355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Роберт Швейхель » За свободу » Текст книги (страница 7)
За свободу
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 18:16

Текст книги "За свободу"


Автор книги: Роберт Швейхель



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 36 страниц)

И он спрятал брошюру, которую доставил в Оренбах странствующий жестянщик бретгеймцу Мецлеру от его брата из Балленберга.

Ганс задумчиво глядел на красноватое пламя лучины. Лицо его было печально, даже скорбно. Кэте с сочувствием смотрела на него. Казалось, она понимала, что происходит в его душе. По деревенскому обычаю спать ложились рано. Симон взял со стола лучину, повел гостя через сени в комнату, где для него была приготовлена постель, и, пожелав ему доброй ночи, оставил одного.

Но, несмотря на пожелание хозяина, растревоженные в этот вечер воспоминанья не дали Гансу сомкнуть глаз. Снова он видел себя в убогой хижине, где жил впроголодь со своей бабкой, выносившей на гейльбронский рынок яйца и птицу. Снова слышал повесть об ужасной гибели своих родителей, повесть, которую она рассказывала ему там, в хижине, в долгие вечера, под монотонный стук дождя по крыше или неистовые завывания ветра. Она только и жила этими страшными воспоминаниями, которые стали для Ганса тем, чем для других детей были сказки бабушки. Вот там стояла она на пригорке, перед Мариенбергским замком, когда ее любимого сжигали на костре, а через несколько месяцев, когда родилась мать Ганса, она ушла с ребенком на руках и больше не вернулась в родное село. Спасая свою дочь от рабства и ненасытной похоти господ, жертвой которой пала сама, – дли владетельных господ крепостная всего лишь вещь, – она обрекла себя на нищету и скитанья. И перед Гансом вновь н вновь вставал образ высокой женщины с малюткой на руках; она брела по дорогам и в дождь и непогоду, и в зной и в лютую стужу, из деревни в деревню, из города в город, прося подаяния, голодная, холодная, бесприютная. Она была рада получить хоть какую-нибудь работу во время жатвы, только никто не брал работницу с ребенком. Но могла ли она расстаться с детищем того, кто своей любовью пробудил ее сердце и вырвал из омута рабства? В конце концов она обосновалась в Бекингене, в богатой вином и хлебом долине Неккара. Там она вырастила и выдала замуж дочь.

Но еще больше, чем эти воспоминания, его терзала в эту бессонную ночь мысль, что он изменил своему долгу мстить за своих близких. Как могло притупиться в нем чувство мести? «Помни о мертвых!» – напутствовала его бабка, он же вспомнил об этом лишь в день трех волхвов, в «Медведе», а потом, когда лежал, раненный, в постели, и сознание вины жгло ему сердце. Он горько упрекал себя, муки совести раздирали грудь.

Утром он встал с тяжелой головой и охотно согласился проводить Симона после завтрака по дороге в Тауберцель, куда тот шел повидаться с братом, приходским священником. Был ясный солнечный день, снег скрипел под ногами, и лесок, через который пролегал их путь, сверкал на солнце, словно посеребренный. На свежем воздухе у Ганса немного отлегло от сердца. Вернувшись к Нейферам, он застал Кэте с детьми; взрослые ушли в церковь. В большой горнице было прибрано, глиняный пол чисто выметен и посыпан песком. Девочка играла под столом с безголовой куклой; ее маленький братишка, издавая воинственные клики, скакал на своей строптивой деревянной лошадке. Кэте сидела на скамье у окна, сложа руки и скрестив ноги. Она по-прежнему принарядилась, волосы ее были заплетены в косы и перевязаны красной лентой; из темного корсажа выглядывал край белоснежной рубашки из грубого холста. Короткие рукава оставляли открытыми полные округлые руки. Пристально посмотрев на Ганса, она с довольным смехом потянула его за руку и усадила рядом с собой. Его бледные щеки порозовели от ходьбы.

– Вот теперь у тебя совсем другой вид. Остался бы здесь на недельку, так вовсе бы поправился.

Юноша отвечал, что об этом нечего и думать. В понедельник утром он должен быть в мастерской. Работы у него по горло. Она скорчила недовольную мину:

– Непременно?

Он отвечал утвердительно, и она, подавив вздох, сказала:

– Понятно, твой хозяин не может без тебя обойтись. Каспар говорил мне, что ты большой мастер своего дела и недавно смастерил золотой девичий венец необыкновенной красоты, какого он в жизни не видывал. Для кого это?

Улыбка, с которой он выслушивал похвалу, исчезла с его лица.

– Для кого? Для дочери Нейрейтера, – произнес он с притворно равнодушным видом.

– А! – невольно вырвалось у Кэте, и она покраснела. – Он пойдет к ее черным волосам, – прибавила она.

– Еще бы! – подхватил он с таким жаром, что Кэте только раскрыла глаза.

– А разве ты его видел на ней?

Чтоб удовлетворить ее любопытство, Ганс не без внутренней борьбы принялся рассказывать.

– Видишь ли, в награду за такой венец мастер позволил мне самому отнести его к бургомистру на дом. Когда я пришел, в горнице были фрау фон Муслор с дочерью, Нейрейтерша и еще несколько молодых девиц.

– И она говорила с тобой? – взволнованно перебила его Кэте.

– Ни слова не вымолвила! – ответил, покачав головой, Ганс. – Она надела венец, стала вертеться перед зеркалом и так и эдак, и все закричали хором, что она прелесть как хороша. И то была святая истина. Но она скорчила гримасу и сказала: «Эх, была бы то княжеская корона!»

– Вот спесивая! – вспыхнула Кэте.

– Ну и что ж! Ведь она живет в другом мире, не нашему чета, – попытался оправдать ее молодой подмастерье.

– Низко же ты себя ставишь! – укоризненно заметила она. – Эх, да будь я на твоем месте, я бы не ударила лицом в грязь. Смелость города берет.

Он добродушно усмехнулся.

– Ты думаешь, раз цех золотых дел – самый благородный из цехов,[52]52
  Цех золотых дел – самый благородный из цехов – считался в своем роде аристократическим. Доступ в него был закрыт не только для незаконнорожденных, как в другие цехи, но и для сыновей ткачей, цирюльников и музыкантов.


[Закрыть]
так стоит мне только сделаться мастером, и можно смело явиться пред се светлые очи? – И уже серьезно продолжал: – Я бы рад изготовить свой мейстерштюк[53]53
  Мейстерштюк – образцовая работа, которую должен был изготовить подмастерье для получения звания мастера.


[Закрыть]
и стать мастером, да только не примут меня в мастера ни здесь, ни в другом месте. Вот если б я был сыном мастера, тогда иное дело. Для них двери открыты. А другим они ходу не дают, и как бы ты ни проявил себя, тебе не найдется местечка среди мастеров. Наша доля – быть «вечными подмастерьями», а если бедняга впадет в отчаянье, что ж, кабак да большая дорога для всех открыты! Немало искусных подмастерьев скитаются бесприютными бродягами. Скоморох, что был с канатным плясуном в Ротенбурге, тоже из нашей братии: бывший подмастерье сапожного цеха. Каспар разговорился с ним… Так о чем это я? Да, что я низко себя ставлю. Вот уж нет. Чего ради? Ты думаешь, одних знатных господ бог создал по образу и подобию своему? А на таких, как мы с тобой, только материал испортил? Как какой-нибудь косорукий мастеровой? Нет, нет, с теми людьми у меня нет и не может быть ничего общего! Никогда!

– А все-таки… – начала было Кэте и замялась, покраснев до корней волос, но, пересилив себя, продолжала: – А все-таки не на шутку влюбился в нее?

– Нет, не бывать этому никогда! – с жаром воскликнул он и, вскочив на ноги, заметался по комнате. – Ты ведь знаешь, какое зло они мне причинили! Но если б ты знала все! Нет, этому никогда не бывать!

– Я все знаю, – тихо сказала она и с умоляющим взором протянула ему руку.

Он отбросил непокорную прядь со лба, посмотрел на Кэте долгим взглядом и, присев рядом с ней на скамью, уже сдержанней продолжал:

– Если б ты знала, какое детство выпало мне на долю!

И он начал рассказывать о той мрачной, унылой поре, когда он рос без отца и без матери, а Кэте с глубоким сочувствием ловила каждое его слово.

– Да и как могло быть иначе? – продолжал он свою печальную повесть, – ведь бабка только и жила надеждой, что карающий меч господний поразит виновных, и когда говорила об этом, мне мерещилось кровавое зарево, полыхавшее в ночном небе. Только когда меня отдали в ученье в Гейльброн, я впервые почувствовал, каким беспросветным мраком была окутана до тех пор моя жизнь. И жить-то по-настоящему я стал только в годы странствий и ученичества. Я увидел, как прекрасен мир, я ощутил тепло солнца, я полюбил свое искусство и возмечтал стать таким же мастером, как итальянские ювелиры, а ведь там есть замечательные мастера!

Он замолчал. Его синие глаза блестели, но в них светилась грусть.

Кэте положила ему на плечо руку и сказала:

– А потом ты встретил ее, в тысячу раз более прекрасную, чем все, что ты до тех пор видел и о чем мог мечтать. Ты сделал для нее венец, ты увидел ее во всем блеске красоты, и она завладела всеми твоими помыслами.

Он со вздохом поник головой, и горькая усмешка искривила его губы.

– Она околдовала тебя, – прошептала Кэте.

– Может, ты и права, – глухо проговорил он. – Разве я мог забыть все, все? Ведь тогда в «Медведе» меня точно ножом полоснуло по сердцу и завертело вихрем. Я потерял голову и пришел в себя только в часовне пречистой девы, за Таубером. Там я увидел своего деда, отца и мать. Они сурово, с укоризной смотрели на меня, указывая на окровавленное тело спасителя. Я изменил им! Я предал их! – И он закрыл руками лицо.

Девушка оперлась на его плечо.

– Изменил из-за нее! – простонал он. – Нет, я вырву ее из своего сердца! – и вскочил с места.

По смуглым щекам Кэте катились слезы. Повернувшись к нему мокрым лицом, она сказала:

– Конечно, она из тех, кто смотрит на нас, бедняков, как на грязь под ногами, но все равно, когда любишь, вырвать из сердца не так-то легко.

– Нет, так должно быть, и так будет! – с решимостью воскликнул он.

Кэте сидела, опустив глаза. Он все еще метался по комнате. Когда он остановился перед ней, она подняла глаза и, зардевшись, сказала:

– А я знаю, что может спасти тебя от ее чар. Ты ведь полюбил ее, пленившись ее красотой? Это не настоящая любовь.

Она медленно поднялась со скамьи, заглянула ему в глаза, обвила его голову обеими руками и трижды поцеловала в губы.

– Ну что, как рукой сняло? – смущенно рассмеялась она, пытаясь вырваться из его объятий, но Ганс, вне себя, не выпускал ее, в замешательстве бормоча: «Кэте, о Кэте!»

Тогда она обняла его за шею и прошептала:

– Ах, Ганс, я так люблю тебя!

Маленький Мартин, верхом на палочке, остановился перед ними, разинув от изумления рот, но они его не замечали.

Загудели колокола, призывая к вечерне. Кэте вздохнула. Еще раз потянулась она к белокурому парню своими рдяными, как спелые вишни, губами, он же воскликнул:

– Эх, будь это набатный колокол!.

Приблизительно в это же время трактирщик Габриэль Лангенбергер стоял в кабинете первого бургомистра на Дворянской улице. Хозяин «Медведя» вырядился в штаны канареечного цвета до колен, огненно-красные чулки и ярко-зеленое полукафтанье, отчего его бледное дряблое лицо гоже казалось зеленым. Досточтимый герр Эразм в подбитом мехом шлафроке – по случаю легкого недомогания – с трудом удержался от смеха при виде столь яркого оперения. Вошедший остановился на почтительном расстоянии от хозяина, и по привычке его маленькие глазки забегали по богато обставленной комнате.

Но бургомистру скоро стало не до смеха, ибо Габриэль Лангенбергер, повинуясь голосу гражданского долга, пришел донести главе города, что вчера, в базарный день, несколько крестьян, собравшись в отдельной комнате его трактира, вели промеж себя опасные речи. Они горько жаловались, что жить стало невмоготу от всяких податей, налогов да десятин, а особенно от новых сборов – копытного да питейного, что теперь ни одному крестьянину во всей округе не под силу иметь коровенку и что они могли бы сбросить с себя ярмо и установить евангельскую свободу, если бы объединились и действовали все заодно, как лехрайнские, верхнешвабские и шварцвальдские крестьяне. Всего их было человек пятнадцать из разных деревень, но лично ему известны лишь оренбахский староста Симон Нейфер, Лингарт Бреннэкен по прозвищу Большой Лингарт, из Шварценброна, свояк владельца «Красного петуха» да Леонгард Мецлер из Бретгейма. Из горожан никого не было.

Эразм фон Муслор записал на листке имена и похвалил трактирщика за его гражданскую доблесть, но голос его звучал холодно. Столь же холодно простился он с Лангенбергером, после того как тот до конца облегчил свою совесть. Жаль только, что ему не удалось подслушать весь разговор, у него была пропасть народу с рынка, добавил он и с низким поклоном попятился к двери. На крыльце он остановился и с недовольным видом нахлобучил свою войлочную шляпу. Столь важные сведения заслуживали, по его мнению, совсем иного приема. Выйдя на улицу, он ядовито усмехнулся и сплюнул. Нет, пусть на будущее время эти господа из магистрата сами о себе заботятся. Что до него, то он умывает руки.


Катанье на санях. С гравюры Ганса Зебальда Бегама

Оставшись один за письменным столом, бургомистр потер свой узкий треугольный лоб, словно пытаясь стереть какое-то пятно. Доносы он приветствовал, но доносчиков гнушался. Впрочем, он отнюдь не был склонен переоценивать это сообщение. Эка важность! Кучка каких-то мужланов! Ведь они вечно недовольны. В дождь подавай им солнце, а в вёдро – дождь. В неурожайный год они жалуются на голод, а в урожайный – на низкие цены на хлеб. Ропот и мятежи среди подданных других феодальных владетелей его нисколько не тревожили: это их дело, пусть сами выкручиваются, как могут.

Звон бубенцов и щелканье бичей на улице прервали его размышления. Приписав несколько слов к списку заговорщиков, он запер его в стол и подошел к окну. Перед самым домом выстроилась длинная вереница саней: городская знать спешила воспользоваться ясным зимним днем. Выкрашенные в яркие цвета одиночные и парные сани имели самую причудливую форму; там были раковины, русалки, драконы, лебеди, гондолы. На круто загнутых кверху полозьях стояли мифологические или аллегорические фигуры. На головах лошадей развевались пестрые султаны, сбруи были унизаны бубенцами. Два переодетых турками форейтора, непрерывно щелкая бичами, гарцевали впереди кортежа. Переливая всеми цветами радуги, шумный кортеж пересек площадь, выехал через Родерские ворота и вихрем понесся по искрящейся накатанной дороге на Ансбах. В первых санях, в золотой раковине на красных полозьях, рядом с Сабиной фон Муслор, жених которой правил лошадьми, сидела в вишневой атласной шубке прекрасная Габриэла. Она кокетливо надвинула отороченный куньим мехом берет на бледный лоб, и ее черные глаза горели задором.

Глава шестая

На кровлях, башнях и зубчатых стенах Гибельштадтского замка в лучах полуденного солнца сверкал и искрился снег. Замок стоял на Среднефранконской возвышенности, по соседству с деревней Гибельштадт. Часах в трех пути к северу дорога понижалась и подходила к стенам города Гейдингсфельда, лежавшего на левом берегу Майна, наискосок от Вюрцбурга. Замок был невелик. Его окружал болотистый, поросший ивняком ров, теперь затянутый тонкой коркой льда. За рвом возвышались стены с четырьмя толстыми круглыми башнями по углам. К юго-востоку от деревни через ров был перекинут подъемный мост, который вел к воротам замка. Над стрельчатой аркой ворот широко распростер свои крылья каменный коршун. Правую сторону тесного двора занимал господский дом; оба верхних этажа его сообщались с примыкавшими к нему угловыми башнями. На противоположной стороне двора, у стены, между двумя другими угловыми башнями, помещались службы: конюшни и амбары для фуража и зерна. Подступы к стенам были защищены круглыми бастионами, сообщавшимися между собой куртинами, скрытыми за зубцами стены.

В замке с незапамятных времен сидели Гейеры Гейерсбергские. Этот древний род, представленный двумя процветающими ветвями, принадлежал еще к той партии знати, которая, совершив государственный переворот, возвела на престол Конрада III – первого императора из династии Гогенштауфенов[54]54
  Династия Гогенштауфенов – занимала престол Священной Римской империи германской нации с 1138 по 1234 г.


[Закрыть]
. Гейеры Гейерсбергские блистали и в ратных делах, и при дворе императоров швабской фамилии, и когда в Ротенбургском замке младший сын Конрада III со своей юной супругой задавал веселые пиры, Гейеры бывали там желанными гостями. Но в середине XV столетия алчная феодальная знать, приходя в упадок, стала покушаться на вольности имперского города на Таубере, дарованные ему высочайшей милостью рыжебородого Фридриха, и гражданам живописного города пришлось тогда взяться за меч, чтоб отстоять свои права. Тогда под натиском ротенбуржцев рухнули стены Гибельштадтского замка. Такая же участь постигла и замок Цобелей Цобельштейнских, стоявший у северо-западного края деревни, всего на расстоянии выстрела от родного гнезда Гейеров. Теперь эти бурные времена отошли в далекое прошлое. Разрушенные стены замков восстановлены, и в старых гнездах живут новые поколения знатных родов.

Рыцарь Флориан Гейер фон Гейерсберг был на охоте. Во внутренних покоях, на втором этаже замка, его ожидала жена. Она сидела у камина, в котором пылали буковые поленья. На руках она держала грудного младенца – первый плод их брака. Откинувшись в большом кресле – единственном уютном месте в этой комнате замка, – она положила ноги на медвежью шкуру. На ней было простое темное домашнее платье. Отороченная мехом черная бархатная шапочка оттеняла белокурые, отливающие бронзой косы, уложенные в узел на затылке. Яркие щеки и нежно-белая кожа – под стать волосам – напоминали алые розы на снегу. Ее нельзя было назвать красавицей, но лицо ее дышало умом и добротой, а в синих глазах светилась чистая радость материнства. Она ласкала младенца, который тянулся к ней и улыбался, дрыгая пухлыми ножками. Эту очаровательную группу оживляла игра солнечных бликов, проникавших сквозь узкие оконницы с гранеными, оправленными в свинец стеклами. Занавеси из зеленого аррасского шелка были раздвинуты. Стены, увешанные охотничьими трофеями и оружием, были обшиты мореным дубом; сводчатый потолок и стены над панелью – выбелены. В простенках и глубоких амбразурах стояли дубовые скамьи, покрытые подушками, а посреди комнаты – накрытый к обеду стол на скрещивающихся ножках. По обеим сторонам стола – ничем не покрытые скамьи. Уже пробило двенадцать часов; стало быть, господа опаздывали с обедом на целый час. Дворовая челядь и крестьяне обедали в десять часов. Стол был накрыт чистой домотканой скатертью. На нем были расставлены тарелки из блестящего олова, кувшин с легким местным вином, серебряные кубки и солонка.

Фрау Барбара вдруг перестала играть с сыном и прислушалась. «Тише, отец едет, Мецхен!» – воскликнула она, и ее нежное лицо порозовело. Она поднялась с кресел. Слух не обманул ее. На пороге появился владелец замка, стройный мужчина лет тридцати пяти, широкогрудый и мускулистый. На нем был зеленый колет н серые штаны из домотканой шерсти, заправленные в высокие сапоги. В руках у него был мушкет, через плечо висел рог с порохом, а на бедре – короткий меч. Широкополая шляпа с петушиными перьями оттеняла энергичное лицо, крупный нос и серьезные глаза. Над резко очерченным ртом дыбились закрученные кверху усы. Загорелое лицо и крепкая сухощавая фигура говорили о жизни на вольном воздухе. Когда он выехал на охоту, мать и дитя еще спали, и теперь, приветствуя жену, он запечатлел на ее устах нежный поцелуй. Мальчуган плаксиво сморщился, хотя отец коснулся его лба осторожно, стараясь не уколоть усами. Но мать успокоила ребенка поцелуем.

– Удачна ли охота? – спросила она рыцаря Флориана, пока тот снимал шляпу и оружие.

– Не очень. Снег глубокий и рыхлый, – отвечал он, отбросив со лба прядь волос. – Егерь понес на кухню несколько зайцев. Но скоро предстоит охота на зверя покрупнее. Ингольштадтские крестьяне поговаривают, будто в Гуттенбергском лесу объявились волки. Надо, не мешкая, уничтожить хищников.

– В лесу, близ Римпара, мне нередко приходилось слышать их вой, – сказала молодая женщина. – Зимой мы слышали, как они завывают за Плейхахом, в Грамшацском лесу, и так жутко становилось.

– И ты спешила юркнуть с головой под одеяло? – поддразнил он ее.

– Разве я городская барышня? – рассмеялась она в ответ. – Да, на камине лежит письмо из Ротенбурга. Его принес Вёльфль. Если с ответом время терпит, он заедет. За ним на обратном пути из Вюрцбурга. Должно быть, он еще в деревне со своим товаром.

– А что он принес для тебя? Дала ли ты ему что-нибудь заработать?

– Да, мне нужны были кой-какие мелочи. Но прочитай письмо. Остальное потерпит.

– Ясно, ясно. Единственное, что не может терпеть, это женское любопытство, – шутливо продолжал он. – Так неужто у Вёльфля не нашлось для тебя ничего занимательного?

– В Оренбахе случилось страшное дело, – замявшись, отвечала она и рассказала о выселении Конца Гарта, о самоубийстве его жены, утопившейся вместе с двумя маленькими детьми, и о том, как Гарт из мести поджег церковные амбары в Эндзее. Сам он, говорят, скрылся, забрав с собой старшего мальчика.

В глазах фрау Барбары блестели слезы, и она крепко прижала к груди дитя. Муж слушал ее, нахмурившись, и шагал взад и вперед по комнате.

– Кровавый посев даст кровавые всходы. Что ж, пусть сами пеняют на себя, – произнес он, стиснув зубы.

Потом он подошел к жене, посмотрел на сына, который вытаращил на него глазенки, и сказал:

– Бедный ребенок. Ты появился на свет в печальное время. Всюду царит насилие и произвол. Несчастный народ, замученный непосильным трудом, изнывает под гнетом. Что ждет тебя в будущем? Увидишь ли ты зарю освобождения? Пробьется ли она сквозь черные тучи? Доживешь ли ты до того дня, когда восторжествует свобода и справедливость? – Он провел рукой по лбу и продолжал: – Один в поле не воин. Чтобы завоевать свободу, мы все должны объединиться. Нужно вырастить из нашего мальчугана бесстрашного борца за правду и справедливость.

– Это не так уж трудно, – ответила фрау Барбара. – Чтобы стать человеком с благородным сердцем, сильной волей и бесстрашным духом, ему достаточно брать пример с отца.

– Замолчи, Барбара! – сурово воскликнул рыцарь Флориан.

– Нет, мой дорогой, я вовсе не льщу, – живо возразила она. – Я лишь повторяю то, что говорят все. Впрочем, я и сама знаю тебя до самых глубин твоей души. Однако пора к столу.

Она вышла из комнаты, чтобы отдать ребенка няне и распорядиться обедом. Он взял с камина письмо, вскрыл кинжалом перешитый крест-накрест конверт и углубился в чтение. Когда фрау Барбара вернулась, она застала его в глубоком раздумье с письмом в бессильно повисшей руке.

– Опять дурные вести? – озабоченно спросила она.

– Это письмо о моем незабвенном друге, Ульрихе фон Гуттене[55]55
  Ульрих фон Гуттен (1488–1523) – гуманист и крупнейший публицист эпохи Реформации в Германии, сторонник Реформации; активно боролся с римско-католической церковью («Письма темных людей», 1515–1517), решительно выступал против всевластия и произвола духовных и светских князей. Ратуя за объединение Германии под властью императора, опирающегося на дворянство, принял участие в рыцарском восстании (1522–1523), которое возглавил Зиккинген. После его поражения бежал в Швейцарию, где вскоре умер.


[Закрыть]
, – сказал он, покачав головой, и, сложив его, спрятал за пояс. – Автор мне неизвестен. Это некий Макс Эбергард, доктор права. Конечно, там, в Ротенбурге, говорить открыто о трудах и взглядах Ульриха невозможно, и вот он высказывает мне, чужому человеку, свое преклонение перед Гуттеном и открывает свое сердце. Гуттен внушает страх своим врагам даже после смерти, и ненависть, преследовавшая славного рыцаря при жизни, не пощадит, вероятно, и камня на его одинокой могиле.

– Благо, что он обрел наконец покой, – тихо промолвила фрау Барбара. – Ты ведь рассказывал, что он много лет страдал неисцелимым недугом.

– Его пламенный дух понуждал тщедушное тело служить ему до конца. Но когда после злосчастного похода Зиккингена против архиепископа Трирского я оставлял друга в Ландштуле, наскоро пожав ему руку, то я не думал, что мы расстаемся навсегда. Он отправился тогда в Швейцарию за помощью, Франц – на Рейн, а я – сюда, чтобы расшевелить наше тяжелое на подъем дворянство и заставить его вложить ногу в стремя.

– Что до меня, то я нисколько не жалею, что ты не заперся с Францем фон Зиккингеном в его Ландштуле, – сказала фрау Барбара, многозначительно посмотрев на него смеющимися глазами.

Он понял намек. Как раз тогда, в замке Римпар, родовом гнезде Грумбахов, где она жила вместе с братьями Гансом и Вильгельмом, он и встретился с нею впервые. Он обнял ее за плечи и прижал к своей груди.

– Счастье улыбнулось Ульриху лишь однажды, – сказал Флориан, чувствуя на себе ее полный нежности и гордости взгляд, – и это случилось как раз в те дни, когда мы встретились впервые. То было в Вюрцбурге, зимой тысяча пятьсот семнадцатого – восемнадцатого года. Он только что вернулся в Германию из Болонского университета, и в Аугсбурге сам император Максимилиан увенчал его во время сейма лаврами поэта. Венок сплела для него красавица Констанция Пейтингер. Он был молод, в ореоле славы, полон веры в то, что возвещенная гуманистами заря действительно взойдет. Таким он был, когда я встретился с ним при дворе епископа Вюрцбургского, Лоренца фон Бибра, склонявшегося к идеям Реформации. То была прекрасная пора. В такое время стоило жить, как говорил, бывало, Гуттен. А теперь – черная ночь, какой еще не видела наша страна.

И он махнул рукой, точно отгоняя гнетущие мысли.

Молодая женщина ласково потянула его к столу, где уже ждал их обед: говядина с брюквой и жареная задняя нога вепря. Рыцарь Флориан был состоятельным человеком и мог бы себе позволить более изысканный стол, но он не испытывал в этом потребности. С юных лет, закалив свое тело на охоте и в ратных делах, он был врагом всяких излишеств и роскоши, расцветавших тогда пышным цветом. Поступив еще в юные годы на службу к императору Максимилиану, он обучался военному искусству у Георга фон Фрундсберга, который в корне преобразовал армию, выдвинув на первый план пехоту. Рыцарство, как основное и привилегированное военное сословие, составлявшее до того времени вместе со своими дружинами ядро армии, отжило свой век. Феодальное войско из рыцарей, закованных в тяжелые доспехи, стало ненужным с изобретением пороха. Рыцарский дух угасал, и рыцарство само подписало себе смертный приговор, когда еще во время гуситских войн, в сражении под Таусом[56]56
  Сражение под Таусом. – Таус – городок в западной Чехии, где в 1431 г. гуситы разбили немецких крестоносцев во главе с Фридрихом I Бранденбургским.


[Закрыть]
, при одном известии о приближении народной армии, состоявшей преимущественно из крестьян, оно разлетелось, как мякина на ветру, несмотря на то что сам кардинал освятил его оружие на борьбу с еретиками.

Император Максимилиан взирал благосклонным оком на молодых дворян, вступавших в его ландскнехтские отряды для изучения новой военной тактики. Это пополнение могло дать неплохих военачальников. В одном из таких отрядов, численностью в четыреста человек, обучался военному искусству, начиная с копейных приемов, и рыцарь Флориан Гейер. С этим отрядом он проделал поход в Италию, где под знаменами Георга Фрундсберга сражался против французов. Несмотря на свою молодость, он, должно быть, проявил незаурядные способности, ибо, когда в 1519 году, в год смерти императора Максимилиана, герцог Ульрих Вюртембергский, нарушив всеобщий мир, напал на имперский вольный город Рейтлинген якобы за то, что рейтлингенцы убили фогта Ахальмского лесничества, и когда Швабский союз[57]57
  Швабский союз – был основан в 1488 г. для поддержания всеобщего мира в Германии, то есть для защиты жизни и собственности его членов и охраны торговых путей. В Швабский союз вошли двадцать два имперских вольных города Швабии, крупнейшие феодалы и много рыцарей. С течением времени состав союза значительно расширился. В 1525 г. этот союз, содержавший огромную по тому времени армию наемников, явился основной ударной силой против восставших крестьян.


[Закрыть]
выступил, чтобы по приговору имперских властей изгнать герцога, Флориан Гейер получил под свое командование самостоятельную часть. В то время как главные силы Союза во главе с Трухзесом фон Вальдбургом двинулись к Гогенаспергу и Тюбингену, Флориану было приказано повернуть на север против Геца фон Берлихингена[58]58
  Гец фон Берлихинген (1480–1562) – типичный рыцарь-разбойник позднего средневековья. С девятнадцатилетнего возраста участвовал в походах и вооруженных налетах на города и купеческие караваны. В 1525 г., спасаясь от разорения, примкнул к крестьянам, но в решающий момент перешел на сторону князей, дезорганизовал отряд, которым командовал, и выдал Трухзесу (см. прим. к стр. 193) военные тайны восставших. Оставил свое жизнеописание.


[Закрыть]
– рыцаря с железной рукой, защищавшего в Мекмюле дело герцога. И грозный эпигон кулачного права вынужден был сдаться молодому полководцу и следовать за ним, как пленник, в Гейльброн. Во время этого же похода, в результате которого Вюртемберг попал в руки австрийского правительства, рыцарь Флориан встретился с Францем фон Зиккингеном, который пригласил его в Эбербург – «убежище справедливости», как окрестил этот замок Гуттен. Ибо там должна была взойти заря новой эры – эры справедливости, когда в государстве не будет иного главы, кроме императора, и иной церкви, кроме протестантской.

– Но теперь я больше не жалею, – продолжал свои мысли вслух хозяин замка, сидя за обедом, – что Зиккингену пришлось заставить поплясать архиепископа Трирского, не дождавшись, пока будет подготовлена почва для свержения князей. Хотя по настоянию Гуттена Зиккинген и договорился с имперскими городами, но он с чисто дворянским предубеждением недооценивал роль бюргерства и городских масс, а о привлечении на свою сторону крестьян не допускал и мысли. С Реформацией он считался, но как с делом второстепенным. Главной же его целью было, теперь мне это ясно, расчистить себе, с помощью дворянства и новой религии, местечко среди князей и в качестве светского курфюрста самому усесться на трон архиепископа Трирского. Достигнув вершин могущества, богатства, славы, Зиккинген не мог бы примириться с положением подданного. Если б он победил и даже помимо собственной воли двигался бы дальше к намеченной цели, у нас была бы теперь аристократическая республика с бессильным императором во главе. Вместо кучки князей появился бы целый легион мелких деспотов из знати, которые выжимали бы из народа последние соки. Империя стала бы жертвой безграничного произвола. Подумать страшно.

Фрау Барбара, сидевшая до сих пор в задумчивости, при последних словах мужа вздохнула и, подняв свои синие глаза, устремила на него взгляд, полный тепла.


Ульрих фон Гуттен. С портрета работы неизвестного художника XVI в.

– Дома у нас, в Римпаре, тоже немало говорили об этом походе, но все только и думали о том, чтобы увильнуть от исполнения своего ленного долга перед епископом Вюрцбургским и поделить между собой его владения. Облегчить страдания народа – этого и в помышлении ни у кого не было. Я тоже считала, что это в порядке вещей, – созналась она, покраснев. – Но тогда ведь я еще не знала тебя и думала, что исполняю свой долг в полной мере, подавая время от времени милостыню нашим крепостным. Мой брат Вильгельм хвастался, что он тоже в один прекрасный день, по примеру Берлихингена, на свой страх и риск пустится в военные приключения и будет потрошить сундуки богатых горожан; он убеждал меня, что тогда у меня будет сколько угодно нарядов и драгоценностей, а я только смеялась. К несчастью, наш отец умер как раз в то время, когда его сильная рука нужней всего была этому дикарю.

– Твой брат только высказал вслух то, о чем так мечтают они все, – с негодованием воскликнул Флориан Гейер. – Будь у них наглость Берлихингена, кулачное право и разбой на большой дороге процветали бы и поныне. Это волки, и всех их надо уничтожить.

– Увы, все это так, но за Вильгельма ты возьмись. – Ее голос при упоминании о брате зазвучал умоляюще. – Из него еще можно сделать человека. Ведь он так молод – ему всего двадцать лет. С тобой он очень считается, ведь ты взял в плен Берлихингена, перед которым он так преклонялся.

– Из молодых, да ранний, – сурово возразил ей муж. – Как и подобает младшему сыну, он так и смотрит, чьи плечи покрепче, чтобы вскарабкаться повыше.

– Пуще всего ненавистно ему, что он, Грумбах, должен быть вассалом духовного лица, именующего себя герцогом Франконским[59]59
  Вассал духовного лица, именующего себя герцогом Франконским. – Фактическими правителями Франконии были крупные духовные владетели, с XV в. герцогами Франконскими именовали себя епископы Вюрцбургские.


[Закрыть]
. Да еще такого, как нынешний епископ Конрад Тюнгенский, который слывет за человека жестокого и несправедливого.

– Таков он и есть, недаром вюрцбуржцы так его ненавидят. Что ж, ладно, я попытаюсь приобщить твоего братца к новым идеям.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю