355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Роберт Швейхель » За свободу » Текст книги (страница 11)
За свободу
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 18:16

Текст книги "За свободу"


Автор книги: Роберт Швейхель



сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 36 страниц)

Глава девятая

Стефан фон Менцинген с женой и дочерью уехал с бала раньше, чем другие. Он спешил домой, где надеялся получить объяснение причины, побудившей герцога уже теперь, в середине февраля, привести в исполнение замысел, приуроченный к началу весны. Впереди шел слуга с факелом, освещая дорогу. Макс вел свою даму под руку, что допускалось обычаем того времени. Шли они в молчании, которое было красноречивей всяких слов.

– Спокойной ночи! – прошептал он, расставаясь с девушкой. Ее губы беззвучно зашевелились, но Макс и так понял, что говорит ее сердце. Он почувствовал это в легком пожатии ее пальцев.

Дома рыцарь не нашел никакого известия. Это привело его в столь угнетенное состояние духа, что жена даже осмелилась спросить, не случилось ли чего. Разве она сама не слыхала на балу, с раздражением отвечал он, что герцог Ульрих выступил, чтобы отвоевать свои владения.

– Избави боже! – в испуге воскликнула она.

– Силой у него их отняли, силой он их и вернет. Такой порядок в этом мире.

– Ужасный порядок! – сказала со вздохом фрау фон Менцинген. – А сколько прольется невинной крови.

– Велика беда! – резко возразил он, но, спохватившись, уже спокойней продолжал: – Впрочем, герцог, наученный горьким опытом, стал другим человеком, и вюртембержцам будет под его державой куда легче, чем здешним людям под этим насквозь прогнившим патрициатом. Я, со своей стороны, предпочел бы подчиняться одному владыке, чем этой шайке «именитых». Здесь сколько голов, столько и пиявок, присосавшихся к общественному добру.

– Неужели ты все еще возлагаешь надежды на герцога? – спросила она и так испытующе посмотрела на него, что он почувствовал смущенье.

– Герцог всегда был для меня милостивым господином, так же как и маркграфы Ансбах-Байрейтские, – уклончиво отвечал он. – Человек должен склоняться перед силой обстоятельств.

Его жена промолчала, с тоскою думая о том, что дни тяжких испытаний все еще не миновали ни для нее, ни для ее семьи. Гнетущие заботы, страх за судьбу дочери, в сердце которой она читала лучше самой Эльзы, не дали ей сомкнуть глаз всю ночь.

И Макс Эбергард тоже не спал, думая об Эльзе. Он не сомневался более в том, что любит ее. Но трепетная надежда, которую он уносил в душе, прощаясь с Эльзой, теперь, в одиночестве, погасла. А что, если он ошибался? Ну конечно, он ошибался. Быть любимым ею – неслыханное, несбыточное счастье! Мучительные, но сладостные сомнения теснили его грудь. Но даже если он не ошибается и она действительно любит его, к чему все это приведет? Ведь у него нет никаких средств, и понадобится много времени, пока его профессия даст ему возможность создать свой домашний очаг. В обычных условиях все это не помешало бы ему назвать Эльзу своей женой. По принятому в ту эпоху обычаю сын вводил жену в родительский дом, и родные поддерживали его до тех пор, пока он не станет на ноги. Дома патрициев были достаточно просторны, чтобы приютить под своим кровом две семьи, и дом Конрада Эбергарда не составлял исключения. Но при существующих отношениях с отцом нечего было и думать об этой возможности, даже если бы его мужская гордость позволила Максу решиться на такой шаг. Нечего также было надеяться и на то, что его отец согласится просить руки Эльзы у рыцаря фон Менцингена. Нет, придется быть собственным сватом. Но чем глубже становился разлад между ним и отцом, лишавший его всякой поддержки, тем нестерпимей казалась мысль завладеть сердцем Эльзы за спиной у ее родителей и наслаждаться ее любовью тайком, как вор – похищенным кладом. Нет, пусть обстоятельства против него, – он все же откроется ее родителям, откроется не откладывая. Если они откажут, – при одной мысли об этом его сердце сжималось от боли, – он перенесет этот удар, как подобает мужчине. Но он не свяжет Эльзы и не бросит тень на ее честь.

Терзаемый сомнениями и нерешительностью, он с трудом заставил себя на следующее утро приняться за дела. К счастью, клиенты еще не слишком донимали молодого юриста, и часам к одиннадцати утра он уже покинул свой кабинет, чтобы, отдавая долг вежливости, осведомиться у фрау фон Менцинген и своей дамы, как они себя чувствуют после вчерашнего бала. Дома он застал лишь хозяйку и ее супруга. Фон Менцинген в задумчивости расхаживал по комнате. При виде Макса он с напускной веселостью воскликнул:

– Ну, доктор, как вы находите карнавальную шутку герцога Ульриха? Нет ли у вас свежих новостей? Может быть, от Венделя Гиплера?

Но Макс, который в данную минуту был так же далек от авантюры герцога, как от Северного полюса, ничего не знал и никаких писем не получал.

– Он ошеломил всех! – воскликнул рыцарь, неприятно удивленный. – И сейчас, я в этом больше чем уверен, заседают досточтимые, милостивые и любезные господа, – продолжал он, высмеивая сакраментальную формулу обращения к магистрату и указывая перстом на ратушу. – Они совещаются о спешном подкреплении, которое обязаны выставить по требованию Швабского союза.

Под спешным подкреплением разумелись пешие и конные войска, которые в случае войны обязался выставить каждый член Швабского союза. Фон Менцинген не ошибся в своих предположениях: отцы города порешили снарядить в двухнедельный срок лишь треть предусмотренного договором числа ратников.

– Я видел, как отцы города слетались в ратушу, словно стая воронов. Но так как военные силы империи, навербованные Трухзесом Иоргом для эрцгерцогу незначительны, то, пожалуй, вчера вечером эти господа слишком поторопились трубить победу.

Макс был избавлен от необходимости отвечать на эту тираду. Вошла Эльза, вернувшаяся домой. На ней была простая черная шубка и гладкий берет. При виде гостя она покраснела, но не от смущения. На ее розовых устах, в ответ на приветствие Макса, промелькнула радостная улыбка. Она ходила в церковь в сопровождении слуги: ее мать чувствовала усталость после вчерашнего бала.

– Да, батюшка, чтобы не забыть, – сказала она, снимая шубку и берет. – Там в прихожей вас ожидает крестьянин. Он хочет передать вам письмо в собственные руки.

– Прошу прощенья, любезный доктор. – И рыцарь поспешил к двери.

Эльза подошла к матери и прислонилась к ее креслу, опершись рукой на высокую спинку. Макс, сидя в кресле напротив, думал о том, что сегодня удобный случай открыться родителям Эльзы уже упущен. Он смотрел восхищенным взором на стройную грациозную фигурку девушки, – рядом с увядающей пожилой женщиной она казалась еще более цветущей.

– Должно быть, это и есть известие, которого супруг мой ждет с таким нетерпением со вчерашнего вечера, – сказала фрау фон Менцинген, когда рыцарь вышел из комнаты. – И без того мы живем в постоянных волнениях, а этот поход герцога только усугубит смятение и тревогу.

– Вы правы, сударыня, – подхватил Макс. – Но тем более необходимо, чтобы те, кто связан узами крови или взаимным тяготеньем сердец, тесней объединились друг с другом. Ибо откуда же им черпать силы для борьбы, а коли суждено, и для страданий, как не из любви друг к другу? – И он недвусмысленно устремил свой взгляд на Эльзу.

Эльза обвила руками шею матери и прижалась к ее бледной щеке своим лицом, залившимся ярким румянцем. При виде внезапного подтверждения своих подозрений фрау фон Менцинген вздрогнула. Как ни ценил Макса ее супруг, все же он так презирал городскую знать и так высоко воспарил в своих честолюбивых замыслах, что вырвать у него согласие на этот брак казалось ей делом исключительно трудным и едва ли возможным. Особенно теперь, когда авантюра герцога раздула в нем затаенные надежды, подобно тому как свежий ветер раздувает паруса.

– Простите меня, сударыня, что я позволил себе отдаться внезапному порыву, – вновь заговорил Макс, стараясь победить волненье. – Я пришел, чтобы говорить с родителями Эльзы и выслушать их решение: могу ли я надеяться получить руку вашей дочери и стать ее опорой в это столь трудное время? Фрейлейн об этом ничего не знает и может свободно располагать своей рукой.

Оторвавшись вдруг от матери, Эльза протянула ему руку, и он пылко сжал ее в своих. Их взгляды слились в безграничном доверии друг к другу.

– Ах, вы рассчитываете без хозяина, – вздохнула растроганная фрау Маргарета. – Прежде всего нужно получить его согласие, а для этого необходимо время. Говорить с ним сейчас – значит испортить все дело. Вооружитесь терпением. Я не откажу вам в своем благословении, милый доктор, и знаю, что мой супруг питает к вам большое доверие, но вы поймите его, если он не пожелает дать вам согласие сейчас. Он счел бы недопустимым связать вашу судьбу с судьбой своей семьи до окончания этого злосчастного процесса, бросившего тень на его честь. Его гордость никогда с этим не примирилась бы.

Максу пришлось склониться перед этими доводами, хотя его прямой натуре было противно скрывать свое чувство к Эльзе. С почтительной благодарностью он поднес к своим губам руку той, кому отныне он вверял свою судьбу. Эльза обняла мать и осушила ее глаза нежными поцелуями. Потом, смущенная и сияющая, бросилась на грудь любимому, который в немом восторге обнял ее.

Стефан фон Менцинген не вернулся в гостиную и не потревожил влюбленных, ворковавших под крылышком матери Эльзы. Его ждал нарочный с письмом из Кауфберена. Получив от рыцаря награду за труд, он тотчас же ускакал обратно. Письмо было от герцогского канцлера – рыцаря и ученого доктора фон Фуксштейна. Стефан фон Менцинген вскрыл его с лихорадочной поспешностью. Но вести были неутешительные. Подстегиваемый стремлением поскорей вернуть свои владения, а главное, недостатком денег, герцог преждевременно раскрыл свои карты. Король Франциск не сдержал полностью своих обещаний, так как сам нуждался в деньгах на вооружение против императора; от ростовщиков же ему не удалось получить ни единого геллера. Герцогу Ульриху нечем было платить завербованным в его войска ландскнехтам, даже до начала весны, и, не выступи он немедленно, можно было опасаться, что вся его армия растает, как вешний снег. Поэтому он двинулся в поход из Гогентвиля, имея всего-навсего шесть тысяч человек пехоты, двести всадников, три больших картауны, три кулеврины и четыре фальконета[75]75
  Каргауна – пушка крупного калибра (XVI–XVII ее.). Кулеврина – старинная пушка с длинным стволом. Фальконет — пушка малого калибра.


[Закрыть]
. Он шел прямо на Вюртемберг в надежде, что там его примут с распростертыми объятьями. 3а несколько дней до выступления он связался с предводителями шварцвальских крестьян. Швабский союз не успеет и опомниться, как герцог уже будет в Штуттгарте, где намерен отпраздновать карнавал. Он даже приказал приготовить себе постель в штуттгартском замке. «Когда вы получите это послание, – заключал свое письмо Фуксштейн, – я уже буду в лагере его высочества. Дальнейших вестей ждите оттуда или из самого Штуттгарта».

Фон Менцинген с горечью и досадой отбросил письмо. Все, что могло бы обеспечить успех герцога, еще даже не начато! Зажечь фитиль, не насыпав пороху! Фуксштейн поступил правильно, бросив эту хитроумную комбинацию, которую он начал создавать в Кауфберене. Ибо если герцогу удастся не позже чем через две недели взять Штуттгарт, все хитросплетения окажутся излишними. В случае же неудачи никакие интриги его все равно не спасут. Рыцарь фон Менцинген погрузился в тяжкое раздумье. Его личные интересы настоятельно требовали продолжать начатое им в Ротенбурге дело. Ведь если он замыслил свергнуть господство патрициев, то для того чтобы платить за нанесенную ему обиду и тем самым способствовать успеху герцога. Последовать примеру Фуксштейна означало отказаться от желанной мести и унизиться перед магистратом. Нет, ни его самолюбие, ни его стесненные обстоятельства не позволяют этого. Теперь не время сидеть сложа руки! Если герцог восторжествует, у него еще будет время для отступления; если он потерпит поражение, у него останется опора в бюргерстве.

Между тем весть об авантюре герцога проникла и в мастерскую на Церковной площади, где Ганс Лаутнер трудился над моделью серебряного кубка, заказанного начальниками шести городских кварталов ко дню бракосочетания их главы – Альбрехта фон Адельсгейма. Украшенная гирляндами, плодами, масками и фигурками, вещица обещала быть нарядной. У мастера Эльвангера, кроме белокурого шваба, было еще двое подмастерьев и двое учеников, но Ганс мог всех заткнуть за пояс способностями и усердием. Последние недели он работал не покладая рук, стараясь не думать ни о чем, кроме своей работы, но это ему плохо удавалось. Даже любовь Кэте не могла разрушить чар Габриэлы. Непосредственность и живость Кэте освежали его душу, как прохладный родник истомленного зноем путника. Да, эта девушка нравилась ему, и когда он сидел подле нее в Оренбахе, слушая ее болтовню, а она с томной нежностью устремляла на него свои темно-карие глаза и подставляла упругие девичьи губы, он целовал ее и верил, что любит. Но стоило ему вернуться в Ротенбург и подышать одним воздухом с Габриэлой, а тем более увидеть ее, как все шло насмарку. Увы, и не только тогда! Уже сколько раз в его воображении Кэте превращалась в Габриэлу: лаская одну, он видел перед собой другую, прижимал ее к своей груди, целовал в губы! А вчерашний бал был последней каплей. Никогда еще Габриэла не казалась ему столь обольстительно прекрасной! В атласном золотистом платье, с обнаженными плечами… К чему это приведет? Как искупит он свою вину перед Кэте? Уже не раз думал он о том, что, пожалуй, лучше всего оставить Ротенбург и уйти в Нюрнберг, куда давно влекло его стремление совершенствоваться в своем искусстве.

Его привел в себя квакающий голос Бронтлейна, почтенного торговца пряностями, рассказывавшего своему куму – мейстеру Эльвангеру о походе герцога Ульриха.

– Э-хе-хе! – закончил Бронтлейн свое повествование, покачивая тыквообразной головой на длинной шее. – Ну и времена настали! Вечные смуты и неурядицы. Торговлишке совсем конец.

– Ничего не поделаешь, куманек, нужно применяться к обстоятельствам, – философски заметил мастер. – Большие господа не могут жить без драки. Это у них в крови.

– А нашему брату горожанину расплачиваться за все своими боками! – заквакал торговец. – Мы не притязательны, были бы тишина да порядок. Но помяни мое слово, на этот раз Швабский союз не даст спуску бунтовщикам и смутьянам! – ядовито продолжал он под вечерний благовест, доносившийся с колокольни пречистой девы. – И что только власти миндальничают с этими обнаглевшими мужланами – никак в толк не возьму. Колоть, рубить, четвертовать их надо – и дело с концом!

– Побойся бога, кум! Пожалуй, со страху ты сам заделаешься кровожадным тираном! – смеясь, воскликнул золотых дел мастер. – Ну, шабаш! Зайдем, что ли, ко мне да выпьем стаканчик шалькбергского заместо княжеской иль крестьянской крови. – И он повел гостя в дом.

Ганс вспомнил, как шесть лет тому назад он стоял вместе с бабкой в Бекингене, на пороге постоялого двора Еклейна Рорбаха, и смотрел на проходившие мимо войска. Они шли под знаменами Гейера фон Гейерсберга на Штуттгарт, разбив под Мекмюлем войска герцога Ульриха и взяв в плен Геца фон Берлихингена. Старуха неистово благословляла их оружие и заклинала Гейера не выпускать герцога живым. И вот теперь герцог снова возвращается в свои земли, а кровь отца и матери, умерших страшной смертью, останется неотмщенной. В его ушах звучал зловещий хохот старухи. Наспех убрав инструменты, он забрался к себе наверх, чтобы вдали от посторонних сбросить свою маску невозмутимости и дать волю клокотавшей в нем буре.

В воскресенье, накануне заговенья, выпавшего на последний день февраля, Ганс решил отправиться в Оренбах. С ним пошел и Каспар. Было раннее утро. В воздухе веяло кротким дыханьем весны. Поля в веселом ярко-зеленом наряде озимых всходов точно подсмеивались над хмурой суровостью елового бора. Пройдя немного по извивавшейся большой дороге, друзья свернули на тропинку, которая вела кратчайшим путем из Штейнбахской долины в деревню Гаттенгофен. Ганс шел молча, погруженный в свои думы, и Каспар не мешал ему. Странствуя с другом, тот привык к молчанию. Сам он все время насвистывал и мурлыкал себе под нос. Так они дошли до Штеффлейнского колодца, где перед ними во всей своей дикой красе открылась Штейнбахская долина. Этот колодец напоминал о том, что здесь некогда была деревня Оберштейнбах. Лет восемьдесят назад ее снесли по распоряжению ротенбургского магистрата, стремившегося увеличить население города. Каспар приник к источнику и напился прозрачной родниковой воды.

– Выпей и ты, дружище. Это славно освежает мозги. О чем ты замечтался?

Но Гансу пить не хотелось.

– Да вот я думаю, долго ли мне еще ходить этой дорогой? – отвечал тот.

– Почему? Что это тебе взбрело на ум? – спросил изумленный Каспар.

– Ну, пойдем.

И они углубились в чащу леса, окружавшего Лендахское и Линдлейнское озера.

– Сколько раз, ясным воскресным утром, я проходил по этой долине, – сказал Ганс. – Здесь такая тишина, и кругом всегда ни души. Только и слышно, как шепчутся деревья, поют птицы да журчит ручей.

– И ты, конечно, доставал свою дудку и наигрывал, как в тот раз, когда мы с тобой повстречались в пути?

– Бывало и так, – улыбнулся Ганс. – Иной раз придет в голову такое, что словами не выскажешь. Порой думалось, как бы хорошо жилось на свете, не будь ни князей, ни дворян, ни господ, ни попов, ни крепостных. Одни лишь свободные люди! Как ты думаешь, Каспар, придет ли такая пора?

– Нет, Ганс, такого не будет, – решительно отрезал тот. – Видишь ли, в человеке сидит какой-то бес и так вот и подзуживает его попирать ногами слабых. Ведь каков обычай среди мастеров? Они громче всех орут о свободе. Но свобода им нужна только для себя. А уж если кто из них дорвется до магистрата, то нашего брата подмастерья и вовсе в бараний рог согнет.

– А я все-таки верю! – задумчиво произнес Ганс. – Пора, о которой пророчила бабка, наступит, и ты еще доживешь до лучших времен.

– А ты – нет? – воскликнул Каспар, уже теряя терпенье.

– Не знаю… только не в Ротенбурге. – И Ганс глубоко вздохнул. – Вчера мастер расплачивался со мной за неделю, и я попросил расчета. Да и срок мой кончился.

Каспар словно остолбенел.

– Да ты что-о о? – протянул он.

– Здесь мне больше нечему учиться, – пояснил Ганс. – Вот сделаю кубок, соберу свой узелок и марш отсюда. До тех пор я обещал хозяину повременить.

– Нечему учиться? – переспросил Каспар, ошеломленный, и после минутного молчания продолжал: – А как же месть за своих? Побоку? Так я тебя понимаю?

– Нет, дружище, – с жаром возразил Ганс. – Видно, еще надо потерпеть. Теперь, когда Швабский союз готовится выступить против герцога Ульриха, обстоятельства не благоприятствуют нашему делу. Но это ничего не значит. Поднимется народ под знаменем Башмака, и я не останусь в стороне, где бы я ни был. Верь моему слову.

– Верю, охотно верю. А вот насчет ученья, это ты зря!

– Однако пора, идем, – сказал Ганс, избегая его взгляда.

– Ладно, ладно, – проворчал Каспар, следуя за ним.

Немного погодя он с укоризной продолжал:

– Нет, не ожидал я от тебя такого. Испортил ты мне вконец все воскресенье. Не я ли тебя предостерегал от этой… этой…

– Молчи, прошу тебя, молчи! – горячо прервал его Ганс.

– Да уж ладно, – проворчал Каспар.

По камням они перебрались через ручей, и Каспар, уже на другом берегу, спросил:

– А как же Кэте?

– Ох, это тяжелый крест на моей совести, – сказал Ганс, и густая краска залила его бледные щеки.

– Не уходи, Ганс! – решительно запротестовал Каспар. – Ради нее. Ради всего святого. Прошу тебя. Ведь она в тебе души не чает. Я заметил это еще на крещенье.

Ганс пристально посмотрел ему в глаза и сказал:

– И я тогда кое-что заметил. Ты ведь… Боже, как я был слеп!

– При чем тут я? – в сердцах воскликнул Каспар. – Я ей не пара. Люби ее на здоровье. Думаешь, на ней свет клином сошелся? У меня уже есть на примете… И не одна!

И он расхохотался.

Ганс, растроганный, крепко стиснул его руку.

– Ты славный парень, Каспар. Я не имел права ответить на ее любовь. Может статься, повстречайся мы раньше, все было бы иначе. А теперь все это ни к чему.

– Не понимаю тебя. Где твои глаза? Ведь стоит сравнить одну и другую… – Каспар только покачал головой, не находя слов. – Повремени, Ганс.

Он взял друга под руку, и они зашагали по тропинке, под оголившимися буками, на север, к Гаттенгофену. Грустная улыбка появилась на губах молодого подмастерья, когда он заговорил снова:

– Нет, я бы только сделал несчастными ее и себя. Теперь ты знаешь все, Каспар, и у меня стало легче на сердце. Первым делом поговорю с Кэте, а там будь что будет. Пусть она узнает тебя, как знаю я, и, голову даю на отсечение, вы будете счастливы.

Каспар горько рассмеялся, как бы насмехаясь над самим собой.

– Ты меня знаешь? Не говори обо мне девчонке ни слова. Я не хочу этого. Она сама знает куда лучше твоего, что я просто… кусок дерюги…

– Олух ты царя небесного, вот ты кто! – отвечал Ганс,

Они взошли на холм у самого Гаттенгофена и, переведя дух, зашагали дальше. Перед ними простиралось плоскогорье, поросшее лесом. На северо-востоке высились башни и кровли Эндзейского замка; на севере, над темной стеной елового бора – колокольня оренбахской церкви. По правую руку лентой тянулась большая дорога; миновав Гаттенгофен, она, извиваясь между холмами, терялась в лесной чаще. Взор Ганса остановился на замке, на башне которого под ветром полоскался флаг.

В замке всю неделю жизнь била ключом. Леса оглашались веселыми звуками охотничьих рогов и звонким лаем гончих. До поздней ночи там выслеживали и травили оленей, козуль, диких кабанов, били стрелами и огневым боем тетеревов, уток, фазанов, спускали соколов на красную дичь. Вечером, когда при свете факелов в замок свозили охотничьи трофеи, все гости собирались за столом, и день заканчивался музыкой, танцами и веселым пиром.

Георг фон Верницер, прозванный Богемцем, – один из его предков был отправлен когда-то во главе посольства к императору Сигизмунду в Богемию, – имел обыкновение устраивать каждый год на исходе зимы большую охоту. Это было как бы выражением благодарности городу с его стороны за приглашения на пиры в дома патрициата. Однако фон Верницер, представитель одной из самых древних фамилий города, бывал только на пирах, которые носили официальный характер. Убийство, совершенное им под горячую руку в молодости, а также преждевременная смерть жены наложили печать угрюмой замкнутости на его характер. Он был скуп на слова, строг, но справедлив, если можно говорить о справедливости там, где законом считается произвол господствующих классов. От приступов черной меланхолии он искал спасения в вине. После кровавого дела в Дворянской питейной он больше не прикасался ни к картам, ни к костям. Бедная родственница заменяла мать его единственному сыну, она же вела хозяйство в замке.

У фон Верницера собрался весь цвет ротенбургской знати. В числе дам были также Сабина и Габриэла в сопровождении жениха Сабины, Альбрехта фон Адельсгейма. Прекрасная Габриэла слыла неутомимой и бесстрашной охотницей. В субботу, когда все общество собралось за столом, прибыл новый гость, появление которого вызвало почти всеобщее удивление. То был юнкер Цейзольф фон Розенберг. Когда Георгу фон Верницеру пришлось бежать из Ротенбурга, оп провел не одну неделю в Гальтенбергштеттене, у покойного отца Цейзольфа. В силу давнишнего знакомства фон Розенберг из года в год, с тех пор как фон Верницер сделался тамошним шультгейсом, получал приглашение на охоту в Эндзее. Ротенбургские патриции привыкли видеть здесь Бешеного Цейзольфа. Но явиться в ротенбургские владения и искать их общества теперь, после того как он самым недвусмысленным образом выразил свое неуважение к магистрату, – это было уж слишком.

Хозяин замка принял гостя с обычным радушием, но большинство патрициев встретило его подчеркнуто холодно. Впрочем, он не обратил на это ни малейшего внимания и как ни в чем не бывало уселся за стол. Не такой он был человек, чтобы считаться с чужим мнением.

Дам он приветствовал общим поклоном и больше не смотрел в их сторону. Все же, вероятно, от его внимания не ускользнуло, что при его появлении прекрасная Габриэла мрачно насупила брови. Должно быть, поэтому он и решил держаться от нее подальше. Наблюдательная Сабина с удивлением отметила, что за столом он ни разу не взглянул на ее очаровательную подругу. Она отметила также, что за время ужина отношение общества к Бешеному Цейзольфу резко изменилось. И когда после трапезы мужчины остались одни за традиционным кубком вина, разыгралась шумная попойка, душой которой оказался юнкер фон Розенберг. Его способность поглощать напитки вызывала всеобщее восхищение, а грубые шутки, которыми он приправлял каждый бокал, – веселое ржанье. Под воздействием винных паров его поступок принял в глазах щепетильных градоправителей характер невинной шутки. Мертвецки пьяных гостей одного за другим уносили и укладывали в постель, и поле брани осталось за Розенбергом. И на следующее утро, едва протрубили рога и залились в ответ бешеным лаем собаки, он раньше всех был на ногах.

После ночной пирушки завтрак задержался, и было уже довольно поздно, когда гостям подвели лошадей, седлать которых усердно помогал конюх Цейзольфа. Подсаживая своего господина в седло, он шепнул:

– Все сделано, как вы приказали, ваша милость.

– Не теряй меня из виду, – шепнул ему в ответ юнкер.

Он спустился по склону холма, на вершине которого стоял замок, одним из последних и так же, как накануне, избегал приближаться к прекрасной Габриэле. Она была бледна и в ответ на участливые расспросы сослалась на бессонницу.

Лесничий вывел охотников на прогалину, где было становище матерого оленя. Спустили легавую, и вскоре яростный лай дал знать, что пес напал на след зверя. Тогда спустили всю свору, и охотники бросились вслед за лесничим. Охота бешеным галопом пронеслась на запад.

Вдруг прекрасная Габриэла осадила коня и соскользнула на землю. Остальные промчались вперед, не заметив отставшей. Габриэла почувствовала, что ее седло съехало набок. В ту же минуту к ней подлетел Цейзольф фон Розенберг.

– Что случилось? – спросил он и тоже спешился.

Вместо ответа Габриэла показала хлыстом на длинный конец подпруги, волочившийся по земле под брюхом лошади. Если бы она потрудилась осмотреть лопнувшую подпругу, она бы обнаружила на переднем крае надрез шириной в три пальца. Но она лишь беспомощно промолвила:

– Что делать?

Юнкер пожал плечами.

– В данную минуту беда непоправима.

И, подумав немного, прибавил:

– Пожалуй, лучше всего отправиться туда, где назначен первый привал. Наш хозяин подробно описал мне это место, и я надеюсь найти его без труда.

– Какая досада! – воскликнула она, наморщив лоб.

– Понятно, раз вам придется воспользоваться мною в качестве провожатого. Ба! Да вот и мой конюх! Штоффель, сюда! – грозно крикнул он. И он поручил подошедшему конюху отвести лошадей к старому каменному дубу, где был назначен первый привал.

– Ты знаешь дорогу? – спросил он.

Тот кивнул и, взяв под уздцы лошадей, пошел вперед. Юнкер предложил Габриэле следовать за ним, и она, перебросив через руку шлейф амазонки, зашагала через просеку.

– Где ж этот дуб? – спросила она.

Он показал на юг. Спустя некоторое время он остановился у тропинки, сворачивающей направо, и сказал:

– Нужно повернуть сюда, и мы скоро будем у цели.

– Вы, кажется, чувствуете себя в этом лесу, как в собственном доме?

– Это не первая моя охота в ротенбургских угодьях, – отвечал он.

Довольно долго они шли молча. Потом Габриэла сказала:

– Я только в Эндзее узнала, что вы знакомы с фон Верницером, и даже с давних пор.

– Вы хотите сказать, что, знай вы это раньше, вы бы ее приехали сюда? – глухо произнес он.

– А почему? – холодно возразила она. – Хоть я и женщина, но не так тщеславна, как вы. Мне и в голову не приходило, что вы приняли приглашение Верницера из-за моей персоны.

– Но это так! Я приехал в надежде увидеть вас! – сказал он, едва сдерживая страсть.

– Ах, вот оно что… – протянула она и насмешливо прибавила: – Так вы хотели доказать мне, что ради меня готовы на все? Я так и думала. Да, конечно, при ваших отношениях с Ротенбургом надо обладать известной смелостью, чтоб явиться сюда. Но знайте, мне не нужно доказательств вашей отваги. Все ваши старанья напрасны.

Она ожидала бешеной вспышки, но обманулась. Он, правда, весь побагровел, но продолжал следовать за ней молча. Лишь когда они вышли на просеку, он зашагал рядом с ней и сказал:

– В одном вы попали в самую точку: мне не место среди этих городских хлыщей, так же как и вам, прекрасная Габриэла. Но вы глубоко ошибаетесь, надеясь насмешками погасить мою любовь. Она как греческий огонь. Ее нельзя погасить ничем. И сейчас, в зеленой амазонке и шляпе с пером, вы так чертовски хороши, что я лишился бы рассудка, если бы вы не похитили его давно.

– Раз насмешки на вас не действуют, я серьезно вам запрещаю даже думать обо мне, – оборвала она юнкера и остановилась. – Скоро ли мы придем?

Он огляделся по сторонам.

– Да, скоро. Теперь надо взять вправо, – сказал он и свернул по узкой тропинке, которая вела в лесную чащу. – Ваша власть надо мной велика, прекрасная Габриэла, но запретить мне думать о вас вы не вольны. Прикажите луне не смотреть на землю или черту перекреститься. И как бы там ни было, любите вы меня или нет, все равно никому другому вы не достанетесь. Пусть только кто-нибудь посмеет вас пожелать, и, клянусь адом, дни его сочтены.

– А вы мастер клясться, как я погляжу, – насмешливо заметила Габриэла. – Сегодня вы грозите убить того, кто осмелится меня полюбить; недавно вы клялись уничтожить моих врагов. Уничтожьте себя, и я поверю в вашу любовь.

– Я сдержу обе клятвы, можете не сомневаться! – воскликнул он, и глаза его загорелись.

– В таком случае составим список осужденных, – попробовала она отделаться шуткой. – Моей руки не добивается никто. Перейдем к моим врагам.

Кровь бросилась в лицо Бешеному Цейзольфу, и он угрожающе произнес:

– Не пытайтесь ускользнуть от меня таким путем. Вы думаете, я не знаю, что вас должен ввести в свой дом сын бургомистра?

– Ах! – воскликнула она, глубоко вздохнув, и остановилась. Вдали, между деревьями, она заметила всадника и показала на него рукой.

– Это мой конюх. Мы уже почти у цели, – сказал он.

Габриэла повернулась к нему. Лицо ее побледнело, глаза горели странным огнем, и, впиваясь в юнкера взглядом, она прошипела:

– Тот, кого вы назвали, мой злейший враг. Он нанес тяжкое оскорбление моей чести. Я ненавижу его всей душой.

Юнкер Цейзольф сгреб обеими руками свою козлиную огненно-рыжую бороду и выдержал взгляд Габриэлы.

– Как глупо, что я разоткровенничалась с вами! Идемте!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю