Текст книги "За свободу"

Автор книги: Роберт Швейхель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 36 страниц)

Глава девятая

Жена рыцаря с железной рукой лежала в постели после родов. Но это радостное событие не отражалось на лице Геца, который, мягко ступая войлочными подошвами комнатных туфель, расхаживал взад и вперед по комнате, время от времени останавливаясь то у одного, то у другого окна. На тяжелом дубовом столе стоял кувшин с неккарским вином, но хозяин не прикасался к нему. На дворе бушевала непогода. Холодный западный ветер хлестал непрерывными потоками дождя в узкие окна замка Горнбург, сотрясая свинцовые оконницы. Туман покрывал серой пеленой долину и протекавший мимо замка Неккар. На душе у хозяина замка было так же пасмурно, как и за окном. Настоящее и будущее были окутаны зловещим туманом, и, поеживаясь от холода дородным телом, он запахивался плотнее в подбитый мехом шлафрок. Своей единственной левой рукой он то и дело потирал выпуклый лоб и лысое темя, но в его мозгу не пробуждалось ни одной отрадной, утешительной мысли. По возвращении из Шенталя он немедля созвал на совещание франконское дворянство, но лишь немногие откликнулись на его призыв. Вейнсбергская расправа бросила большинство дворян в объятия князей; другие поспешили принять «Двенадцать статей» и заключить союз с крестьянами. Даже родные братья Геца примкнули к евангелическому крестьянскому союзу.

Под влиянием страха он первым делом, забрав с собой драгоценности и важные бумаги, помчался во Франкфурт, но вернулся оттуда несолоно хлебавши. Город соглашался принять на хранение ценности лишь при условии отказа их владельца от требования какого-либо возмещения, если они погибнут от руки бунтовщиков, угрожавших также и Франкфурту.

И дернул же его черт поехать в этот Шенталь.! Что делать, если Вендель Гиплер воспользуется его предложением? Отдаться очертя голову, как это сделали многие рыцари, под покровительство какого-нибудь князя? Но это значило навлечь на себя грозу крестьянской мести. Податься к крестьянам, когда Гиплер потребует, чтобы он сдержал свое уже по существу данное ему слово? Но как оправдаться перед Швабским союзом? Правда, у него и так в нем много врагов, и он уже заранее предвкушал наслаждение при мысли о том, как он им насолит, если ударит по рукам с крестьянами. А в том, что крестьяне протянут ему руку, он нисколько не сомневался.

Выступив из Вейнсберга, Флориан Гейер сначала повернул назад, в Неккарсульм, чтобы забрать оттуда пушки, а затем вышел на дорогу, ведущую вдоль течения Неккара в Вюрцбург, и дошел до Гундельсгейма – городка, расположенного неподалеку от Торнбурга. Черная рать продвигалась вперед, нисколько не заботясь о Геце фон Берлихингене, но ей часто попадались на пути летучие отряды Светлой рати, стоявшей под Гейльброном. Дороги кишели отрядами, которые опустошали монастыри, сжигали оброчные грамоты и принуждали владельцев замков вступать в евангелический союз. Каждую ночь Гец фон Берлихинген видел в небе зарево пожаров.

Один из этих летучих отрядов, направляясь на сборный пункт в Гундельсгейм, следовал по пятам за Флорианом Гейером. Выпотрошив гундельсгеймский замок, крестьянское воинство нагрянуло в Шейернберг, замок Тевтонского ордена, слывший неприступным, и тотчас уселось обедать за накрытый стол, из-за которого в панике разбежались при приближении крестьян тевтонские псы-рыцари. Не меньшую доблесть выказал и командор в замке Горнек, лежавшем на полпути между Гундельсгеймом и замком Геца. Несмотря на свои хвастливые заверения, что он будет защищать замок и город до последнего издыхания, командор тоже пустился наутек вместе со всем капитулом, бросив на произвол судьбы свой гардероб, всю переписку и даже драгоценности. Крестьянам не хватало телег, чтобы вывезти всю муку, зерно, вино и домашнюю утварь.

Затем подошла и Светлая рать. Весть о ее приближении принес незадолго до полудня рейтар, высланный Гецом вперед, в Гундельсгейм. Без единого выстрела удалось склонить имперский вольный город Гейльброн ко вступлению в евангелический союз. Появление вооруженных крестьянских отрядов, предшествуемых телегой с злополучной графиней, довершило то, что уже было давно подготовлено расколом в магистрате, вызывающим поведением патрициата, голодом среди бедняков и стараниями революционной партии, насчитывавшей в своих рядах немало зажиточных и даже богатых горожан.

К числу этих богачей принадлежал и Ганс Мюллер, по прозвищу Флукс, владелец булочной и винного погреба на улице Тевтонского ордена. Его посредничеству город обязан был тем, что ни один бюргер и член магистрата не потер пел ущерба: крестьяне удовольствовались контрибуцией в восемь тысяч пятьсот гульденов, наложенной ими на монастыри. Только дом Тевтонского ордена был разграблен дочиста, и здесь, как и всюду, командор ордена трусливо бежал, опозорив тем свой орден. И здесь тоже при разгроме и расхищении имущества ордена наибольшее рвение проявили его собственные подданные. Ганс Флукс был в родстве с Иоргом Мецлером, его брат заседал в крестьянском совете, а шультгейс совета, Ганс Рейтер из Бирлингена, доводился ему свояком. Он вечно носился с этим родством и любил намекать, что посвящен в самые что ни на есть секретнейшие планы крестьян. При всем своем радикализме, приведшем его вместе со Светлой ратью в Неккарсульм и Вейнсберг, он был добродушный малый и искренне любил свой родной город.

Он похвалялся, что может добыть городу мир с крестьянами, и гейльбронский магистрат поймал его на слове. Только в одном пункте градоправители, несмотря на все усилия Флукса, остались непреклонны. Крестьяне требовали, чтобы город выставил для пополнения их сил хорошо вооруженный отряд и непременно под гейльбронским флагом. Магистрат же из страха перед Швабским союзом не решался. Желая оставить себе на всякий случай лазейку, он не дал Флуксу никаких формальных полномочий на переговоры с крестьянами, чтобы, если ветер переменится, иметь возможность отпереться. А уж что касается формирования отряда, раз уж нельзя было отвильнуть, отцы города тоже всеми силами старались найти выход, чтобы, на худой конец, свалить всю ответственность на Флукса.

И выход нашелся. Магистрат отказался сформировать отряд, но разрешил Гансу Флуксу вербовать добровольцев, причем дал им белое знамя без черного орла на серебряном поле, красовавшегося на гербе города Гейльброна. Добродушный Ганс Флукс чуял ловушку, но из тщеславия и любви к родному городу полез в нее. И вот он шествовал вместе со Светлой ратью вдоль берега вниз по течению Неккара. Под белым шелковым знаменем гейльбронского отряда выступали и две горожанки: одна в блестящих латах и с копьем на плече, другая – с башмаком, символом крестьянского союза, – на шесте. Энтузиазм и энергия женщин склонили в Гейльброне чашу весов на сторону крестьян.

Звуки рога, донесшиеся от ворот замка, прервали тяжкие размышления Геца. За окном уже сгущались сумерки, но хозяин разглядел во дворе своего амтмана, слезавшего с лошади. Через минуту тот переступил через порог, весь мокрый от дождя.

– Что, любезнейший, видно важное дело привело тебя сюда в такую собачью погоду и в такой поздний час?

– Дело-то, конечно, важное, ваша милость, и, надо надеяться, не плохое. Меня прислал к вам крестьянский совет. Он свидетельствует вашей милости свое нижайшее почтение и просит вас прибыть завтра поутру в гундельсгеймский трактир. Им нужно безотлагательно побеседовать с вашей милостью.

Румяное лицо рыцаря побагровело. Опершись правой железной рукой в перчатке на край стола, он обдумывал ответ. Амтман не сводил с него глаз.

– Говорят, почти все дворянство между Якстом и Кохером вступило в крестьянский союз, – произнес он вполголоса. – А ты знаешь, что им от меня надо?

– Так точно, ваша милость. Несмотря на ливень, Иорг Мецлер собрал всю Светлую рать на круг, и канцлер Гиплер говорил им о том, каким блестящим успехом увенчается их дело, если их поведет такой опытный в ратном деле вождь, как вы, благородный рыцарь, и, напротив того, какой ущерб они понесут, если вы присоединитесь к их врагам.

– И все крестьянское воинство ответило на это криками одобрения? – с насмешливой гримасой вставил Гец.

– О нет, ваша милость, – отвечал смутившийся амтман. – Не обошлось и без возражений. У них, мол, крестьянская война, заявили некоторые, и им дворян не нужно. А один даже крикнул, с позволения вашей милости: «Если он может причинить нам ущерб, почему бы нам его не повесить?» И только после того, как выступили Иорг Мецлер и шультгейс совета Рейтер, предложение господина канцлера было принято.

– Бьюсь об заклад, что повесить меня хотел Рорбах! – сказал, усмехнувшись, Гец.

– С дозволенья вашей милости, он уже ушел с неккаргартахскими ребятами в Маульброн, чтобы, соединившись с тамошними крестьянами и с баденцами, ударить на Штуттгарт. Вокруг Тюбингена уже заварилась каша. А рорбахский отряд пока что подался домой в Бекинген: с них пока добычи хватит.

– А ты, как я вижу, отлично осведомлен, – довольно сухо заметил Гец. Амтман ответил, что все это он узнал от Мецлера.

– А вейнсбержцы остались у себя в долине, чтобы не выпускать из виду свой город и Гейльброн, – добавил он.

Продолжая внимательно слушать, Гец наполнил кубок и протянул его посланцу со словами:

– В сырую погоду первое дело – держать нутро в тепле. Выпей, любезный, и передай совету, что я прибуду. Как по-твоему, придется ехать? Или есть другой выход?

Но амтман другого выхода не знал и был рад, что может вернуться к крестьянам с добрыми вестями.

На следующее утро Гец фон Берлихинген отправился в Гундельсгейм. Погода прояснилась, но холодный ветер разгуливал по долине. Однако рыцаря все время бросало в жар.

Поднимаясь по лестнице, он столкнулся со своим старым соратником Максом Штумпфом фон Швейнсбергом, выходившим из трактира с только что полученной им охранной грамотой в кармане, выданной ему собравшимся там крестьянским советом.

– В добрый час, новый господин главнокомандующий! – приветствовал он Геца.

– Избави меня боже! – ответил тот со вздохом. – К черту это дело! А почему бы тебе не взяться за это? Будь другом.

– Да ведь они хотят тебя, а не меня! – воскликнул Макс Штумпф. – И, ей-богу, ты должен это сделать, Гец, в интересах всего дворянства, которое будет вечно тебе благодарно. Не отказывайся, прошу тебя, Гец.

– Если б ты знал, чего это мне будет стоить! Нет, никто этого не знает! Я иду туда, как на голгофу! – И с меланхолическим видом он протянул другу руку.

– Дорогой мой, нам всем приходится приносить жертвы в эти тяжелые времена. Но ведь ты спасаешь дворянство! – воскликнул фон Швейнсберг ему вслед.

Гец застал крестьянский военный совет[105]105
  Крестьянский военный совет – обычно включал по пяти – семи представителей от каждого отряда. Состав его обновлялся каждые две недели.


[Закрыть] в полном сборе. В совет входили семь человек, не считая главного военачальника Иорга Мецлера, канцлера Гиплера, шультгейса Ганса Рейтера и Ганса Флукса. Члены совета радушно встретили Геца.

После того как Вендель Гиплер изложил предложение совета, Гец с горячностью стал убеждать канцлера уволить его от такой чести. Его обязательства перед Швабским союзом, князьями и дворянами не дают ему права согласиться. Что же касается «Двенадцати статей», то они идут вразрез с его совестью и он их никогда не примет. Все с жаром уговаривали его, один Гиплер молчал. В его умных глазах светился насмешливый огонек, и Гец избегал встречаться с ним взглядом.

– Я не лицемерю, – заверял Гец, бия себя железным кулаком в закованную в панцирь грудь. – Принять ваше предложение я не могу.

– В таком случае благоволите уделить мне минуту для приватного разговора, – заговорил наконец Вендель Гиплер. – Надеюсь, что смогу предъявить вам такие доводы, перед которыми отпадут все ваши возражения, уважаемый господин рыцарь.

Они прошли в небольшой сад позади трактира, и канцлер тотчас приступил к делу.

– Вы согласитесь со мной, господин фон Берлихинген, что идеи Зиккингена неосуществимы. Крестьянина не подденешь на дворянскую республику. Но и крестьянская республика – чистейшая утопия. Она стала бы добычей первого попавшегося авантюриста, который сумел бы использовать неопытность крестьянства в делах высокой политики. Нет, почтеннейший рыцарь, ни одно сословие не должно господствовать над другим. В государстве, которое мы стремимся построить, крестьяне, дворяне, горожане будут обладать равными правами и иметь над собой лишь одного владыку – императора. Вот почему мы и желаем, чтобы вы привлекли на нашу сторону дворянство.

– Но после того, что произошло в Вейнсберге, это совершенно невозможно! – воскликнул Гец.

– Полноте, так ли это? – возразил Гиплер и привлек его на скамью под грушевым деревом. – Дворянство никогда не забывает о своих интересах. Пожалуй, ничего, кроме этих интересов, оно никогда не признавало, чем и довело государство до гибели. Конечно, любезнейший господин Гец, дворянство должно быть заинтересовано в возрождении империи, и оно поможет нам воссоздать подлинно свободную Германию. Но его потери от уничтожения крепостной зависимости, барщины, феодальных поборов будут с лихвой возмещены за счет земельных угодий церквей, капитулов, монастырей и Тевтонского ордена.

– Ах ты, черт! – невольно вырвалось у рыцаря восторженное восклицание.

– Церковь должна быть лишена своих владений, и, как я полагаю, у нее их столько, что хватит с избытком вознаградить дворянство за все жертвы, понесенные им во имя общего блага, а также чтобы сделать крестьянина свободным собственником своего участка. А что до князей да баронов, то крестьяне и дворяне заставят их отказаться от привилегий и подчиниться законам свободного государства. В противном случае они подвергнутся изгнанию, а их имения будут объявлены общественным достоянием. Каково ваше мнение на этот счет, почтеннейший господин Гец?

– Клянусь святым Вельтеном, дело подходящее! – с жаром воскликнул тот. – То есть, я хочу сказать, дворянство на это пойдет. Но император? Император? Этот Карл!

– В качестве главы этого свободного государства император только выиграет в силе и могуществе. Правда, этот богомольный испанец едва ли годен для этой роли. Но в Германии императоров избирают, и, слава богу, еще не перевелись немецкие князья, одаренные мудростью, кротостью и справедливостью, чтобы внимать нуждам своего отечества, князья, стоявшие у колыбели Реформации и простирающие над нею и поныне свою оберегающую длань. Однако углубляться сейчас в эти вопросы нет нужды.

Гец и не настаивал на этом. Он понял, что Гиплер говорит о курфюрсте Фридрихе Саксонском.

– Гм… гм, – только и произнес он, сняв шлем и вытирая лоб, на котором выступила испарина. – Вы слывете человеком умным и тонким. Вы открыли передо мной такие ослепительные дали, что у меня в глазах потемнело. Но что, если мы потерпим неудачу? Я обязан предусмотреть и эту возможность. Ведь у меня жена и дети, к которым я привязан всей душой. Но и помимо того, моя ответственность слишком велика, и не только перед дворянством, которое мне доверяет. Я уже упоминал о своих обязательствах перед Швабским союзом, в который я вхожу. Что я смогу привести в свое оправдание в случае неудачи? На кого я смогу опереться? Нет, тогда мне несдобровать.

По умному лицу крестьянского канцлера опять пробежала такая же едва уловимая усмешка, с которой он слушал Геца в комитете.

– Мир так устроен, что право уступает силе, а никто лучше вас не знает, что на войне успех – дело случая. Если же вы пожелаете иметь гарантии вашей безопасности, мы вам их предоставим по мере наших возможностей. Одно вам скажу: мы вас не выпустим, пока вы не согласитесь принять на себя командование. А не пожелаете добром, мы будем вынуждены прибегнуть к силе.

– Да, как я погляжу, с вами шутки плохи, – ответил Гец на эту угрозу. И они вернулись в комитет.

Тем временем комитет семерых заготовил Гецу охранную грамоту, и, принимая ее, рыцарь слегка сощурил глаза и сказал, что если они захватят парочку-другую замков у архиепископа Майнцского, то, покончив с ним, им тем легче будет разделаться и с Вюрцбургским. Но от командования он просил его уволить. Его обязательства, данные им под присягой, связывают его по рукам и ногам, как ни справедливы доводы Венделя Гиплера. Но он не пожалеет издержек на поездку в штаб Швабского союза и приложит все усилия, чтобы добыть крестьянам почетный и справедливый мир. На это Ганс Рейтер, знавший Геца уже много лет, заметил, что выбрала его в главнокомандующие Светлая рать, а не комитет, а потому, если он решил отклонить избрание, к ней он и должен обращаться.

– На ваше счастье, вся Светлая рать сейчас будет в сборе, – сказал Иорг Мецлер. – Отряды должны построиться для выступления у городских ворот.

Геца обрадовала рта возможность обратиться непосредственно к крестьянам. Он и Мецлер сели па коней и поскакали к воротам. У городской стены действительно выстроились в походном порядке отряды, каждый со своим командиром во главе. Весть об отказе Геца мгновенно распространилась по рядам, и когда он, объезжая один отряд за другим, приводил свои объяснения, громкий ропот несся ему в ответ. Гогенлоэнцы, обступив его со всех сторон, подняли яростный крик и, направив на него аркебузы, с копьями наперевес, угрожали прикончить его на месте, если он не согласится принять, на себя командование. Вынужденный наконец согласиться, он покорился судьбе и дал клятвенное обещание прибыть назавтра в Бухен, куда тут же выступила вся Светлая рать.

С тяжелым сердцем возвращался Гец домой; лучше бы ему томиться в глубоком подземелье, пусть даже в Турции у врагов христовых! Он играл с огнем и обжегся. Вдохновиться великими идеями и замыслами, о которых поведал ему Гиплер, он был не в состоянии. Он не любил народ, взявшийся за оружие для своего освобождения. В глубине души он сознавал, что учиненное над ним насилие, отвечавшее его тайным желаниям, жестоко разочарует его врагов, но что, с другой стороны, его поведение может внушить недоверие к нему крестьян. И если так или иначе оно оправдается, ему не избежать страшной расплаты. Его собственные крестьяне примкнули к восставшим во главе со старшиной. Среди беспросветного мрака где-то маячил лишь один светлый огонек. В нем снова проснулся дух старого рыцаря-разбойника. Теперь он снова сможет сесть на коня. Затеять драку и взять за горло своих закоренелых врагов. В первую очередь епископа Бамбергского.

Крестьянский отряд под знаменем Башмака берет в плен рыцаря. С гравюры Г. 3. Бегама

На следующий день в сопровождении двух рейтаров он выехал в Бухен. У крестьян шел сход, на котором обсуждался важный вопрос. Еще в Балленберге Флориан Гейер предложил завербовать возвращавшихся из Италии ландскнехтов, что дало бы повстанческой армии крепкое, закаленное в боях ядро. Хотя его предложение было поддержано Гиплером, Мецлером, Рейтером и другими членами комитета, крестьяне отказались его принять. Они боялись, что ландскнехты урежут их долю добычи, ибо между крестьянами было немало таких, кто, не понимая истинного значения восстания, примкнули к нему в надежде поживиться. Удовлетворив свою алчность, они расходились по домам и впоследствии еще долго рассказывали в деревне о своем походе, как о веселой прогулке.

Стремясь избавиться от этой злокачественной язвы, Вендель Гиплер предложил, чтобы каждый вступающий в ополчение давал обязательство оставаться под знаменами до окончания народной войны. Но ни ему, ни комитету не удалось убедить крестьян, что эта мера необходима для их же блага. Как раз в ту минуту, когда Гец подъехал к собравшимся в круг крестьянам, целый лес рук поднялся против этого предложения. Один из дружинников – деревенский портной, угрожая Гецу копьем, предложил ему слезть с коня и сдаться в плен. И Гецу фон Берлихингену, прославленному, наводившему на всех трепет рубаке, сознававшему всю нелепость этой сцены, было вовсе не до смеха.

– Хорошо тебе храбриться, когда вокруг тебя столько народу, – сказал Гец. – А наскочи ты на меня один на один, был бы совсем иной разговор. Но меня уже давно взяли в плен.

– А я тебе говорю, будь у нас набольшим иль прощайся с жизнью! – заорал на него портной.

– А если я не хочу!

– Соглашайся, прах тебя побери! – рассвирепел тот. – Долой с коня!

Гец слез и покорно последовал за портным. Грозный гул в кругу крестьянских главарей и советников дал ему понять, что на этот раз проволочками не отделаешься.

– Ну, будь по-вашему! – воскликнул он. – Раз вы решили заставить меня силой, так знайте, что, с божьей помощью, я никогда не пойду против своего долга и совести христианина и честного человека и что, если вы замыслите бесчестные и богопротивные дела, я скорей умру, нежели дам вам на них свое согласие. Я бы никогда не допустил такого злодеяния, как вейнсбергская резня!

– Что сделано, то сделано, и нечего об этом толковать, – сказал, пожав плечами, Иорг Мецлер.

– Предателям и поповским прихвостням туда и дорога! – раздался пронзительный женский голос, и крестьяне загремели оружием. Это кричала Черная Гофманша. С тех пор как Еклейн Рорбах выступил в Маульброн, она пристала к Светлой рати. После вейнсбергского дела крестьяне смотрели на нее с почтительным страхом. Они считали ее пророчицей и верили в ее связь с тайными силами,

Для начала Гец согласился принять командование на один месяц и присягнуть «Двенадцати статьям». Но не успел он расположиться на ночлег вместе с военачальниками, как начал подкапываться под крестьянский манифест. Необходимо восстановить повиновение начальству, крестьяне должны по-прежнему исправлять барщину, платить оброки и феодальные поборы, как повелось исстари, и предоставлять своим господам все необходимое, дабы они ни в чем не терпели нужды. Таковы его требования. Крестьяне подняли его на смех, и ему пришлось выслушать немало издевательств.

– Вы думаете, мы для этого поставили вас над нами? – спросил его Вольф Гербер из Эрингена, пронизывая его взглядом. – Тогда нам незачем было затевать восстание, а нужно было сидеть дома и не рыпаться!

Ганс Флукс одернул рыцаря за его коварные наскоки.

Гец решил до поры до времени не настаивать. Все же он добился от военачальников обещания не трогать замков и крепостей дворянства. Но войска шли на Вюрцбург, и это расстраивало все планы Геца. Чтобы упрочить свое положение, ему нужен был успех, а он сильно опасался, что как полководец он не выдержит испытания при осаде такой твердыни, как Фрауенберг – «Гора богоматери». Поэтому он предложил сначала присоединить к крестьянскому союзу имперский город Галль-Швабский, что было бы нетрудным делом. Гец заверял, что стоит лишь написать галльцам, и двести конных воинов тотчас примкнут к Светлой рати. А там подойдут другие отряды, и, собрав мощный кулак, можно будет дать Швабскому союзу бой в открытом поле. После одного-двух сражений, в исходе которых Гец не сомневался, все крепости и замки сами раскроют перед крестьянами свои ворота.

Но и с этим замыслом он потерпел неудачу. Войска продолжали продвигаться через Майнскую область к богатому бенедиктинскому монастырю в Аморбахе. Ген фон Берлихинген и Иорг Мецлер, как предводители, ехали впереди. Монастырь разделил участь Шентальского. Светлая рать ворвалась в него и разграбила все, что имело хоть какую-нибудь ценность: одежды, сосуды, выложенные серебром книги, митры, – не пощадив ни органа, ни алтаря, ни реликвий. А вслед за крестьянским войском пришли аморбахцы с соседями и вынесли из монастыря всю «движимость», вплоть до досок, кровельной черепицы и запасов кирпича. Но, несмотря на уже отданный приказ, монастырь не был сожжен благодаря заступничеству аморбахского магистрата. Сожжены были лишь оброчные книги. Добычу продали, и каждый отряд получил свою долю. Гецу досталось, кроме всего, драгоценностей на сто пятьдесят гульденов, в том числе голубая митра, из которой его супруга выломала жемчуга и драгоценные камни, чтобы сделать себе ожерелье. Из выкупных денег довольные крестьяне выделили ему еще пятьдесят гульденов.

Черная Гофманша, как и прежде, не принимала участия в грабеже. Никогда бы она не осквернила награбленным добром свои руки. Что ей все сокровища мира! Она попирала драгоценности ногами, если они попадались на ее пути. Ее долей в добыче было то наслаждение, с которым она смотрела на гибель и расхищение добра своих ненавистных врагов. Узнав, что Аморбахский монастырь не будет сожжен, она пришла в неистовство. Не для того ли они оставляют эти вороньи гнезда нетронутыми, чтобы черным птицам было куда вернуться, когда уйдут крестьянские войска? Знать, он сам, набросилась она на Иорга Мецлера, и семеро его друзей из совета до того обабились, что дали Гецу ослепить себя блеском золотых шпор? Не доверяя Гецу, она считала его виновником дарованной монастырю пощады. Вместо того чтобы выделять ему пятьдесят гульденов из добычи, не лучше ли было бы купить на эти деньги хорошую веревку, чтобы его повесить? Только на Флориана Гейера не распространялась ее ненависть к дворянству. Он один из этой шайки бескорыстно стоял за бедный люд. Для дворян же и рыцарей, которые из страха за свою шкуру отовсюду устремились толпами в Аморбах, чтобы, присягнув «Двенадцати статьям», спасти свою жизнь и имущество, у нее не было ничего, кроме гнева и презрения. О! какими смиренными стали они теперь, как подобострастно лебезили они перед крестьянскими главарями и советом эти прежде столь высокомерные дворянчики!

– Да, да, гни спину до самой земли! – крикнула она юнкеру фон Голлерсдорфу, который уже у двери трактира, где расположилась семерка крестьянского совета, почтительно снял свой берет. – Бог избрал нас, низкорожденных и презренных, чтобы уничтожить власть имущих и покарать горделивых.

В Аморбах слетались не только мелкие тираны, как осы и шершни сосавшие народную кровь. Сам могущественный и грозный граф фон Вертгейм уведомил крестьян о своем намерении вступить в евангелический союз и снабдить их пушками, порохом и ядрами. Правда, могущество графа разлетелось, как дым, когда его собственные крестьяне, в ответ на его попытку смирить их огнем и мечом, взяли приступом замок, гордо высившийся на вершине покрытого виноградниками холма, там, где Таубер впадает в Майн. Старый друг Геца, Макс Штумпф, прибыл в крестьянский лагерь во главе посольства, отряженного не кем иным, как его преосвященством, самим архиепископом и курфюрстом Майнцским, Альбрехтом Бранденбургским. Его высокопреосвященство давно носился с мыслью, следуя по стопам другого Альбрехта – герцога Казимира Ансбах-Байрейтского, приходившегося ему двоюродным братом, – превратить свое архиепископство в светское государство, подобно тому как этот другой Альбрехт сделал с Пруссией. Архиепископ заигрывал с Реформацией, покровительствовал гуманистам и привлек к своему двору, где процветали науки и искусства, Ульриха фон Гуттена. В конце концов фаворитка его преосвященства, не предвидя для себя лично ничего хорошего от этих честолюбивых затей, отговорила его. Ведь нечего было и думать, что он сделает ее своей женой, если станет светским владыкой! И вот он прислал к крестьянам своего штатгальтера, прогнанного страсбуржцами с епископского престола. Ибо, увы! даже на берегах Майна и Рейна трещало по всем швам и рушилось вековое господство феодалов, и архиепископ Альбрехт рассудил за благо перебраться на более безопасное место. Истощив свои силы разгульной жизнью, он вспомнил о плассенбургском узнике, дяде своем Фридрихе, которого любящие сыновья все еще держали в заточении.

Но крестьяне задали послу слишком трудную задачу. Наместник архиепископа должен был вместе с Майнцским соборным капитулом присягнуть «Двенадцати статьям» и беспрекословно исполнять все, что «признают и предпишут Светлая рать и другие крестьянские дружины в лице своих благочестивых, искусных, ученых и мудрых военачальников как в предусмотренных договором делах, так и во всем, что касается христианского общежития в стране». Архиепископ не должен препятствовать городам и селениям снабжать Светлую рать подкреплениями, пушками и всяким продовольствием. Евангелическое войско должно иметь право свободного пропуска во все города. Все монастыри, мужские и женские, должны быть открыты для выхода из них тех, кто снял монашеское одеяние; начальники отрядов и союзное крестьянство имеют право наказывать неповинующихся по своему усмотрению. Все дворянство архиепископства в течение одного месяца должно лично явиться к военачальникам Светлой рати и вступить в евангелический союз; владения уклонившихся будут отобраны вооруженной силой. Наконец, наместник должен поручиться за капитул и все духовенство архиепископства, что в двухнедельный срок в кассу Светлой рати будет внесено пятнадцать тысяч гульденов. Макс Штумпф сам добровольно предложил крестьянам сопровождать их в Вюрцбург.

Вендель Гиплер вправе был гордиться таким договором. Но он был озабочен возобновившимися домогательствами Геца. Тот снова возобновил свои требования изменить, смягчить, обкорнать «Двенадцать статей». Гиплер считал это невозможным. Правда, приписывая Гецу недавние успехи крестьянского оружия, он лично охотно пошел бы ему навстречу. С другой стороны, он и сам был убежден, что для создания государственного строя, к которому он стремился, необходимо урезать, а то и вовсе выкинуть ряд статей.

В этом затруднительном положении его посетил человек, на которого Ганс Флукс и гейльбронцы взирали далеко не благосклонным оком. Сам Гиплер знал его еще с гейльбронских времен, ибо Ганс Берле неоднократно и с неизменным успехом выступал в качестве представителя этого города на имперских и союзных сеймах. Это был тонкий дипломат, искушенный во всевозможных уловках и хитростях. Он уже ранее приезжал к крестьянам в Неккарсульм и Вейнсберг на разведку, чтобы завязать связи, которые могли бы пойти на пользу родному городу. Гейльбронский магистрат во многом следовал его советам: это по его наущению Гейльброн нашел себе козла отпущения в лице Галса Флукса. Теперь гейльбронский магистрат прислал его к руководящей семерке в Аморбах с жалобой на бекингенцев, бесстыдно нарушавших право собственности Гейльброна, и Берле первым делом обратился к Гиплеру, чтобы обеспечить себе его посредничество и поддержку.

Ганс Берле вывел канцлера из затруднительного положения. Конечно, изменить статьи нельзя но «истолковать» – можно. Они сели за стол и набросали дополнение из восьми параграфов, которое назвали «Декларацией Двенадцати статей». В этой так называемой Декларации большая часть требований, намеченных к немедленному осуществлению «Двенадцатью статьями», откладывалась до всеобщего преобразования государства. Другие требования подвергались ограничению. Наиболее важными были добавления, на основании которых десятина, оброк и проценты остаются в силе до имперской реформы, а также пункт, которым духовные владения каждой общины тщательно ограждались от посягательств светских властей.