355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Роберт Швейхель » За свободу » Текст книги (страница 13)
За свободу
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 18:16

Текст книги "За свободу"


Автор книги: Роберт Швейхель



сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 36 страниц)

– Которую давно мыши изъели, – раздался грубый голос мясника Далька.

Магистр Бессенмейер посоветовал остерегаться опрометчивых решений, а доктор Дейчлин воскликнул:

– Первым делом мы должны добиться того, что для всех является высшей целью: очищения веры. Выждем, пока магистрат примет наш вызов. Пусть он отрешит меня от должности, я все равно не покину город. Пусть передо мной закроют кафедру святого Иакова, я буду проповедовать под открытым небом.

– Мы не дадим вас в обиду! – воскликнул дубильщик Иос Шад под одобрительные возгласы всех мастеров.

– Все это прекрасно, господа, – произнес, отчеканивая каждое слово, Стефан фон Менцинген, – но положение дел таково, что мы не добьемся Реформации, пока бюргерство не восстановит своих прав.

– Нет, нет, мы не должны мешать религию с политикой! – горячо возразил Эренфрид Кумпф.

– В таком случае, да позволено мне будет спросить почтенных господ, что же получим мы, простой народ?

Перед ними стоял незаметно вошедший в комнату оренбахский староста. Все взоры устремились на него.

– Новая вера освободит вас так же, как и горожан, – отвечал Карлштадт. – Мы не хотим браться за мечи; вера должна быть нашим щитом перед лицом врага. Новая вера реформирует не только церковь, но и государство. И мир увидит новое общество, все члены которого будут связаны узами братства.

– Гм… братство по вере, братство во Христе, это еще куда ни шло, только… – начал зажиточный скобяной торговец с двойным подбородком. Но, почувствовав на себе пристальный взгляд Симона Нейфера, он счел за благо оставить свои сомнения невысказанными.

– И каждый член братства будет трудиться, – закончил слепой монах. – Основой нового общества будет труд.

– К труду-то нашему брату крестьянину, чай, не привыкать, – сказал Симон. – Только как мыслят почтеннейшие господа претворить это в жизнь? Медведь еще не убит, а мы спорим о шкуре. Добром у магистрата ничего не возьмешь, как есть ничего. И коль скоро у всех нас жмет башмак – у одних здесь, у других там, – то, сдается мне, нужно всем, и городским и деревенским людям, понатужиться вместе, чтобы дело пошло на лад.

Ремесленные мастера, слепой монах, учитель латыни поддержали его. Но некоторые стали возражать. Макс Эбергард напряженно наблюдал за спокойно стоявшим у дверей Симоном, за которым внимательно следил, покручивая усы, и рыцарь фон Менцинген. Среди гула голосов спорящих отчетливо прозвучали слова Эренфрида Кумпфа.

– Только заклинаю вас, друзья мои, никакого насилия! – призывал он, воздевая руки к потолку.

Мейстер Килиан резко и отрывисто рассмеялся, но почетный бургомистр, не обращая на него внимания, продолжал:

– При нынешнем положении дел, я твердо убежден, никакого насилия и не потребуется. Достаточно будет одного морального воздействия, и магистрат уступит.

Симон Нейфер медленно обвел собравшихся умным взглядом карих глаз, слегка пожал плечами и, повернувшись, спустился вниз, где его ждали жена и сестра вместе с Каспаром. Кундлихер, почтенный торговец скобяным товаром, вздохнул с облегчением.

В тяжелом раздумье вышел Макс Эбергард из дома стригальщика. Он полагал, что если доведенный до отчаяния народ с таким пламенным воодушевлением бросается в объятья новой веры, то причина тому – разложение старого мира, упадок нравов, вырождение старой религии, беспощадная эксплуатация бедняков. В новой вере бедный люд видел свою опору, которая поможет ему выпрямить спину. Теперь Макс увидел пропасть, отделявшую сторонников религиозной реформы от тех, кто одновременно добивался и политических преобразований. Лишь благодаря вмешательству почетного бургомистра удалось предотвратить открытый разрыв. Но если этот раскол произойдет, не приведет ли оп к окончательной гибели их дела, которое может победить лишь при теснейшем единении всех?

Когда, вернувшись домой, Макс поднимался к себе, его окликнул отец, появившийся на пороге своего кабинета. Отец и сын уже давно разговаривали друг с другом лишь в случаях крайней необходимости. Рабочая комната Конрада Эбергарда была обставлена очень просто, являя собой полную противоположность кабинету первого бургомистра. Старик зашагал взад и вперед по комнате, а Макс остановился в молчаливом ожидании; он слишком хорошо знал отца, чтобы не понять по его застывшему лицу, что тот старается овладеть собой и не замедлит открыть причину своего волнения. Наконец господин Конрад, резко повернувшись, сделал несколько шагов по направлению к сыну и спросил:

– Ты был на похоронах этого подмастерья? – Голос его звучал хрипло, и он откашлялся.

Макс утвердительно кивнул головой.

– Знаешь ли, что, в сущности, ты – виновник его смерти?

– Я, отец? – воскликнул Макс, вне себя от изумления.

– Да, ты, – продолжал старик, отчеканивая каждый слог. – Если б ты не отказался от руки моей подопечной, юнкер фон Розенберг никогда бы не отважился на свою безумную выходку по отношению к невесте моего сына. Мы избежали бы кровопролития и всех прискорбнейших последствий: и возбуждения умов, и возмутительной надгробной речи Карлштадта, и бесчинств черни.

Обвинения были слишком нелепы, чтоб их опровергать. Макс продолжал молчать.

– Почему ты пренебрег ею? – спросил Эбергард-старший и снова зашагал по комнате. – Ведь это просто смешно!

– Мне казалось, отец, что с этим вопросом мы уже покончили? – спокойно заметил Макс.

– Нисколько! Еще не поздно исправить твою ошибку. – И так как сын продолжал молчать, он добавил: – Ты не хочешь? Ну хорошо, я скажу тебе, почему ты не хочешь.

– Остановитесь, отец! – прервал его Макс так решительно, что тот смешался и молча подошел к окну. На улице начиналась суета карнавальной ночи.

– Мне кажется, для нас обоих было бы лучше оставить этот разговор, – сказал спустя некоторое время Макс приглушенным голосом.

– Не в моих правилах откладывать то, что можно сделать сейчас же, – отвечал отец, не оборачиваясь. Голос его звучал спокойней. Он отошел от окна, опустился в кресло и сказал: – Садись. Давай покончим с этим. На правах отца я буду с тобой, как всегда, вполне откровенен. Впрочем, это в твоих интересах. Я хочу услышать из твоих уст, правда ли, как это утверждают, что ты увиваешься за Эльзой фон Менцинген?

– Да, это так, – слегка покраснев, произнес Макс. – Я надеюсь в будущем назвать ее своей женой.

Хотя Конрад Эбергард и ждал такого ответа, все же его нависшие брови чуть вздрогнули.

– Вот как! – хрипло произнес он. И сухим деловым тоном продолжал: – Ты заявил мне однажды, что твоя честь не позволяет тебе жениться на моей питомице, потому что ее состояние якобы приобретено не совсем чистыми путями. А знаешь ли, какое обвинение тяготеет над Стефаном фон Менцингеном?

– Знаю, – отвечал Макс. – Но, ознакомившись с документами – копии их уже отправлены в имперский верховный суд, – я убедился в том, что он действовал исключительно по распоряжению своего суверена.

– И что суммы, вырванные им у креглингенцев путем вымогательства, он пересылал в Ансбах, ничего не положив себе в карман?

– Отец! – в негодовании воскликнул Макс.

Тот знаком приказал ему успокоиться и продолжал:

– Я задал лишь тот вопрос, на который тебе придется отвечать перед судом, если дело твоего клиента будет пересматриваться. Тебе, как юристу, следовало бы это знать.

– Я вызову свидетелей: казначея маркграфа, да и его самого, и они подтвердят невиновность рыцаря, – с горячностью сказал Макс.

– Что ж, вполне возможно, что маркграф Казимир и поможет своему старому слуге выйти сухим из воды. Но допустим даже, что фон Менцинген честно исполнил свой долг по отношению к маркграфу. Откуда же в таком случае это богатство, приобретенное в такой короткий срок? Ведь на службу к маркграфу он поступил бедняком? Откуда у него средства, дающие ему возможность так широко жить теперь? Ты должен признать, что над ним тяготеют серьезнейшие подозрения, даже если ты сумеешь снять с него обвинение в вымогательстве.

– Эти подозрения рассеются, – с убеждением ответил сын.

Но отец, не обращая внимания на его слова, продолжал:

– Что же касается его процесса с нашим магистратом, то последний отнюдь не намерен освободить его от уплаты налога, несмотря на все его уловки. Насколько мне известно, ему придется обратиться к оскорбленным им членам магистрата с письменным извинением. Магистрат отвергнет эту просьбу, и фон Менцингену придется лично предстать перед собранием обоих советов и принести во всеуслышание свои извинения, которые будут предметом обсуждения. Правда, оскорбленные им советники уже выступили из состава магистрата за истечением срока их полномочий, но это нисколько не меняет дела.

Макс порывисто встал:

– На такое унижение рыцарь никогда не согласится.

– Так его заставят, – холодно возразил господин Конрад. – Но объясни мне, что за двуликая у тебя честь, которая разрешает тебе в отношении дочери Менцингена то, что запрещает по отношению к моей опекаемой. Я предоставляю тебе возможность быть своим собственным судьей. Решай.

Макс глубоко перевел дух и, чтобы совладать с собой, ухватился обеими руками за спинку кресла.

– Позвольте мне прямо объяснить то, чем отличается один случай от другого. Я люблю Эльзу, а Габриэлу не люблю. Вы, вероятно, помните, что я не возлагал на вашу опекаемую ответственности за дурную славу ее отца, так почему же я должен быть менее справедлив к Эльзе, которую люблю? Ведь я должен был жениться не на Габриэле, а на ее деньгах. Я отказался, не желая стать соучастником нечистоплотных дел ее отца, которыми создано ее состояние. Фрейлейн фон Менцинген бедна. То немногое, что имеет семья, должно быть распределено между всеми братьями и сестрами. И я женюсь на ней не ранее, чем будет упрочено мое положение.

– Да разве ты не видишь, – воскликнул его отец, и молния сверкнула в его холодных глазах, – что твое роковое ослепление этой девчонкой отдает тебя целиком в руки Менцингена, который, судя по его окружению, перешел в лагерь новоявленных пророков. Зная твои, мягко выражаясь, заблуждения, которые ты так гордо называешь своими убеждениями, я нисколько не удивляюсь, что ты пренебрегаешь моими советами и становишься на сторону людей, преступно подрывающих священные основы церкви и государства. Проповеди Дейчлина и командора, их дерзкий вызов высшим церковным властям, речь Карлштадта на кладбище, бесчинства черни – все это могло бы открыть глаза даже тебе. Ведь эти люди помышляют лишь об одном – разорвать все узы повиновения, ниспровергнуть всякий порядок, разрушить все, и далее нашу святую мать-церковь. Конечно, что им за дело до того, что их махинации сеют ненависть и рознь, смерть и разрушение в нашем прекрасном городе? Они здесь чужие. Среди них нет ни одного ротенбуржца. Опомнись же, Макс! Одумайся, пока не поздно! Настало время, когда все, кто желает блага своему родному городу, должны сплотиться воедино на защиту самых высоких, самых священных идеалов от посягательств этой мятежной черни.

– Полно, так ли это, отец? Магистрат располагает средствами отстоять мир от всяких покушений, от кого бы они ни исходили. Но почему же он противится духу и настоятельным нуждам нашего времени? Пусть он введет наконец Реформацию в Ротенбурге, пусть возвратит цехам их старинное право участия в управлении городом, пусть облегчит непосильные тяготы своих подданных, пусть уничтожит позорное крепостничество, и тогда наступит для нашего города прекрасная пора мирного труда, довольства и процветания. То, что некогда было вызвано к жизни нуждами времени, должно отойти в прошлое, когда наступают новые времена. Старый порядок изжил себя, и человеческий разум строит новую жизнь. Если и можно говорить о сеятелях мятежа, то, мне думается, в этом следует обвинять тех, кто, вопреки назревшей необходимости, своекорыстно стремится погасить светоч разума и оставить мир навсегда во власти тьмы.

– Довольно! – воскликнул старик, повелительным жестом остановив его, и встал. – Ты просто фантазер. Я надеялся образумить тебя, но и эта надежда рухнула, как, впрочем, и все мои надежды на тебя. Иди же навстречу своей гибели, раз ты не слушаешь ни советов, ни предостережений. Но знай, что то старое, которое, по твоим словам, уже изжило себя, еще достаточно сильно, чтобы разгромить ваше новое. И, бог свидетель, так оно и будет, и не ждите тогда ни пощады, ни сожаления! Довольно!

Он подошел к письменному столу, взял какие-то бумаги и, протянув их сыну, сказал:

– К сожалению, я предвидел, что так случится. Вот отчет об управлении оставленным тебе матерью наследством. А вот распоряжение моему банкиру выплатить тебе эту сумму. Здесь всего четыреста с лишним гульденов. Мы в расчете.

Макс долго молча смотрел на бумаги. Потом поднял глаза на отца и с дрожью в голосе произнес:

– Мне остается лишь поблагодарить вас, отец, за все то доброе, что вы сделали для меня. Верьте мне, я не хотел бы отплатить вам черной неблагодарностью. Но высшее благо для человека – верность своим убеждениям. Я презирал бы себя, если бы поступил против своей совести. Прощайте, отец!

Он поклонился и вышел. Последняя нить между ними порвалась. Теперь Макс должен был искать себе новый кров.

Конец первой книги




Книга вторая



Глава первая

Герцог Ульрих не прибыл на карнавал в Штуттгартский замок. Он не был полководцем и, вместо того чтобы не мешкая занять свою столицу, где бюргерство держало его сторону, терял попусту драгоценное время, принимая изъявления верноподданнических чувств от вюртембергских крестьян, которые в большинстве своем оставались ему враждебны. Тем временем Трухзесу фон Вальдбургу[77]77
  Трухзес фон Вальдбург (1480–1531) – главнокомандующий войсками Швабского союза, лютый враг крестьян, главное орудие в руках князей, стремившихся подорвать крестьянское движение изнутри; подкупал отдельных вождей крестьян и втягивал их в переговоры, желая выиграть время для сосредоточения своих сил, неоднократно нарушал заключенное с крестьянскими отрядами перемирие и сеял рознь между ними с помощью своих эмиссаров и предателей. После поражения восставших зверски расправился с ними.


[Закрыть]
удалось его предупредить, бросив на Штуттгарт значительные силы во главе с графом Людвигом фон Гельфенштейном[78]78
  Граф Людвиг фон Гельфенштейн — зять императора Максимилиана I; был оберфогтом австрийского правительства в Вюртемберге после изгнания герцога Ульриха Вюртембергского. Заключив с крестьянами перемирие, чтобы выиграть время в ожидании военной помощи, он отдал приказ посланным им из Вейнсберга отрядам хватать и вешать всех попадавшихся на пути крестьян.


[Закрыть]
. Бюргеры не решились на восстание, а в лагерь герцога прокралась измена. Швейцарцы, которым герцог предложил занять столицу, сочли это недостаточно надежным обеспечением уплаты их давно просроченного жалования. Наконец 24 февраля в сражении при Павии Георг фон Фрундсберг взял в плен французского короля Франциска, и победоносная Австрия решительно потребовала от союзных кантонов отозвания войск, предоставленных герцогу. Доблестные сыны Швейцарии, тогда еще входившей в Империю, с большой готовностью протянули руки, когда посланцы Трухзеса фон Вальдбурга предложили им невыплаченное жалование и задаток в счет будущих благ за обязательство не только оставить герцога, но и выдать его австрийскому командованию. Герцогу пришлось повернуть вспять, не дойдя до своей столицы, и бежать под покровом темноты, чтобы не попасть в руки врагов. Братья его жены, герцоги Баварские, подстрекаемые канцлером фон Экком, не жалели средств, чтобы погубить герцога. Канцлер Экк, одержимый фанатической ненавистью к Реформации, нашел себе послушное орудие в лице коварного и жестокого Трухзеса фон Вальдбурга. Путая следствие с причиной, как это вообще свойственно правящим классам, канцлер считал Реформацию, которую он называл не иначе как «лютеровским обманом», источником всеобщего недовольства и возмущения и настаивал на применении против нее беспощадного террора.

Вскоре после того как герцог Ульрих потерпел неудачу под стенами своей столицы, в Балленберге, в трактире Георга Мецлера[79]79
  Георг Мецлер из Балленберга – трактирщик, видный деятель Крестьянской войны 1525 г. Был избран одним из военных руководителей Светлой рати Оденвальда и Неккарталя. Принадлежал к умеренному течению, поддерживал избрание Геца фон Берлихингена на пост командующего. После поражения под Кёнигсгофеном бежал из Германии.


[Закрыть]
, на хозяйской половине, собралось несколько человек. Городок был расположен на возвышенности, в двух часах ходьбы к западу от Краутгейма на Яксте, на стыке владений графов Гогенлоэ и архиепископа Майнцского, и благодаря своей близости к Оденвальдскому лесу был особенно удобен для свиданий заговорщиков. В трактире нередко устраивали свои тайные сборища оденвальдские крестьяне, нищие, измученные непосильным гнетом. Они готовы были положиться на Георга Мецлера как на каменную гору. В этот трактир пригласил Вендель Гиплер владетельного господина Гибельштадтского замка, а хозяин трактира препоручил своему двоюродному брату Леонгарду Мецлеру из Бретгейма привести Симона Нейфера.

Флориан Гейер явился в одежде простого рейтара. Без малейших признаков высокомерия и снисходительности, способных повлиять лишь на лакейские душонки, протянул он крестьянину свою сильную руку. Симон Нейфер не сводил с него глаз: он немало наслышался про него от Большого Лингарта. Перед ним был тот, о ком он думал как о возможном предводителе крестьян в тот самый день, когда, рассматривая гравюру, приложенную к «Двенадцати статьям», убеждал Ганса Лаутнера, что и среди дворян еще встречаются изредка люди, желающие добра простому народу.

Флориан Гейер был рад в душе, что преждевременный поход герцога Ульриха потерпел неудачу, и не скрывал этого.

– Теперь мы можем действовать без оглядки на князей и идти прямо к цели. Не пришлось кукушке положить свое яйцо в гнездо евангельской свободы. Теперь нам больше нечего бояться, что нам изменит союзник, когда этого не требует его личная выгода. Ибо положиться на княжеское слово, данное в трудную минуту, все равно что строить дом на песке. Очень важно, что, побывав в союзе с герцогом, крестьяне потеряли к нему всякое доверие. Его же собственные подданные не пожелали поднять за него оружие. До меня дошли вести, что, перейдя границы Вюртемберга, шварцвальдцы убедились в этом и тотчас повернули вспять.

– Удивляться нечему, – заметил Вендель Гиплер, – раз сам герцог без зазрения совести говорил, что ему совершенно безразлично, поможет ли ему вернуть его владения рыцарский сапог или крестьянский башмак.

– А все-таки не нужно забывать, что теперь, когда господам больше нечего бояться герцога, они, пожалуй, обрушатся всей силой на крестьянство, – сказал Георг Мецлер.

– Если смогут, – согласился Флориан Гейер. – Но ведь они прибегают не только к силе. Вступая в переговоры со своими возмутившимися подданными, феодалы стараются выиграть время – до первого удобного случая.

– Ясное дело! – крикнули в один голос Симон Нейфер и оба Мецлера.

– Но, пожалуй, у Иорга Трухзеса для этого не хватит сил, – продолжал Флориан Гейер, – а Швабский союз остался при пиковом интересе. Трухзес зависит от армии ландскнехтов, а она до конца зимы застряла в Италии и не сможет пожаловать к нам, пока не откроются перевалы в Альпах.

– Да и станут ли они драться с нами, это еще бабушка надвое сказала, – вставил Георг Мецлер. – Ведь они из того же крестьянского теста, что и мы.

– Ну, на это я не советовал бы особенно полагаться, – сказал, покачав своей красивой головой, Вендель Гиплер, – хотя, конечно, для них мало радости повернуть оружие против своих же отцов и братьев.

– Поэтому, сдается мне, мы должны опередить Швабский союз и, прежде чем они воротятся на родину, перетянуть их на нашу сторону, – убежденно сказал Флориан Гейер. – Ведь за своих близких они будут драться до последнего, как мы за свою свободу. А крестьянское войско получит прочное ядро из закаленных в походах солдат, которых не будут отрывать от знамен заботы о семье и хозяйстве.

Тем временем в комнате стало темно, и Георг Мецлер зажег несколько сосновых лучин. Потом он принес и поставил на стол хлеб и сыр и просил гостей не побрезговать вином, хотя оно и не из лучших. Это все, что имелось в его погребе. Человек он был небогатый: бедность оденвальдцев и неустанные труды ревнителя евангелической свободы помешали ему составить себе состояние. Да он и мало заботился о личном благополучии. На лице Мецлера нельзя было прочитать и тени озлобленности, свойственной его двоюродному брату из Бретгейма. Это был человек куда более обходительный и словоохотливый, чем бретгеймец.

– Эх, была нужда огорчаться, братец, – подзадорил его Георг. – Вот доберемся до монастырских погребов, так отведаем вволю доброго винца. А пока налей-ка себе да передай жбан дальше.

Флориан Гейер поднял свой кубок.

– За свободу и за великую цель нашей борьбы! За свободу, которая не знает никаких привилегий происхождения, никаких сословных различий. Она сделает нас всех братьями!

– И за ее манифест, за наше знамя – за «Двенадцать статей»! – добавил Вендель Гиплер.

Сомкнулись оловянные кубки. Потом заговорил Нейфер:

– Деревья давно налились соками, но только теперь, с приходом весны, появляются почки. Так и у людей: лишь с наступлением весны они чувствуют, как в их жилах бродит сила. Руки сами тянутся к оружию. Пора, пора!

Флориан Гейер кивнул. Они порешили назначить всеобщее восстание на судное воскресенье (4 апреля)[80]80
  Судное воскресенье – воскресенье на пятой неделе великого поста приходилось в 1525 г. не на 4 апреля, как у Швейхеля, а на 2.


[Закрыть]
. Сборный пункт – цистерцианский монастырь в Шентале на Яксте. Вступить в братский союз с крестьянами в Швабии, в Альгау, в Альпах. Флориан Гейер сообщил, что благодаря Стефану фон Менцингену ему удалось восстановить связи, которые вынужден был прервать Фуксштейн вследствие преждевременного выступления герцога Ульриха. Наконец, Михаэль Гайсмайр[81]81
  Михаэль Гайсмайр – вождь крестьянского восстания в Тироле в 1525 г., талантливый политический и военный руководитель крестьян; сын рудокопа. Программа Гайсмайра предусматривала установление полного социального равенства, срытие замков и городских стен, передачу горного дела и ремесел в ведение народного правительства.


[Закрыть]
в Бриксене только и ждет его сигнала, чтобы одновременно поднять восстание в Тироле.

– Не следует забывать и наших соседей с севера, тюрингенцев, – вставил Вендель Гиплер. – С недавнего времени Томас Мюнцер[82]82
  Томас Мюнцер (ок. 1490–1525) – «самая величественная фигура Крестьянской войны» (Энгельс), вождь крайнего революционного течения в эпоху Крестьянской войны 1525 г., талантливый организатор восстания крестьян и городских низов в Тюрингии. Будучи выходцем из зажиточной бюргерской семьи и получив высшее богословское образование, порвал с католической церковью и примкнул к Лютеру, с которым вскоре разошелся. Лютер стремился ограничить «свободу христианина» только духовной областью, Мюнцер же считал сущностью христианства осуществление социальных требований народных масс и еще в 1515 г. создал тайный союз, подготовлявший восстание против князей, феодалов и высшего духовенства. По словам Энгельса, Мюнцер обладал широким политическим кругозором и был способен предвосхищать далекое будущее. После разгрома его ополчения войсками князей под Франкенгаузеном был схвачен и 27 мая 1525 г. казнен.


[Закрыть]
вернулся в Мюльгаузен. Вы, должно быть, слышали, что ему пришлось бежать туда из своего Альштедтского прихода, где проповедовал новую веру Пфейфер, так как герцоги Саксонские увидели в Мюнцере новоявленного ветхозаветного Даниила, обличающего их грехи. Вам известно также, что мюльгаузенская аристократия изгнала Пфейфера и Мюнцера из города. Но в декабре минувшего года поселяне и ремесленники водворили Пфейфера обратно, а теперь туда воротился и Томас Мюнцер, который отливает пушки в францисканском монастыре и препоясывается мечом Гедеона, чтобы выступить против князей. Особенно рассчитывает он на вашу соседскую помощь, франконцы. Его письма хлебопашцам и рудокопам Гарца и Мансфельда дышат пламенем.


Томас Мюнцер. С портрета XVI в.

При Гиплере было письмо, направленное Мюнцером в горные районы, и он начал читать его вслух:

«Страх божий прежде всего. Дорогие братья! доколе вы будете спать? Доколе вы будете противиться его святой воле? Вы говорите, он покинул вас? Но разве не учил я вас, что так и должно быть? Бог не может более открываться людям. Вы должны восстать, и если вы этого не сделаете, то все ваши страдания, все ваши тяжкие жертвы будут напрасны. И вы будете обречены на еще худшие страдания. Истинно говорю вам: не захотите пострадать по воле божией – пострадаете по воле диавола. Так берегитесь же. Не будьте малодушны, не поддавайтесь слабости. Не льстите безумным мечтателям и безбожным злодеям. Поднимайтесь и выходите на бой за дело господне. Время приспело. Убеждайте братьев ваших не пренебрегать указующим перстом божьим, не то всем вам грозит гибель. По всей Германии, Франции, Италии уже поднимается народ. Мастер начал игру Злодеям пришел конец».

И далее:

– «Пора! Злодеи дрожат от страха. Убеждайте братьев ваших, чтобы они объединялись и держали оружие наготове. Настала пора бросить громкий клич: вперед, вперед, вперед! Не поддавайтесь чувству сострадания, несмотря на все увещания Исава. Оставайтесь глухи к мольбам нечестивцев. Они будут просить, молить и стараться разжалобить вас, как дети. Не поддавайтесь жалости, как это повелел господь через Моисея (Книга Моисея, 5,7). И нам, нам он повелевает то же самое. Поднимайте народ в городах и селах, особенно же рудокопов и других добрых людей. Проснитесь же наконец! Вперед, вперед, вперед, пока железо горячо! Не давайте вашим мечам остыть от крови. Куйте ваши пики на наковальне Нимрода и повергните эту башню наземь. Пока злодеи живы, не освободиться вам от страха человеческого. Пока они правят вами, не бывать над вами милости господней. За дело, за дело, за дело, пока еще не поздно! Вами предводительствует бог. Следуйте за ним. Как написано в Евангелии от Матфея, 25. Так не робейте же, с вами бог и крестная сила. Ибо сказано в Часослове, 2, 2: «И воззвал господь: Отрешитесь от страха и не трепещите перед сонмищем врагов». Ведь не ваша идет война, а господня. И вы не одиноки в этой борьбе. Так воспряньте же духом. Над вами распростерта оберегающая длань господня. И, услышав эти слова, Иосафат пал ниц. Итак, с божьей помощью укрепитесь в истинной вере и освободитесь от страха перед людьми. Аминь. Совершено в Мюльгаузене, в лето 1525-е. Томас Мюнцер, божий воин против нечестивых».

Возбуждение слушателей, неоднократно прерывавших Венделя Гиплера восклицаниями, теперь прорвалось наружу. У читавшего пересохло в горле, и он приложился к кубку.

– За дело! за дело! за дело! отныне это и наш девиз! – воскликнул, сверкая глазами, Флориан Гейер. – Но, дорогие друзья, для победы, кроме мечей, необходимо еще кое-что. Наши враги сильны не столько оружием, как деньгами. Деньги – азбука войны, а у нас их-то и нет. Я предлагаю, чтобы деревни, обладающие крупными общинными угодьями, заложили эти угодья. Потом мы их легко выкупим, отобрав именья монастырей и капитулов.

– И дворян, – прибавил Симон Нейфер.

– Ближе к делу, друзья! – крикнул Вендель Гиплер. – Стоит ли нам сегодня ломать себе голову над тем, что будет потом?

Бретгеймский Мецлер бросил на него взгляд исподлобья:

– Отберем золотые и серебряные сосуды у церквей.

– И денежки из их кружек, – закончил его брат.

– Этому не бывать! – резко крикнул Флориан Гейер. – Руки прочь от церковных кружек! Это деньги вдов и сирот. Мы должны передать их на сохранение надежным людям в приходах. Что мы малость порастрясем монастыри и церкви, разжиревшие от пота народного, это только справедливо. Но ваши предложения могут привести к повальному грабежу, если мы не установим строжайший порядок. Боже упаси, чтобы мы превратились в грабителей и воров.

– Но произволу господ надо положить конец! – крикнул Симон Нейфер и, как бы подкрепляя свои слова, стукнул кулаком по столу.

– Гейер прав, – заявил бывший канцлер. – Мы должны принять его предложение и в будущем строго соблюдать порядок, чтобы не допустить расхищения народного достояния. – И он продолжал при всеобщем молчании. – Так позаботимся же, дорогие друзья, чтобы евангельская свобода не осталась пустым звуком. Придя в Иерусалим, господь первым делом выгнал из храма торговцев, менял и ростовщиков. Чтобы освободить народ, он ниспроверг церковь, где господствовали священники. И что же, на месте иудейской церкви воздвигли свою церковь римские попы, которые были нисколько не лучше прежних. Теперь, когда Реформация занесла топор над корнями римской церкви, не допустим, чтобы на месте римских воцарились лютеранские попы. Охоты у них, кажется, хоть отбавляй. Но если мы не сумеем закрепить нашу победу и утвердить евангельскую свободу, уничтожив застарелые злоупотребления и установив новый порядок в империи, церкви, ремеслах, промыслах и торговле, то у нас опять отнимут свободу, и напрасны будут все принесенные жертвы, вся пролитая кровь.

– Итак, за дело, за дело, за дело! – крикнул Флориан Гейер и застучал мечом об пол. Остальные звякнули кубками, повторяя боевой клич.

– И вы, как испытанный в боях воин, поведете нас, ротенбуржцев, вперед, – сказал Симон Нейфер. – Не так ли?

– Поживем – увидим, – отвечал, улыбаясь, рыцарь Флориан. – Мне известно, что ваши ротенбуржцы неплохо владеют мечом. Когда шесть лет тому назад я выступал против герцога Ульриха, самыми надежными ребятами в моем отряде были ваши земляки.

– Так, верно, вы знаете Большого Лингарта? – спросил оренбахский староста.

– Шварценбронского великана? Как же! – воскликнул рыцарь, и его суровое лицо озарилось улыбкой. – Ведь он тоже ходил против архиепископа Трирского, и с той поры я его должник. Во время похода нас донимала гнетущая жара, и люди и кони изнемогали от жажды. У меня тоже язык присох к гортани. Как-то раз на привале подходит ко мне Бреннэкен – это его настоящее имя – с полным шлемом воды. Правда, он зачерпнул ее из канавы, и вода была мутная и теплая, но все-таки – спасенье. Приходилось нам терпеть и лютый голод. А у Бреннэкена был ломоть хлеба да луковица, и он поделился со мной. В жизни я не едал ничего вкуснее! Дайте мне рать из таких ребят, как он, и мы самого дьявола загоним в преисподнюю, не говоря уже о дворянах и попах.

– Он и теперь себя покажет, можете не сомневаться, – вставил староста.

– Охотно верю, – согласился рыцарь Флориан. – Однако пора по домам. Кажется, о главном перетолковали, и уже светает.

Сквозь промасленную бумагу в окнах забрезжил рассвет. Георг Мецлер задул лучину и вышел из комнаты разбудить работника, чтобы тот седлал лошадей. Затем он вернулся со жбаном подогретого вина, заправленного пряностями, чтобы гости подкрепились в дорогу. Первым собрался рыцарь Флориан: ему предстоял самый дальний путь.

– Итак, до свидания в Шентале, в судное воскресенье, дорогие соратники и друзья! – крикнул он вышедшим на крыльцо проводить его, крепко пожал каждому руку и вскочил в седло. Под ним был великолепный вороной жеребец, с мощным крупом и искрометными глазами.

– Когда буду проезжать мимо цистерцианского монастыря, не заказать ли там для наших войск квартиры? – пошутил Вендель Гиплер.

– Пусть тамошние монахи хорошенько выстирают к нашему приезду свои сутаны, а больше мне ничего не надо, – отвечал ему в тон Флориан Гейер и пришпорил коня.

Он пересек лес и выехал на Шюпфергрунд – зеленую равнину, убегавшую к подножию холмов, покрытых виноградниками. Тут и там крестьяне подвязывали лозы к шестам, подрезывали засохшие побеги. В воздухе было тепло, как в середине апреля; жаворонки заливались в синеве. Среди равнины широкой лентой извивался Таубер. На противоположном берегу, по склонам горы, увенчанной лесом, громоздился городок Кёнигсгофен, опоясанный кольцом крепких стен. На нашего одинокого всадника, пустившего своего горячего коня мелкой рысцой, приветливо глядела прилепившаяся на склоне белая часовня. Утреннее солнце обливало потоками жидкого золота и темнеющие вдали горы, и стены и башни городка, и сверкающую ленту реки, и отлогую долину. И Флориан Гейер подумал, что недалек тот день, когда над всеми горами и долинами его родины воссияет солнце свободы.

– Н-да, так вы думаете, что он и впрямь забудет про свои золотые шпоры? – обратился к Венделю Гиплеру брейтгеймец, глядя вслед ускакавшему Флориану Гейеру. Тот недовольно наморщил высокий лоб и сказал:

– Одного он никогда не забудет, в этом я убежден, – благородных стремлений своего сердца. Его девиз Nulla crux – nulla corona, что значит: «Нет креста – нет и венца». Единственный венец, ради которого он не остановится ни перед какими жертвами, – это венец свободы для угнетенных, свободы для своего народа.

– Уж вы не прогневайтесь на меня за недоверие, – возразил Леонгард Мецлер, – только вы сами знаете, как дерут с нас шкуру господа, а где силой взять не могут, там улещивают посулами да обещаниями. Потому нам ни одному дворянину верить не приходится.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю