это вам грозит большими неприятностями.

– Когда вы собираетесь уехать отсюда?

– У меня нет намерения уезжать отсюда.

Человек в синем костюме пристально смотрел на него.

– А что, если мы осмотрим вашу квартиру?

– Если у вас есть ордер на обыск – пожалуйста.

– Конечно, у нас есть ордер, – сказал один из полицейских.

– Предъявите его.

– Мы вернемся с ним завтра, – сказал человек в синем костюме. – Если вы хотите причинить нам лишние хлопоты, тем хуже. Не возражаете, если мы наведем о вас кое-какие справки у соседей?

– Не возражаю, – сказал Рейни.

Они поиграли лучами своих фонариков на дверях квартир, в которых был погашен свет.

– Мы еще увидимся, – сказал человек в синем костюме.

Они медленно, топоча, спустились по лестнице и пересекли внутренний дворик.

Через несколько минут Джеральдина открыла дверь и увидела, что Рейни сидит на ступеньке.

– Вам недолго осталось работать в муниципалитете, – сказала она ему. – Это всякому ясно.

– Я больше там не работаю.

– Почему все так на вас злы? Я ведь даже не знаю, что вы, собственно, там делали.

– О! – сказал Рейни. – Я задавал вопросы. Я задавал сотни и сотни вопросов. В сущности, это было… – Он на секунду умолк, и шея его дернулась. – В сущности, это было очень глупо.

– И что же вы узнали?

– Я узнал, что в одном служебном кабинете сидит один человек и в связи с этим мне надо что-то сделать.

– Ладно, – сказала Джеральдина. – Можете не продолжать. Не говорите того, о чем потом пожалеете.

– Простите. Я, правда, не знаю, что, собственно, я хотел сказать.

Джеральдина засмеялась. Рейни понял, что она не совсем трезва.

– Я не хочу слушать, как кто-то намерен прикончить кого-то. Дело в том, что я была замужем за очень милым мальчиком, и он все время наталкивался на людей, с которыми ему надо было разделаться. Только и говорил про то, как он их убьет. Но думаю, говорил об этом со мной одной.

– И он кого-нибудь убил?

– Его убили, – сказала Джеральдина. – И зря. – Она повернулась и посмотрела Рейни в глаза. – Вот и у меня есть человек, с которым надо бы что-то сделать, только вы-то знаете, что делать со своим, а я со своим – не знаю.

– Мне очень жаль, – сказал Рейни.

– Еще бы, – отозвалась Джеральдина, не спуская с него глаз. – Может, зайдете выпить? Смыть привкус полиции.

Он молча прошел за ней через комнату в кухню. Комната была совсем пустой – ни картин, ни украшений на стенах. В кухне на всех полках лежали стопки газет и журналов. На столе стояла на две трети полная бутылка виски.

Джеральдина присела к столу, налила немного в два стакана и один протянула Рейни. К собственному удивлению, он выпил виски залпом. Джеральдина улыбнулась и снова налила ему.

– Я не напрашиваюсь на откровенность, детка, – сказала она. – Я просто стараюсь помочь. Чего вы хотите от Рейнхарта? Что он должен для вас сделать? Ведь что бы это ни было, он этого все равно не сделает.

– Я хотел поговорить с ним, – сказал Рейни. – Узнать у него про некоторых людей.

– И не думайте. Он вам ничего сказать не может. Еще никому не удавалось получить от Рейнхарта хоть что-то. Просто он не такой.

– Да, конечно, – сказал Рейни. – Собственно, Рейнхарт уже все мне сказал в прошлый раз.

– Он иначе не может, вы понимаете?

– Понимаю, – сказал Рейни.

– А кто этот человек в кабинете, которого вы хотите прикончить?

– Лицо, облеченное властью, – медленно сказал Рейни. – Его власть можно измерять страданиями, как землю измеряют акрами. Когда я увидел его и понял, что именно означает его власть, мне захотелось его потрогать, потому что он физически ее излучал.

– Господи, – сказала Джеральдина.

– Мне было дано увидеть этого человека по-особому. Я узнал его и понял по-особому. Вам это ясно?

– Нет, – сказала Джеральдина.

– Ну, мне было известно, что сделал этот человек и что он продолжает делать. И когда я увидел его, я сразу понял, почему он это делал и почему не мог не делать.

– А. – Джеральдина покачала головой и выпила еще виски.

– Когда-то существовала теория, – сказал Рейни, – про Луну. Один человек верил, что Луна питается человеческими мыслями. Он утверждал, что человечество невежественно и его раздирают смуты потому, что Луна пожирает эманацию человеческого разума [90]90
  Ср.: «Так, эволюция человечества, превышающая известный уровень, точнее говоря, некоторый процент, может оказаться роковой для Луны.В настоящее время Луна питаетсяорганической жизнью, питается человечеством. Человечество – это часть органической жизни; следовательно, человечество представляет собой пищудля Луны. Если бы все люди стали слишком разумны, они не захотели бы, чтобы их поедала Луна» (Г. Гурджиев. Цит. по: Успенский П. Д. В поисках чудесного: Фрагменты неизвестного учения).


[Закрыть].

– Я этому не верю, – сказала Джеральдина и посмотрела на него. – А вы?

– Нет-нет, – сказал Рейни, энергично помотав головой, – конечно нет. Но я верю, что среди нас есть люди, которые могут жить, только питаясь страданиями. Я верю в это потому, что я видел в служебном кабинете человека, который живет чужой болью, и я сообразил, что не он один такой, понимаете? Он не может быть единственным.

Джеральдина посмотрела на него:

– Ну и что же вы думаете делать?

– Не знаю. Видите ли, я был болен. Я совсем рассыпался. Я был искалечен и постепенно утрачивал связь с людьми. Я оторвался от жизни. Так что не знаю. Но что-нибудь сделаю.

Джеральдина не спускала с него широко раскрытых глаз.

– Лучше и не пробуйте, деточка. Вы же младенец, миленький. Вас сотрут в порошок.

– Вы знаете, что я думаю? – сказал Рейни, улыбаясь ей. – Я думаю, в этом теле нет ничего, что они могли бы отнять у меня.

Джеральдина поглядела на его лицо и покачала головой.

– Я умру. Только это они от меня и получат.

– Я готова умереть хоть сию минуту, – сказала Джеральдина. – Но я не хочу, чтобы меня убили. Я и подумать об этом не могу.

– Скажите мне одно, – попросил Рейни. – Откуда у вас на лице эти шрамы?

– Видите ли… один человек меня порезал.

Она чувствовала, что должна сказать ему правду. Она смотрела, как он встал и отошел в угол.

– Подойдите ко мне, – попросил он.

Она встала, открыв рот, и подошла к нему.

– Я торжественно заявляю, что в этом теле нет ничего, чем можно было бы мне повредить. Когда я увижу, как пьют кровь моего брата, я восстану против этого.

– Аминь, – вырвалось у Джеральдины.

– Если меня посадят в тюрьму, закуют в кандалы, отправят в сумасшедший дом, окунут ногами в смолу, разорвут мое тело веревками, отнять у меня ничего не смогут.

– Аминь, – сказала Джеральдина.

– Хоть я и один. Пусть я один.

– Хвала Тебе, Боже, – сказала Джеральдина.

– Дайте посмотреть на ваше лицо, – попросил Рейни.

Она подняла голову и взглянула ему в глаза, – казалось, в них совсем не было жизни.

– Вы верите, что, оставив на вас мету, они оставили и на мне? Когда они ломают жизни, они ломают и мою. Их бомбы разрушают меня. Когда людей вешают, вешают и меня. Когда порют женщин, порют и меня.

– Верю, – сказала Джеральдина.

– Хотя слабая жизнь моя погибла, я встаю против них и не сверну с пути.

– Хвала Тебе, Боже, – сказала Джеральдина.

– Хоть я и один, – сказал Рейни.

– Аминь! Хоть ты и один.

Она стояла с закрытыми глазами, а он обнял ее с пугающей силой, так что она не могла вздохнуть. Спина его под ее рукой была худой и костлявой, казалась почти бесплотной. Дрожа, она прильнула к нему, а он поднял ей голову и поцеловал с бесстыдной жадностью – и это было счастье. Это было как любовь.

Его руки бродили по ней, и она плакала, прижималась к нему и слушала стук его сердца.

– Хоть я и один, – сказал Рейни.

– Один, – прошептала Джеральдина. – Невыносимо. Невыносимо.

– Живи, – сказала она ему. – Не умирай.

В слезах она обнимала его почти с такой же силой, как он ее. Он целовал ей шею, волосы, уши. Он взял ее лицо в ладони и целовал шрамы.

Он долго целовал шрамы; он отнял ладони и провел пальцами по белым шнуркам на коже, словно хотел войти в ее раны или взять их на себя.

Джеральдина посмотрела на него – глаза его были так же пусты, как раньше, и устремлены на шрамы. Глядя ему в лицо, она очень мягко попыталась отстраниться. Он крепко держал ее одной рукой, а другой водил по шрамам.

– Не надо, – тихо сказала Джеральдина. – Не надо.

Рейни не отпустил ее. Она оттолкнула его с силой, вырвалась и закрыла шрамы ладонями.

– Ох, нет, – сказала она. – Не надо этого.

Он так и стоял перед ней с протянутыми руками. Она увидела, что кисти у него огромные, с крупными суставами, безволосые и мертвенно-белые. Он сжал ими пустоту на том месте, где она стояла, и лицо его исказилось судорогой боли, словно его ударили.

– Я не… – сказал Рейни. – Простите.

Он смотрел на нее бесконечно сиротливым взглядом. Когда она отступила на шаг, руки у него опустились. Его длинный костяк будто потерял твердость. Джеральдина испугалась, что он упадет.

Рейни вдруг схватил ее за руку выше локтя и притянул к себе; на лице его выражалось страшное томление. Рука Джеральдины онемела в хватке громадных лап – они стиснули руку в том же месте, где Вуди тем вечером в «Белом пути».

– Пошел к черту! – крикнула она.

Рейни отпустил ее, Джеральдина непроизвольно попятилась и налетела спиной на стол. Стул опрокинулся, стол качнулся на двух ножках, бутылка Джеральдины скатилась с него и разбилась о линолеум.

Джеральдина стояла неподвижно, прикрыв ладонью шрамы, и плакала. Лицо Рейни побелело. Несколько секунд он не двигался с места, глядя в пол, потом повернулся и медленно вышел.

Джеральдина подняла стул и села на него.

– Господи! – сказала она. – Господи!

Если бы он сделал что угодно, только не это, она не отпустила бы его. Она его хотела, – хотела, чтобы он, в страдании своем и безумии, прикасался к ней. Она осталась бы с ним. И в эту минуту готова была умереть с ним вместе.

– Не знаю, – сказала она вслух. – Не понимаю, что случилось.

Какое-то проклятие лежит на всем. Они не люди – эти люди. Они сломлены, они умирают. И что же я такое после этого?

И Рейнхарт. Рейнхарт. Рейнхарт.

Она уткнулась лбом в стол.

Она хотела, чтобы он вернулся. Рейнхарт. Она хотела, чтобы он снова был здесь. Он, и никто другой.

– Да-да, Рейнхарт, – сказала она. – Я люблю тебя. Милый, вернись.

Она любит Рейнхарта. И значит, что же она такое?

КНИГА ТРЕТЬЯ

День был ветреный и пасмурный; над Вест-Сайдом мчались низкие черные тучи; первый прохладный ветер в этом году принес с собой запах мокрых железных крыш, речного мусора и предвестие зимних дождей. В защищенных от ветра улицах воздух был неподвижным и теплым, как прежде, но на перекрестках постукивали ставни, и кусты во внутренних двориках хлестали по стене, обращенной на запад.

Рейнхарт перешел Джексон-сквер среди трепещущих магнолий и окунулся в ветер с реки; на нем был летний костюм из зеленой вискозы и темные очки – дань подражания его коллегам. У решетчатых ворот парка взметались и опадали красно-бело-синие афиши: в этот день они наводнили город – ими пестрели заборы, фонарные столбы, стены домов, балконы. И еще по улицам разъезжали два грузовика с громкоговорителями. «МИТИНГ ВОЗРОЖДЕНИЯ, – оповещали они. – СБОР ВСЕХ ПАТРИОТОВ».

Осторожно ступая, чтобы не запачкать сияющие башмаки, Рейнхарт прошел по замусоренной траве наверху дамбы и остановился, глядя на быструю бурую воду, которая у свай взбивалась в шапки грязной пены. Ветер пахнул на него зловонием причальной изнанки. Он пошел дальше, перепрыгивая через трубы и радужные нефтяные лужицы, мимо стен из гофрированного железа и пустых автопогрузчиков; у восьмого причала свободная вахта югославского грузового судна стриглась, расположившись на борту, – жесткие, выгоревшие на солнце волосы топорщились под ножницами парикмахера. Загорелые славянские лица поворачивались к Рейнхарту, моряки кричали ему вслед что-то насмешливое и взмахивали руками.

В прохладном сумраке эллинга в Алжире он остановился, размышляя, не заглянуть ли в один из баров у начала Канал-стрит – нет ли там Джеральдины. Но он и так опаздывал. А если он и найдет ее там – он от всего сердца надеялся, что этого не случится, – что тогда? Он повернулся и пошел по Канал-стрит к универмагу Торнейла.

В вестибюле БСША толпились оживленные репортеры: их попросили не забыть свои беджи с фамилиями, и они, ни о чем не расспрашивая, предвкушали интересные события. Между ними расхаживал один из секретарей, предлагая кофе и раздавая цветные пресс-релизы. Большинство представителей прессы приехали в город еще несколько дней тому назад и все это время знакомились с общей картиной, томясь в собственном соку, – ветер, по-видимому, вдохнул в них новую жизнь. Подручные Бингемона кидали камешки во все подходящие колодцы: Крайний Юг закипает вокруг Мэтью Бингемона и БСША. Это сообщение привело сюда богатый ассортимент журналистов со всей страны и из-за границы. Рыжий детина из «Вокс мехикана» в дорогом рисованном галстуке, объяснявшийся на техасском жаргоне, показывал всем желающим свой японский магнитофон; глаза трагической пары из «Ажанс-пресс» источали экзистенциальное отчаяние. Муж, мелкий, жуликоватый, напудренный, расхаживал с презрительным и в то же время алчным видом, а жена в очках со стальной оправой, оседлавших тонкий острый нос, чопорно сидя в зеленом пластиковом кресле, читала комиксы «Капитан Америка» и делала заметки в блокноте. Низенький голубоватого вида англичанин жужжал осой из-под рыжих с проседью усов, а зловещий субъект в двубортном пиджаке, с синим подбородком и как будто бы сеткой на волосах, униженно стрелял сигареты.

Кроме них было еще несколько загорелых корреспондентов-австралийцев, представлявших неведомые края, угрюмый негр с кольцом Колумбийского университета на пальце и корреспондент «Крисчен сайенс монитор», который грыз яблоко. Все они понравились Рейнхарту.

Он с некоторым сожалением прошел через внутреннюю дверь и обнаружил, что все сотрудники станции бродят по коридорам, переговариваясь праздничными голосами; сразу же за дверью стояли два «солдата Возрождения» и смотрели сквозь муслиновую занавеску, точно два стража у подъемного моста рыцарского замка.

– С первого взгляда ясно, что все они коммунисты, – говорил один.

– У этих умников из Нью-Йорка и Нью-Джерси, – сообщил ему другой, – сто ответов на каждый вопрос, и все сто неправильные.

В студии «Б» Ирвинг читал «Гимн Лейбовицу» [91]91
  «А Canticle for Leibowitz» (1960) – научно-фантастический роман Уолтера Миллера-мл., классика жанра постапокалиптики, лауреат премии «Хьюго»; действие книги разворачивается после атомной войны. По-русски известен также под названиями «Гимн Лейбовичу», «Страсти по Лейбовицу» и др.


[Закрыть].

– Чудненько, – сказал он, когда Рейнхарт вошел в студию. – Ну как, готов для Юбилейной Ночи?

– Конечно, – сказал Рейнхарт. – А ты идешь?

– Что делать? Кто-то же должен держать микрофон. Кроме того, один мой преподаватель хочет, чтобы я рассказал ему все в подробностях, потому что сам он боится пойти. А потом я думаю написать об этом репортаж и разбогатеть – чем я хуже остальных? Анонимно.

– Будет интересно прочесть твой репортаж, – сказал Рейнхарт.

– У них сейчас заседание в кабинете Бингемона. Адмиралы, Джимми Снайп и вся братия. Нунен сказал, что ты там тоже требуешься.

– Я знаю, – сказал Рейнхарт, закуривая сигарету. – Я знаю, я знаю.

Он вышел и в коридоре столкнулся с Фарли, который расстроенно отряхивал манжеты. На нем был серый шерстяной костюм с пасторским воротником.

– Ваше преподобие, – сказал ему Рейнхарт, – вы становитесь все ординарнее. За такое одеяние вас могут арестовать.

– А, брось! – сказал Фарли. Он был откровенно встревожен.

– Как будто дело дошло до дела?

– Как будто.

Они вместе пошли к кабинету Бингемона.

– Черт подери, – продолжал Фарли, – в такой штуке я еще не участвовал. Откровенно говоря, я слегка… ну, ты понимаешь.

– Слегка струсил.

– Да нет. Что зал, что стадион – мне все едино. Но вот репортеры мне не нравятся, старик. Очень не нравятся. – Он понизил голос. – А проклятые телевизионные камеры нравятся и того меньше. Я ведь подряжался выступать по радио, так? А это слишком уж изобразительно, пойми меня правильно.

– Меня немножко удивляет, что такой всезнайка, как он, вообще решил тебя выпустить. Кем мы ему тебя отрекомендовали?

– О, он наводил обо мне справки. По-моему, он пришел к заключению, что я актер и порядочный человек с некоторой склонностью к авантюрам. Самое смешное, что он даже не подозревает, насколько он близок к истине.

– Конечно не подозревает, – сказал Рейнхарт. – Ну, во всяком случае, передача будет не на всю страну. И риск для тебя не так уж велик.

– Ах, Рейнхарт, – сказал Фарли печально. – Риск всегда одинаков, мой милый… И сегодня мне надо пришипиться. Такого рода внимание мне ни к чему.

– Ну, ты можешь встать на колени спиной к трибунам, а я встану позади тебя. Или не снимай шляпы и сразу же нахлобучивай ее на глаза, как только увидишь камеру.

– Брось. Тут ничего смешного нет.

– Верно, – сказал Рейнхарт. – Ну мы что-нибудь придумаем, чтобы тебя не разоблачили. Увидимся у Бингемона.

Фарли пошел дальше по коридору. Рейнхарт остановился у директорского кабинета и нажал кнопку звонка. Его впустил Джек Нунен – он был красен, и от него несло виски. На черном письменном столе перед ним лежала книжечка бумажных спичек. Он старательно разрывал каждую спичку вдоль и бросал половинки в корзину.

– Черт, – сказал он. – Это та еще штука, Рейнхарт. Хотел бы я сегодня быть на вашем месте.

Рейнхарт, присев на край стола, следил, как спички мелькают над краем корзины.

– Да ну?

Нунен поглядел на него и рассмеялся слишком уж добродушно.

– И что же это значит? Что вы меня насквозь видите? И что я вам очки втираю? – Он неуклюже встал и хлопнул Рейнхарта по спине. – Может быть, и так, детка, может быть, и так. Но вот он… – Нунен сделал неопределенный жест в сторону кабинета Бингемона. – Сегодня с ним не очень-то просто ладить. И вообще, с ним стало трудно ладить с тех пор, как мы начали готовить эту штуку.

– По-моему, я ни разу не видел, чтобы он срывал зло на ком-нибудь, – сказал Рейнхарт.

– Ну… в этом смысле – нет. Голову он тебе не отвинчивает. – Рука Нунена оставила на полированной поверхности стола влажный отпечаток. – Но у него всегда такой вид, что он ее вот-вот отвинтит, понимаете? А если что-нибудь идет не так, как ему бы хотелось, то он тебя ненавидит смертельной ненавистью.

– Угу, – сказал Рейнхарт. – Я знаю.

– Нет, не знаете, – угрюмо сказал Нунен. – Впрочем, этот вечер все искупит. После него мы засветимся на всю страну. И все пойдет по-другому. – Он стоял перед Рейнхартом, потирая костяшки пальцев, и на его лице было написано упоение собственным страхом. – Кое-кого из тех, кто был тут, больше тут не будет. А те, кто сейчас у подножья лестницы, может быть… – Он взмахнул рукой, как фокусник, манипулирующий шелковым платком. – Окажутся на самом верху.

– Обалдеть, – сказал Рейнхарт.

– Так что не упускайте шанса, дружок. А кстати, репортеров видели? Неплохо – и это еще прежде, чем мы начали, а?

– Я только что прошел сквозь них. Там их много.

– Еще бы. Там мы собрали врагов. Только врагов. Пусть почитают релизы, пока мы разберемся, нельзя ли разозлить их с пользой. Или даже слегка их завлечь. Черт, они явились сюда сделать из нас шутов, но, если все пройдет как надо, мы в любом случае ничего не потеряем.

– В общем, все мы получаем то, что заслуживаем.

– Верно, – сказал Нунен. – Так всегда бывает. Пресса получает, что заслужила, верно? И читатели – все получают то, что заслужили.

– Это девиз нынешнего вечера?

– Что? – Лицо Нунена внезапно утратило всякое выражение. – Ха! Нет. Черт, я просто так болтал. Я… я что-то разнервничался, – сказал он с бледной улыбкой. – То есть я хочу сказать, что мне есть из-за чего нервничать.

– Да, – сказал Рейнхарт, откашлялся и встал.

Нунен смотрел на него с умоляющей улыбочкой. Несомненно, подумал Рейнхарт, у него закружилась башка от высоты, Дед Мороз пощипывает его красивенький носик. Он любви хочет, хочет вдыхать аромат информационной розы. Напрасно, подумал Рейнхарт. Здесь пахнет другим.

– Он нас ждет? Оттого, что мы заставим его ждать, настроение у него не улучшится.

– Нет, нет. У него совещание. Он позвонит, когда мы ему понадобимся. – Нунен рассеянно поглядел на черную крышку стола. – Это первое из таких совещаний, на которое меня не позвали. И прекрасно… Я очень рад, что меня там нет. То есть я же все равно знаю, что там происходит.

– Что?

– Кровопускание, – со смаком сказал Джек. Он сдвинул брови и пырнул невидимым ножом. – Вот так!

– Уже?

– Еще как! Он им всем накинул веревку на шею. Он может вести их, куда захочет, и ни одному не вырваться. Кругом всюду нарыты ямы. С заостренными бамбуковыми кольями. Сделаешь шаг, не прощупав почвы, и – бац!

– Бац! И сел на бамбуковый кол, – сказал Рейнхарт.

– Вот именно. Жаль, что вы не ходите на эти совещания, а то увидели бы, как этот принцип применяется на практике. Система с гарантией. – На его лице было написано почтительное восхищение системами с гарантией. – Можете мне поверить. Я бывал на этих совещаниях. На всех, кроме сегодняшнего.

Рейнхарт увидел, как Нунен запустил руку в соломенную корзинку под столом и извлек симпатичную фляжку с надписью: «Олимпийская питейная команда „Плейбоя“». Запахло скотчем.

– Я бы вас угостил, – сказал Джек Нунен, – но, слышал, некоторые считают, что это не всегда кстати. – Он лукаво улыбнулся.

Черт, подумал Рейнхарт, какой милый.

– Была не была. Угостите, Джек.

Джек взял два бумажных стаканчика из кулера и налил виски.

– Это первый раз, что меня не позвали. Но он говорит, что проводит последнюю сортировку для нынешнего вечера. Он хочет выделить главных действующих лиц, исполнителей и службу безопасности…

Рейнхарт допил и плеснул себе еще из олимпийской фляжки.

– И слава богу. Я уже столько месяцев сижу по уши в этом дерьме. Мальчик на побегушках. Честное слово, я знаю такие вещи… Ясно? Я же считаюсь директором станции. Я не политик. Не понимаю, кем он меня считает.

– Не понимаете? – спросил Рейнхарт.

– Не понимаю, – сказал Джек убежденно. – За кого он меня принимает?

– Над этим вопросом вам надо крепко подумать, – сказал Рейнхарт. – Чтобы стать тем, за кого вас принимают.