Текст книги "За свободу"

Автор книги: Роберт Швейхель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 36 страниц)

Бушующая толпа окружила церковь. Неистовые, яростные крики не могли заглушить гулких ударов топоров, под которыми церковные двери разлетелись в щепы. Крестьяне с копьями наперевес ворвались в церковь и перебили всех, укрывавшихся в ней. Некоторые спустились в склеп, закололи спрятавшихся там, взломали гробницы и разграбили их. Тем временем Земмельганс, который вместе с товарищами уже успел перебраться из замка в город, показал винтовую лестницу на колокольню. Церковные своды огласились радостными криками крестьян, и все они устремились к лестнице, но она была так узка, что взбираться по ней можно было только поодиночке. Земмельганс отважно первый бросился наверх, но был сражен мечом Якоба фон Бернгаузена, сына геппингенского фогта. Он скатился по ступенькам вниз, увлекая за собой других, и на минуту загородил своим телом дорогу.

Воспользовавшись замешательством, Дитрих фон Вейлер взошел на колокольню и среди наступившей вдруг тишины закричал собравшимся внизу, что они с графом сдаются и предлагают за свою жизнь тридцать тысяч гульденов.

– Смерть им, смерть! Пусть нас озолотят, все равно граф и все рыцари должны погибнуть! Месть за кровь наших братьев! Месть за семь тысяч, порубленных под Вурцахом! Месть! Месть! – раздались гневные крики. Стрелой из арбалета фон Вейлер был смертельно ранен в шею. Он упал навзничь, прямо на руки взбежавших на колокольню крестьян. Они сбросили умирающего графа на церковный двор, где его подхватили на копья. Такая же участь постигла лесничего Леонгарда Шмельца и еще двух рыцарей. Сын Дитриха фон Вейлера выкупил было свою жизнь у одного франкенгеймского крестьянина за десять золотых, но не успел он отвернуться, как тот выстрелом в спину уложил его на месте. Примчавшиеся на церковный двор Иорг Мецлер и Большой Лингарт положили конец кровавой расправе. Рыцарей связали и повели в ближайшую башню. Как пленники Еклейна Рорбаха, они остались под его охраной. Когда их вели через церковный двор, кто-то ударил графа фон Гельфенштейна копьем в бок; другой пленник получил ранение в голову.

Штурм замка и города длился немногим более часа. Когда Черная рать ворвалась в замок, графиня фон Гельфенштейн, уже разодетая по-праздничному в честь светлого Христова воскресения, укрылась с ребенком и придворными дамами в часовне замка. Женские вопли привлекли внимание Флориана Гейера, искавшего графиню, чтобы взять ее под свою охрану. Оказалось, люди из его отряда, разбежавшиеся по замку в поисках добычи, проникли и в часовню и, сбросив со ступенек пытавшегося остановить их капеллана, принялись растаскивать: кто – церковную утварь, кто – парчовые покровы с алтаря.

– Я – ваша пленница, – обратилась к Флориану Гейеру бледная, но полная достоинства графиня.

– Вы ошибаетесь, сударыня, – возразил Флориан Гейер, поклонившись. – Мы воюем только с мужчинами. Вы свободны. Но я прошу вас удалиться в ваши покои. Вы получите охрану для обеспечения вашей безопасности. По праву войны замок и все, что в нем находится, принадлежит моим людям.

– И эти грабежи, насилия, убийства вы называете войной? – с гневом и презрением спросила графиня.

– А разграбление монастырей и замков? А насилие над служителями божьими? – завопил капеллан, воздымая руки к небу.

– Можете называть это так, если вам угодно, сударыня, – произнес Флориан Гейер, устремив на нее суровый взгляд. – Но нет войны, более священной, чем война угнетенных, отчаявшихся найти справедливость здесь, на земле, против своих угнетателей. Вероломство графа фон Гельфенштейна вынудило нас к насилию.

Графиня вздрогнула, а Флориан Гейер, обращаясь к священнику, продолжал:

– Вы именуете себя служителем божьим? Так скажите, кто из епископов и монахов свято хранит свои обеты? Вы принизили своих ближних, ввергнув их в рабство. Вы прибрали к рукам все блага земные и не оставили бедняку ничего, кроме царствия небесного. Ваши монастыри – разбойничьи гнезда, притоны пьянства и разврата. Стереть их надо с лица земли, чтобы восстановить во всей чистоте евангельское учение. Как Христос воскрес из мертвых в этот день, так и наш народ воскрес для истинной веры и свободы.

– Он богохульствует! – воскликнул капеллан, побагровев, – а кто богохульствует, тот…

– Заслуживает смерти! – закончил один из ландскнехтов Гейера и уже готов был претворить слово в дело, если бы не Флориан Гейер, который отвел в сторону занесенную над головой священника алебарду. Капеллан в страхе повалился на землю. Дружинники расхохотались. Гейер обратился к графине и снова предложил ей удалиться в свои покои. Прибежавший на шум Пауль Икельзамер получил приказание взять надежных людей и охранять от всяких посягательств ту часть замка, где помещалась вместе со своими дамами графиня.

Все комнаты, лестницы, коридоры кишели крестьянами, ищущими добычи.

– Будь жив мой отец, он никогда бы не допустил такого позора, – сказала со вздохом графиня Маргарета, перешагнув через порог своей комнаты, и, повернувшись к Флориану Гейеру, дрожащими губами добавила:

– Он высоко ценил вас, господин Гейер фон Гейерсберг. Чем же вы оправдаетесь – не передо мной, а перед всевышним судией, – в двойной измене: своему рыцарскому долгу и своей вере?

– Вы правы, сударыня, покойный император был неизменно милостив ко мне, – спокойно и серьезно отвечал Флориан Гейер. – Но поверьте мне, графиня, он так же не смог бы помешать случившемуся, как не смог император Карл, как не смог бы любой монарх, опирающийся не на народ, а на знать и духовенство. Вы видите, как непрочны эти столь мощные с виду столпы власти. Что же касается меня, сударыня, то перед лицом моего высшего судии – совести – я прав. Я лишь исполняю свой долг.

Графиня взяла ребенка из рук няни и в мучительном страхе прижала его к своей груди. Флориан Гейер уже направился к выходу, как вдруг дверь распахнулась и на пороге показался Симон Нейфер.

– Победа! Победа! – закричал он. – Город в наших руках. Рыцари схвачены. Оберфогт – тоже.

Из груди графини вырвался крик. Силы изменили ей: она потеряла свою гордую осанку, лицо ее исказилось. Побелевшими губами она попросила, чтобы ей разрешили разделить заключение с мужем. Флориан Гейер, тронутый ее горем, согласился и сам повел ее в башню. Ребенка она больше не выпускала из рук.

Тем временем в городе тоже полным ходом шел грабеж, которому подверглись, по распоряжению Иорга Мецлера, пославшего надежных людей, чтобы следить за его проведением, только дома духовенства, питейного старшины, шультгейса и городского писца. Жилища простых горожан были пощажены; им только вменили в обязанность ухаживать за ранеными и снабжать съестными припасами и вином победителей. Крестьяне вскрыли церковные кружки, но денег бедняков, вдов и сирот не тронули. Богатая добыча досталась им в замке: одни выносили оттуда серебряные кубки и кувшины, блюда и ложки; другие тащили шелковые одежды и материи, полотно, оловянную посуду. Один крестьянин из вейнсбергской долины награбил на триста гульденов добра и впоследствии продал еще на двести гульденов колец и других драгоценностей нюрнбергскому ювелиру. Другой завладел таким богатством, что, как он рассказывал, смеясь, даже в евангелии от Луки о том не прочитаешь. Победители с такой жадностью и поспешностью набрасывались на добычу, что часто не замечали самого ценного и топтали ногами сокровища до тех пор, пока они не попадались на глаза какому-нибудь счастливцу. После разграбления старинный замок гвельфов был предан огню.

Еклейн Рорбах со своим штабом расположился на мельнице у верхних ворот. Вместе со своими друзьями и ближайшими помощниками он сидел за столом, попивая вино, и держал совет, как быть с военнопленными. Среди собравшихся была и Черная Гофманша. На всех были следы недавнего сражения: воспаленные лица, почерневшие от пороха руки, всклокоченные волосы, пятна запекшейся крови, разодранные и продырявленные пулями куртки.

– Кровь наших предательски убитых братьев вопиет об отмщении, – сказал Еклейн Рорбах, стукнув что было силы оловянным кубком по столу.

– Правильно, дорогие друзья, – подхватил Ганс Винтер из Оденвальда. – Мы должны нагнать на дворян такого страху, чтобы они ввек не опомнились.

– Покажем им, что мы умеем платить той же монетой! – крикнул свирепый Матиас Риттер, сбросивший с колокольни лесничего Шмельца. – Коль они стреляют в наших глашатаев, пусть знают, что благородное происхождение их не спасет.

А Бекарганс из Бракенгейма, убивший молодого Вейлера, хватив кулаком об стол, гаркнул:

– Сколько ни есть этих князей, графов, дворян и прочей нечисти с золочеными шпорами, ни одного из них нельзя оставить в живых! Да и попов, монахов и прочих бездельников тоже!

Обведя всех сидевших за столом взглядом, Еклейн Рорбах крикнул:

– Смерть пленным!

И у всех разом, точно из одной глотки, вырвался страшный крик «Смерть пленным!». Но Черная Гофманша прошипела:

– Пустые слова! Судить их будет начальство, а Гиплер, который вертит Мецлером как хочет, улестит его и заставит выпустить пленных за выкуп. – Бурные протесты, пересыпанные проклятиями, прервали ее. Но она упорно продолжала наставить на своем: – Разве Большой Лингарт не держал в руках убийцу моего внука? Но «черные» из Лейценброна и городские советники выпустили его. Так будет и теперь. Граф и вся его шайка в ваших руках, но если вы также жаждете его крови, как я, не дожидайтесь суда, произнесите над ними сами свой приговор. А я выпью его кровь, вот как пью это вино!

И, злобно сверкая глазами, она схватила кубок и залпом осушила его.

– Она права! – воскликнул Еклейн Рорбах, вставая. – Они предательски напали на нас и по военным законам подлежат позорной казни.

– Сквозь строй их, сквозь строй! – закричали все сразу, вскочив из-за стола. Собрали всех гейльбронцев и вейнсбергцев, какие только оказались среди них, и Рорбах повел их в башню за пленными. Он вывел их на лужайку у нижних ворот: четырнадцать рыцарей, несколько слуг и рейтаров. Рядом с графом шла, опустив голову, его жена. Почти никто не обратил внимания на это шествие. Крестьяне подкреплялись в трактирах, харчевнях и домах бюргеров; военачальники сидели в ратуше. Вооруженные крестьяне расположились на лужайке в круг. Еклейн Рорбах выступил на середину и объявил пленным приговор: прогнать сквозь строй. Так казнили в войсках за измену и предательство. Надменные лица дворян побелели; графиня покачнулась и упала бы, не подхвати ее на руки муж.

Граф предложил за свою жизнь крестьянам тридцать тысяч гульденов.

– Хоть тридцать бочек золота, нет тебе пощады! – раздался крик ему в ответ.

Тогда графиня бросилась на колени перед Рорбахом и стала умолять его, заклиная всем святым, пощадить ее мужа. Но ни унижение этой красивой гордой женщины, дочери императора, ни ее горячие мольбы и слезы не тронули крестьян. В отчаянье она подбежала к Черной Гофманше, не сводившей с нее горящего взгляда, и, обнимая ее колени, воскликнула:

– Ты – женщина! Я взываю к твоему сердцу матери. Пощади жизнь отца моего ребенка. Молю тебя! Будь милосердна!

Черная Гофманша отбросила с лица седые космы и, тяжело переведя дыханье, сказала:

– Знаешь, что ожесточило сердца этих людей? Почему их не могут смягчить ни твои слезы, ни мольбы? Я скажу тебе почему. Они вспоминают, как господа травили их собаками, словно диких зверей. Вспоминают, как над их иссохшими от голода и непосильного труда спинами взвивалась безжалостная плеть; вспоминают, как томились от голода и жажды их отцы, сыны, братья в глубоких подземельях замков, куда господа бросали их за малейшую провинность; вспоминают их стоны, жалобы, мольбы о пощаде, но их никто не услышал, никто не сжалился над ними. Да, я – женщина! Но мое тело осквернили господа, отца моего ребенка сожгли заживо господа, мужа моей дочери затравили псами господа, моего внука убили господа, – продолжала она, выпрямившись во весь рост. – Так валяйся же в пыли, испей, как я, до дна свое отчаянье!

Она отвернулась, и граф фон Гельфенштейн резким движеньем поднял с земли свою жену, которую слова Гофманши сразили, как удар обухом по голове.

Граф понял, что он погиб и что все унижения напрасны.

Между тем по приказу Рорбаха люди построились в два ряда. Командовал ими один крестьянин из Оденвальда; в переднем ряду стояли бекингенцы. По обычаю, как полагалось во время казни в войсках, глухо забил барабан. Первым втолкнули в строй слугу Конрада Шенка фон Винтерштеттена; за ним – его господина. Затем наступил черед графа фон Гельфенштейна.

Но в горькой чаше, которую граф сам уготовил себе своей изменой, еще не хватало последней капли. В толпе он увидел старого знакомого – большого мастера игры на флейте, Мельхиора Нонненмахера, родом из Ильсфельда. В былые времена он часто услаждал графа за столом своей искусной игрой на флейте и пользовался его благосклонностью. Но милость знатных господ преходяща, в чем пришлось убедиться на собственном опыте и Нонненмахеру. И вот теперь он подошел к графу, уже вступившему на свой последний путь, снял с графской головы шляпу с перьями и, надев ее на себя, закричал:

– Ну, пографствовал и будет! Теперь хочу походить в графах и я! Довольно я потешал тебя за столом! Довольно ты натанцевался под мою музыку! Только теперь ты у меня запляшешь по-настоящему!

И, весело наигрывая на своей флейте, он пошел за графом до самого строя.

Не сделав и трех шагов, граф, пронзенный копьями, замертво упал на землю. Мельхиор Нонненмахер обагрил острие своего копья графской кровью.

Следующими жертвами были графский оруженосец и шут. И так одного за другим всех пленных прогнали сквозь строй, заглушая предсмертные крики поднятых на копья грохотом барабанов, свистом флейт и рожков.

Сквозь строй! Казнь предателя. С гравюры И. Аммоса

Тела казненных были ограблены крестьянами. Один из них щеголял в доспехах графа. Еклейн Рорбах надел на плечи графскую пелерину и спросил несчастную вдову: «Как я вам нравлюсь, сударыня, в атласном наряде?» И графиню, обезумевшую от горя и ужаса, ограбили. Грубые руки сорвали с нее драгоценности и роскошное праздничное платье, ее ребенка ранили копьем в грудь. Этот шрам остался у него на всю жизнь. Черная Гофманша взяла графиню под свою защиту и спасла ее от худшей участи. Ее жажда мести была утолена, и в ней вновь проснулась женщина. В изодранной нижней одежде графиню с ребенком посадили на навозную телегу и отправили в Гейльброн. Вейнсбергские горожане вместе с женами бежали за телегой и осыпали графиню градом насмешек.

– Ты приехала к нам в золоченой карете, а уезжаешь в навозной телеге! – кричали они ей вслед.

Двенадцать долгих лет еще прожила она, раздумывая над внезапной переменой в своей судьбе. Рассказ Черной Гофманши навсегда подточил в ней гордость своим высоким происхождением и положением в свете. Она поняла, что могла жить в роскоши лишь потому, что пожинала плоды вековой несправедливости, и за это ее постигло такое страшное возмездие. Ее сын, когда вырос, принял духовный сан.

Собравшийся в ратуше совет крестьянских вождей узнал о кровавой трагедии лишь тогда, когда все уже было кончено. Отец Евсевий, привлеченный криками и звоном оружия на лужайку, помертвел от ужаса при виде открывшегося перед ним зрелища и, даже примчавшись с известием о нем в ратушу, долго не мог прийти в себя. Голос его поминутно прерывался, и крестьяне думали, что у него помутился ум, прежде чем вытянули из него рассказ о происшедшем.

– Это ужасно! – воскликнул потрясенный Вендель Гиплер.

– Графская кровь за крестьянскую кровь! – вырвался зловещий крик, точно скрип жерновов, из глотки Вагенганса из Лерена.

Между тем отец Евсевий опрометью бросился вон из ратуши. Несколько дней тому назад, когда крестьянские отряды выступили из Шенталя, он почувствовал, что не в силах оставаться в покинутом всеми монастыре. Забрав ржавое копье и латы из монастырского арсенала, он с воодушевлением двинулся вместе с крестьянами, и ему показалось, что он вновь народился на свет. Но теперь весь его воинственный пыл сразу улетучился, как дым. Он бежал из Вейнсберга, возвратился в свой монастырь и опять взялся за мотыгу.

В ратуше, покрывая гул толпы, прозвучал мощный голос Флориана Гейера:

Крестьянский военный совет. С гравюры XVI в.

– Графа фон Гельфенштейна и его дворян постигла заслуженная кара, – твердо произнес он. – Но Рорбах виновен в том, что действовал самовольно, не дождавшись решения крестьянского совета. По законам военного времени мы были бы вынуждены вынести такой же приговор. Мы не имеем права быть милосердными. Это было бы преступно по отношению к нашему делу. Теперь господа поймут, что перед ними не дикая орда, а противник, с которым нужно считаться, как с равным.

– Но так как Рорбах предвосхитил решение военного совета, то учиненная им расправа будет приписана нам как гнусное злодеяние, – возразил Вендель Гиплер. – Нашему делу нанесен тяжелый удар. Никто не пожелает быть нашим союзником, а число наших врагов непомерно возрастет.

– Ничего, мы нагоним на них такого страху, что у них руки и ноги отнимутся, – крикнул Большой Лингарт.

– Напротив, все дворянство поголовно возгорится против нас смертельной ненавистью, – отвечал ему Гиплер.

– Дворянство? – воскликнул Флориан Гейер. – Разве мы для забавы обнажили меч? Оба ствола, заглушающие молодую поросль свободы, нужно не только срубить, но и вырвать с корнем, чтобы они не могли пустить новые побеги. Недостаточно искоренить папских прихвостней и уничтожить до конца монастырскую плесень. Все мы хотим, чтобы на немецкой земле осталось только одно сословие – сословие свободных людей. Тогда и дворяне должны иметь такие же права, как и крестьяне, тогда не должно быть больше укрепленных замков, и у дворянина, как и у крестьянина, должна быть в доме только одна дверь[104]104
  «У дворянина, как и у крестьянина, должна быть с доме только одна дверь…» — В средние века существовал налог на каждую дверь и на каждое окно в доме. Эти слова, приписываемые Флориану Гейеру, подвергаются сомнению историками так же, как и его участие при взятии Вейнсберга.


[Закрыть].

– Да я не меньше твоего стремлюсь к установлению свободы для всех, – возразил Вендель Гиплер, – но ты, кажется, собираешься выплеснуть из ванны вместе с водой и ребенка. Низшее дворянство так же горячо стремится к свободе, как и мы. И не будь этого кровопролития, мы легко привлекли бы его на свою сторону. Теперь оно перекинется в лагерь наших врагов, если мы не примем мер, пока еще не поздно. Я с полной достоверностью знаю, что дворянство настроено и поныне точно так же, как во времена Франца фон Зиккингена.

– Откуда ты это знаешь? – спросил, высоко вскинув брови, Флориан Гейер.

– Мне говорил об этом Гец фон Берлихинген, когда приезжал в Шенталь за охранной грамотой, – подтвердил Гиплер. – Он сказал мне, что мог бы привести к нам дворян, если мы пожелаем. И теперь, когда по оплошности Рорбаха мы очутились в таком затруднительном положении, Гец мог бы оказаться для нас полезным человеком. Надеюсь, брат Иорг не посетует на меня, если я предложу в главнокомандующие, разумеется наравне с братом Иоргом, Геца, конечно, если только нам удастся его заполучить.

Все замолкли, пораженные его предложением, а у Флориана Гейера вырвался смех полный горечи. Но Иорг Мецлер, которого Гиплер начал обрабатывать, еще будучи в Шентале, заявил:

– Я согласен. Если кто и может вытащить нашу телегу из болота, в котором она увязла по милости Еклейна, так это Гец. А что он всем сердцем за народ, это он доказывал неоднократно. Всем нам известно, что он всегда помогал добиться справедливости беднякам, обиженным большими господами.

– И всегда пользовался этим как предлогом для собственных разбойных похождений! – воскликнул Флориан Гейер, и его благородное лицо омрачилось. – Вот чем объясняется ошибочное представление о нем в народе. Его прославляют, как второго Конца Вирта Гальденского и других героев разбойничьей вольницы. Гец фон Берлихинген всю свою жизнь был не чем иным, как рыцарем с большой дороги, жадным до грабежа и наживы. И такой человек должен представлять наше праведное дело перед всем миром?

– На драку он горазд, и только! – проворчал Большой Лингарт. – А в ратном деле и вождении войск он ничего не смыслит. Ну его, не нужен он нам совсем! – И для пущей убедительности он стукнул ножнами об пол.

– И еще одно, – продолжал Флориан Гейер. – Если дворянство теперь исполнено таких же стремлений, как при Зиккингене, тем хуже для нас. Значит, оно норовит загребать жар нашими руками. Да, дворяне хотят свободы, но только для самих себя; да, они хотят республики, но такой, где все, кроме них, будут бесправны. Так они думали тогда, так думают и сегодня. Я прошу, я заклинаю вас, дорогие братья, откажитесь от этого пагубного выбора, не устремляйтесь к собственной гибели.

Его слова подействовали на многих и вызвали замешательство, но Вендель Гиплер поспешил всех успокоить.

– Сегодня дело оборачивается иначе, – сказал он. – Без нас дворянству хода нет. Оно вынуждено принять наши условия и идти с нами в ногу. И само собой разумеется, – об этом нечего и толковать, – мы лишь при том условии признаем Геца нашим главнокомандующим, если он присягнет «Двенадцати статьям».

– Он-то не присягнет! – с презрением крикнул Флориан Гейер. – Да он, как и все дворянство, присягнет хоть самому черту, лишь бы остаться наверху. Но что толку пытаться обрезать когти ястребу или приручать волка? У стервятника когти отрастут опять, волка от волчьих повадок не отучишь. А Гец всегда был настоящим хищником.

– Ты и впрямь слишком мрачно смотришь на вещи, брат Флориан, – заметил канцлер.

– А ты не слишком ли мудришь? – отвечал Гейер и поднялся с места. Вскинув на Гиплера омраченный взор, он добавил: – Смотри, не пришлось бы тебе в этом раскаиваться. Итак, друзья, до скорой встречи под стенами Вюрцбурга. С Гецом мне не по пути.

Вместе с командирами своего отряда он вышел из зала. Воцарилась тишина. Но Большой Лингарт, мрачно сверкнув своими большими круглыми глазами на присутствующих, крикнул:

– Господи прости, мыслимое ли это дело оттолкнуть от себя единственного в наших рядах опытного воина? Никто с ним не сравнится, только он не шумит о себе и не хвастается, хотя никого на свете не боится, даже самого черта. Он не ищет ни почестей, ни славы и всей душой предан нашему делу. Разве он заикнулся хоть единым словом, что это он заставил Геца сдаться под Мекмюлем, а теперь вы хотите поставить Геца над ним!

– Не горячись зря, Флориан от нас не уйдет, – успокоил его Гиплер и объявил заседание совета закрытым.

Флориан Гейер в понедельник на пасхальной неделе с рассветом покинул Вейнсберг вместе со своей Черной ратью. Большой Лингарт тоже двинулся в путь вместе со своими ротенбуржцами, чтобы присоединиться к походу на Вюрцбург. Страх, посеянный известием о казни графа фон Гельфенштейна и его рыцарей, сделал свое дело: в тот же день крестьяне получили от графов фон Гогенлоэ вместе с письмом две кулеврины, несколько бочек пороху и каменные ядра. Графы Лёвенштейны лично явились в крестьянский лагерь в Вейнсберге и заявили о своем желании вступить и евангелический союз. Когда кто-то из бюргеров, по старой привычке, снял перед ними шляпу, старик крестьянин ударил его древком копья по спине и крикнул:

– Болван, они теперь такие же графы, как я!

Важно подбоченившись и широко расставив ноги, крестьянин заставил братьев фон Лёвенштейнов несколько раз снимать перед ним шляпу. Графы повиновались, а он покатывался со смеху. Крестьянский совет отвечал им, что теперь ему недосуг заниматься с ними, но пусть они с белым посошком и в крестьянской одежде следуют за войсками, которые в тот же день двинулись на Гейльброн. В авангарде шел отряд Еклейна Рорбаха, а в первых рядах шагала Черная Гофманша. Ее морщинистое лицо сияло, как будто помолодевшее. Изнемогавший под гнетом народ, окрыленный победой, с надеждой глядел в будущее.