Текст книги "За свободу"

Автор книги: Роберт Швейхель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 36 страниц)

В глубоком раздумье стоял Флориан Гейер перед окном своей каморки в доме священника. Итак, поход против Геннебержца и маркграфа Казимира – дело решенное. Но препирательства по этому поводу длились так долго, что теперь все зависит от событий на западе. Флориан мысленно взвешивал преимущества краутгеймской позиции и боевые качества каждого крестьянского отряда.

Вспышка молнии вырвала из мрака церковную ограду, на фоне которой он увидел две фигуры в плащах, переходившие через улицу. Секунда, и они опять исчезли во тьме. Потом почти бесшумно отворилась дверь, и Гейер, встрепенувшись, спросил:

– Кто там?

– Говори тише, – отвечал сдавленный голос, показавшийся рыцарю очень знакомым. – Никто не должен знать, что я здесь.

Гейер достал трут, высек огонь и при свете голубоватого пламени пропитанного серой фитиля убедился, что не ошибся: перед ним стоял его шурин Вильгельм фон Грумбах.

– А твой спутник? – спросил он, сдержанно пожав ему руку.

– Он ждет внизу, у входа, – тихо отвечал Вильгельм. – Это мой конюх, Тес Ланг, ты его знаешь.

– К сожалению. Ну, садись. Можешь говорить громко. Мы одни. Но что привело тебя ко мне? Ты из Мариенберга?

Усевшись за стол, Вильгельм фон Грумбах продолжал, однако, говорить шепотом:

– Я не уверен, что нас никто не подслушивает за дверью.

– У тебя совесть нечиста, – сказал Флориан Гейер, пожав плечами.

Его шурин промолчал.

– Так чего же ты от меня хочешь?

– Я покинул замок, чтобы привести подкрепление. Но это только предлог…

– Подкрепление, которого вы с таким нетерпением, но тщетно ждете, – закончил вместо него Гейер. – Нам это известно. Мы перехватили гонцов приора.

– Мы так и думали. Видишь ли, я приехал поговорить с тобой по душам. Я знаю, что ты будешь молчать, но все-таки дай мне слово.

– Ты требуешь слишком многого. Я буду молчать обо всем, что касается лично тебя, но не больше.

– Этого достаточно, – заявил Грумбах. – Итак, я вызвался отправиться за подмогой. Ваши ядра стоили жизни не одному из наших рыцарей и ландскнехтов. Каноники, правда, намерены мужественно обороняться, но вы не даете им передышки ни ночью, ни днем, и они тоже начинают сдавать. К тому же у нас вода на исходе. Уже третий день все варят на вине. А у меня ведь с самого начала не было никакой охоты рисковать своей шкурой из-за епископа. Ты знаешь, мне всегда претило быть вассалом попа, а тем более теперь, когда епископ спрятался в кусты, а мы должны подставлять свой лоб. Как будто мы не дворяне, а крепостные. Мне растолковал это еще Зиккинген. Пора сбросить это ярмо. Теперь или никогда! Одним словом, я хочу быть с вами, как Гец, Вертгейм, Геннеберг, Гогенлоэ, Лёвенштейн и другие.

– Рад, что ты наконец пришел к этому, – произнес Гейер и провел рукой по глазам, как бы желая отогнать образ жены, которую живо напомнил ему шурин. – Но серьезно ли твое решение стать гражданином нового мира? Готов ли ты отдать свое добро и, если понадобится, и жизнь за свободу для всех?

– Да, готов, будь ваша хваленая свобода хоть от самого дьявола.

– Это дворянская свобода от дьявола! – воскликнул Флориан Гейер. – А ты знаешь наш манифест?

– Гец и ваш комитет любезно прислали его нам в замок. Кстати, Гец, не знаю по каким владениям, тоже вассал епископа. Он, правда, разорвал вассальную связь, но когда уже стоял под стенами Фрауенберга.

– Тебе тоже придется это сделать или, вернее, твоему брату Гансу, как главе Грумбахов, когда вы вступите в союз.

– С Гансом ничего не выйдет, пока он сидит в замке, – сказал Грумбах, подернув плечами, – пока вступаю в союз один я.

– И ты серьезно намерен принять наши «Двенадцать статей» под присягой?

– Да, намерен, раз ты требуешь, и обязуюсь помогать союзу в нужде и опасности так же, как и он – мне.

– Само собой, наш союз основан на обоюдной поддержке, – сказал Гейер, – но я не могу принять от тебя присяги без свидетелей.

– Дело не к спеху, – небрежно бросил Вильгельм. – Я напишу вашему комитету из Римпара. Заезжать в Вюрцбург я пока не рискую. Там меня слишком хорошо знают. Ты помнишь дом рыбаков, не доходя до Буркхардских ворот? Там мы оставили коней. Переправа обеспечена. Мне бы только запастись охранной грамотой…

– Грамотой я могу тебя снабдить, как предводитель Черной рати, если ты поклянешься служить верой и правдой Франконскому братству и свято соблюдать все его приказы и предписания. Клянешься?

– Клянусь, – произнес Грумбах и скрепил клятву торжественным рукопожатием.

Флориан Гейер написал охранную грамоту и вручил ее своему молодому шурину со словами:

– Теперь ты связан клятвой. Советую тебе по возвращении домой укрепить как можно лучше Римпар и все наши замки. Комитет обратился ко всем союзным общинам с призывом поставить под ружье всех способных носить оружие мужчин до сорокалетнего возраста. Я пришлю тебе это воззвание, как члену нашего союза. Позаботься о его распространении в Грамшацком лесу и о том, чтобы оно было приведено в исполнение. Мы должны нанести нашим врагам решительный удар. Ну, прощай. Передай поклон моей дорогой жене. При первой же возможности я буду у нее в Римпаре. До сего времени, при всем моем великом желании, никак не мог вырваться.

Он расстался с шурином так же холодно, как и встретил его. Уже не говоря о своекорыстных причинах перехода Вильгельма на сторону крестьян, благородное сердце Флориана возмущалось тем, что тот покидал своих друзей в опасности. Молодой Грумбах проверил, свободно ли ходит кинжал в ножнах, закутался плотней в плащ и направился к двери. Его зять остановился на пороге с высоко поднятым поставцом, освещая ему дорогу. Грумбах быстро и бесшумно выскользнул за дверь.

Глава шестая

Фрауенбергские господа сидели за утренней трапезой в довольно мрачном расположении духа. Картауны крестьян продолжали громить стены замка, а из Гейдельберга все еще не было никаких вестей и никакой надежды на снятие осады. Для лошадей и коров уже не было воды. Расчеты же на то, что уход евангелического воинства, о чем донес сторож с дозорной башни, вызван распрями среди крестьян, не оправдались. Адам фон Тюнген и Цейзольф фон Розенберг с несколькими рыцарями в тот же день предприняли вылазку, но уже в Гохберге были встречены столь метким огнем, что были вынуждены повернуть вспять. Через несколько часов вюрцбуржцы, во главе с храбрым начальником квартальной стражи и шлейнским трактирщиком Бальтазаром Вюрцбергером, заняли деревню.

Разговор за столом не клеился. Даже сам юнкер Филипп фон Финстерлор утратил свою словоохотливость. В это время слуга принес приору листок, обернутый вокруг стрелы, выпущенной из арбалета и упавшей на северном дворе замка. Озабоченные, мрачные лица сидевших за столом вдруг оживились.

«Манифест военачальников, избранных людей и собрания общин всей Франконской земли, скрепленный их и города Вюрцбурга печатями», – прочитал приор Фридрих, развернув листок.

– Бросьте в огонь! Какое нам дело до пасквилей этого грязного мужичья, – вскричал граф Вольф фон Кастель.

– Нет, это касается как будто и нас, – возразил приор. – Тут написано: «Ко всем курфюрстам, князьям, графам, баронам, рыцарям, воинам, амтманам, шультгейсам, бургомистрам, членам магистратов, сельским старостам и общинам».

– Ух ты! – крикнул юнкер фон Финстерлор, но гофмейстер и доктор права Себастьян фон Ротенган заметил:

Курфюрст Фридрих Саксонский. С гравюры Альбрехта Дюрера

– Да это обращение ко всей немецкой нации, по всей форме, как будто от настоящего имперского сейма!

– Давайте послушаем, – сказал соборный декан маркграф Бранденбургский и начал читать: – «Поелику всем и каждому известно, что цеховые, торговые и прочие люди, проезжающие по дорогам империи, нередко подвергаются умерщвлению, а также всяческим обидам и притеснениям, как-то: ограблению, нанесению ран, обрезанию ушей, вымогательству под пыткой и задержанию в целях выкупа; поелику известно также, что беднота – простой народ – обременена непосильной барщиной, оброками, поборами и прочими тяготами и столь безбожно ограблена своими господами, что великое множество крестьян с их детьми ввергнуто в жесточайшую нужду…»

Ропот, послышавшийся среди рыцарей и юнкеров, перешел в яростные крики и проклятия по адресу «обнаглевшего мужичья». Манифест задел их за живое. «В огонь! В огонь!» – кричали они. Но каноники молчали, переглядываясь с тайным злорадством. Приор, тоже побагровевший от злобы, выжидал, пока уляжется буря, затем поднял руку, призывая к спокойствию, и продолжал читать:

– «…и поелику известно также, что, к нашему глубокому прискорбию, некоторые духовные и светские владетели, уговорившись между собой, вознамерились лишить своих подданных пищи духовной – божественного слова святого евангелия и, открыто защищая лживые, противные священному писанию учения, воздвигли

гонения на праведных христианских наставников, заточают их в темницы и со свирепостью истых тиранов проливают их кровь…»

– Наглая ложь! – воскликнул декан Гуттенберг.

– «…то, дабы искоренить сии нетерпимые злоупотребления и положить предел сим пагубным козням, а также памятуя, что всемогущему богу надлежит повиноваться более, чем людям, мы объединились во имя божие и в защиту святого евангелия и для сохранения мира и справедливости заключили между собой братский и дружеский союз. Мы стремимся восстановить и утвердить лишь то, что нам повелевает слово божие, и уничтожить лишь то, что ему противно. И на этом мы будем стоять твердо, не щадя своей жизни, чести и достояния. Вместе с тем мы порешили истребить все до единого замки, эти разбойничьи гнезда, причиняющие столь великий ущерб цеховым людям и общинам, дабы обеспечить безопасность на сухих и водных путях, и, с божьей помощью, уже немало преуспели в этом деле. Посему мы обращаемся к вам со всеподданнейшей и покорной просьбой оказать нам всемерную помощь и поддержку в сем христианском начинании нашем и не чинить нам препятствий ни делом, ни словом, ни иными путями».

Приор отложил в сторону листок. Все молчали, словно подавленные тяжестью обвинений и устрашенные мощным голосом народного суда, прозвучавшим с такой силой в этом манифесте. Они избегали даже смотреть друг на друга. Только чистая совесть может смотреть правде в глаза. Ганс фон Грумбах проворчал, глядя в свой кубок:

– Узнаю птицу по когтям. Это Гейеровы[121]121
  Гейер (нем.) Geier) – коршун.


[Закрыть] когти!

И он не ошибся. Это Гейер настоял на том, чтобы в ответ на неслыханную жестокость князей и их военачальников, беспощадно расправлявшихся с восставшими, крестьяне разорвали бы перед лицом всей нации сеть гнусных наветов и обвинений, лжи и клеветы, которой враги неустанно оплетали крестьян. Замысел принадлежал Флориану Гейеру, исполнение – брату Амвросию.

В тот самый день, когда крестьянство обратилось ко всей немецкой нации с манифестом, который, как трубный глас, прозвучал на всю страну, Ганс Кольбеншлаг из Мергентгейма проследовал во главе пятитысячного войска за евангелической ратью в Краутгейм. Еще раньше Грегор из Бургбернгейма выступил со своим отрядом против маркграфа Казимира на Виндсгейм, а Большой Лингарт с ротенбуржцами двинулся в Эндзее и расположился там лагерем, чтобы зайти во фланг маркграфу, беспощадно истреблявшему своих собственных подданных. Одновременно бильдгаузенский отряд направился к северу, чтобы, соединившись под Мельрихштадтом с мейнингенцами, дать отпор графу фон Геннебергу и маркграфу Гессенскому. Кряжистый, упорный Иоганнес Шнабель был самым подходящим человеком для борьбы с Геннебержцем.

Прибыв в Краутгейм, Кольбеншлаг вместо евангелической рати нашел гам приказ главнокомандующего без промедления выступить через Эринген на Неккарсульм. Его немало удивило, почему он должен делать столь долгий и трудный обход через владения графов Гогенлоэ, но он повиновался и, дав небольшую передышку людям и коням и запасшись проводниками, двинулся в путь. Глухой ночью он подступил к Эрингену, но ни Геца фон Берлихингена, ни Иорга Мецлера там не оказалось. Вдруг внизу, в долине, он увидел бесчисленное множество огней. Но высланные с большими предосторожностями разведчики донесли ему, что это не рыцарь с железной рукой, а Трухзес, расположившийся лагерем под Неккарсульмом. Сторожевые огни, пылавшие на огромном пространстве, ввели в заблуждение Кольбеншлага. Решив, что он имеет перед собой значительно превосходящие его численностью силы противника, он не осмелился напасть на него и отступил назад к Эрингену. Между тем Трухзес фон Вальдбург просто в силу какой-то непонятной неосторожности рассредотачивал свои войска, и рискни Кольбеншлаг атаковать его, он разбил бы Трухзеса наголову и сбросил бы его в Неккар.

Измученные и обессиленные долгим, утомительным переходом, тауберцы уже на рассвете подошли к стенам Эрингена. Евангелического воинства нет и в помине. Город запер перед ними свои ворота. Выстрелы на аванпостах всполошили крестьян, завтракавших у походных кухонь. С запада неслась к ним столбом огромная туча пыли. Сквозь завесу поблескивало оружие. Ганс Кольбеншлаг вскочил в седло и поскакал вперед. Сквозь облако пыли он узнал знамена евангелической рати. Но в каком она была виде! То было не войско, а беспорядочная вооруженная толпа, смешавшиеся в диком хаосе пехота и конница, пушки и пороховые фургоны, повозки со снаряжением и обоз. Казалось, это были остатки армии, разгромленной неприятелем и бежавшей с поля сражения!

Ганс Кольбеншлаг не мог выговорить ни слова, когда к нему подъехали Вендель Гиплер и Иорг Мецлер. Но при виде Кольбеншлага у Гиплера как будто отлегло от сердца, и он радостно воскликнул:

– Ну, слава богу, что вы наконец здесь!

И когда предводитель тауберцев рассказал о своем ночном марше, Иорг Мецлер расхохотался, как безумный.

– А мы торчали в это время под Адольцфуртом! – простонал канцлер.

– Уму непостижимо! Кой черт занес вас туда? – спросил Кольбеншлаг, в недоумении глядя на них. – Не разойдись мы, от Трухзеса осталось бы мокрое место. А теперь он, кажется, разбил вас? И теперь преспокойно стоит под Неккарсульмом. Но куда запропастился Гец?

– Ищи ветра в поле! Теперь ему сам черт соли на хвост не насыплет! – возбужденно вскрикнул обычно столь невозмутимый Мецлер, после чего Гиплер поспешил заявить:

– Мне нужно срочно в город. Постарайтесь по мере возможности навести порядок.

– И он ускакал прочь.

Последовав за Мецлером, Кольбеншлаг узнал, что при первом же известии о приближении Трухзеса евангелическое воинство, стоявшее в Неккарсульме, с величайшей поспешностью очистило город, оставив гарнизону в виде подкрепления часть своих людей и пушек.

– Почему мы не двинулись прямым путем на Эринген? – продолжал мрачный, как туча, Мецлер. – Сам можешь догадаться. Гец боялся встретиться с вами, это могло расстроить все его планы. Прошлой ночью, когда мы стояли в Адольцфурте, он, имеете со своими приспешниками, дал тягу.

Кольбеншлаг так затянул поводья, что его тяжелый валашский конь взвился на дыбы.

– Да, брат, дело ясное, тут пахнет предательством! – помрачнев, воскликнул Мецлер. – Для Гиплера это большой удар. Ведь это он привел к нам Геца и сулил златые горы. А затея его лопнула, как мыльный пузырь.

– Проклятье! Видать, сам дьявол подсунул нам однорукого на нашу погибель! – крикнул Кольбеншлаг, успокоив коня.

– Поделом нам, – сокрушенно проговорил Мецлер. – Ведь был человек, который еще тогда, в Вейнсберге, предостерегал нас, чтобы мы не связывались с Гецом и дворянами. А мы и ухом не повели.

– Гейер фон Гейерсберг?

– А то кто же? Когда утром поднялись крики «Измена!», неккартальцы посрывали знамена с древков и все как один разбежались кто куда горазд, как будто Трухзес уже схватил их за загривок. Ганс Флукс тоже – поминай как звали!

Когда Иорг Мецлер и Кольбеншлаг спешились, перед ними опять появился Вендель Гиплер. Доблестные эрингенские граждане не впустили его в город, хотя только благодаря ему добились от графов фон Гогенлоэ немалых уступок. Вместо того чтобы открыть ворота, на городской стене появился шультгейс и заявил, что они не получали от его светлости никаких распоряжений насчет укрепления гарнизона и обеспечения города съестными припасами. Поэтому они лишены возможности оказать сопротивление Трухзесу и, опасаясь его мести, не могут впустить крестьян.

– Все они одним миром мазаны! – воскликнул Мецлер, выслушав канцлера. – Графы Лёвенштейны и Вертгеймы тоже не выполнили своих обязательств. Ведь они присягали на верность евангелической рати на «Двенадцати статьях», а теперь отвиливают.

– Зато мы теперь по крайней мере знаем, на кого можем положиться, – возразил Гиплер. – Поспешим же в Краутгейм.

Мецлер вместе с Кольбеншлагом постарались установить порядок среди остатков евангелической рати, и затем все тронулись в путь. Кольбеншлаг со своими франконцами шел в арьергарде. Но не успели они удалиться от Эрингена, как у них в тылу показалась конница Трухзеса. Однако гористая местность, пересеченная узкими, извилистыми ложбинами, а также стойкость франконской пехоты заставили всадников отказаться от преследования. На походе к крестьянам стекались из всех деревень свежие пополнения; вернулось немало и беглецов, оправившихся от страха, который нагнала на них измена Геца. К Гиплеру снова вернулась его энергия, и по прибытии в Краутгейм он тотчас разослал гонцов вверх по долине Таубера и в Вюрцбург, требуя скорейшей присылки подкреплений. Сборным пунктом был назначен городок Кёнигсгофен, расположенный к северу, на Таубере. Туда и направился Гиплер, ибо Трухзес, выступив из Неккарсульма на Мекмюль, угрожал зайти с правого фланга и отрезать крестьянские войска от Вюрцбурга.

Альбрехт Бранденбургский, архиепископ Майнцкий. С гравюры Альбрехта Дюрера

Между тем вюрцбургский съезд вслед за манифестом ко всей немецкой нации выпустил обращение ко всем городским и сельским общинам Восточной Франконии, призывая их к неукоснительному повиновению властям. Не только прямое сопротивление, но и нерадение при выполнении приказов будет караться по всей строгости закона. Это было то самое обращение, которое послы уже доставили в Ротенбург. Но, требуя повиновения от всей Восточной Франконии и противопоставляя себя князьям и сеньорам, как высшую государственную власть, съезд опирался на древнее право свободных общин, бывшее некогда единственным источником всякой власти в германском государстве. Оксенфургский старшина предложил, чтобы съезд объявил себя представителем свободных общин Франконской земли. Вспомнив о разговоре за столом у Стефана фон Менцингена, Пецольд предложил созвать ландтаг с участием не только союзных сельских и городских общин, но и общин всей Франконии, не исключая Бамберга и Нюрнберга.

– Но ведь это только часть дела! – возразил вюрцбургский городской писец[122]122
  Вюрцбургский городской писец – магистр Лоренц Фриз; оставил подробную «Историю Крестьянской войны в Восточной Франконии», был ненавистником крестьян и старался всячески очернить деятелей революции. Однако из его летописи следует, что ни Флориан Гейер, ни Черная Гофманша не принимали участия в Вейнбергской расправе.


[Закрыть], представлявший вместе с Эренфридом Кумпфом Вюрцбург на съезде. – В ландтаге должны участвовать дворяне и духовенство.

– Ну нет, наши дороги с папистами разошлись на веки вечные! – вскричал лейценбронский поп Деннер, выпрямив свой тощий стан. Он, по своему обыкновению, был в панцире, надетом поверх рясы, и с мечом на боку. – Или вы хотите заставить нас подчиниться решениям ландтага, противным новой вере? Этому не бывать!

– А как насчет епископа Конрада? Его тоже попросим пожаловать на сейм? – насмешливо спросил священник Бубенлебен.

Городской писец решительно заявил:

– Мы обязаны пригласить владетельных господ Восточной Франконии: графов Гогенлоэ, Вертгеймов, маркграфа Казимира; если мы этого не сделаем, мы дадим повод оспаривать постановления ландтага. И ничего не поделаешь, епископа Вюрцбургского тоже нельзя обойти.

Представители духовенства бурно запротестовали. Эренфрид Кумпф, вскочив с места, стал горячо доказывать всю бессмысленность подобного приглашения.

– Ну нет! – воскликнул он с юношеской живостью, – епископа и всю эту клику нельзя и близко подпускать к нашему святому делу!

Флориан Гейер с тревогой почувствовал, что спор принимает угрожающий характер. Он понял, что устами городского писца говорит вюрцбургский патрициат, и решил вмешаться.

– Дайте только этим прохвостам палец, – сказал он, – и они отхватят у вас всю руку. Духовные и светские владетельные господа захватили власть путем насилия, лишив общины свободы, которую мы стремимся восстановить и которую восстановим. Да простит нам господь, что мы сами своей бездеятельностью дали им время собраться с силами. Теперь они, вооруженные до зубов, стоят у наших границ. Чем же вы собираетесь заставить их подчиниться решениям ландтага, даже если они согласятся участвовать в нем? Если мы не противопоставим силе силу, то этот ландтаг окажется лишь детской забавой. Как и вы, я непоколебимо верю в конечную победу нашего дела. Настали решающие дни: теперь нас рассудит меч. Пока что для укрепления наших сил вполне достаточно призвать на сейм только городские и сельские общины Восточной Франконии. В свободном государстве не должно быть привилегированных сословий. Они были бы язвой на его теле.

Его речь произвела заметное впечатление, но Бубенлебен поспешил рассеять его своими словами, обращенными к священникам:

– Мы все до единого, так же как и брат Гейер, свято верим в победу нашего оружия. Наша мощь несокрушима, и ничто не может ее поколебать. Но наш христианский долг сделать все от нас зависящее, чтобы помешать пролитию крови. Ландтаг даст нам эту возможность. Созовем его согласно предложению городского писца и попытаемся, ничем не поступаясь, уладить полюбовно наши разногласия с господами. Время не терпит.

Флориану Гейеру так и не удалось вразумить их, и он удалился с горьким сознанием того, что его предвидение бессильно перед тупым непониманием и тайными происками. Было решено созвать ландтаг в Швейнфурте 1 июня. Было также принято предложение городского писца, который настоял на том, чтобы епископу Конраду, в знак особого почета, приглашение было отправлено с двумя послами. Не помогли даже упорные возражения Эренфрида Кумпфа. Одним из этих послов был юный Шпельт. Но послам пришлось вернуться с полпути несолоно хлебавши: ландграф Людвиг Пфальцский, который намеревался объединить свои силы с Трухзесом фон Вальдбургом, преградил им дорогу. Узнав о приглашении епископа на ландтаг, вюрцбуржцы в гневе высыпали на улицу. Торговцы поспешно запирали лавки. Кое-кому из местной знати, кто попал под горячую руку, задали изрядную трепку. На овощном рынке, возле прекрасной готической церкви святой девы, под ликующие крики толпы, сожгли куклу из тряпок и соломы, изображавшую его преосвященство епископа Конрада. Затем толпа бросилась к ратуше и выбила нее стекла. Бургомистр и ратсгеры попрятались кто куда и не вылезали до тех пор, пока буяны не утомились и не разбрелись по кабакам.

Предводитель Черной рати вместе с Якобом Келем и еще двумя командирами Франконского войска был избран делегатом на швейнфуртский ландтаг. Он пытался было уклониться от этой чести, доказывая, что теперь нужно драться, а не заседать, но все его старания были напрасны. Когда брат Амвросий, который пользовался его доверием, стал его уговаривать, Гейер сказал ему:

– С врагом я предпочитаю разговаривать языком пушек. Почему бы им не послать Бубенлебена или кого-нибудь из тех, кто, как и он, нахватался учености?

– Потому что им нужен человек, владеющий мечом не хуже, чем языком, человек, одно имя которого внушало бы уважение врагу, – отвечал брат Амвросий.

И Флориан Гейер и на этот раз подчинился общей воле. Но подчинился скрепя сердце, как он сам признался брату Амвросию.

– С какой радостью я бы пошел сейчас в бой, – сказал он ему на прощанье, садясь на своего вороного коня, чтобы ехать в Швейнфурт. Это было в последний день мая.

Все башни имперского вольного города Швейнфурта были украшены флагами, и над колокольней старинной церкви св. Иоанна реяло городское знамя с черным орлом на серебряном поле. У городских ворот делегатов встречали фанфарами. На следующее утро все приехавшие на ландтаг собрались в старой ратуше, где магистрат их потчевал майнцским вином. Но делегатов не набралось и двадцати человек. Кучка людей казалась затерянной в огромном сумрачном зале. Это были главным образом представители крестьянских отрядов Вюрцбурга, Бамберга, верхней Франконии и Айшгрунда. От городов были только представители Ротенбурга, Вюрцбурга и два-три из верхней Франконии. Из крупной знати и владетельных феодалов ни один даже не соблаговолил ответить на приглашение; только маркграф Казимир написал, что приедет, если ему позволит время. Ротенбург прислал рыцаря фон Менцингена, но дал ему в спутники ненавистника крестьян Иеронима Гасселя.

– Календари, должно быть, предсказывают дождь: все лягушки попрятались в болото, – сказал рыцарь фон Менцинген, поздоровавшись с Флорианом Гейером. Он имел в виду вюрцбуржцев. Увлекая Гейера в глубокую амбразуру окна, он продолжал: – Ну, кто был прав? Вы сами видите: на города нельзя положиться. Я взял на себя смелость написать маркграфу Казимиру. Он изъявил готовность вступить в переговоры с франконским крестьянством. Он даже собирается, как вы, должно быть, слышали, самолично прибыть сюда.

– Да, потому что Грегор и Большой Лингарт грозят зажать его в клещи, – усмехнувшись, отвечал Флориан Гейер.

И в самом деле, маркграф отступал форсированным маршем, спасаясь от крестьянских войск, и уже на следующий день делегатам ландтага стало известно, что он прислал в Вюрцбург заверение в своем благорасположении и намерении вступить с крестьянами в переговоры и даже заключить с ними союз. Между тем все военачальники были отозваны назад к своим войскам, и неудавшийся ландтаг разошелся, поручив Стефану фон Менцингену и Флориану Гейеру ведение мирных переговоров с маркграфом. В ожидании охранной грамоты от последнего они оба прибыли в Ротенбург, откуда до ставки маркграфа было ближе, чем из Швейнфурта.

В пятницу накануне троицы возвращавшиеся в Вюрцбург делегаты увидели, что на западе весь небосклон окрашен заревом. Ротенбуржцы, отозванные вместе с Грегором, чтобы выступить на Кёнигсгофен, тоже обратили внимание на зловещее зарево. Тяжелое предчувствие овладело Большим Лингартом и Леонгардом Мецлером, скакавшими к югу, и, пришпорив коней, они понеслись во весь дух вниз по течению Таубера.