Текст книги "А что, если бы"
Автор книги: Роберт Коули
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 39 страниц)
К началу 50-х годов Советам пришлось смириться с существованием отдельного западногерманского государства. Серьезный вопрос заключался в том, потерпят ли они вооруженную Западную Германию в составе Западного альянса, что являлось главной целью политики, проводимой США и Англией в Бонне.. В Вашингтоне пришли к выводу, что лучшим способом эффективного противодействия экспансионистским амбициям СССР в Европе будет включение в европейскую оборонительную структуру армии Западной Германии. Когда этот вопрос был поднят, очень многие в западном лагере и в самой Западной Германии опасались, что одна лишь угроза возрождения германских вооруженных сил может подтолкнуть Советы к нанесению превентивного удара. В конце концов, русские совсем недавно испытали на себе ужасы германской агрессии и имели все основания страшиться нового «Drang nach Osten». Существовала реальная опасность того, что вместо предотвращения новой большой войны вооружение Германии сможет ее спровоцировать.
Это казалось тем более возможным, что начало дебатов по вопросу вооружения Германии совпало с началом развязанной по инициативе Москвы войны в Корее. Многие на Западе не без основания видели в ней прообраз судьбы, ожидавшей и другое, разделенное роковой чертой противостояния мировых систем, государство – Германию. Германские газеты называли азиатский кризис «пробным испытанием» для центральной Европы. Западную Германию охватил апокалиптический страх перед возможностью «германской Кореи». Парламентарии носили при себе ампулы с цианидом, чтобы не попасть живыми в руки врага. Сам Аденауэр запросил для сотрудников своего аппарата двести автоматических пистолетов на предмет отражения атаки коммунистов. Согласно данным опросов, более половины граждан Западной Германии считали, что в случае перехода коммунистами границы союзники бросят молодую Федеративную республику на произвол судьбы.
Провозглашение Восточной Германии самостоятельным коммунистическим государством едва ли могло успокоить западных немцев. По словам сталинского ставленника, диктатора ГДР Вальтера Ульбрихта, опыт Кореи доказал, что «марионеточные режимы», вроде правительства Аденауэра, неспособны к самостоятельному существованию, а северокорейский вождь Ким Ир Сен указал путь к воссоединению Германии. «Если американцы в своем империалистическом высокомерии вообразили, будто у немцев национальное сознание развито хуже, чем у корейцев, то они предаются глубокому самообману».
Угрозы Ульбрихта, само собой, представляли собой не более чем похвальбу, но что, если бы он и впрямь попытался сыграть роль германского Ким Ир Сена, а его советские покровители попытались повторить корейский эксперимент в Германии?
Прежде всего, Ульбрихт не располагал такими возможностями, как северокорейский диктатор. Советы сколотили из восточногерманской Народной Полиции, полностью состоявшей из ветеранов вермахта, некое подобие вооруженных сил, но они никоим образом не могли сравниться с Народной Армией Северной Кореи, вдвое превосходившей южнокорейскую армию по огневой мощи. К тому же в Европе коммунистам пришлось бы иметь дело с куда более внушительными соперниками, нежели в избранной ими мишенью Корее. В отличие от Южной Кореи, Западная Германия была оккупирована сильнейшими мировыми державами, две из которых были географически близки к зоне оккупации. Федеративная Республика пока еще не имела своей армии, но ее внутренние и пограничные полицейские силы ничем не уступали Народной Полиции.
Для того чтобы акция, аналогичная корейской, могла привести к положительным результатам, Советам пришлось, не ограничиваясь политической и экономической поддержкой, принять непосредственное участие в боевых действиях – то есть сыграть ту роль, которая в Корее, после натиска генерала Макартура на реке Ялу, взял на себя красный Китай. Вздумай Советы бросить свои войска на Западную Германию в начале 1950-х годов, они столкнулись бы с большими трудностями чем в конце 1940-х, поскольку с того времени державы Запада, особенно Америка, существенно нарастили силы безопасности в регионе. Правда, теперь и Советский Союз обладал ядерными возможности, начав накапливать атомный арсенал после проведенного в 1949 г. успешного испытания бомбы. Хотя русские еще не располагали средствами доставки дальнего радиуса действия, их планы на случай войны предусматривали нанесение тактических ядерных ударов на поле боя, а стратегический – по тем объектам в тылу противника, какие окажутся в пределах досягаемости. Иными словами, в отличие от Корейской войны «европейская Корея» стала бы ядерной, с применением атомного оружия с обеих сторон. В итоге большая часть Европы, подобно Берлину в 1945 г., превратилась бы в руины, но в руины радиоактивные.
Теперь нам известно, что во время войны в Корее Сталин не строил планов силового воссоединения Германии. Но до самого смертного часа (к счастью, наступившего довольно скоро) он надеялся политическими средствами помешать становлению государства в той части Германии, которая находилась вне его контроля. Именно это явилось главной причиной появления нашумевшей мартовской ноты 1952 г., в которой СССР предлагал западным державам воссоздание германской армии и единой Германии при условии вывода с ее территории всех иностранных войск и полного нейтралитета страны. При этом Сталин вовсе не рассчитывал на одобрение своей инициативы хотя бы потому, что действительно нейтральную Германию считал слишком опасной. Ибо просто опасной ему виделась объединенная Германия, союзная с Москвой, но не контролируемая ею. В конце концов, перед нападением на Россию в 1941 г. Германия состояла в союзе с ней, а вовсе не с Западом. В действительности знаменитая Сталинская нота имела своей целью воздействие вовсе не на правительства Западных держав, а на общественное мнение в самой Западной Германии. Идея состояла в том, чтобы помещать формированию западногерманской армии и дестабилизировать правительство Аденауэра, предложив немцам взамен интеграции в западное сообщество заманчивую перспективу воссоединения нации. Этот несложный дипломатический ход мог сорвать вооружение ФРГ и привести к падению правительства Аденауэра, что стало бы для Советов крупной удачей.
Делая свое «предложение», Сталин пребывал в уверенности, что оно будет отвергнуто. Однако существовал краткий момент, когда оно вполне серьезно обсуждалось в дипломатических кругах Запада.
Но попробуем представить себе, чем могло обернуться воплощение Сталинской идеи в жизнь. Вообразим, что Германия объединилась не в 1990, а в 1952 году – и объединилась, не будучи членом НАТО, но в качестве «нейтрального» государства с самостоятельной армией. Как нам известно, некоторые западные лидеры, особенно Маргарет Тэтчер и Франсуа Миттеран, не испытывали особого восторга по поводу объединения Германии и в 1990 г. Они опасались, что новая страна может повести себя «безответственно», сорвавшись с якоря у Западного причала и отправившись в самостоятельное, весьма опасное плавание. Разумеется, такие опасения вызваны недооценкой того, сколь глубоко укоренились в Германии за последние сорок лет идеи мира и демократии. Однако в начале 50-х для внедрения подобных идеалов в массовое сознание прошло еще слишком мало времени, а потому Германия с возрожденной армией, но без тесных связей с Западом и впрямь могла представлять собой немалую опасность. Сталин не без оснований опасался возобновления «Drang nach Osten», однако этот «Drang» сильная и еще жаждущая отмщения Германия вполне могла бы повести в противоположном направлении. А то и в обоих направлениях разом, потому как умеренность никогда не числилась среди сильных сторон немецкой внешней политики. Существовала угроза не превращения «Холодной» войны в «горячую», а возобновления старого, уже затушенного пожара. Случись такое, и вполне возможно, что, дабы загасить пламя соперничества на арене «Холодной войны» пришлось бы вновь объединять усилия.
Хрущев в Берлине
Вышло так, что дипломатический гамбит Сталина был разоблачен слишком быстро, чтобы оказать серьезное воздействие на общественное мнение западной Германии, и Советы не смогли предотвратить состоявшееся в 1955 г. присоединение Бонна к НАТО. Еще до наступления этой даты Советы, разочаровавшись в попытках обрести рычаги влияния на Федеративную Республику, стали переориентировываться на экономическую и политическую консолидацию той части Германии, которая находилась под их контролем. Однако экономическая несостоятельность Советского Союза не позволяла ему превратить своего германского сателлита в достойного соперника Западной Германии. С годами экономическое отставание ГДР от ФРГ усиливалось, а политическая и культурная жизнь страны оставалась зажатой в жесткие тиски сталинской системы.
Потеряв надежду на лучшую жизнь в собственной стране, восточногерманские граждане начали тысячами перебираться на Запад, причем большинство беженцев составляли люди молодые, хорошо образованные и активные, то есть та часть населения, терять которую не может себе позволить ни одно государство.
Пытаясь остановить этот отток, правительство ГДР закрыло в мае 1952 г. границу с Западной Германией. Берлин, однако, оставался лазейкой для беглецов, ибо граждане могли относительно свободно попасть из советского сектора города в западный, а уж оттуда перебраться в ФРГ. В следующие пять лет этой лазейкой воспользовались десятки тысяч восточных немцев.
В 1958 г. Никита Хрущев решил заткнуть эту дыру, чтобы прекратить бегство граждан ГДР на Запад (и проникновение шпионов стран НАТО на Восток). В ноябре того года он выдвинул ультиматум. В течение шести месяцев западным державам надлежало полностью очистить Берлин (или, в качестве промежуточного решения, сделать его «вольным городом» безо всяких связей с Западом) или же он подпишет соглашение о передаче ГДР всех прав и полномочий советской администрации в своем секторе. Хрущев полагал, что эта угроза окажется действенной, ибо в изолированном Берлинском анклаве Запад был наиболее уязвим. Согласно его любимому выражению, Берлин представлял собой «яйца, которые он может прищемить так, что Запад взвоет». Более того, в отличие от периода первого Берлинского кризиса теперь Россия располагала не только ядерными зарядами, но и баллистическими ракетами и стратегическими бомбардировщиками, позволявшими поразить любой населенный пункт не только в Европе, но и в США. «Американские руководители, – доверительно говорил Хрущев своим советникам, – не такие идиоты, чтобы воевать из-за Берлина».
В этом отношении Хрущев ошибался. Лидеры США и других Западных держав не хотели воевать за Берлин, но были достаточными «идиотами», чтобы пойти на это, если на кон будет поставлено присутствие их стран в городе. Соответственно, окажись руководители СССР такими «идиотами», чтобы снова попытаться вытеснить Запад из Берлина с помощью блокады, организованной ими самими или их подручными из ГДР, они столкнулись бы с готовностью Запада к силовому ответу. Обновляя выдвинутую Клэем еще в 1948 г. идею конвоев, Пентагон планировал направить через территорию ГДР в Берлин караван в сопровождении всего одного взвода, но окажись этот взвод остановленным Восточногерманскими (или Советскими) силами, выслать ему в поддержку целую дивизию. Ну а в случае затруднений с проходом и этих сил должно было последовать широкомасштабное наступление. Как говорил государственный секретарь Джон Фостер Даллес Аденауэру, «мы не отвергаем возможность применения ядерного оружия». И действительно, стратегия Пентагона предусматривала применение американцами ядерного оружия первыми, дабы нанести урон противнику прежде, чем взлетят русские ракеты. Планировалось также широкомасштабное нанесение тактических ядерных ударов по целям на территории Германии. Разумеется, этот план представлял серьезную угрозу для обеих сторон. Сам Даллес в разговоре с Аденауэром признавал, что по оценкам НАТО такой сценарий будет стоить Германии 1 700 000 убитых и 3 500 000 потерявших здоровье. Даже такому апологету «Холодной войны», как канцлер ФРГ, становилось не по себе при мысли о таких жертвах, принесенных единственно ради того, чтобы сохранить доступ в никогда не нравившийся ему город. «Боже! – охнул он. – Берлин того не стоит!»
В надежде на мирное разрешение германского кризиса президент Эйзенхауэр в сентябре 1959 г. пригласил Хрущева в Кэмп-Дэвид. Переговоры прошли в миролюбивом тоне, но результаты их были скромными: Хрущев отказался от жесткого шестимесячного срока выполнения ультиматума, тогда как Айк согласился на проведение ближайшей весной в Париже встречи лидеров четырех держав для обсуждения «германского вопроса».
Неизвестно, чем бы могла увенчаться эта встреча, но все карты спутал инцидент в небе над СССР: в мае 1960 русские сбили американский самолет-шпион У-2. Эйзенхауэр не хотел давать разрешение на полеты над советской территорией накануне готовящейся встречи, но ЦРУ убедило его в необходимости этого вылета для проверки данных о базировании советских межконтинентальных баллистических ракет. Президента уверили, что русские не способны сбить такой самолет как У-2, а потому даже в случае его обнаружения не станут поднимать шума, чтобы не признаваться в своей военно-технической отсталости. Увы, Советы не только успешно сбили самолет, но еще и захватили в плен пилота, Фрэнсиса Гэри Пауэрса, в нарушение приказа не уничтожившего свою машину и не покончившего с собой [303]303
Командование не имело возможности отдать Пауэрсу прямой приказ «покончить с собой», ибо это было чревато крупным скандалом (хотя летчик имел при себе медальон с отравленной иглой). Существует версия, что система катапультирования U-2 была связана с механизмом самоуничтожения – но Пауэре (не знавший об этом) просто не смог воспользоваться катапультой.
[Закрыть]. Не добившись от Эйзенхауэра официальных извинений по поводу нарушения воздушного пространства СССР, Хрущев покинул Париж.
Такой поворот событий позволяет задаться вопросом: а что, если бы Эйзенхауэр внял внутреннему голосу и запретил разведывательный полет? Или даже если бы полет состоялся, но подбитый Пауэре выполнил приказ, лишив Советский Союз доказательств американского коварства?
Наиболее вероятный в этой ситуации альтернативный сценарий не представляется нам слишком драматичным. Хрущев не ждал от Парижа ничего особенного и лишь искал предлог для того, чтобы покинуть саммит. Не окажись у него другого оправдания для подобного поступка, он, скорее всего, повторил бы свои прежние требования, может быть постучал ботинком по трибуне (такое случалось, когда он выходил из себя), да тем и ограничился. Ни малейших признаков готовности Эйзенхауэра пойти на сколь бы то ни было значительные уступки не наблюдалось.
Причина, по которой Эйзенхауэр не был готов на сделку по Берлину, заключалось в том, что, хотя в военном отношении Берлин едва ли представлял для Запада большую ценность, президент придавал присутствию в этом городе важное символическое значение. Развитие событий в том случае, если западные союзники покинут город или будут вышвырнуты оттуда силой, виделось ему весьма драматическим. Он рассматривал старую столицу Германии как первую из вошедших в поговорку костяшек домино, которые, стоит Западу покинуть город, повалятся одна за другой. За Берлином настанет очередь всей Германии, за Германией падет Европа, а если Европа окажется под властью Советов, не сможет остаться демократической страной и Америка. Как говорил Эйзенхауэр: «Если падет Берлин, США потеряют Европу, а если Европа окажется в руках Советского Союза, добавив, таким образом свой промышленный потенциал к и без того огромному промышленному потенциалу СССР, Соединенные Штаты, если они вообще уцелеют, должны будут перейти на осадное положение». Иными словами, падение Берлина означало установление фашистской диктатуры в Америке.
Хрущев надеялся, что новый президент Дж.Ф. Кеннеди, почти не затрагивавший тему Берлина в ходе своей избирательной кампании, окажется сговорчивее. Вскоре после своего избрания Кеннеди признал, что изо всех острых внешнеполитических вопросов Берлинский казался едва ли не самым сложным, ибо заставлял сделать выбор, между «уничтожением и унижением». Советский руководитель знал, что именно боязнь возможных действий русских в отношении Берлина явилось основной причиной отказа от поддержки вторжения в заливе Кочинос, и полагал, что стоит зажать «чувствительные места» молодого американского лидера в Берлинские тиски, как тот проявит еще большую уступчивость.
Хрущев не упустил случая «прижать» Кеннеди, когда они в первый раз вступили в личное противоборство на Венской встрече в верхах в июне 1961 г. Едва совещание успело начаться, как советский премьер выступил с обвинениями в связи с «неприемлемой» позицией Вашингтона по проблемам Берлина и Германии. Он объявил, что сохраняя свое присутствие в Берлине, способствуя ремилитаризации Западной Германии и поощряя боннские мечтания о воссоединении страны, Америка создает предпосылки новой мировой войны. Почему Вашингтон не желает признать тот факт, что Германия разделена надвое и Берлин является законной столицей Восточногерманского государства? Глядя на Кеннеди, Хрущев сказал, что хотел бы достигнуть соглашения «с вами», но если это невозможно, то он подпишет мирный договор с ГДР. В таком случае все «обязательства, связанные с капитуляцией Германии, утратят силу. Это относится и к любым правам оккупационных структур, в том числе и права доступа в Берлин, включая коридор».
Перед отлетом Кеннеди в Вену Аллан Лайтнер, американский представитель в Западном Берлине, сказал президенту, что «Советы должны убрать руки прочь от Берлина». По существу именно так он и поступил. Поблагодарив председателя за «откровенность», он напомнил ему, что «предметом обсуждения здесь являются не только правовые аспекты, но и практические факты, оказывающие существенное влияние на национальную безопасность». Америка присутствует в Берлине «не по чьей-то милости», а потому, что «мы проложили туда путь в боях». Если США и их союзники покинут Западный Берлин, «Европа тоже будет оставлена. Таким образом, говоря о Западном Берлине, мы говорим о Западной Европе».
Ожидавший от Кеннеди хоть какой-то уступки, Хрущев рассвирепел и принялся, словно школьнику, внушать ему, сколь высокие ставки разыгрываются в Берлине. Он сказал, что бывшая нацистская столица «была самым опасным местом в мире» и, нагромождая метафоры, заявил о своем намерении «вскрыть этот нарыв, удалить эту занозу, вырвать с корнем этот сорняк». «Подписав мирный договор с Восточной Германией, Москва У«сорвет планы Западногерманских реваншистов, желающих новой войны...» Стукнув рукой по столу, он воскликнул «Я хочу мира! Но если вы хотите войны, это ваша проблема».
Несмотря на прием прописанных ему доктором в связи с болезнью Эддисона возбуждающих средств, Кеннеди сохранил полное спокойствие. « Это вы стремитесь форсировать перемены, а не я», – молвил он в ответ и мрачно добавил, что Америка не оставит Берлин, а если в результате Москва выполнит свою угрозу и заключит в декабре мирный договор с Восточной Германией, то для всех наступит «холодная зима».
В действительности зима грозила обернуться весьма горячей. Если бы Восточная Германия, заключив обещанный договор, вознамерилась в ознаменование этого события выставить Западных союзников из Берлина, дело грозило обернуться большой дракой. Хотя сам Кеннеди относился к Берлину двойственно и в приватной обстановке говаривал, что «весьма глупо рисковать жизнями миллионов американцев, отстаивая права на проезд по автостраде», он (как и Эйзенхауэр) не собирался упускать Западный Берлин из-под своего контроля. Президент скорее направил бы по этой автостраде войска, чем отдал город на милость коммунистам. Случившееся в Заливе Свиней не должно было повториться на берегах Шпрее.
С другой стороны, будь найдено по Берлину компромиссное решение, не принуждающее Запад бросить город на произвол судьбы. Кеннеди был бы готов его поддержать. Он даже сочувствовал Советам, столкнувшимся в Германии с постепенной утратой их вассалом наиболее динамичной и способной части населения с перспективой превращения ГДР из ценного приобретения в головную боль и обузу для Москвы. «Нельзя винить Хрущева за то, что он печалится по этому поводу», – заметил американский президент.
«Решение» Берлинского кризиса было найдено 13 августа 1961 г. Рано поутру восточногерманские солдаты и полицейские начали устанавливать проволочные заграждения вдоль разграничительной линии между Западным и Восточным Берлином, а очень скоро колючую проволоку сменили железобетонные блоки. Овеществленный символ Холодной войны обретал очертания на глазах изумленного и испуганного мира. Кажется, это был наиболее вероятный момент, когда достигшее крайней точки политическое напряжение могло вылиться в открытый конфликт.
На союзные державы оказывалось сильное давление: от них требовали принятия эффективных контрмер силового характера. Западноберлинцы, в том числе и энергичный молодой бургомистр Вилли Брандт, настойчиво требовали действий, заявляя, что размещенные в городе подразделения союзников должны немедленно разрушить ужасную стену, если потребуется, то с помощью танков. Неспособные сделать что-либо со стеной своими силами, граждане Западного Берлина в бессильной злобе атаковали расположенный в британском секторе, к западу от Бранденбургских ворот, советский воинский мемориал. Охранявшие его русские солдаты были бы разорваны толпой, если бы на выручку им – один из парадоксов того тревожного времени – не пришли воины английского гарнизона.
Если бы войсковые части союзников вняли яростным призывам жителей Западного Берлина и вправду решили помешать строительству стены, Советы ответили бы применением силы. Русские окружили Берлин армейским кольцом и привели ракетные войска в состояние полной боевой готовности. Они надеялись, что эти меры окажутся достаточными, чтобы предостеречь Запад от совершения каких-либо акций военного характера, как то нападения на стену или посылки войск через территорию ГДР. Но на тот случай, если предостережение не сработает, советские войска имели приказ не только сохранить в целости воздвигаемую стену, но и сокрушить гарнизоны союзников на всей территории западного анклава. Что вполне могло случиться, ибо силы стран НАТО в Западном Берлине не шли ни в какое сравнение со сконцентрированной в прилегающем к городу регионе советской военной мощью.
Однако державы Запада не имели намерения сносить Берлинскую Стену. В конце концов ее возведение отнюдь не принудило их покинуть Западный Берлин, а просто отгородило от него граждан ГДР. Вспомним, что президент Кеннеди никогда не предъявлял никаких претензий на весь город, вполне довольствуясь именно Западным Берлином (позднее, когда он произносил в этом городе свою знаменитую речь ему и вправду следовало бы сказать «Ich bin ein West Berliner»). Стабилизируя положение в Восточной Германии, Стена сулила некоторое смягчение взрывоопасной ситуации в Европе. Кроме того, хотя Западу и пришлось стать безучастным свидетелем возведения Стены, стыдиться ее следовало не столько ему, сколько самим русским и немецким коммунистам, вынужденным наглухо отгородить от мира свой «пролетарский рай», дабы его обитатели не разбежались кто куда. (Конечно, коммунисты ничего подобного не признавали и именовали Стену «антифашистским защитным барьером», утверждая, будто она служит исключительно интересам безопасности ГДР). Вскоре выяснилось, что Западу не приходилось и мечтать о лучшем пропагандистском приобретении – наглядном, овеществленном символе политического и морального упадка коммунистического лагеря. Как только в западных столицах оправились от вызванного самим фактом возведения Стены изумления, их преимущественной реакцией стало облегчение.
Разумеется, ни один западный лидер не признал, что сооружение Стены принесло ему облегчение. Громких высказываний, демонстративных жестов и призывов к солидарности с несчастными берлинцами имелось более чем достаточно. Западные державы выразили формальный протест своему бывшему союзнику. Президент Кеннеди направил вице-президента Линдона Джонсона в Западный Берлин дабы убедить граждан, что Америка с ними. (Правда сам Джонсон долго отнекивался, считая, что в Берлине чересчур опасно). Генерал Клэй, весьма популярный в Западном Берлине благодаря его твердой позиции в период блокады 1948—1949 гг., был отозван из отставки и послан в Западный Берлин в качестве личного представителя президента США .
Направление в город Клэя оказалось, пожалуй, слишком демонстративным актом, поскольку тот вознамерился показать, что США намерены использовать все свои традиционные права, невзирая на наличие Стены (которую он страстно надеялся разрушить). Когда пограничники ГДР стали требовать у американцев паспорта для въезда в Восточный Берлин, он направил на контрольно-пропускной пункт «Чарли» армейские джипы, дабы они прорвались через границу силой. За ними к пропускному пункту подошли десять танков М-48. Увы, Советы ответили тем же. Несколько часов машины стояли дулом к дулу, разделенные одним лишь хрупким шлагбаумом. Все орудия были заряжены и готовы открыть огонь. Американский начальник поста впоследствии вспоминал, что беспокоился «как бы у кого-либо из солдат не сдали нервы, и он не начал пальбу». Спустя семнадцать часов, на протяжении которых ходили слухи, что вот-вот разразиться бой, хотя активность проявил лишь торговец солеными сухариками, бойко продававший свой товар танкистам и с той, и с другой стороны, из Вашингтона поступил приказ отойти. И снова русские ответили тем же.
Государственный секретарь Дин Раек впоследствии назвал этот эпизод «нелепой конфронтацией у Чек-Пойнт-Чарли, единственной причиной которой явилось фанфаронство генерала Клэйя». Но при всем действительном фанфаронстве этого жеста он был чреват реальной опасностью. Один выстрел, намеренно или случайно произведенный американским танком, вызвал бы немедленный ответный огонь, и бывшие союзники по великой войне, шестнадцать лет назад обнимавшиеся на Эльбе, теперь вступили бы в перестрелку на Шпрее, с реальной перспективой быстрого разрастания пожара.
Теперь нам известно, что помимо возможности полного взаимного истребления (весьма вероятной в случае полномасштабной ядерной войны) немногие факторы помогли тому, что «Холодная война» так и осталась холодной в такой степени, как сооружение «Берлинской Стены». После того как она поднялась, напряжение между Востоком и Западом спало. С превращением Стены в почти неотъемлемый элемент политического ландшафта – а также в прибыльный туристический аттракцион и длиннейшую в мире художественную галерею – тот накал идеологического противоборства, который и впрямь мог обратить «Холодную войну» в горячую, стал ослабевать, постепенно сходя на нет в Германии и Европе.
