355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Роберт Швейхель » За свободу » Текст книги (страница 12)
За свободу
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 18:16

Текст книги "За свободу"


Автор книги: Роберт Швейхель



сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 36 страниц)

Он не тронулся с места.

– Я вам верю. Скажите, что вы будете моей, и я отомщу за вас.

– Оставим этот разговор. Идемте же.

– Если я отомщу за вас, будете ли вы моей? – с жаром повторил он и схватил ее за руку. Она пыталась вырваться, но безуспешно. – Слово мое твердо, как камень. Так обещаете? Не хотите? Надеетесь меня провести? Ошибаетесь, прекрасная Габриэла. Союз заключен. Ну, по рукам? Он – в могиле, вы – в моей постели!

– Пустите! Что вы делаете! Мне больно! – кричала она, отбиваясь.

– Нет, дудки! – грубо крикнул он. – Вспомните, что я вам говорил в монастыре. Если прекрасный дьявол попадет в мои руки, я уж его не выпущу.

– Вы с ума сошли! – в ужасе вскричала она. – Помогите! На помощь!

– Никто вас не услышит, – и, схватив ее в охапку, несмотря на яростное сопротивление, он поднял ее и понес.

Пройдя несколько шагов, он очутился у старого дуба, где, по его словам, был назначен привал. Но там был лишь его конюх с двумя лошадьми и всадник в черной маске и длинном плаще. Этот всадник поскакал навстречу Цейзольфу, который закричал:

– Скорей плащ. Нужно заткнуть рот этой дикой кошке.

Не успел всадник протянуть ему плащ, как раздались крики: «Стой! Держи!» Из-за кустов выбежали Ганс и Каспар и, обнажив мечи, ринулись на похитителей. Юнкер Цейзольф, набросив плащ на голову Габриэлы, намеревался подсадить ее на седло своего сообщника, и Ганс, сразу узнавший рыжебородого, с криком бешенства набросился на него. Пока Цейзольф обнажал свой короткий меч, Габриэла вырвалась из рук всадника, но тот схватил ее за волосы, и она дико закричала. Шляпа свалилась с ее головы. Каспар кинулся на всадника, и тому пришлось выпустить прекрасную добычу, чтобы защитить себя от меча подмастерья. Воспользовавшись этим, Габриэла с громким воплем умчалась в лес. Враги сражались с молчаливым ожесточением. Ганс наносил юнкеру яростные удары.

Вдруг раздался крик:

– Бей их! Бей дворянчиков! – и на просеку выбежали несколько человек; страшные и одичалые, они набросились на Розенберга и его сообщников. Нападавшие были вооружены чем попало: топорами, мечами, самопалами, копьями. Сражение длилось не более минуты. Бешеному Цейзольфу удалось вскочить в седло и вместе со своим спутником и конюхом умчаться на запад. Разбойники – так называли скрывавшихся в лесах беглых крестьян – бросились за ними в погоню. Каспар узнал в их предводителе выселенного из Оренбаха крепостного Конца Гарта. Бросив взгляд вслед нежданным спасителям, он обернулся, ища своего друга. Силы небесные! Ганс Лаутнер лежал на земле, и блеклая трава быстро окрашивалась в алый цвет. Цейзольф фон Розенберг, ускользнув от длинной шпаги Ганса, пронзил ему грудь своим охотничьим мечом. Каспар опустился на землю рядом с другом и в скорбном молчании положил его голову к себе на колени. Он был бледен, как истекавший кровью Ганс. Каспар был один с умирающим, лицо которого, еще искаженное яростью борьбы, постепенно прояснялось. Старый дуб распростер над ними свои еще голые, могучие ветви. В отдалении мирно пощипывала траву лошадь Габриэлы. Глаза Ганса в предсмертной тоске устремились на друга; побелевшие губы зашевелились. Каспар приник ухом к его губам.

– Бабка… передай ей… – прошептал умирающий.

– Да, да, Ганс, я знаю, что ей передать, – едва сдерживая рыдания, вскричал Каспар. – Ради бога, держись. Слышишь голоса, к нам идут на помощь. Держись, Ганс, голубчик.

Улыбка скользнула по лицу юноши.

– Кэте… – прошептал он едва слышно и испустил дух.

– Ганс! Ганс! – простонал Каспар, впиваясь глазами в его бледное лицо, на которое смерть уже наложила свою печать.

Голова друга покоилась на коленях у Каспара, а сам он погрузился в забытье. Как долго он просидел так – он и сам не знал. Только представилось ему, будто он спит и видит сон. Лес ожил, вокруг старого дуба появилась целая ватага охотников: егеря, загонщики, ловчие, псари со сворой. Олень убит, и все весело спешат на привал, правда не к каменному дубу, а совсем в другое место. Услышав по пути крики Габриэлы, все направились к ней. Фон Верницер и лесничий, знавшие этот дуб, помогли Габриэле найти место привала. Широко раскрытыми глазами смотрела она на труп бедного Ганса. Волосы ее рассыпались, амазонка была в беспорядке, шлейф висел клочьями.

Пока егеря ловили ее коня и скрепляли подпругу, фон Верницер, мрачнее обычного, спрыгнул с лошади и подошел к телу Ганса Лаутнера. Все стояли молча в напряженном ожидании. Убедившись, что Ганс уже не нуждается ни в чьей помощи, он сказал: «Мертв», – и это слово беззвучно упало в тишину.

У Каспара вырвался гортанный звук, похожий на сдавленное рыдание. Фон Верницер, подозвав знаком лесничего, о чем-то с ним заговорил. Сабина направила своего белого, как молоко, иноходца к Габриэле и сказала вполголоса:

– Это тот самый красивый малый, который приносил тебе золотой венец. Бедняжка!

Тонкие брови красавицы сурово сдвинулись. Что ей за дело до бедняка подмастерья, которому вздумалось рисковать из-за нее жизнью? Или, может быть, она думала в эту минуту о том, кого она только что обрекла на смерть от меча Розенберга? Егерь принес ей шляпу, кто-то подвел коня.

– Благодарю за услугу, любезный, – небрежно бросила она Каспару, который, закрыв глаза другу, осторожно положил его голову на землю. – Приходи ко мне в город за наградой.

– За наградой? – вспыхнул он. – Да разве все ваше золото может вернуть жизнь тому, кто умер за вас?

Она отвернулась, оправила платье и с помощью подошедшего юнкера фон Торнбурга вскочила в седло.

– На сегодня охота окончена, господа. Вернемся в Эндзее, – громко сказал фон Верницер.

И пестрая толпа исчезла за деревьями. Остались только лесничий с двумя егерями да несколько загонщиков. Пока они ломали молодые ветки для носилок, старик лесничий расспрашивал Каспара о том, что произошло под дубом.

– Какова наглость! – воскликнул старик, когда Каспар закончил свой рассказ. – Должно быть, юнкер знает эти места не хуже меня, раз он надеялся добраться с фрейлейн до Таубера. Не сносить ему головы за похищение девушки.

– Так ли? Ведь господа рубят головы только воришкам, – с горечью возразил Каспар.

Тело положили на носилки, и Каспар прикрыл его плащом, брошенным всадником в маске. Кто бы это мог быть? По дородной фигуре и желтым, как солома, волосам можно было предположить, что под маской скрывался юнкер фон Финстерлор. О появлении беглых крестьян Каспар предпочел умолчать, не желая выдавать лесничему Конца Гарта. Печальное шествие двинулось по направлению к Гумпельдорфу – ближайшей деревне у большой дороги. Там раздобыли телегу, на нее и положили покойника.

Женщины плакали и причитали:

– Ах, сердечный! Совсем еще мальчик!

– Что для господ жизнь бедняка? – озлобленно крикнул Каспар. Мужчины молчали, искоса посматривая на лесничего: они боялись его. Но лесничий со своими людьми скоро отправился в Эндзее. Остался только старший егерь, чтобы проводить тело в Ротенбург и дать показания городскому судье.

Не успела процессия выйти из деревни, как Каспар услышал знакомый бас Большого Лингарта:

– Боже правый! Да ведь это Лаутнер! – Каспар остановил телегу. – Ох, беда, беда! Ему бы жить да жить! А я еще надеялся поплясать под его музыку.

И бывший ландскнехт горестно покачал головой, и две слезы скатились по его усам.

– Он погиб от руки Розенберга, – глухо проговорил Каспар.

Лингарт выпрямился во весь свой богатырский рост и, потрясая кулаком в сторону Гальтенбергштеттенского замка, злобно крикнул:

– Так пусть рыжебородый убийца простится с жизнью! Клянусь дьяволом, ему несдобровать! Эх, бедняга!

Каспар спросил, куда он направляется.

– В Оренбах, – отвечал тот.

– Может, я могу справить за тебя твое дело? – спросил Каспар и, указав на тело друга, добавил: – А ты бы проводил его. Мне до зарезу надо в Оренбах.

– Что ж, ладно, иди. Только не завидую тебе: с такой вестью… Если воротишься засветло, найдешь меня у свояка, в «Красном петухе».

И он медленно зашагал вслед за телегой, а Каспар направился в противоположную сторону. Чем ближе он подходил к Оренбаху, тем больше замедлял шаг. Мысль о Кэте тяжелым грузом давила его сердце. Он мучительно старался придумать, как бы поосторожней сообщить ей роковое известие. Солнце уже склонялось к закату, когда он вошел в деревню.

Симон Нейфер с семьей сидел за большим дубовым столом и читал вслух из библии, подаренной ему братом Андреасом, восьмую главу книги пророка Самуила. Он читал о том, как народ Израиля пришел к Самуилу просить, чтобы он поставил над ним царя, и как бог повелел внять мольбам народным, но предупредить его о гнете и притеснениях, которые ему придется претерпеть от царей. «И будете вы ему рабами, – сказал Самуил, – и возопиете тогда из-за царя вашего, которого вы избрали себе, но не услышит вас господь».

Тут в комнату вошел Каспар. Детвора с радостным визгом бросилась к нему. Он любил возиться с малышами и был им куда больше по душе, чем его угрюмый друг. Приласкав детей, он начал играть с ними и лишь мимоходом заметил, что встретил Большого Лингарта.

– А что твой друг? – спросила Кэте.

– Кто? Ганс? Просил тебе кланяться, – отвечал он и нагнулся к мальчугану, чтобы не встретиться взглядом с девушкой. – Он не мог прийти, – продолжал он с деланным спокойствием. – У него работа… спешная… ему надо поскорей развязаться… Видишь ли, дело к спеху, потому как… гоп, гоп, Мартин! – и, подхватив мальчугана, он начал подбрасывать его.

– Да не тяни, говори толком, в чем дело, – сказал Симон.

…потому как он опять собирается в путь, – отвечал Каспар, поставив ребенка на пол.

– Еще! Еще! – просил мальчуган.

Но Кэте, все время не сводившая глаз с Каспара, растерянно повторила:

– В путь? Не может быть, я бы знала.

– Право слово, – поспешил ее заверить тот и далее осмелился посмотреть на нее в подтверждение своих слов, но, встретившись с ее взглядом, опустил глаза.

– Ты врешь, Каспар! – вскричала она. – Ты что-то скрываешь. – И, вскочив из-за стола, крепко схватила его за руку. – Что случилось? Смотри мне в глаза. Я хочу знать.

– Ну да, – отвечал он в страшном смущенье. – Сейчас скажу. Только ты не волнуйся. Случилось несчастье.

– Что?! – в один голос вскрикнули все, кроме Кэте. Каспар искал слов, но не находил. Кэте широко раскрыла глаза.

– Он умер! – вскрикнула она, задыхаясь, и, бледная, как полотно, упала на скамью.

Каспар только опустил голову. Лицо его мучительно исказилось. У всех точно отнялся язык. Кэте сидела неподвижно, глядя в одну точку. Глаза ее застыли. Рот был полуоткрыт. Она точно оцепенела. Старый Мартин сокрушенно качал головой. Его невестка, горестно заломив руки, простонала:

– Царица небесная, как же это случилось?

Симон с усилием несколько раз провел рукой по лицу и каким-то чужим голосом, словно ему сдавили горло, попросил Каспара рассказать о происшедшем. Но едва тот раскрыл рот, как Кэте обеими руками схватилась за голову и опрометью выбежала из комнаты. Вслед за тем из кухни донесся ее страшный крик. У взрослых кровь застыла в жилах. От испуга ребятишки заплакали и прижались к коленям матери. Кое-как успокоив малышей, она дрожащими руками отстранила их и поспешила к Кэте.

Глава десятая

Между тем в Ротенбурге произошло событие, которого с таким нетерпением ожидал магистрат. На это намекал почетный бургомистр Кумпф еще при первой своей встрече с доктором Карлштадтом. Рим сказал свое слово устами епископа Вюрцбургского. Командор Тевтонского ордена и доктор Дейчлин были отлучены от церкви. Но отлучение это возымело совершенно непредвиденное действие. Еще когда Каспар с Гансом были на пути в Оренбах, доктор Дейчлин сам объявил с амвона собора св. Иакова об анафеме, которой предали его и его друга. Он говорил с полным спокойствием и тонкой иронией, свидетельствовавшими о том, что его вовсе не приводят в содрогание молнии, которые мечет Рим. Его лишь удивляет, сказал он, что в Вюрцбурге слово человеческое почитают больше, чем слово божие, которое пребудет живо и нетленно, присно и вовеки, людское же слово рассыплется в прах. Он полагал, что люди уже достаточно хорошо знают евангелие и не дадут больше водить себя за нос.

Предчувствие надвигающихся грозных событий, надежды и опасения не давали многим спокойно сидеть дома. А тут еще яркое солнце манило на улицу из низеньких комнат. Хотелось в беседе с друзьями отвести душу. Смутное предчувствие развязки томило всех не меньше, чем дыханье весны. И вот через Ворота висельников в город, громыхая, въехала телега с телом юного подмастерья. Рядом с телегой шагал Большой Лингарт, мрачный и грозный, а впереди шествовал посланный лесничим егерь в зеленой куртке, красных штанах, с охотничьим копьем в руке и арбалетом за спиной. Телегу окружили любопытные и, замирая от ужаса, расспрашивали о кровавом деле. На Вюрцбургской окна распахнулись настежь. Люди выбегали из домов, толпа росла с каждой минутой. Весть об убийстве облетела весь город. Печальное шествие с трудом прокладывало себе дорогу в густой толпе. У высокой квадратной башни над воротами, ведущими во внутренний город, пришлось остановиться. Большой Лингарт, которого все время забрасывали вопросами, загремел басом:

– Да, беднягу Ганса убил Розенберг. Из-за Нейрейтерши, за которую Ганс вступился. Но будь я проклят, если не раздавлю подлеца юнкера! – и он с силой ударил себя в грудь кулаком. Возбужденная толпа загудела: «Смерть юнкеру!»

Когда народ наконец расступился, телега свернула налево, на Капелленплац, обогнув Белую башню, а егерь направился к дому городского судьи Хорнера. Вскоре толпа запрудила всю площадь, и Георгу Хорнеру, вышедшему в сопровождении писца и лекаря для осмотра тела, лишь с большим трудом удалось протиснуться к дому Эльвангера. Сочувствие к несчастному парню, павшему жертвой Бешеного Цейзольфа, все возрастало. Ганс пользовался популярностью в городе. Особую же благосклонность снискал себе этот красивый подмастерье с печальными синими глазами среди женщин. Его трагическая гибель взволновала всех.

Макс Эбергард знал его лично. На указательном пальце доктора была печатка с камнем, вывезенным из Италии, карнеолем искусной резьбы, изображавшей прощанье Гектора с Андромахой. Ратсгер Георг фон Берметер, человек бездетный и большой любитель искусства, указал ему на способного подмастерья, и Ганс, с разрешения Эльвангера, сделал оправу для камня. Макс объяснил ему содержание рисунка. Эльза, увидев перстень, многозначительно посмотрела на возлюбленного: может быть, и ей когда-нибудь придется скрепя сердце протянуть ему меч. Теперь он с грустью вспоминал о бедном юнце, которого, как и троянского героя, погубила прекрасная женщина.

А в Эндзейском замке Ганса успели забыть. Кто он, подмастерье? Зато неудавшееся покушение окружило прекрасную Габриэлу в глазах знатной молодежи новым ореолом. Разгоряченные вином, молодые юнкеры клялись отомстить за оскорбление и сразиться не на жизнь, а на смерть с Бешеным Цейзольфом. Даже Герман фон Горнбург вышел из себя. Черные глаза прекрасной Габриэлы сверкали, но она запретила своим рыцарям рисковать из-за нее жизнью, заявив, что наглость юнкера фон Розенберга так же не может оскорбить ее честь, как нападение дикого зверя.

– К тому же, господа, прекрасная фрейлейн и не нуждается в ваших рыцарских услугах, – заявил фон Верницер. – Бургомистр и магистрат не оставят этого оскорбления без последствий, ибо в лице прелестной фрейлейн оскорблен весь ротенбургский патрициат. К сожалению, мы лишены возможности предать юнкера нашему суду, поскольку он принадлежит к имперскому рыцарству Оденвальдского кантона. Но не подлежит сомнению, что магистрат не замедлит подать на юнкера жалобу в имперский верховный суд. Я первый позабочусь об этом, ибо я оскорблен более других: он злоупотребил моим гостеприимством в угоду своим низким замыслам.

Прекрасная Габриэла склонила головку с улыбкой благодарности на устах, но со страхом в сердце. Сославшись на усталость от переживаний этого бурного дня, она вскоре удалилась от общества. Предложение Сабины сопровождать ее в отведенные им покои она решительно отвергла. Когда позже Сабина пришла в спальню, Габриэла лежала в постели с закрытыми глазами. Но она не спала. Бушевавшая в ее груди буря не давала ей уснуть. Ее тщеславие было уязвлено покушением Цейзольфа больше, чем ее женская честь. Его безрассудная выходка свидетельствовала о неукротимости его страсти, что до некоторой степени смягчало вину в ее глазах. Однако раньше она думала, что может командовать этой страстью и пользоваться ею по своему усмотрению. Теперь ее ошибка казалась ей тем более непростительной, что она не только не достигла своей цели, но и скомпрометировала себя. Даже вырвавшись из объятий Розенберга, она осталась его сообщницей, и слова фон Верницера наполнили ее сознанием угрожающей ей опасности. Зная Эразма фон Муслора и своего опекуна, она не сомневалась, что они не упустят случая отомстить Цейзольфу. А кто может поручиться, что он будет держать язык за зубами и в отместку не расскажет о ее предложении убить Макса Эбергарда? Ведь юнкер рискует головой. Даже попытка похищения девушки каралась по закону смертной казнью. Увы, ни один из молодых патрициев, предлагавших ей свою шпагу, не мог тягаться с Цейзольфом по силе и искусству владеть оружием. И кому, как не Максу Эбергарду, она обязана ужасным положением, в котором очутилась? При одной мысли об этом у нее выступал холодный пот.

Когда наступило утро, горечь отвергнутой любви и муки ревности уступили место ледяной ненависти. Теперь ей казалось непонятным, как она могла считать смерть достаточным для Макса наказанием. Нет, она придумает для него и Эльзы такое, что смерть покажется им благодеянием!

Наутро Альбрехт фон Адельсгейм предупредил свою невесту и ее подругу, чтобы они собирались домой. Его прислал магистрат, опасавшийся, что отлучение от церкви Дейчлина и командора может привести к беспорядкам. Прекрасной Габриэле не терпелось покинуть Эндзее, и она как никогда обрадовалась появлению этого сухого молчаливого человека. Теперь все зависело от того, успеет ли она пустить в ход свое влияние на отца Сабины и своего опекуна, чтобы помешать им возбудить дело против Розенберга.

Добрейшая фрау фон Муслор приняла Габриэлу, как родную дочь – с нежным участием и заботой. Она нашла, что у девушки совсем больной вид и что ей необходимо как можно скорее лечь в постель, но, однако, не оставляла ее, продолжая расспрашивать о подробностях прискорбного происшествия. Господин фон Муслор с усмешкой обратил внимание супруги на это противоречие между ее советами и поведением. Нетерпеливо поведя бровями, Габриэла поспешила его заверить, что чувствует себя вполне здоровой, и прибавила:

– Но я не спокойна. Фон Верницер сказал, что магистрат возбудит из-за меня преследование против юнкера фон Розенберга. Так ли это, господин фон Муслор?

– На этот счет я ничего не могу сказать, пока не получено официальное сообщение эндзейского шультгейса. Я не понимаю, однако, почему это может беспокоить тебя, дитя мое? Должно быть, ты еще не пришла в себя от пережитых волнений?

– Нет, нет, ни за что! Я не нуждаюсь в удовлетворении через суд! – крикнула она. – Я могу лишь повторить то, что уже сказала в Эндзейском замке. Я слишком высоко ставлю свою честь, чтобы на нее мог набросить тень какой-то Розенберг. Сабина может подтвердить. Я презираю его. Лучшая защита для женщины – незапятнанное имя. А этой защиты я лишусь, если мое имя будут трепать по судам, если оно будет у всех на языке, если его запачкает клевета. Меня ужас охватывает при одной мысли, что всякий, кто пожелает, сможет забрасывать меня грязью, и я не смогу защитить себя.

– Ты сгущаешь краски, милая Габриэла, – попытался успокоить ее господин Эразм.

– Она права, – заметила Сабина, устало откинувшись полным телом на пурпурные подушки.

– Будь вы моим отцом, – с необычной живостью воскликнула Габриэла, и ее черные глаза вспыхнули, – вы сделали бы все, чтобы избавить вашу дочь от позора. Я прошу, я заклинаю вас, откажитесь от жалобы. – И она умоляюще сложила руки.

– Повторяю, ты сгущаешь краски, – ласково ответил он. – Во всяком случае, ты будешь избавлена от необходимости лично давать показания перед судом. В свидетелях нет недостатка. И, наконец, ты сама понимаешь, решить это дело не в моей власти.

– О да, я знаю, что нам, женщинам, вечно приходится расплачиваться за тупость мужчин.

Эразм фон Муслор только улыбнулся и развел руками.

– Ты умная девушка, – заговорил он серьезным тоном, – и должна понять, что эта прискорбная история задевает не только твою честь. Наглым нападением юнкера, перешедшего от грубых забав к насилию, нанесено тяжкое оскорбление всем нашим патрициям. Можешь ли ты требовать от магистрата, чтобы он покорно снес подобное оскорбление? Да он и не вправе так поступить. Ибо это значило бы убрать все преграды, стесняющие преступные наклонности этого деревенского барчука. Но даже если б магистрат на это пошел, кровь заколотого вопиет об отмщении. Все бюргерство требует наказания убийцы. Мы не имеем права молчать и играть в великодушие, как ты. Интересы сохранения мира в наших стенах властно повелевают не препятствовать правосудию. И ты, Габриэла, не должна становиться ему поперек дороги. Ведь бедный парень лишился жизни, защищая твою честь. И единственная благодарность, которую ты еще можешь воздать ему, заключается в том, чтобы дать свершиться правосудию.

Кровь отхлынула от лица Габриэлы. Страстные возражения уже готовы были сорваться с ее губ, но, почувствовав, что она только испортит все дело, она превозмогла себя. Сабина встала, подошла к ней и обняла за талию, но та резким движением вырвалась и выбежала из комнаты. Сабина опять опустилась в кресло и спокойно погрузилась в созерцание своих белых рук. Как часто ее подруга высказывала свое пренебрежение, даже презрение к мнению света. И вдруг теперь она так страшится его! Нет, она не понимала больше Габриэлы.

– Но она все-таки права, отец, – повторила Сабина, медленно отрывая взгляд от своих рук.

– Ну конечно, и мы были бы превосходными градоправителями, если б руководствовались в наших действиях расстроенными чувствами молодых девиц, – насмешливо произнес господин Эразм.

Сабина последовала за подругой. Габриэла металась по комнате. На столе стоял открытый ларец, рядом с ним были разбросаны ее драгоценности, а на полу валялся растоптанный и погнутый золотой венец, сделанный для нее Гансом Лаутнером.

– О, как ты могла, Габриэла! – с ужасом воскликнула Сабина, укоризненно глядя на подругу. Ответом был лишь язвительный, отталкивающий смех.

Благо Гансу Лаутнеру, что он не слышал этого смеха. Он лежал на возвышении, в часовне, под траурной пеленой, покрытый целой грудой венков, освещенных мерцающим пламенем свечей. Под темными сводами часовни гулко отдавались голоса пришедших помолиться за упокой его души.

На следующее утро траурная процессия двинулась из часовни на кладбище во дворе собора св. Иакова. Даже в дни карнавала ротенбуржцам не случалось видеть такое Зрелище. Подмастерья цеха золотых дел несли на носилках зашитое в саван тело под красным покровом с большим золотым крестом. В те времена было принято хоронить в гробу только знатных и богатых. За носилками шли Симон Нейфер с женой и сестрой, Каспар Эчлих и Большой Лингарт. За мейстером Эльвангером и старшиной цеха золотых дел шли подмастерья и делегации других цехов, присланные на похороны другими ремесленными корпорациями. Траурное шествие открывали городские музыканты. Пригласить оркестр уговорил мейстера Эльвангера Каспар. Друг покойного не мог допустить, чтобы Ганса, который был таким прекрасным музыкантом, проводили в последний путь без музыки. Мейстер Эльвангер был человек старого закала, и по его настоянию священник отпевал покойного по католическому обряду. Но среди собравшихся на кладбище было немало видных представителей реформатского движения. Там были доктор Дейчлин, командор Тевтонского ордена Мельхиор, слепой монах, почетный бургомистр, ректор латинской школы Валентин Икельзамер. Стефан фон Менцинген и доктор Макс Эбергард тоже пришли на похороны. Бедная Кэте была вся в черном, с черным платком на голове. На ее смуглых полных щеках еще играл юный румянец, но ямочки исчезли и не было больше лукавой усмешки. Ее глаза потеряли яркий блеск, а в сдвинутых бровях затаилась скорбь. Когда тело опустили в могилу, Кэте разрыдалась. Только теперь она поняла со страшной, леденящей душу ясностью, что надежда завоевать его любовь потеряна безвозвратно. Она никогда не переставала надеяться, хоть и чувствовала с болью в сердце, что его ласки только милостыня и что им всецело владеет слепая страсть к другой. И теперь он погиб, погиб из-за той! Крепким пожатием Каспар стиснул ее бессильно опущенную руку. Она сделала над собой усилие и вытерла мокрые глаза тыльной стороной ладони. Взглянув на нее, Большой Лингарт мрачно задергал кончики усов.

Священник начал читать «Отче наш», и присутствующие, обнажив головы, громко повторяли за ним слова молитвы. Затем наступила тишина. И вдруг раздался громкий голос:

– Нет, дорогие друзья, мы не можем так покинуть эту могилу. Мы не можем уйти, не сказав ни слова на прощанье!

Маленький человек в крестьянской одежде выступил вперед. Утреннее солнце играло на его исхудалом, смуглом лице. «Брат Андреас!» – в изумлении вскрикнул Каспар. «Доктор Карлштадт!» – с не меньшим удивлением воскликнули все знавшие его. Его брошюра о святых таинствах была не только написана, но благодаря посредничеству Эренфрида Кумпфа тайно отпечатана в Ротенбурге и разослана с указанием вымышленного издателя и места издания. После недавнего выступления доктора Дейчлина ему стало невмоготу скрываться, и он покинул свое убежище.

– Засыпайте могилу! – крикнул он могильщикам. – Да, вы можете тело засыпать землей, но преступление, жертвой которого он пал, будет взывать к небесам. И взывать тем громче, что преступник принадлежит к сильным мира сего, а жертва – к низкорожденным. Но ведь низкорожденный тоже наш брат, наш признанный брат во Христе. И вот мы стоим перед его могилой и поднимаем голос против погубившего его насилия. Подобно взбесившемуся коню оно мчится, закусив удила, и в слепой ярости топчет своими копытами всех, кто попадется ему на пути. Это дитя народа, само того не подозревая, отдало свою жизнь за высокую цель. Но знайте, если целый народ безропотно терпит жесточайшее иго и не стремится к освобождению, значит он сам заслужил свое проклятие.

Завтра – среда первой недели великого поста. Завтра мы начнем переживать вновь смерть во плоти Иисуса Христа и его воскресение из мертвых для жизни вечной. Ах, дорогие друзья, сколь долгие годы длится великий пост для народа, который в рубище и пепле несет покаяние за чужие грехи? Не тщетно ли он ждет дня своего освобождения? Не пребудет ли он во веки веков во тьме безысходной? Но ведь спасительное откровение возвещено всем христианам – и господину и рабу. Ибо Христос хотел не только спасти мир от мрака язычества, но и призывал к себе всех страждущих и обремененных, призывал к себе простой народ, чтобы освободить его от гнета нужды. Иисус Назарей не знал церкви. Но церковь разрушила то, что он построил. Сын божий не имел даже где приклонить голову, а церковь завладела всеми благами здесь, на земле, и не оставила народу ничего, кроме неба там, наверху, к которому он тщетно взывает в тисках голода и нужды, под гнетом крепостничества и рабства. Ибо пока царствует эта церковь, пока владычествует Рим, до той поры не свершится обновление мира. Так долой же Рим! Да воссияет истина! Да воскреснет народ! И да свершится воля господня!

Все стремительней и кипучей несся поток его слов, и его хилое тело трепетало, как лист на ветру. Речь его потрясла слушателей до глубины души. Правда, среди бюргеров было немало таких, кому речь Карлштадта пришлась не по вкусу. Но то ли они не решились возражать, то ли сами были увлечены общим воодушевлением, только все они присоединили свой голос к единодушному громовому крику «Долой Рим!».

Маленького доктора тотчас окружили друзья. Фриц Дальк, Лоренц Дим, Иос Шад, Мельхиор Мадер и другие горожане обступили Карлштадта, как почетная охрана, и проводили его домой. Между тем кучка наиболее экзальтированных горожан носилась по улицам с оглушительными криками «Долой Рим!». Начиная с того дня стоило показаться на улице монаху или монахине, как им вслед неслись оскорбительные возгласы. Особенно доставалось доминиканкам, и магистрат еще великим постом распорядился замуровать калитку в городской стене, которая вела в сад при монастыре.

Симон Нейфер с женой и сестрой, Большой Лингарт и Каспар оставили кладбище в числе последних. Лингарт уговаривал их зайти по пути в «Красный Петух» подкрепиться стаканчиком вина, но Симон обещал своему дяде разделить с ним его скромную трапезу. Прощаясь с Кэте, Лингарт сжал в своем огромном кулаке ее маленькую жесткую руку:

– Не вешай голову, девонька. Ты еще слишком молода. А с юнкером я уж рассчитаюсь, можешь на меня положиться.

Кэте только покачала головой.

– А ведь он прав. Ты не должна губить себя, предаваясь отчаянью, – заговорил Каспар, идя рядом с ней. – Поверь мне, Кэтхен, и в твоем сердце будет еще светлый праздник. Эх, черт побери, что-то я порастерял свои шутки, а то бы я тебя рассмешил, право слово.

– Я и сама могу тебя рассмешить, – произнесла она с горечью, полоснувшей его но сердцу. – Он хотел отдать свою жизнь за нас, за простой народ, а вот пролил свою кровь за эту знатную куклу. Чего же ты не смеешься, Каспар?

– Смеюсь, смеюсь! – хрипло воскликнул он. – И непременно заведу себе дурацкий колпак… Ведь сегодня во всем мире праздник дураков[76]76
  Праздник дураков – день шутливых обманов, первое апреля.


[Закрыть]
, хейо! Но терпение, терпение!

– Терпение? – с презрением спросила Кэте. – У вас, мужчин, слишком много терпения.

То же самое сказал и доктор Карлштадт своим друзьям, упрекавшим его в том, что он покинул свое убежище. Теперь не время думать о личной безопасности, сказал он. Он пригласил своих спутников к себе, и мейстер Эчлих проводил их в большую комнату на втором этаже. Слепой монах Ганс Шмидт поддержал Карлштадта, заявив, что настало время – теперь или никогда – осуществить Реформацию в Ротенбурге. Валентин Икельзамер в связи с этим предложил, чтобы бюргерство отрядило делегацию к магистрату.

– Чтобы нам наконец вернули наши законные права, – добавил Килиан Эчлих.

– И предоставили право заседать, как прежде, во внешнем совете, – закончил Мельхиор Мадер. – Это наше старинное право, подтвержденное грамотой.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю