Текст книги "А что, если бы"

Автор книги: Роберт Коули

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 39 страниц)

 Есть основания полагать, что если Александра и вправду спасла удача, то Спифридат приблизился к нему на расстояние удара секирой отнюдь не случайно. Персы знали, что царь находится в рядах тяжелой кавалерии, а шлем с белым плюмажем резко выделял его среди прочих всадников. Персидские командиры не сомневались в том, что Александр лично возглавит наступление: греческим и македонским военачальникам обычай предписывал сражаться в первых рядах, а не прятаться за спины солдат. Кроме того, Александр был молод, затеял дерзкий поход и должен был стяжать в глазах своих воинов славу героя. Ему надлежало возглавлять атаку, и он ее возглавлял.

Благодаря урокам, извлеченным из не столь уж давнего пошлого, персы знали и то, какова мощь дисциплинированных греческих войск, и то, что смерть командира немедленно положит конец македонскому вторжению. В 401 г. до н.э. Кир, весьма даровитый и соответственно честолюбивый младший брат тогдашнего царя Персии, выступил против своего старшего брата во главе армии, костяк которой составляли 13 000 греческих наемников. В битве при Кунаксе близ Вавилона (современный Ирак) превосходно обученные эллинские гоплиты разгромили противника. Но в тот момент, когда казалось, что победа уже за ним, Кир возглавил конную атаку и глубоко вклинился во вражеские ряды. Как оказалось, слишком глубоко. В отличие от Александра ему не повезло: отрезанный от основных сил, Кир погиб, а без него, военачальника и претендента на престол, поход потерял какой-либо смысл. Около десяти тысяч уцелевших греков оказались в самом сердце враждебной страны, откуда вышли с боями, совершив воистину эпическое отступление, воспетое участником этих событий Ксенофонтом в труде, названном «Анабазис» (Восхождение). Успех гоплитов при Кунаксе, равно как и героическое отступление десяти тысяч, явились столь убедительными свидетельствами высоких боевых качеств эллинских воинов и их превосходства над азиатскими ратями, что все последующие персидские цари непременно имели в составе войска наемные греческие отряды. Но персы усвоили и другой урок: со смертью Кира угроза их государству отпала сама собой. Мы не знаем, заманили Кира в ловушку или он пал жертвой собственной бесшабашной отваги, но его история служила прекрасным примером того, как можно избавиться от молодого, честолюбивого врага, возглавляющего воистину грозное войско. Всего-то и надо выманить его подальше от основных сил, а потом спокойно прикончить. Когда голова отсечена (метафора кажется тем более уместной, учитывая выбранное Спифридатом оружие), змея более не опасна. Представим себе, что такой простой и разумный план «изоляции и устранения командира» увенчался успехом, что едва было не случилось при Гранике. Погибни Александр тогда, а не спустя целое десятилетие, история человечества выглядела бы совсем по-иному...

Второй удар секиры оказался роковым: Александр пал мертвым, с рассеченным черепом. Подоспевший Клит смог лишь отомстить убийце за своего царя, над телом которого разразилась ожесточенная схватка. В конце концов македонцам удалось отбросить врага, но они понесли большие потери, тогда как основные силы персов остались практически нетронутыми. Кроме того, молодой и энергичный царь Дарий, стяжавший теперь славу победителя, собирал под свои знамена огромную армию. С прибытием его в западную Анатолию все победы, одержанные ранее македонцами над местными правителями, оказались бы напрасными. Флотоводцы Дария уже готовились перенести войну в Грецию. Македонские военачальники не могли скрывать факт гибели царя бесконечно, а едва достигнув Эллады и Македонии, это известие неизбежно породило бы смуты. Все обещало, что македонская знать надолго втянется в борьбу за освободившийся престол, а греческие полисы поведут сложную и привычную дипломатическую игру, поддерживая тех или иных претендентов. В этих условиях собравшийся после битвы при Гранике совет македонских полководцев мог принять только одно решение: поход, в силу его полной бесперспективности, прекратить и отступить как можно скорее, пока есть возможность унести не только ноги, но и добычу. Схватка вокруг престола означала конец краткого, порожденного политическим гением Филиппа «Золотого века» Македонии и возвращение страны к прежнему состоянию, когда слабые, обладавшие лишь тенью власти цари оказывались в зависимости попеременно то у персов, то у греков, то у дунайских племен, то у собственной знати.

Зато для Персии начался длительный период относительного процветания: проявив дипломатический талант, Дарий предоставил улаживать дела с греками эллинизированным западным сатрапам, в чем они и преуспели.

По мере оживления выгодной торговли между Грецией, Анатолией, Ближним Востоком и даже отдаленными окраинами Персидской державы у кого бы то ни было в материковой Греции оставалось все меньше оснований полагать, будто греческие города западной Анатолии ждут не дождутся «избавления от персидского ига», и западным персидским сатрапиям больше не приходилось опасаться военных авантюр с участием закованных в бронзу гоплитов. Персидские цари придерживались традиционной и успешной (поскольку она помогала обходиться без дорогостоящих карательных экспедиций против племен, отличавшихся особой щепетильностью по части чистоты веры) политики религиозной терпимости, но культ Ахура-Мазды, Бога Света и Истины, и представление о мире как арене вечной борьбы последнего с силами Мрака и Лжи приобретал все больше приверженцев среди представителей правящих слоев многонационального государства. Он создал культурное пространство, помогавшее цементировать страну наряду с консервативной военной политикой и эффективной системой налогообложения.

В материковой Греции сложившаяся политическая ситуация более всего благоприятствовала Афинам, ибо оба ее традиционных соперника оказались выведенными из игры: Фивы разрушил Александр, а Спарта еще не оправилась от сокрушительного поражения, нанесенного ей фиванцами в 371 г., и последовавшего за этим освобождения спартанских илотов в Мессинии. Поскольку погрязшая в распрях Македония пребывала в состоянии, близком к коллапсу, Афины восстановили статус сильнейшей военной державы материковой Эллады, а афинский флот стал мощнее, чем даже в середине V века до н.э., в «Золотой век» Перикла. Правда, в новых обстоятельствах афиняне не видели особого смысла в военных авантюрах, направленных на сколачивание империи. Демократический полис оказался способным процветать в роли крупнейшего международного порта и торгового центра, не навязывая соседям своего господства. Поскольку афинские корабли патрулировали Эгейское море, пиратство было сведено к минимуму. Неплохие взаимоотношения между Афинами и западными сатрапиями Персии создали идеальные условия для роста взаимовыгодной торговли. Вовлечение все более широких кругов населения в коммерческую деятельность сопровождалось усилением демократических тенденций: с одной стороны, иностранцы в Афинах получали больше прав, а с другой, самые преуспевающие из них все чаще становились афинскими гражданами. Афины, и без того бывшие культурной Меккой, упрочили свое значение как неоспоримого центра интеллектуальной и культурной жизни, именно туда стекались со всей Эллады философы, ученые, художники и поэты.

Одновременный рост налоговых поступлений и числа полноправных граждан повлек за собой стремление расширить сферу политического влияния полиса в хорошо знакомом грекам западном Средиземноморье: в Италии, на Сицилии, в южной Галлии и Северной Африке. Однако, предприняв в конце V века попытку вернуть контроль над Сицилией, афиняне столкнулись с серьезным противодействием. Находившийся в северной Африке (близ современного Туниса) богатый и могущественный финикийский город Карфаген, являвшийся по существу центром торговой империи, давно и прочно монополизировал морскую торговлю в западном Средиземноморье. Свои притязания он подкреплял внушительным военно-морским присутствием. Напряженность между афинскими и карфагенскими купцами в конечном итоге вылилась в открытое столкновение между двумя великими морскими державами. Разразилась долгая, разорительная война, в которой ни одной из сторон не удавалось добиться решающего преимущества. В обоих государствах имелось достаточно патриотически настроенных, заинтересованных в победе граждан, из которых вербовались моряки и солдаты, оба. располагали внушительными финансовыми средствами, а стало быть, возможностью пополнить свои силы за счет наемников. В морских операциях погибли десятки тысяч человек, причем внезапные средиземноморские шторма, заставая гребные суда вдалеке от гаваней, уносили больше жизней, чем вооруженные столкновения.

Театр боевых действий расширялся: постепенно в войну на той или другой стороне втягивались другие полисы, прежде всего располагавшиеся на Сицилии и в южной Италии. По мере того как Афины и Карфаген все больше истощали свои ресурсы в этой ожесточенной и бесполезной схватке, торговлю постепенно перехватывали в свои руки негреческие, финикийские и латинские, города. С расширением конфликта ширилась и сфера альтернативной торговли: новые, поступавшие из внутренней Азии, Египта и Европы товары оказывали влияние на вкусы, и со временем в архитектуре, словесности и декоративно-прикладном искусстве перестали доминировать эллинистические мотивы. А на большей части Запада греческая культура так по-настоящему и не привилась.

Взаимное ослабление Карфагена и западных греческих полисов способствовало возвышению Рима. Являвшийся в момент гибели Александра при Гранике политическим центром не более чем регионального значения, он расширил свое влияние путем создания центрально-итальянского оборонительного союза и, обретя достаточный военный и экономический вес, принял участие в конфликте, выступив якобы на стороне Карфагена. Результатом стало быстрое поглощение сначала материковой Италии, затем Сицилии, а там и самого Карфагена стремительно расширявшейся и превращавшейся в подлинную империю Римской Конфедерацией. Временный союз с Афинами и материковой Грецией оказался эфемерным: вскоре римляне нашли предлог для вторжения в Грецию, а ослабление Афин в ходе продолжавшегося на протяжении жизни двух поколений военного противостояния гарантировало им победу. Правда, упорство афинян, не желавших сдаваться даже после длительной осады, вывело римлян из себя. Когда в городской стене удалось проломить брешь, учинили страшную резню и сожгли город. Вместе с Афинами погибла великая греческая культура: от эллинской философии и науки, поэзии и драматургии сохранились лишь случайные, жалкие обрывки. Эллинскому миру уже не суждено было вернуть себе ни экономическое, ни культурное главенство: уцелевшие полисы находились под политическим контролем Рима, а римляне, в подавляющем своем большинстве, не испытывали к эллинскому культурному наследию ни малейшего почтения. «Греческие штудии» представляли собой не более чем периферийный раздел римской исторической науки, привлекавший исследователей, склонных к экзотике и мистицизму. Завоевав Грецию, римляне вышли к рубежам Персидского царства, однако продолжавшийся на протяжении жизни поколения конфликт между великими державами не привел к радикальному переделу мира. Хотя Риму удалось захватить Египет и тем самым окончательно утвердить свое господство с северной Африке, они поняли, что не располагают достаточными людскими ресурсами для того, чтобы одновременно держать под контролем обширные владения на западе и вести эффективную крупномасштабную войну на востоке [48]48
  В Текущей Реальности Риму в известной степени удавалось совмещать эти действия; правда, если на западе с расширением границ державы проблем почти не возникало, то на востоке римляне столкнулись с мощным сопротивлением (от Карфагена до Парфянского царства).


[Закрыть]. Персы, со своей стороны, от активной экспансии на запад отказались уже давно, ибо их продвижение в центральную Азию само по себе являлось нелегкой задачей. Кроме того, в ходе затянувшихся дипломатических переговорах правящие элиты обеих стран обнаружили, что между римской и персидской аристократией немало общего. Обе культуры сходились в огромном уважении к традиции и к власти, обе были весьма патриархальны, ориентированы на долг и предков. Римлянам пришелся по вкусу культ Ахура-Мазды: дуалистическое восприятие мироздания как арены борьбы сил добра и зла вполне соответствовало их воззрениям, а потому для них не составило труда интегрировать Ахура-Мазду в эклектический пантеон, унаследованный от этрусков. Персы, со своей стороны, нашли, что принятие некоторых аспектов римской военной организации помогает упрочить влияние на восточные провинции. Смешанные браки между представителями персидской и римской знати стали обычным делом, что способствовало не просто сближению культур, но и постепенному стиранию различий между ними.

Итак, мы видим относительно стабильный, биполярный мир, в рамках которого при всем почти бесконечном многообразии верований и культур не было (к лучшему или к худшему, это другой вопрос) места гегемонии какой-либо «доминирующей» или «канонической» культуры. А стало быть, не могло возникнуть ни Ренессанса, ни Просвещения, ни «современности». Сама концепция «Западного Мира» как совокупность четко определяемых, хотя всегда оспариваемых и часто неверно трактуемых, культурных, политических и этических идеалов никогда бы не зародилась.

Возможные вспышки религиозного энтузиазма не имели шансов перерасти региональные рамки хотя бы потому, что латынь на западе и арамейский на востоке являлись лишь языками администрации, и ни одно наречие не стало универсальным средством межкультурного общения. Купцам неизбежно приходилось выучивать по несколько языков, но в большинстве своем люди обходились местными языками, жили по местным обычаям, чтили местные божества, пересказывали местные предания и мыслили местными категориями. Связь с одной из великих империй, подданными которой они являлись, ограничивалась уплатой податей да нерегулярной военной службой. Особенности различных культур могли представлять интерес для поддерживаемых государством ученых, ставивших своей целью собирание и систематизацию знаний о мире, но таких было немного, и оба правительства финансировали их исследования лишь постольку, поскольку результаты оных могли порой способствовать решению проблем сбора налогов и поддержания порядка.

 * * *

Таким образом, случись спешившему на выручку своему царю Клиту споткнуться или поскользнуться, мы жили бы в мире, весьма отличном от нынешнего в геополитическом, культурном и религиозном аспектах. Мне представляется, что в этом мире ценности, выработанные эллинскими полисами, уступили бы место некоему смешению римских и персидских идей. Основной религиозной концепцией стал бы отчетливый дуализм, почерпнутый из культа Ахура-Мазды, а этика космополитической элиты, правившей в условиях многообразной мозаики культур, вместо греческого уважения к свободе, политическому равенству и достоинству личности базировалась бы на почтении к ритуалу, традициям, предкам и социальной иерархии. И все это потому, что в истории не было блистательного и длительного эллинистического периода и широкий мир не оказался интегрированным в греческую культурную и языковую сферу.

Без сильного влияния греческой философии, с одной стороны, и издержек дурного римского управления Иудеей—с другой, иудаизм так и остался бы локальным явлением. При продолжавшемся персидском правлении не было бы ни великого восстания Маккавеев, ни Греческой Библии, ни яростного разрушения римлянами Второго Храма, ни соответственно великой еврейской диаспоры. Иисус из Назарета, даже не предпочти он проповедям плотницкое ремесло, остался бы религиозным деятелем местного масштаба. Новый Завет, вне зависимости от его содержания, не будучи написан на международном греческом языке, не смог бы получить международную известность. В свою очередь без широкого распространения библейских текстов культурная среда, взрастившая Мохаммеда, была бы совершено иной, а стало быть, даже в случае возникновения на Аравийском полуострове новой религии, она ничуть не походила бы на классический ислам и едва ли оказалась бы способной генерировать ту примечательную культурную и военную энергию, что ассоциируется у нас с понятием «джихад». Да и само понятие «культура», оставаясь преимущественно местным и не тяготея к универсальности, имело бы совершенно иное значение.

По иронии истории ценности, ставшие основополагающими в нашем мире, как мне представляется, благодаря удаче, сопутствовавшей Александру при Гранике, едва ли восхитили бы Клита Черного. Как закоренелый македонский консерватор, презирающий нововведения, он, пожалуй, с большим одобрением воспринял бы описанный выше альтернативный римско-персидский мир. Но и мир, обязанный своим возникновением удару его копья, Клиту увидеть не довелось: спустя семь лет после того, как он спас своего царя, этот самый царь в пьяной ссоре пронзил его своим копьем. Еще большую иронию можно усмотреть в том, что спор их разгорелся как раз вокруг альтернативных сценариев будущего. Клит полагал, что македонцам должно держаться исконных обычаев и не перенимать ничего у побежденных народов, тогда как стремившийся объединить всех своих подданных и увеличить необходимые для дальнейших завоеваний людские ресурсы Александр был не прочь перенять персидский придворный ритуал и приучить недавних врагов, персов и своих македонских ветеранов, сражаться бок о бок. Но ни македонский традиционализм Клита, ни стремление создать унитарную мировую державу и безудержный имперский империализм Александра не имеют прямого отношения к реальному новому миру, возникшему после весьма своевременной кончины Александра, последовавшей в возрасте тридцати двух лет, в Вавилоне, в июне 323 г. до н.э.

Льюис X. Лэпхэм
Furor Teutonicus.
Тевтобургский лес, 9 г. н. э.

В начале первого века нашей эры Римская империя пребывала в цветущем состоянии, а сам город Рим являлся не только средоточием мощи, но и предметом завистливого восхищения всего известного мира. По словам видной исследовательницы античности Эдит Гамильтон, «император Август (63 г. до н. э. – 14 г. н. э.) получил Рим кирпичным и оставил его мраморным» [49]49
  Это слова не Э. Гамильтон, а самого Августа, приводимые Светонием (Suet., Aug., 28, 3).


[Закрыть]. В тот период очередным объектом Римской экспансии была обширная, дикая земля за Рейном, именовавшаяся Германией. В 9 году н. э., после двадцати двух лет [50]50
  Дата не слишком понятна. Начало походов Друза в Германию, с которых имеет смысл отсчитывать попытку ее покорения римлянами, – 11 год до н.э. (т.е. за 19 лет до битвы в Тевтобургском лесу). Впервые же в Германию за Рейном римляне проникли еще при Цезаре, в 55 году до н.э.


[Закрыть]традиционных по отношению к варварским народам действий по умиротворению, сближению и приобщению к цивилизации, Рим потерпел поражение, от которого так и не смог оправитъся. В Тевтобургском лесу племена во главе с вождем по имени Арминий захватили врасплох и уничтожили три римских легиона – 15 000 воинов, не считая тех, кто следовал за лагерем. Арминий приказал пригвоздить головы убитых к деревьям, известие о чем произвело в Риме должное впечатление. Силе противопоставили силу. Империя отступила за Рейн и, за исключением незначительных вылазок, оставила Германию в покое.

 Теперь, спустя почти два тысячелетия, нам остается только гадать, какой могла бы стать романизированная Германия. Что, если бы она не превратилась на столетия в одну из последних в Европе зону не только политического, но и духовного отчуждения от Римского мира, от чего потомки Арминия (названного впоследствии Германом) так до конца и не отступились? Что, если бы Арминий вошел в историю не легендарным героем, а всего лишь одним из местных правителей? Что,если бы Римская империя с ее храмами, амфитеатрами и системой права расширилась до Вислы? [51]51
  Планы римлян были менее амбициозны, и границей провинции Германии должна была стать Эльба. В земли за Эльбой римляне никогда с завоевательными целями не проникали.


[Закрыть]Неужели в этом случае Европе не пришлось бы столкнуться с болезненным и тяжелым «германским вопросом»?

В приведенной ниже работе подобные возможности рассматриваются Льюисом X. Лэпхэмом, издателем журнала «Харпер», лауреата Национальной премии за эссе, которые сравнивают с трудами X.А. Менкена и Монтеня. Он является автором восьми книг, включая недавно опубликованные «Лгония Маммоны» и «Правила влияния», а также известным лектором и телевизионный ведущим.

Вы можете не интересоваться войной, зато война интересуется вами.

Лев Троцкий

В первое десятилетие новой эры, еще не получившей название христианской, Цезаря Августа больше интересовали военные донесения из Майнца, чем сообщения о чудесах в Вифлееме. На протяжении почти тридцати лет его правления в качестве принцепса [52]52
  К моменту битвы в Тевтобургском лесу Август был принцепсом уже 36 лет.


[Закрыть], подведшего итог существования Римской республики и столетия гражданских войн, авгуры со всех четырех сторон света видели лишь благополучные предзнаменования. Спокойствие в Египте, мир в Африке и Испании, умиротворение Парфии, цветение виноградников в Аквитании – и ни тени возмущения на безоблачном горизонте Средиземноморского мира.

Разумеется, помимо Германии. Август не был знаком с «Песнью о Нибелунгах» или со знаками отличия Тысячелетнего Рейха – но, командуя войсками в диком краю к востоку от Рейна, он столкнулся с германскими племенами, известными его легионерам под собирательным названием Furor Teutonicus [53]53
  Furor Teutonicus (лат. «тевтонская ярость»), никогда не было в латинском языке собирательным названием германских племен. Приведенное описание германцев значительно утрирует описание Цезаря в «Записках о галльской войне» и, очевидно, призвано передать представление о них рядового римлянина.


[Закрыть]– ордой непременно враждебных и преимущественно пьяных суеверных варваров, поклонявшихся лошадям и лунному свету, учитывавших в своих примитивных календарях не дни, а ночи и рыскавших в снегу и тумане, подобно волкам.

 Резонно предположив, что рано или поздно одному из предводителей придет в голову повернуть свои подводы на юг, Август решил предотвратить подобный поворот событий путем расширения границ империи на север до Эльбы, а на восток до Вислы и Балтийского моря [54]54
  Представления автора о географии Восточной Европы поистине удивительны.


[Закрыть]. Это предполагалось осуществить силой оружия, подкрепленной демонстрацией превосходства римского образа жизни путем строительства акведуков и разведения яблоневых садов. Готов и иже с ними ждала судьба покоренных Цезарем галлов: им предстояло стать усмиренной чернью подвластных Риму земель, «живущей в изобилии и привычной к поражениям».

Эти надежды отнюдь не следует считать чрезмерно оптимистичными. В I веке н. э. власть Рима не имела соперников. Никто не дерзал противиться воле государства, включавшего в себя, по выражению Эдуарда Гиббона, «самую прекрасную часть земли и самую цивилизованную часть человечества» – покорные провинции, «объединенные законами и украшенные искусствами», дороги, прямыми линиями сбегавшие от Атлантического океана к Евфрату, границы, защищаемые «духом народа, не ведающего страха и не терпящего покоя». Сумей Август добиться успеха в осуществлении своего Германского проекта, последующие два тысячелетия Европейской истории выглядели бы совсем по-иному. Римская империя не пришла к падению, распятие Христа осталось никем не замеченным, английский язык, равно как условия для протестантской реформации, так и не сформировался, Фридрих Великий стал бы циркачом, а кайзер Вильгельм не страстным поклонником всего военного, а коллекционером марок или любителем водяных жуков.

К умиротворению Германии римляне приступили в 13 г. до н.э., и началось оно с того, что Тиберий, приемный сын и наследник императора, перешел со своими легионами через Альпы, вступив в Австрию, нижний Вюртемберг и Тироль [55]55
  Тиберий, сын жены Августа Ливии и будущий император, в 13 году до н.э. еще не был ни усыновлен Августом, ни объявлен наследником. Сведения о его походе не вполне точны – в 13 году он находился в Паннонии (совр. Югославия), а в указанных местах действовал в 15 году до н.э., завершая покорение племен ретов (совр. Швейцария) и винделиков (район совр. Аугсбурга), не считавшихся германскими.


[Закрыть]. В Кельне появился храм Юпитера [56]56
  Римская Colonia Agrippina (совр. Кёльн) была основана в 50 году н.э. Вероятно, имеется в виду находившийся на этом месте т.н. «Жертвенник убиев».


[Закрыть], в устьях рек появились оборонительные сооружения, запиравшие германские земли со стороны Северного Моря.

Виднейшие варварские вожди получали римское гражданство, их воинственный нрав смягчался музыкой флейт, их подозрительность смягчалась дарами в виде шелков и золота, их сыновья учились говорить на латыни и скреплять плащи вместо колючек драгоценными брошами. На протяжении двадцати лет все дальше на востоке, вплоть до лесов Вестфалии, возникали новые римские поселения.

 Но в 6 г. в провинции Иллирия (на нынешних Балканах) вспыхнул кровопролитный мятеж, и Тиберий выступил из Трира, дабы покарать самонадеянных варваров. Жестокий урок продолжался целых три года, а продолжать в это время дело приручения германцев Август поручил Публию Квинтилию Вару. План действий был вполне разумным, но его реализацию император доверил не тому человеку. Пятидесятипятилетний Вар добился высокого положения исключительно благодаря браку с племянницей императора. Ему довелось послужить проконсулом в Африке и легатом в Сирии, но, будучи типичным придворным карьеристом – лицемерным, алчным, праздным и тщеславным, – он ничего не смыслил в военном деле, всецело полагаясь на подчиненных.

Вар, в качестве наместника Германии к востоку от Рейна получивший под свое начало три отборных легиона, прибыл из Италии и приступил к своим обязанностям, пребывая в уверенности, что его войско непобедимо, а варвары сломлены и покорны воле Рима. Увы, оба эти предположения не соответствовали действительности. Вар, о котором впоследствии скажут, что «его умственный взор ослепил рок», предпочитал закрывать глаза на факты, казавшиеся ему неприятными или неудобными. Свою задачу он рассматривал как сугубо административную, пребывая в уверенности, что Август, любимый и заботливый дядя его жены, не стал бы возлагать на него сложное, а уж паче того опасное поручение. Рассматривая германские племена в качестве с легкостью добываемых рабов, а не с трудом приобретаемых союзников, он взвалил на них тяжкое бремя налогов [57]57
  Долю личной вины Вара в недовольстве германцев сложно теперь установить. После своей гибели он оказался очень удобным козлом отпущения для официальной римской пропаганды, на которую, в сущности, мы и вынуждены опираться. Понятно лишь то, что он не был опытным полководцем.


[Закрыть], нимало не сомневаясь, что они будут любить его, как мудрого и строгого отца.

Среди служивших под его началом знатных германцев Вар особенно доверял вождю херусков Арминию, участнику Иллирийской кампании Тиберия и ценителю поэзии   Горация.   И  завзятому  лицемеру,   в  преданности которого недальновидный Вар не испытывал ни малейших сомнений. Всячески выпячивая свою приверженность всему римскому, Арминий втайне готовил постановку своего, отнюдь не оперного варианта «Гибели богов».

Германия во времена Римской империи

Битва в Тевтобургском лесу, 9 г. н.э.

Удобный случай представился осенью 9 года. В это время Вар повел свои три легиона (15 000 солдат, сопровождаемых десятью тысячами рабов, женщин, детей и тому подобного народа, не представлявшего собой вооруженной силы) из летних лагерей близ Миндена на зимние квартиры, находившиеся где-то западнее, видимо неподалеку от современного города Хальтерн. Арминий выдал маршрут движения римлян разделявшим его тайную ненависть к империи херускам, которых поддержали придерживавшиеся того же образа мыслей племена хатты и бруктеры. Орда вопящих варваров обрушилась на растянувшуюся римскую колонну на полпути меж двумя опорными пунктами, в холмистом, изрезанном оврагами Тевтобургском лесу.

 Историки и по сей день спорят относительно точного места этой кровавой расправы, ссылаясь на скудные письменные, археологические и топонимические свидетельства (старые рукописи, найденные во мху римские монеты и фрагменты военного снаряжения, а также географические названия «Кнокенбан» – Улица Костей или «Мордкассель» – Котел Смерти). Одни историки считают, что нападение произошло в верховьях реки Эмс, другие называют реки Липпе и Везер, но все сходятся в одном: римляне гибли, как загнанный на бойню скот. Сложный рельеф – путь пролегал по узким лощинам между крутыми склонами – грязь под ногами и густые заросли не позволили легионерам использовать свое преимущество в тактике и вооружении. Носившие тяжелые метательные копья и короткие испанские мечи, позволявшие в рукопашной косить врагов как пшеницу, римляне были обучены сражаться строем, в открытом поле, а в густых зарослях растянувшаяся на девять миль, отягощенная огромным обозом колонна так и не смогла сформировать боевые порядки. Варвары напали на римлян в сумерках, принявшись метать копья с холмов и скал. Под непрекращавшимся холодным дождем они три дня и три ночи методично истребляли римское войско, пока не уничтожили его полностью. Вар покончил с собой. Так же поступили и другие римские командиры, знавшие об обычае херусков живьем прибивать пленных врагов к стволам священных дубов.

Голову Вара Арминий послал богемскому варварскому царьку Марободу [58]58
  Царь свевов (германского племени, занимавшего отчасти территорию Чехии) Маробод был в описываемое время одним из наиболее серьезных противников Рима.


[Закрыть], а тот, из собственных дипломатических соображений, переслал ее в Рим, Августу, на которого это произвело сильное впечатление. Как пишет Дион Кассий, император «в великой горести разорвал свои одежды», а Гиббон со свойственной ему иронией добавляет, что «...Август отнюдь не проявил избытка твердости и самообладания, каких можно ждать, зная его нрав».

Охвативший город страх перед варварским нашествием породил множество странных, пугающих слухов – толковали, будто одна из Альпийских вершин упала в огненное озеро, в храм Марса ударила молния. На северном небосклоне видели множество зловещих комет и метеоров, стоявшая на перекрестке, указывая в сторону Германии, статуя Победы непостижимым образом развернулась в противоположном направлении, к Италии. По свидетельству Светония, император устроил великолепные игры в знак благодарности Юпитеру Лучшему и Величайшему за то, что германцы не появились на Палатине и Капитолийском холме [59]59
  Это неточно. Август обещал устроить игры в честь Юпитера в том случае, если положение государства улучшится (Suet., Aug., 23, 2). Нападения варваров (а не германцев!) на Италию опасались не тогда, а во время восстания в Паннонии и Иллирии – лежащих к ней куда ближе германских земель.


[Закрыть]. Объявив день смерти Вара днем национального траура, Август долгие месяцы не стриг волос и бороды, и историки сообщают, что до самой его смерти, последовавшей в 14 г. н. э., люди порой видели, как он мечется по дворцу, бьется головой о стены и тонким, старческим голосом восклицает «Квинтилий Вар, верни мне мои легионы!»

Сделавшись из-за поражения в Тевтобургском лесу объектом насмешек, Август отказался от намерения цивилизовать дикую Германию, а своему преемнику Тиберию завещал проводить благоразумную и осторожную политику: «Довольствуйся существующим положением и, не колеблясь, подавляй всякое желание расширить пределы империи».

 В целом Тиберий следовал этому наставлению, однако в 15 году позволил своему племяннику Германику предпринять карательную экспедицию против херусков. Германик сжег немало полей и языческих капищ, перебил множество варваров, правда не столько воинов, сколько застигнутых врасплох женщин и детей, и в мрачном лесу, где-то между реками Липпе и Эмс, наткнулся на так и оставшиеся не погребенными останки товарищей по оружию. Тацит в своих «Анналах» пишет о людских и конских скелетах, громоздившихся там, где легионеры полегли, пытаясь организовать отпор, и о черепах, прибитых к деревьям. В результате римляне вернули двух или трех золотых орлов, принадлежавших легионам Вара [60]60
  Германик нашел двух легионных орлов. Третьего выкупил у германцев император Клавдий.


[Закрыть], но навязать Арминию решающее сражение и разгромить его так и не смогли. По возвращению войска из похода в 16 г. н. э. Тиберий принял решение установить северную границу империи по углу, образуемому Дунаем и верхним Рейном.

С уходом римлян Furor Teutonicus остались без амфитеатров, но копий, чтобы драться, и песен, чтобы распевать, напившись допьяна, им хватало. Арминий, более известный среди своих под именем Герман, стал для германцев героем, а затем и легендой. В этом отношении с ними солидарен Тацит, считающий, что Арминий «...был, бесспорно, освободитель Германии, который выступил против римского народа не в пору его младенчества, как другие цари или вожди, но в пору высшего расцвета его могущества <...> у варварских племен его воспевают и посейчас» [61]61
  Тас, Ann., II, 88 / Пер. А.С. Бобовича.


[Закрыть]. При этом то, что Арминию так и не удалось объединить в деле освобождения Германии все северные племена, и даже то, что в 21 г. в возрасте тридцати восьми лет он, из-за стремления к единоличной власти, был убит соплеменниками, не имело значения. Потомки простили ему все ошибки и неудачи за смелый вызов, брошенный могуществу и властолюбию Рима, причем не только в Тевтобургском лесу, но и в боях с легионами Тиберия и Германика. Память о нем была освящена пролитой вражьей кровью.