Текст книги "За свободу"

Автор книги: Роберт Швейхель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 36 страниц)

Брат Евсевий смотрел на торг, стоя на почтительном расстоянии. Клобук и широкую белую сутану он заменил коротким кафтаном с рукавами в обтяжку. Его лицо слишком откровенно выражало клокотавшее в нем бешенство при виде того, как эти проклятые богом иудеи ощупывают и вертят своими грязными лапами священные предметы.

Вендель Гиплер подошел к нему, улыбаясь, и сказал:

– Брат, ведь еврей такой же человек, как и ты. И его создал бог, которого ты почитаешь. Но вы, называющие себя христианами, втоптали еврея в грязь еще глубже, чем крестьянина. Когда крестьяне освободятся, они освободят и евреев, ибо евангелие свободы распространяется на всех, кто наделен образом человеческим. И на тебя тоже, брат Евсевий. Но ты глух к голосу истины. Почему? Да потому, что ты лишь наполовину человек. Ты отгородился от своих ближних толстыми стенами монастыря, ты не живешь их жизнью, их заботами, не работаешь вместе с ними на общее благо. Стыдись же, брат! Стыдись рабства, на которое ты обрек свою душу! Ты еще молод и полон сил. Так сбрось же рясу, в которой ты перестал быть мужчиной. Надень панцирь, возьмись за меч и, освободившись сам, борись за освобождение твоих угнетенных братьев!

Он похлопал брата Евсевия по плечу и пошел прочь. Молодой монах стоял, покраснев до корней волос, и в глубоком волненье смотрел ему вслед. Он был сам не свой. Лязг оружия и крики вывели его из задумчивости. Снова раздалась барабанная дробь и звуки свирелей. Вендель Гиплер вышел наружу. Со всех сторон стекались крестьяне, чтобы с почетом встретить приближавшихся братьев. Это шли полки ротенбуржцев, лауденбахцев и гальтенбергштеттенцев с присоединившимися к ним вейкерегеймцами. Их вели Большой Лингарт и Леонгард Мецлер из Бретгейма. Как шум прибоя, пронесся над долиной ликующий гул.

Приветствуемые и сопровождаемые старыми друзьями и знакомыми, вновь прибывшие располагались лагерем по указанию Мецлера там, где им назначил место Флориан Гейер, рядом с Черной ратью. В то время как каждый устраивался как может, перед Большим Лингартом вдруг выросла Черная Гофманша. Симон, которого она разыскала еще накануне, чтобы узнать, постигла ли заслуженная кара юнкера фон Розенберга, сказал Лингарту, кто перед ним стоит. Лингарт смотрел на нее с жалостью и не без смущения. Он пожал ее костлявую руку и, не дожидаясь, пока она заговорит первая, – о цели ее прихода ему нетрудно было догадаться, – произнес:

– Негодяй был в наших руках, можно сказать, уже с петлей на шее, но ему удалось ускользнуть.

Ее тонкие губы искривила горькая усмешка.

– Знать, среди вас не было ни одного мужчины, который умеет ненавидеть! – воскликнула она. – Он был в твоей власти, а ты ждал веревки, вместе того чтобы задушить его собственными руками? А Нейфер еще рассказывал мне, что ты любил моего бедного мальчика.

– Да, всей душой, – заверил ее шварценбронский великан. – Но ротенбургский комитет вызволил юнкера, клятвенно обещав нам союз и помощь города Ротенбурга в обмен на его жизнь.

– Как, Ротенбург в союзе с нами, а ты молчишь! – взволнованно крикнул Симон.

Старуха язвительно рассмеялась:

– Вы хотите освободиться, а оставляете жизнь врагу, которого господь предал в ваши руки! – пронзительно вскрикнула она. – И этот тоже! – прибавила она, показав пальцем через головы мужчин на Гейера, приближавшегося к ним.

– Здорово, дружище Бреннэкен!

Большой Лингарт обернулся, и его бородатое лицо расплылось в радостную улыбку. К нему подошел его бывший командир.

– Как, господин рыцарь, вы узнали меня? Вы помните, как меня зовут? – воскликнул бородач, просияв.

– Я уже слышал, боевой товарищ, что ты опять снял со стены свой старый меч, – приветливо глядя на него, отвечал Флориан Гейер. – Но прошу без рыцаря и без господина. Из старых одежек я уже вырос.

– Кто стремится возвыситься над ближним, тот проклят богом! – воскликнула Черная Гофманша.

– Видно, вы очень сведущи в священном писании, добрая женщина. Это вы обо мне? Мне кажется, вы показали пальцем на меня? – спросил Гейер.

– А на кого же? Ты почему не рубишь самые высокие дубы? Какая польза от твоей преданности бедным людям, если ты не истребляешь волка, который точит на них свои хищные зубы?

Флориан Гейер только покачал головой. Он не понял ее. Она продолжала медленно, словно желая придать больше веса своим словам:

– Я видела, как он ускользнул от сверкающего меча, так же как Розенберг – от меча Большого Лингарта. Он уже был в твоих руках, и ты подарил ему жизнь.

– Ты говоришь о Геце фон Берлихингене? – спросил Флориан Гейер. – Я слышал, что он приходил за охранной грамотой для Якстгаузена.

– Все равно, за чем бы он ни приходил, волк никогда не станет ручным, – возразила она. – Ты еще раскаешься в этом, говорю тебе, Флориан Гейер фон Гейерсберг, он еще растерзает тебя и нас всех. Волков, тигров, львов, медведей, ястребов и других хищников надо уничтожать. Такова воля господня!

И она медленными шагами пошла прочь.

Флориана Гейера не смутили ее вещие слова. Он посмеялся бы над ними, если б не знал, что клокотавшая в ней ненависть была порождена неисчислимыми бедствиями народными. «Потерпи немного, несчастная, скоро мы уничтожим это зло», – пробормотал он ей вслед. В это время появился Пауль Икельзамер и еще издали крикнул Большому Лингарту:

– Правда, что вы задали жару шефтергеймским монашенкам? Мецлер рассказал мне.

– Бедные невинные овечки, – усмехнулся Лингарт в бороду. – Они так весело выпорхнули на волю, как птички через открытую дверцу клетки.

– И клетка загорелась? – насмешливо закончил знаменосец Черной рати.

– По чистой случайности, – возразил, пожав плечами, Лингарт. – Мы нашли оброчные книги и сожгли их, а отсюда и пошло. При этом растопились все их чудодейственные свечи и божьи агнцы, которых они сами лепят из воска и посылают освящать в Рим. Они нажили на этом немало денег и все сохранили для нас.

– Значит, вы их ограбили? – спросил Флориан Гейер, нахмурив брови. Но лицо его просветлело, и он удовлетворенно кивнул головой, когда Симон Нейфер заверил его, что у ротенбуржцев есть надежный брандмейстер[100]100
  Брандмейстер – в войсках ландскнехтов и крестьян собирал контрибуцию с завоеванных местностей и подвергал репрессиям, вплоть до сожжения всей недвижимости (Brandmeister – буквально: «ведающий пожарами»).


[Закрыть], которого они избрали, еще стоя в рейхардсродском лагере.

Из монастыря донеслись редкие удары колокола, прежде обычно возвещавшие о том, что кто-то умер в долине. Теперь этот колокол созывал военачальников на совет. Многое еще нужно было обсудить и сделать, чтобы осуществить «Двенадцать статей», составлявших программу действий объединенного немецкого крестьянства. Относительно целей движения согласились без труда все собравшиеся в этом зале, где прежде благочестивые братья совещались о том, как достигнуть царствия небесного и приумножить монастырское добро. Согласны были также и в том, что благочестивых братьев следует выкурить, как барсуков из нор, из их монастырей, куда они стаскивали крестьянское добро, и что следует до основания разрушить замки, эти оплоты феодального насилия и произвола. Но предвидеть пути и средства к достижению свободы были в состоянии лишь два светлых ума: Вендель Гиплер в политической области и Флориан Гейер – в военной.

После того как крушение авантюры герцога Ульриха развязало ему руки, Флориан Гейер набросал еще в Гибельштадте план кампании, который и был теперь, при поддержке Гиплера, в основном принят. По этому плану следовало прежде всего принудить к союзу с крестьянами графов Гогенлоэ, чьи владения соприкасались с ротенбургскими, а также их соседей, графов Лёвенштейнов, и города Вейнсберг и Гейльброн и, таким образом, освободить Вюртемберг от австрийского владычества. Затем следовало направить главный удар на Франконию и, изгнав епископов из Вюрцбурга и Бамберга, вовлечь в крестьянский союз могущественный Нюрнберг. Укрепив, таким образом, свое правое крыло в Вюртемберге, оставалось только нанести сокрушительный удар Швабскому союзу в Ульме, главнокомандующий войсками которого Трухзес фон Вальдбург, еще находившийся на австрийской службе, усмирял восставших крестьян на верхнем Дунае.

После встречи в Шентале, скрепившей братский союз крестьянских войск, Мецлер с большей частью ротенбургского ополчения повернул назад, чтобы соединиться с тауберским отрядом и, держа таким образом под ударом Ротенбург, не дать ему соединиться с маркграфом Казимиром. В шентальском лагере оставалось тысяч восемь крестьян. Однако, за исключением Черной рати и ротенбуржцев под предводительством Большого Лингарта, это были наспех сколоченные отряды, не умевшие обращаться с оружием, а главное, почти лишенные артиллерии. Флориан Гейер задался целью создать из них настоящую армию, и Симон Нейфер, Большой Лингарт, Фриц Мелькнер и другие помогали ему, не щадя сил. Он ввел военную дисциплину, настоял, чтобы Светлая рать избрала своим провиантмейстером Альбрехта Айзенгута, а шультгейсом – Ганса Рейтера из Биллингера, что и было сделано при поддержке Венделя Гиплера, и приказал, чтобы крестьяне обучались военному делу. Пушки нужно было отобрать у рыцарей и городов. Гейер был неутомим. С солдатской лаконичностью и точностью отдавал он приказы, и люди охотно повиновались ему, чувствуя, что он знает свое дело. С тех пор как он обнажил меч и забросил подальше ножны (так он выразился в письме к Максу Эбергарду), он был во власти какого-то радостного подъема, который сообщался всем, кто ни сталкивался с ним. Он всецело отдался деятельности, требовавшей полного раскрытия его еще не развернувшихся дарований полководца, и посвятил себя осуществлению идей, которые зародились и созрели в нем в период сближения с Ульрихом фон Гуттеном. Наконец-то пробил час освобождения угнетенных во всей Германии! Одна мысль об этом наполняла его несокрушимой решимостью. О себе он не думал. Он сжег за собой все корабли и знал, что ему остается одно: победить или погибнуть. Но он боролся, не сомневаясь в победе, победе свободы и справедливости.

Тем временем Вендель Гиплер, канцлер Светлой рати, послал ультиматум графам фон Гогенлоэ, предлагая им мир при условии принятия ими «Двенадцати статей». Они пытались было лавировать, но крестьянские войска двинулись на Нейенштейн – резиденцию графов. Поняв, что дело принимает серьезный оборот, братья Гогенлоэ прибыли в крестьянский лагерь.

– Эй, вы! – крикнул, завидя их сиятельства, приземистый крепыш Кресс, который разворотом плеч мог бы сойти за статую Атласа, – валяйте-ка сюда оба брата, и Альбрехт и Георг, да поклянитесь быть с крестьянами в братском союзе и никогда не выступать против них. Отныне вы больше не господа, а крестьяне, а графы Гогенлоэ – мы. Наша рать порешила, чтобы вы присягнули «Двенадцати статьям» и заключили с нами союз на сто один год.

Когда-то жестоко обиженный графами Вендель Гиплер мог быть удовлетворен, видя, как братья присягали «Двенадцати статьям», давали клятву хранить мир до следующей Реформации, обязались освободить заключенных и снабдить крестьян оружием и порохом. Их заставили присягать, обнажив головы, без шлемов и без перчаток. Не удивительно, что от такого унижения у них глаза полезли на лоб. Крестьяне отпраздновали это великое событие бесчисленными залпами в воздух.

Между тем Еклейн Рорбах, разграбив Лихтенштернский женский монастырь, откуда разбежались все монахини, подступил к стенам замка графов Лёвенштейн. Перед его знаменем шагала, подобная фурии мести, Черная Гофманша. Графы Людвиг и Фридрих фон Лёвенштейны спешно укрепляли свое убежище. Рорбах послал им сказать, чтобы они немедля явились к нему в лагерь и присягнули «Двенадцати статьям», не то он разорит все их владения.

В отряде Рорбаха было немало подданных Тевтонского ордена родом из Неккарсульма. Ожесточенные произволом своих господ, которые угнетали их вдвойне – и как рыцари, и как духовные лица, они настояли, чтобы отряд двинулся к Неккарсульму. Дорога вела мимо Вейнсберга, лежавшего на расстоянии двух часов пути от орденского городка, вниз по течению Неккара. Светлая рать отправила в Вейнсберг письмо, требуя, чтобы город примкнул к крестьянскому евангелическому союзу.

Глава восьмая

Крутыми уступами поднимается Вейнсберг по северному склону холма, возвышающегося над долиной Неккара. На самой вершине стоит церковь, к которой ведет широкая каменная лестница от террасы с Рыночной площадью и городской ратушей посредине. Двое ворот, проложенных в городской стене, выходят к подножью холма: верхние ворота у мельницы и нижние, или Госпитальные, в начале главной улицы, ведущей мимо госпиталя к Рыночной площади. Пройдя через узкую калитку к западу от церкви, путник увидит в нескольких шагах перед собой нижнюю наружную стену, окружающую замок; старинная легенда украсила его именем Вейбертрей[101]101
  Вейбертрей (Weibertreu – Женская верность). – По легенде, в 1140 г. император Конрад III Гогенштауфен, осадив Вюрцбургский замок, разрешил всем находившимся в нем женщинам покинуть его, вынеся на себе то, что им всего дороже. Те вынесли на своих плечах мужей и братьев.


[Закрыть]. Крутой громадой вознесся над долиной замок. Развалины исполинской башни и двойного пояса толстых стен свидетельствовали о былой его неприступности.

Графу Людвигу Гельфериху фон Гельфенштейну, защищавшему Штуттгарт от нападения герцога Ульриха, было всего двадцать семь лет. Он был любимцем эрцгерцога Фердинанда и сидел в старинном замке гвельфов[102]102
  Гвельфы – приверженцы католического Рима в период борьбы германских императоров с папой в XII–XIII ее.


[Закрыть] как оберфогт австрийского правительства. Пять лет тому назад он женился на внебрачной дочери императора Максимилиана Маргарете, незадолго перед тем овдовевшей. Стоя у окна с двухлетним сыном на руках, графиня смотрела вниз, на долину, откуда доносился зловещий гул. Вскоре показалось крестьянское войско, приближавшееся с распущенными знаменами и устрашающим шумом.

Была страстная пятница. Супруг, стоявший рядом, с таким уничижением говорил о подступающих крестьянах, что у графини отлегло от сердца. Вдруг она воскликнула:

Смотри, там среди них рыцарь! В черных доспехах, под черным знаменем. Что это значит?

– Это значит, что Флориан Гейер фон Гейерсберг запятнал свою честь и покрыл позором свое знатное имя, связавшись с этим сбродом, – нахмурившись, произнес граф.

– Не может быть! – взволнованно воскликнула графиня.

Она хорошо знала Гейера, так как часто встречалась с ним, когда он был еще молодым офицером, при дворе своего отца. Она вспомнила, что покойный император всегда с уважением отзывался о его военном даровании, и опять разволновалась.

– С таким предводителем, Людвиг… – начала она, но граф не дал ей договорить.

– И с таким вшивым сбродом! Если они хлебнули через край монастырского вина, то мы заставим их захлебнуться в собственной крови. Бюргерство остается верным мне, и помощь из Штуттгарта должна подойти с минуты на минуту.

Накануне он вторично написал австрийскому правительству, настаивая на немедленной присылке подкреплений. Ведь ему обещали их, когда он лично ездил в Штуттгарт, чтобы добиться помощи. До этой поездки в его распоряжении для защиты замка не было и десяти человек. Но ему сочли возможным дать всего семьдесят рыцарей и рейтаров, с которыми он и вернулся в Вейнсберг. Веселой кавалькадой гарцевали они вместе с ним вдоль берегов Неккара. Проезжая через крестьянские поля и виноградники, благородные господа ради рыцарской потехи подстреливали крестьян, как каких-нибудь воробьев или зайцев. Граф фон Гельфенштейн, смеясь, рассказывал жене, до чего забавно было смотреть, как эти людишки подпрыгивали в воздухе и, перекувырнувшись, шлепались на землю. Дитрих фон Вейлер чуть не свалился с коня от хохоту, когда мужичонка, которого он поднял выстрелом из ржи, чуть не улепетнул от него в виноградники. И гордая графиня тоже смеялась над рассказом об убийстве беззащитных, ни в чем не повинных людей.

На предложение крестьян присоединиться к их союзу граф ответил требованием дать ему время на размышление до полудня субботы. Это требование было удовлетворено. Он рассчитывал, что к этому сроку подойдет подкрепление из Штуттгарта: ведь писал же он, что дело не терпит отлагательства и что в случае промедления он слагает с себя всякую ответственность за могущие произойти несчастья и убытки.

Успокоив жену, он отправился в ратушу, где подобными же заверениями о предстоящем прибытии обещанной помощи пытался поднять дух отцов города, которые, испугавшись при виде несметной рати крестьян, сидели, белые как полотно, на своих скамьях. Прибывшие вместе с ним в Вейнсберг рыцари, стоя рядом с бюргерами на городской стене, состязались в остроумии, высмеивая крестьян, непрерывным потоком проходивших мимо них с песнями, шутками, звоном оружия, барабанным боем под рев угоняемого скота. Пошлые остроты благородных господ сменились угрозами и проклятиями, когда над этим пестрым воинством заколыхалась хоругвь. Должно быть, ее унесли из Шентальского или Лихтенштернского монастыря вместе с ризами и напрестольными пеленами, которые очутились на плечах у многих крестьян. И когда последние отряды крестьян прошли мимо замка, рыцари во главе с графом поспешили вскочить на коней и, несмотря на то что срок перемирия еще не истек, яростно набросились на отставших крестьян. До самой ночи свирепствовал граф и его люди среди крестьянского арьергарда, обагряя землю народной кровью.

Неккарсульмцы гостеприимно открыли крестьянам ворота своего городка, и Тевтонский замок очень скоро был взят. Захваченных там рыцарей крестьяне отпустили на все четыре стороны. Победителям досталась богатая добыча: у ордена были обильные запасы. И в городе и за его стенами на лугу началось шумное веселье. В это время спасшиеся бегством и раненые принесли весть о предательском нападении графа фон Гельфенштейна, и по всему лагерю и по всем улицам городка пронеслись крики: «Измена!»

И вскоре после того по лагерю распространилось известие, что Трухзес огнем и мечом усмирил восстание на Дунае, что он устроил крестьянам кровавую баню, что он предал в руки палача благороднейшего проповедника Якоба Вее[103]103
  Яков Вее – пастор из Лейпгейма (Верхняя Швабия), последователь Томаса Мюнцера, проповедник Лейпгеймского крестьянского отряда. Казнен Трухзесом после разгрома отряда.


[Закрыть] и многих других сторонников крестьян, что им всем уже отрубили головы в Лейпгейме и, наконец, что в сражении при Вурцахе перебито семь тысяч крестьян. Число жертв было преувеличено дворянами, чтобы нагнать страху на крестьян. Но на этот раз господа просчитались. Эти слухи только подлили масла в огонь и зажгли в крестьянах жажду мести.

В стороне от лагеря, на берегу Зульма, сидела в глубоком раздумье Черная Гофманша. В такие минуты люди ее обходили: всякому было известно, что она совещается с тайными силами, с которыми вступила в союз на благо крестьян. Чей-то окрик вывел ее из раздумья. Перед нею стоял человек с непокрытой головой, в изодранной одежде. Он назвал себя Земмельгансом – солеваром из Нейенштейна – и рассказал, что, сидя в трактире Ганса Шохера в Вейнсберге, обругал австрийское правительство, за что был брошен в тюрьму. Сидел он там с середины поста, но этой ночью ему удалось бежать. Он мчался сюда что было мочи и теперь, задыхаясь от изнеможения, просил указать ему, где он может найти Вольфа Гербера, предводителя гогенлоэвских крестьян. Он принес ему очень важное сообщение.

– Я знаю место, откуда Вейбертрей легко взять штурмом, – доверился он Черной Гофманше, – а наверху в замке всего семь рейтаров.

– Идем! – сказала она и, зловеще рассмеявшись, зашагала впереди него к городку.

Взошла луна и осветила своим серебристым сиянием окрестные холмы, луга и словно высеченный из мрамора городок. Но покой, разлитый кругом в природе, не умиротворил людей. В лагере почти никто не ложился спать. Сердца еще горели гневом и жаждой мести. В лунном свете грозно блестело оружие.

Флориан Гейер, Вендель Гиплер, Иорг Мецлер, Большой Лингарт и другие военачальники, сидя в ратуше, еще совещались. Когда введенный Черной Гофманшей Земмельганс повторил свое сообщение, все радостно застучали мечами, и многие стали требовать сигнала к выступлению, но Флориан Гейер одернул их:

– Предательское нападение графа не освобождает нас от данного слова. Мы обещали ему перемирие до завтрашнего дня и должны сдержать слово.

– Тысяча смертей! Это когда он нападает на нас, как на разбойников! – задохнулся от ярости Большой Лингарт.

– Докажем ему, что он заблуждается, – поддержал Гиплер начальника Черной рати. – Честно соблюдая свои обязательства, заставим его уважать нас как врага. Самое позднее завтра к часу дня или, верней сказать, уже сегодня все будет решено.

Все нехотя покорились, но Гофманша, уже направляясь к выходу, со вздохом сказала:

– Вечно мы поддаемся на обещания господ и вечно расплачиваемся за это кровавыми слезами. Когда же наконец вы выкуете себе железный кулак?

Едва сдерживая нетерпение, ожидали крестьянские отряды ответа графа. С высокомерным презрением он отказался от всякого соглашения. Своим крепостным он пригрозил вышвырнуть им вслед их жен и детей и сжечь дотла их деревни, если они сейчас же не отстанут от мятежников и не разойдутся по домам.

Эти угрозы испугали крестьян вейнсбергского отряда, и они закричали, чтобы их отпустили домой или позволили им заключить мир с графом.

– Отправляйтесь хоть сейчас же по домам! – с бешенством набросился на них командир Вагенганс из Лерена. – Вы ведь знаете, что у графа вас ждет такая милость, что прежнее ярмо покажется вам легче легкого. Идите же, пресмыкайтесь, лижите пыль с графских сапог, и прощение вам обеспечено – такое же, как в Лейпгейме и Вурцахе!

Тогда вышла вперед Черная Гофманша, и ее пронзительный голос разнесся далеко по рядам:

– Хотите мира – добудьте его силой! Слушайте, что я вам скажу. Ночью я сидела под ивами и думала про наше горе и нужду; каждому из нас, бедняков, пришлось с малолетства натерпеться вдосталь. Думала про горючие слезы, что мы льем от отчаяния. Была страстная пятница, – день, когда Христос умер на кресте, чтобы снасти всех обездоленных и угнетенных. И когда сон успокоил мое сердце, которое разрывалось от муки, мне привиделось, будто из крови наших братьев, обильно напитавшей вурцахские поля, выросли розовые кусты и, поднимаясь все выше и выше, закрыли собой графский замок. И все кругом покраснело от алых роз. Вы знаете, что это значит. Так что же, или ваши копья притупились? Или самопалы пришли в негодность? Идите, и все цветущие розы достанутся вам. Так хочет бог!

Вейнсбергцы уже больше не помышляли о возвращении домой.

– Так хочет бог! – закричали они и с ожесточением стали готовить оружие к бою.

Между тем граф Людвиг фон Гельфенштейн собрал вейнсбергских горожан на Рыночной площади. По возвращении из своего предательского набега на крестьянский арьергард он встретил в городе далеко не восторженный прием. Горожане с трепетом ждали последствий его вероломства и подняли крик, что он погубит город. Пусть он уходит со своими рыцарями и рейтарами к себе в замок, а они попытаются миром поладить с крестьянами. Но граф выстроил на площади перед церковью рыцарей и дружинников, и это зрелище потушило пламя недовольства, уже загоревшееся среди насмерть перепуганных горожан. Он обратился к собравшимся с увещаниями, предсказывая, что, изменив Австрии, они дождутся от крестьян не освобождения, а убийств и грабежей и не преминул еще раз напомнить об ожидающейся подмоге из Штуттгарта. Пусть только каждый исполнит свой долг, и они общими усилиями отразят крестьян. Он сам не терял надежды на эту помощь и поутру отрядил еще одного спешного гонца в Штуттгарт. Поэтому он оставил тройные нижние ворота возле госпиталя незабаррикадированными, тогда как все остальные были завалены навозом и камнями.

Но откуда было взять вюртембергскому правительству в Штуттгарте это срочное подкрепление? Оно само было вынуждено отдать Трухзесу фон Вальдбургу все свои вооруженные силы, оставив себе ровно столько войска, сколько было необходимо для защиты столицы на случай нападения со стороны шварцвальдцев.

Граф оставался в городе и подготовил все для его защиты. В замок он послал еще пять рейтаров. Ему казалось немыслимым, чтобы крестьяне решились штурмовать эту неприступную крепость, тем более что у них не было артиллерии. Рыцари разделяли его оптимизм. Не задумываясь о завтрашнем дне, они развлекались, любезничали с прекрасными вейнсбергскими дамами и с истинно рыцарским аппетитом отдали должное ужину, устроенному для них магистратом. Из замка были вызваны графские музыканты и шут, которые увеселяли благородное общество музыкой, остротами и всякими непристойными шутками.

Когда наступило пасхальное утро, ворота, стены и бойницы были укреплены, рыцари и рейтары в полном вооружении расставлены по местам, лошади – оседланы. Но враг не показывался. Зазвонили к обедне. Во время богослужения графу доложили, что крестьяне приближаются. Он тотчас отправился на стену у нижних ворот, чтобы поднять дух осажденных. Между тем его друг, Дитрих фон Вейлер, распорядился, чтобы жены и дочери бюргеров и их служанки ломали мостовые и таскали булыжник на стену.

И действительно, крестьяне приближались. К северо-западу от замка, на широком хребте горы, прозванной из-за ее формы Скамеечной, уже сверкало их оружие в утренних лучах. Впереди шла Черная рать Флориана Гейера. За ней следовал Еклейн Рорбах с гейльбронцами, лёвенштейнцами и вейнсбергцами, тогда как Светлая рать во главе с Иоргом Мецлером еще двигалась вдали через Эрленбах. С нею шла Черная Гофманша.

Осенив крестом войска, она погрозила кулаком в сторону Вейнсберга и крикнула:

– Смелей, вперед! Филистимляне в ваших руках! Их пули не причинят вам вреда. Я наловлю их полные пригоршни.

Глаза ее горели зловещим огнем. Седые волосы развевались на ветру.

Прежде чем двинуться на приступ, крестьяне, по военному обычаю того времени, послали в город двух парламентеров, которые с шапкой на шесте подошли к нижним воротам, и один из них громко крикнул:

– Отворите город и замок Светлой христианской рати. Или удалите всех женщин и детей, ибо город и замок будут взяты штурмом нашим вольным воинством, и никому не будет пощады!

Дитрих фон Вейлер взбежал на стену и крикнул:

– Что? Благородному рыцарству вести переговоры со всяким вшивым сбродом? Позор! С такой сволочью мы разговариваем только пулями!

По его приказу стоявший рядом с ним рейтар выстрелил. Один из парламентеров упал, но тотчас вскочил и помчался вслед за убегающим товарищем. Дитрих расхохотался.

– Друзья! – крикнул он. – Они не посмеют. Они только хотели нас застращать. Думали, что мы струсим, как зайцы.

Услышав крики на Скамеечной горе, он решил, что запугал крестьян. Но те кричали от возмущения, что господа осмелились стрелять в их парламентеров. Флориан Гейер со своим отрядом тут же свернул налево, чтобы выйти к замку с северного, наиболее отлогого склона горы. Земмельганс указывал ему дорогу. Молодцы Еклейна Рорбаха и вейнсбергские крепостные бурным потоком устремились вниз по склону горы, чтобы обрушиться на нижние ворота. К верхним воротам подходили отряды Георга Мецлера и Большого Лингарта. Тут наконец граф Людвиг и Дитрих фон Вейлер поняли, что со вшивым сбродом, затеявшим это пасхальное игрище, шутки плохи. На башне городской ратуши пробило девять часов.

Рорбахские молодцы все шли вперед, не обращая внимания ни на выстрелы, ни на град камней, сыпавшийся на них со стен. От пуль ущерб был невелик, зато булыжником ранило многих. Но на место каждого, выбывшего из рядов, становились другие, и скоро нижние ворота затрещали под ударами топоров, молотов и таранов. Рыцари, рейтары и именитые граждане, не щадя сил, защищали город; ремесленники и виноградари помогали им без особого рвения. Рисковать жизнью, отстаивая власть австрийского правительства, у них не было никакой охоты. Горожане, охранявшие калитку возле церкви, не только не оказали сопротивления наступающим, но сами взломали ее изнутри, помогая тем, кто напирал снаружи.

Уже внешние Госпитальные ворота были разбиты, и вторые ворота также разлетелись в щепки под ударами топоров и таранов, как вдруг в гуще нападающих поднялся ликующий гул: над башней замка взвился черный флаг Флориана Гейера. Замок взят! И в то время как осаждающие при виде реющего в вышине черного знамени с удвоенной энергией заработали топорами и кузнечными молотами, даже самые рьяные защитники города пали духом.

Дитрих фон Вейлер, разъезжая на коне по улицам, пытался воодушевить горожан, но женщины схватили его лошадь под уздцы и молили прекратить сопротивление, угрожавшее им всем гибелью. Мужчины также настаивали на сдаче города, при условии, если сохранят жизнь его населению. Рыцарей, которые не хотели и слышать об этом, горожане силой стаскивали со стен. Ганса Дитриха из Винтерштеттена, только что убившего одного из крестьян, они угрожали прикончить на месте, если он не слезет со стены.

Граф фон Гельфенштейн, руководивший обороной против войск Иорга Мецлера, наконец понял, что дальнейшее сопротивление невозможно. Он приказал одному из бюргеров, надев шляпу на шест, отправиться к нижним воротам.

«Мир! Мир!» – кричал парламентер, стоя на стене между зубцами. Но крестьяне выстрелами сбили шляпу с шеста, и подбежавший Еклейн Рорбах крикнул, что горожанам нечего бояться за свою жизнь, но что ни одному из рыцарей не будет пощады.

– Мы просим даровать жизнь хотя бы графу фон Гельфенштейну, – сказал парламентер.

– Нет, нет, пусть он нас озолотит, пощады ему не будет! – яростно крикнул Рорбах.

Стоявший рядом с парламентером граф, услышав эти слова, в ужасе отпрянул. Теперь он не думал ни о чем, кроме спасения своей жизни. Но когда, сев на коня, он хотел бежать вместе с кучкой дворян и рейтаров, толпа окружила и задержала их. Тщетно он восклицал: «Ко мне, мои верные бюргеры!» Его слова потонули в криках протеста. Женщины плакали и причитали, его сторонники осыпали его упреками в том, что он заварил кашу, а теперь им всем придется ее расхлебывать. Многие проклинали его, крича, что раз он навлек на город такое несчастье, то теперь не время помышлять о бегстве. И действительно, было уже поздно бежать. Ликующий гул у нижних ворот возвестил о том, что крестьяне ворвались в город. Рыцари спешились и, бросив лошадей, устремились вместе с рейтарами в церковь, где и забаррикадировались. Священник указал дворянам на узкую потайную лестницу, ведущую на колокольню. Многие из рыцарей и рейтаров спрятались в склепе. Некоторым удалось забежать в дома бюргеров, где их укрыли сердобольные хозяйки, которые помогли им потом переодетыми выбраться из города. Двое рыцарей в тяжелых доспехах были схвачены крестьянами на церковном дворе и тут же убиты.

Еклейн Рорбах мчался со своим отрядом по Госпитальной улице. «По домам! По домам! И не показывайте и носа на улицу, кому жизнь дорога!» – кричали его товарищи перепуганным насмерть горожанам, которые падали перед ними на колени. Как псовая охота, промчались мимо них крестьянские отряды; впереди несся Еклейн Рорбах, размахивая обнаженным мечом, с налившимися кровью глазами и взъерошенной рыжеватой бородой. Увидев на площади брошенных лошадей, крестьяне ринулись в церковь. В это время через верхние ворота, ключи от которых принесли женщины, в город хлынули главные силы крестьян во главе с Иоргом Мецлером.