Текст книги "А что, если бы"

Автор книги: Роберт Коули

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 39 страниц)

Германия одерживает победу на Марне (если дело вообще дойдет до Марны)

Романист Джордж Бэйли как-то сказал, что «события, о которых мы знаем, что они обязательно должны произойти, вовсе не являются неизбежными». Это суждение справедливо как по отношению к вступлению Британии в войну, так и в связи с другим важнейшим событием, имевшим место в Западной Европе тем летом. Легко счесть совокупность больших и малых маневров и операций, объединенных общим названием «сражение на Марне», хаотическим столкновением сил, поначалу приблизительно равных и движимых стихийным боевым импульсом. В действительности же все происходившее во многом определилось тем фактом, что среди принимавших решения командиров слишком многие давно перевалили шестидесятилетний возрастной рубеж.

За несколькими яркими исключениями генералам обеих противоборствующих сторон недоставало именно энергии, в то время как именно энергия жизненно необходима для успеха такого длительного операционного противоборства, результаты которого в те первые и сумбурные дни войны часто определялись далеко позади передовых линий. Да и линии как таковые обозначились лишь на завершающем этапе кампании, когда воинские группировки стали соединяться в сплошной фронт и усиленно окапываться. До этого фронты возникали и распадались в кровопролитных стычках, армии не растягивались в шеренги, а выстраивались в колонны и, беспрестанно маршируя по пыльным дорогам, пытались зондировать фланги противника, ища бреши или пути для обхода. В ходе этой маневренной войны случалось, что вражеские дивизии передвигались параллельно одна другой. В течение месяца кампании у Марны противоборствующие подразделения преодолевали в среднем по двенадцать с половиной миль за день. Генералы делали все возможное, чтобы не терять связь с собственными частями и следить за перемещениями неприятеля, но это удавалось далеко не всегда. Верховное командование обеих сторон имело весьма туманное представление о происходящем [234]234
  Комментировать этот раздел очень трудно, поскольку каждая фраза текста содержит либо неточность, либо прямую ошибку. Так, французское высшее командование имело ясное представление об оперативной ситуации, что и сказалось в битве на Марне. Командующим обеих сторон более чем хватало энергии (местами ее было даже слишком много: это приводило к таким боевым столкновениям, как Гумбиен или Лонгви-Невшато). Битва на Марне была прямым следствием столкновения исходных оперативных замыслов сторон и не содержала в себе ничего стихийного.


[Закрыть].

Последствия германской победы в 1914 году

Продлись такая мобильная, маневренная кампания несколько дольше, Германия могла бы одержать победу. Она просто должна была одержать победу – и тем самым избавить всех нас от многих невзгод, пришедшихся на следующие 85 лет.

В наши дни непрерывная полоса германских побед в августе 1914 года невольно сопоставляется с начальным этапом осуществления плана «Барбароссса». Париж, в предместьях которого были замечены немецкие конные патрули, мог бы стать некой химерической Москвой. В соответствии с «Планом Шлиффена», названном по имени его создателя, графа Альфреда фон Шлиффена, немцы предприняли широкомасштабное наступление с охватом позиций противника. Основные их ударные силы, сосредоточенные на правом фланге, форсированным маршем прошли через Бельгию и обрушились на равнины северной Франции. На карте германские войска выглядели гигантским крабом с растопыренными клешнями, каждая из которых представляла собой армию – то был воистину «кайзеровский краб». Французы, слишком сосредоточившиеся на первой фазе выполнения своего собственного наступательного «Плана 17», вели через границу массированный артиллерийский обстрел промышленных центров за Рейном и оказались застигнутыми врасплох. Когда они начали переброску войск в западном направлении, время было упущено.

 Двенадцать считавшихся неприступными фортов, окружавших пограничный бельгийский город Льеж, пали первыми, оказавшись неспособными противостоять чудовищным гаубицам [235]235
  Мортирам. Эти орудия стреляли на очень большой угол возвышения.


[Закрыть]производства заводов Круппа и фирмы «Шкода». Брюссель сдался без боя. Между тем французы, совершенно не обращая внимания на все возрастающую угрозу, начали из района Арденн наступление на Лотарингию. «Пограничное сражение» в середине августа продолжалась 11 дней и стоила им потери 300 000 человек. Когда же французская армия все-таки вступила в Бельгию, она была почти наголову разгромлена в сражении при Шарлеруа (22 – 23 августа). Еще один укрепленный бельгийский город, Намюр, пал 23-го, в тот самый день когда британцы, силами всего пяти дивизий совершили свой отважный, но напрасный бросок вдоль канала и через шлаковые отвалы Монса [236]236
  Здесь у автора полная путаница. Пограничное сражение 20 – 25 августа 1914 года включало ряд частных операций: сражение у Монса, битву при Шарлеруа, встречное сражение в Арденнах (битва на реке Семуа, битва при Невшато), битву при Лонгви, сражение в Лотарингии (битва на реке Мерт). В ходе этого сражения англо-французские силы потерпели тяжелое поражение и были отброшены в Лотарингии на исходные позиции, в Арденнах – по направлении к Маасу. Битва при Шарлеруа – Монсе (никакого «смелого броска» британские экспедиционные силы не совершали, они лишь примкнули у канала Монс к левому флангу 5-й французской армии) только вследствие ошибок командующего 2-й германской армией фон Бюлова и попустительства фон Мольтке не завершилась уничтожением как 5-й армии Ланрезака, так и английских сил. Результатом Пограничного сражения стало вторжение правого крыла и центра германской армии во Францию и их быстрое продвижение к Парижу.


[Закрыть]. На своем участке фронта им удалось задержать немцев и отсрочить их вторжение во Францию, но всего на один день. Двадцать четвертого августа передовые германские части пересекли французскую границу – лишь на несколько часов позже жесткого срока, установленного «Планом Шлиффена».

Именно здесь мы и подходим к историческому перекрестку – ибо, как писал в своем сообщении о Марне Черчилль, тут-то и начинают аккумулироваться ужасные «если». Следующим девяти дням (с 24 августа по 1 сентября) предстояло стать решающими. Судя по всему, именно они определили исход войны. Были ли одержанные Германией до сего момента победы слишком легкими, а маневр их семи армий, подрезавших противника на Западе как косой, совершенно неотразимым?

 Вспомним, что первоначальный план предусматривал сосредоточение основных сил на правом крыле: большую часть сена всегда срезает кончик косы. Легенда гласит, что последними словами умершего в 1913 году фон Шлиффена были «Укрепите правое крыло». Эта почетная роль досталась 1-й армии генерала фон Клюка, лучшего военачальника, какого имела Германия на Западном фронте. Перед ним стояла задача, в то время как остальные армии движутся в южном направлении, совершить обходный маневр и выйти к Парижу, поймав французов в ловушку. Согласно детально продуманному и разработанному германскому плану, достижение этой цели намечалось на 39-й день кампании.

Однако преемник Шлиффена на посту начальника Генерального штаба Хельмут фон Мольтке (племянник и тезка великого фельдмаршала, героя трех войн, двумя поколениями раньше создавших Германию как страну) не преминул внести в план свои коррективы. «Мрачного Юлиуса» – так называли Мольтке сослуживцы за его широкой спиной – никогда не оставляла мысль о возможной угрозе со стороны России. Задолго до начала войны он перебросил на восток четыре с половиной корпуса общей численностью в 180 000 человек (все из состава армий правого крыла) и отнюдь не был уверен в достаточности этих мер [237]237
  Это полностью не соответствует действительности. План Шлиффена предусматривал выделение для обороны Восточной Пруссии одной германской армии. Мольтке усилил 8-ю армию фон Притвица (в частности, сосредоточил в Силезии ландверный корпус Войрша), но это изменение плана носило незначительный характер. Гораздо более серьезным было перераспределение сил между правым и левым крылом Западного фронта. План Шлиффена предусматривал соотношение 7 : 1 в пользу правого фланга, фон Мольтке, озабоченный обороной Лотарингии, снизил оперативное усиление до 3:1. Этим он с самого начала подорвал темп выигрывающего маневра правого крыла.


[Закрыть]. Кроме того, в отличие от его предшественника ему претила мысль о вступлении французов на немецкую землю. Идея Шлиффена заключалась в том, чтобы дать французам заглотить столько германской территории, сколько им удастся, – в результате чего они попадут в мешок и будут обречены на уничтожение. Однако гордыня заставляла Мольтке оборонять каждую пядь германской земли даже вопреки стратегической целесообразности. С этой целью он усилил левое крыло, и опять-таки за счет правого. Ну и, наконец, план Шлиффена предусматривал взятие французов в клещи путем совершения частью сил броска через Голландию, в обход Маастрихта [238]238
  Проблема «Маастрихтского аппендикса» – узкого выступа голландской территории к югу – довлела над германским стратегическим развертыванием на Западе и в Первую Мировую войну, и во Вторую. В разных версиях плана нейтралитет Голландии то нарушался, то не нарушался. Хотя окончательное решение по этому вопросу принимало политическое руководство, Мольтке, безусловно, допустил серьезную ошибку: вступление на голландскую территорию позволяло 1-й армии фон Клюка выиграть более суток активного времени. Поскольку нарушение нейтралитета Бельгии так или иначе влекло за собой негативные политические последствия, следовало уже действовать последовательно и поставить все на карту военной целесообразности. В общем, как правильно указывает ТРИЗ, «компромисс всегда хуже, чем любая из альтернатив».


[Закрыть]. Это должно было способствовать более широкому охвату и облегчить в самом начале операции прохождение правого крыла через Бельгию. Крайняя на правом фланге армия Клюка могла достичь пролива и окружить Лилль, прежде чем повернуть на юг, к Парижу. Но как ни странно, Мольтке-младший считал нарушение голландского нейтралитета нежелательным по этическим соображениям. А ведь действуй он в соответствии со смелым, но аморальным планом Шлиффена, не было бы ни последовавшего за Марной «бега к морю» ни, само собой, Ипра. Порты Английского Канала – Дюнкерк, Кале и Булонь – оказались бы в руках победителя, а это существенно уменьшало возможность непосредственного вмешательства Британии в ход событий на континенте. С ее стороны германским военным следовало бы больше всего опасаться морской блокады.

 Такая корректировка плана существенно, хотя и не фатально, ослабляла германский наступательный импульс. Там, где Шлиффен готов был пойти на риск ради возможности (и вполне реальной) выиграть войну одним ударом, Мольтке предпочитал осторожность. Правда, 22 августа рискнул и он – но, как оказалось, не вовремя и напрасно. Правда, в начале этой операции она казалась отнюдь не рискованной, а, напротив, выглядела блистательной и безупречной, благодаря которой младший Мольтке должен был навеки остаться в истории автором плана молниеносной кампании, покончившей с Францией раз и навсегда.

14 августа французы, приступив к осуществлению «Плана 17», под гром орудий пересекли границу и вступили в Лотарингию, провинцию, отнятую у них Германией в 1871 году. Под звуки «Марсельезы» солдаты валили полосатые пограничные столбы. Немцы отступали, оказывая лишь символическое сопротивление. До сих пор все шло в соответствии с планом Шлиффена и несколько походило на игру под названием «Кригшпиль».

Но 19 и 20 августа наступающие неожиданно натолкнулись на окружавшую города Саребур и Моранж продуманную систему укреплений с окопами, проволочными заграждениями и скрытыми пулеметными гнездами, которым предстояло стать основным звеном в линиях обороны по всему западному фронту. Скосив пулеметными очередями французскую пехоту, немцы, в свою очередь, обрушили на французов столько яростных контратак, что те дрогнули и стали отходить к Гран-Куронне – собственным укреплениям у Нанси, откуда неделей раньше повели наступление. Дошло даже до обсуждения возможности оставить Нанси, хотя французский главнокомандующий Жозеф Жоффр не желал об этом и слышать. Тем временем поначалу не слишком активные в преследовании противника немцы воодушевились успехом, осознав представившуюся возможность.

Большая часть случившегося дальше произошла благодаря телефону, и возможно, то был первый случай в истории, когда прибору досталась роль контрафактуального «deus ex machina». Представьте себе, как пошла кругом голова Мольтке, когда весть о разгроме французов в Лотарингии достигла его временной ставки в рейнском городке Кобленц. Возможно, он решил, будто война на Западе уже закончена. Следовало ли ему развить успех и нанести удар, пока французы не оправились от потрясения? И мог ли он себе это позволить? Лобовая атака на высоты у Нанси и систему укреплений в районе Эпиналя и Туля никак не соответствовала плану Шлиффена, но ее результатом могли стать новые Канны! Огромные клещи сдавили бы французов с обоих флангов, повторив легендарное окружение римлян Ганнибалом в 216 году до н.э. Кстати, та битва тоже произошла в августе...

Мольтке уже обсуждал такую возможность со штабными офицерами, когда раздался телефонный звонок. Командир победившей при Моранже Шестой армии генерал Кнафф фон Деллмензинген [239]239
  Шестой германской армией командовал кронпринц Руппрехт Баварский. Кнафф фон Деллмензинген исполнял обязанности начальника штаба этой армии.


[Закрыть]просил позволить ему добить французов, и чем быстрее, тем лучше.

–   Мольтке еще не решил,– ответил ему начальник оперативного отдела генштаба полковник Таппен. – Подождите у аппарата минут пять: если связь не прервется, я, может быть, смогу передать вам такой приказ, какого вы ждете.

Времени потребовалось даже меньше. Спустя всего пару минут Таппен взял трубку и сообщил решение Мольтке:

–  Развивайте наступление в направлении Эпиналя.

Мешок Шлиффена так и остался пустым. От одного до двух корпусов общей численностью не менее 100 000 человек [240]240
  У автора весьма нетрадиционные представления о структуре войск. Численность германского армейского корпуса составляла 32 000 человек. В составе 6-й германской армии было пять армейских корпусов, ландверная бригада и кавалерийская дивизия – всего около 200 000 человек (включая небоевой состав).


[Закрыть]– силы, способные усилить правое крыло, когда это более всего требовалось, – повели бессмысленное наступление. Германское командование сделало все, чтобы никто не узнал истиной величины понесенных потерь, однако и без того ясно, что сражение у Гран-Куронне стало для немцев не меньшим бедствием, чем для французов злосчастная атака на Моранж. Закрепившиеся на господствующих высотах французы обрушили на наступавшую по открытой равнине плотную массу немецкой пехоты шквальный огонь. В мешок угодили не они, а сам Мольтке. Результат оказался таким, что еще до того, как 10 сентября бои закончились, французский главнокомандующий Жоффр чувствовал себя достаточно уверенно для того, чтобы принять решение о снятии войск с Гран-Куронне и посылке их в западном направлении, дабы попытаться изменить в свою сторону соотношение сила на Марне.

 Но и после того, как Мольтке, поддавшись минутному импульсу, приказал «развивать наступление в направление Эпиналя», победа Германии оставалась не просто возможной, но и весьма вероятной. Однако четыре дня спустя состоялся еще один телефонный звонок из числа тех, что меняют ход истории.

Русские, которым удалось провести мобилизацию с ошеломившей германский генштаб скоростью, вторглись в Восточную Пруссию (территория современной Польши), и оттуда, распространяя панику, хлынула волна беженцев. В этих обстоятельствах герой Льежа, а ныне начальник штаба 8-й армии бригадный генерал Эрик Людендорф присоединился к генералу Паулю Гинденбургу, положив начало знаменитому военному сотрудничеству. Два полководца сумели остановить натиск русских и переломили ход событий так, что вполне могли одержать победу эпического значения – Таненберг Великой войны.

В ночь на 26 августа в штаб-квартиру Людендорфа в Восточной Пруссии позвонил все тот же полковник Таппен и сообщил удивленному Людендорфу о посылке ему на помощь трех корпусов и кавалерийской дивизии. Генерал ответил, что в подкреплениях не нуждается – тем более что они не состоянии прибыть на Восточный фронт достаточно скоро, чтобы повлиять на ход уже начавшегося сражения. На это Таппен сказал одно: «Мольтке принял решение и пересмотру оно не подлежит». Правда через пару дней последовал новый звонок с известием, что подкрепления уже выступили, но их численность сократилась до двух корпусов и конной дивизии. Так или иначе, но 80 000 человек, способных усилить правое крыло, оказались снятыми Западного фронта – а на Восточный, как и предсказывал Людендорф, прибыли уже после разгрома русских. Лишь в 1916 году, на смертном одре Мольтке признал, что за все время кампании на Марне отправка двух корпусов на восток была его самой большой ошибкой [241]241
  В действительности Мольтке понял ошибочность принятого решения уже на следующий день – но не счел возможным его отменить из соображений престижа.


[Закрыть]. Для закрепления успеха в решающей стадии операции недоставало по меньшей мере четырех корпусов. Добавьте к бесцельно отправленным на Запад и на Восток один, отнятый у Клюка, чтобы запереть бельгийцев в Антверпене, и другой, увязший в блокаде лежавшей возле бельгийской границы французской крепости Моберж, и вы получите шесть корпусов общей численностью в 250 000 человек – эквивалент целой армии.

 Три телефонных звонка изменили все. Первые два сделали невозможной победу, а третий, последний, обусловил будущую тупиковую ситуацию. Пожалуй, самые худшие последствия для германцев имело ставшее не просто изменением, а существенным отступлением от плана Шлиффена выделение крупных сил для наступления на Нанси. (Возможно, битва при Гран-Куронне является важнейшим из неоцененных сражений в военной истории.) Не окажись Мольтке во власти свойственной многим из германской военной верхушки мечты о своих Каннах и укрепи он вместо этого правое крыло, Первая армия фон Клюка, вероятно, обошла бы Париж, блокировала прикрывавшие город с запада и юга форты и повернула на север [242]242
  Разумеется, на восток. Автор не удосужился посмотреть на карту.


[Закрыть], нанеся мощный, всесокрушающий удар. Помимо защитников крепостей и оснащенного чем попало парижского гарнизона, оказать противодействие победному маршу Клюка по стране было бы просто некому. Дошло до того, что правительство Франции уже собиралось бежать в Бордо [243]243
  Правительство Франции не собиралось бежать в Бордо. Оно бежало в Бордо – или, если хотите, выехало туда по настоянию военного руководства страны.


[Закрыть]. Туго натянутый канат был готов лопнуть. Возможно, дело шло к повторению сценария 1870—1871 годов, с распадом системы власти и революцией.

Огромное значение для немцев имела скорость. Захватив инициативу, они не имели права дать противнику хотя бы малейшую передышку. Конечно, победный порыв позволяет забыть об усталости, но в армии Клюка и солдаты, и офицеры вымотались не на шутку. Дурную службу сослужила немцам и прижимистость военного ведомства, которое свело к минимуму число командных должностей. Командиры соединений и частей не спали по двадцать часов в сутки, неизбежным следствием чего становились тактические ошибки. Трудно не согласиться с Деннисом Шоуолтером, писавшим, что «на войне, как и в бизнесе, избыток дает определенное преимущество». Кроме того, отступавшие французы и бельгийцы разрушили свои железные дороги, и при отсутствии надежного автомобильного транспорта снабжение армии представляло собой серьезную проблему, усугублявшуюся по мере растягивания колонн и удаления от тыловых баз. То же самое справедливо и по отношению к связи. Углубившиеся на французскую территорию соединения не имели возможности связаться с командованием по телефону. Мольтке, имевший ставку сначала в Кобленце, а после 29 августа – в Люксембурге, использовал для связи с западной группой войск беспроволочный телеграф. Прием и передача сообщений замедлялись перегруженностью аппаратуры, необходимостью декодирования радиограмм, а также помехами, которые генерировали установленные на Эйфелевой башне французские передатчики.

 Совокупность всех этих факторов делала достижение победы в намеченные Шлиффеном сроки (39 дней от начала мобилизации) весьма сомнительным.

Но давайте представим себе, что Мольтке не только сумел обуздать свой наступательный порыв после Моранжа, но еще и отказался в последний момент от отправки двух корпусов на восток. Что могло воспоследовать из такого решения? Наступление усиленной группировки Клюка развивалось бы беспрепятственно и успешно. Оказавшиеся в окружении (что действительно едва не случилось в начале сентября), форты Вердена были бы достаточно быстро нейтрализованы. После падения Реймса (действительно захваченного без особых проблем) армии германского центра развернулись бы навстречу правому апперкоту, что открывало для Мольтке реальную возможность добиться своих Канн. Решающее сражение, скорее всего, должно было развернуться в долине Сены, к юго-востоку от Парижа – возможно, в столь любимом многими поколениями французских художников лесистом районе Фонтенбло. Только на сей раз композицию картины задавали бы немцы.

Такой сценарий представляется наиболее благоприятным для Германии на Западном фронте. Краткое вмешательство Великобритании не влекло за собой заметных последствий, война осталась бы сугубо континентальной. Конечно же, ее результаты привели бы к серьезному осложнению германо-британских отношений – особенно, вздумай Германия настаивать на превращении захваченных ею портов на Ла-Манше в свои укрепленные анклавы. Одержанная победа означала неминуемую аннексию Германией части французской и бельгийской территории (включая Нанси). Историки школы Нила Фергюсона предполагают, что Германия могла бы инициировать создание Центрально-Европейского экономического союза, в котором ей принадлежала лидирующая роль, – что в определенной степени и произошло с ЕЭС в конце XX столетия. Заплаченные Францией огромные репарации оставили бы ее на целое поколение обозленной и не способной вооружиться, и антисемитизм, вечное проклятие побежденных европейских наций, стал бы не германской, а французской проблемой.

Но даже на столь мрачном полотне имеются светлые мазки. Помимо спасения миллиона французов, которым в противном случае пришлось бы расстаться с жизнью в следующие четыре года вместе со множеством лучших сынов других воюющих держав, поражение стимулировало бы прогресс, ибо победа в Первой Мировой войне лишь замаскировала отсталость Франции. Страна оказалось обреченной на жизнь в «затянувшемся XIX веке», закончившимся в итоге новой мировой бойней и четырехлетней германской оккупацией. Возможно, что экономическое возрождение второй послевоенной эпохи имело шанс начаться гораздо раньше.

Что, если бы карта не была потеряна, а сэр Джон ушел по-французски?

Могла ли и тогда Германия одержать победу? Возможно, хотя шансов у нее становилось все меньше, и они все больше зависели от действий противника. Например, от того, дрогнут ли французы так, как дрогнули они поколение спустя. Такая вероятность существовала – были случаи, когда отступление превращалось в паническое бегство, остановить которое офицеры не могли, даже прибегая к оружию. Страну наводнили шайки занимавшихся мародерством дезертиров. Миллион человек – треть всего населения – покинули Париж вместе с правительством. Генерал Жозеф Галиени, военный губернатор Парижа, готовил полное разрушение французской столицы на тот случай, если немцы с боями ворвутся в нее. Предполагалось взорвать динамитом все мосты через Сену и не пощадить даже Эйфелеву башню [244]244
  Автор несколько преувеличивает. Миллион человек просто физически не могли покинуть Париж, уровень дезертирства во французских частях был даже ниже среднестатистической «нормы». И, разумеется, никто не собирался взрывать Эйфелеву башню – да и зачем? Другой вопрос, что Галиени – по прямому приказу правительства – действительно подготовил к взрыву мосты через Сену, являющиеся важными военными объектами.


[Закрыть]. В глазах французов ощущение катастрофы искажало действительность, и это представляло для них самую большую опасность. Еще одно проигранное сражение могло обернуться для Франции катастрофой, ибо в тот момент французы ждали самого худшего, не зная, что самое худшее, по существу, уже позади.

Тридцатого августа Клюк принял знаменитое решение повернуть свои колонны на восток, что означало полный отказ от плана Шлиффена. Поступок Клюка объяснялся тем, что он решил форсированным маршем настигнуть отступавших французов и разгромить их правый фланг. Кроме того, немецкий генерал опасался бреши между своими войсками и двигавшейся слева от него 2-й германской армией – эта брешь неизбежно расширялась бы, следуй он и дальше первоначальным курсом. На новую опасность – приводившуюся в порядок в Париже 6-ю армию Мишеля-Жозефа Монури – он практически не обратил внимания. Французы, со своей стороны, понятия не имели о том, что армия Клюка изменила направление движения. И в этот критический момент вмешался великий уравнитель исторических сил – случай.

Итак, мы подошли к еще одному контрафактуальному перекрестку Марны – 14 сентября 1914 года. Ближе к вечеру, в лесистой местности близ Шато-Куси, над которой господствовал средневековый замок сеньоров де Куси (который немцы, совершив акт вандализма, взорвут при отступлении в 1917 году), германский автомобиль нарвался на французский патруль. Французы открыли огонь и перебили всех пассажиров. В заляпанной кровью сумке убитого кавалерийского офицера помимо одежды и снеди нашлись кое-какие бумаги. Просматривая их, офицеры французской разведки обнаружили карту и сумели разобрать под кровавыми пятнами цифры и карандашные стрелки. Цифры обозначали номера корпусов Клюка, а стрелки – направление их движения.

По своей потенциальной (и фатальной) значимости эта потеря вполне сопоставима с потерей приказа № 191 Роберта Ли у реки Антьетам. Карта открыла французам не только новое направление движения Клюка, но и то, что немцы при этом подставляют противнику свой фланг. Воздушная разведка и радиоперехват подтвердили данные карты, и 5 сентября 6-я французская армия врезалась в обнаженный фланг Клюка, положив конец его надеждам на победу. Полководческое дарование позволило Клюку избежать разгрома: необычайно искусным маневром он сумел защитить фланг – хотя и создал для себя еще более сложную проблему, о которой мы поговорим ниже. Не попади карта в руки французов, Клюк выиграл бы пару драгоценных дней. Кто знает – возможно, он сумел бы сдержать свой наступательный порыв и в итоге не попал бы в столь опасное положение [245]245
  Автор совершенно напрасно придает такое значение эпизоду с картой. Движение колонн Клюка прослеживалось с воздуха, да и обыкновенный телефон позволял узнать, какие именно населенные пункты попали в руки 1-й армии. Кроме того, французы вели войсковую разведку, используя для этого корпус Сорде и армейскую кавалерию.


[Закрыть].

Да и в этом случае ситуация все равно обещала стать почти тупиковой – но все же несколько более благоприятной для немцев. Вероятность захвата Парижа в тот момент, когда немцев отделяло от него двадцать миль, была много выше, чем несколько дней спустя, – когда это расстояние составило миль восемьдесят или сто и уже начала формироваться непрерывная линия Западного фронта. Близость неприятельской столицы не могла не повлиять на принимавшиеся в последующие месяцы оперативные решения германского командования. Вполне возможно, находись немцы ближе к Парижу, они не ограничились бы до конца войны позиционными и оборонительными боями на Западном фронте. Кто знает, не обернулось бы это окружением и осадой города по образцу 1870 года? История обычно не повторяется, но в мире, где всегда возможны альтернативные варианты развития событий, люди обречены совершать новые ошибки, а будущее – преподносить неожиданности.

Случайность – это одно, а сознательное действие – совсем другое. 1 сентября стало ясно, во что вылилось осуществление еще одной вероятности, потенциально даже более опасной для союзников, чем потеря штабной карты – для немцев. Командующий британскими экспедиционными силами сэр Джон Френч, очевидно, поддался общей панике. Отношения этого маленького фельдмаршала с союзниками не клеились с самого начала, и сэр Джон (говоривший, несмотря на свою фамилию, только по-английски) питал глубокие подозрения в отношении намерений французов. Но могли ли его войска волей-неволей оказаться втянутыми в осуществление модернизированного, но все столь же кровопролитного «Плана № 17»? Френч почти маниакально боялся оказаться обманутым, а в сложившейся ситуации думал только о том, как вывести свою армию из-под угрозы с наименьшим ущербом для собственной репутации. Жоффр, стремившийся любой ценой стабилизировать линию фронта, 29 августа встретился со своим британским союзником и призвал его держаться до последнего. Сэр Джон отказался, заявив, что его отходившей неделю с боями и потерявшей 15 000 человек армии необходимо дней на десять выйти из зоны военных действия для отдыха, переоснащения и получения подкреплений. Жоффр, совладав с гневом, поблагодарил сэра Джона, хотя уход последнего с фронта означал не только уменьшение численности союзных войск, но и образование бреши в их позициях. На сэра Джона не повлияла даже переданная ему через британского посла личная просьба президента Франции Раймона Пуанкаре. Французское командование уже предупредило офицеров о необходимости готовиться «к неизбежному и долгому отступлению в южном направлении, с обходом Парижа с востока и запада».

Френч не ограничивался намерением отвести армию к британской базе на материке, каковой являлся тогда порт Сен-Назер в устье Луары. Он уже рассматривал возможность переправки войск в Англию, с возвращением их на континент для продолжения боевых действий лишь осенью – если война к тому времени не закончится.

Тем временем в Лондоне военный министр лорд Китченер читал телеграммы Френча со все возрастающей тревогой. Тридцать первого августа он телеграфировал ему сам, спрашивая, не приведет ли предполагаемый отход англичан к разрыву линии фронта и окончательному падению боевого духа французов, а затем убедил премьер-министра созвать экстренное заседание кабинета. Нельзя было отдавать такой важнейший вопрос национальной политики, как военный союз с Францией, на откуп сэру Джону. В тот момент возможность военного поражения казалась как никогда близкой. Поздно вечером поступила ответная телеграмма Френча, заявившего, что он «не видит оснований для того, чтобы... рисковать полным уничтожением...» Китченер, стоявший возле аппарата при расшифровке телеграммы, решил действовать немедленно. После созванного Асквитом срочного заседания правительства, Черчилль приказал разжечь пары на самом быстроходном крейсере в Дувре [246]246
  Очевидно, что быстроходность крейсера для переправы через Па-де-Кале не имела никакого значения.


[Закрыть]: покинув Лондон около полуночи, к полудню 1 сентября Китченер прибыл в Париж. В британское посольство он явился в синем маршальском мундире, что сверхчувствительный Френч тут же истолковал как оскорбление и попытку Китченера (имевшего то же воинское звание, что и он сам) продемонстрировать свое превосходство. Он выразил возмущение тем, что его «в такой критический момент» вызвали из штаб-квартиры. На встрече присутствовали и другие военные, но вскоре дискуссия обострилась до такой степени, что оба фельдмаршала предпочли продолжить ее в другой комнате, за закрытой дверью. Соглашение все же было достигнуто: английские войска должны были вернуться на фронт и оставаться там «сообразуя свои передвижения с передвижениями французской армии». Френч ушел в ярости, но свою задачу Китченер выполнил.

Но что, если бы сэр Джон Френч снял войска с позиций и отвел их на 250 миль назад, в Сен-Назер, – не говоря уж о совершенно абсурдной идее переправки частей для отдыха и переоснащения в Англию? Трудно представить себе, как в случае осуществления этого замысла политические лидеры могли бы справиться с разрастанием паники и упадком боевого духа. Хотя в конечном счете такой поворот событий пошел бы империи лишь на пользу, правительство Асквита, безусловно, было бы обречено на падение. Как повлиял бы постыдный уход британцев с фронта на их отношения с Францией на протяжении следующего десятилетия – а то и более продолжительного времени? Ведь в той сложнейшей психологической обстановке, которая сложилась к 1 сентября, дезертирство британцев могло оказаться для Франции фатальным и неизвестно, когда бы французы вообще смогли простить своих неверных союзников. Иными словами, чрезмерная осторожность сэра Джона могла дать Германии последний шанс выиграть войну на Западе, в которую для Англии было бы лучше не ввязываться с самого начала [247]247
  Если бы Френч продолжал настаивать на своем, он был бы снят и, вероятно, предан военному суду. Британские экспедиционные силы возглавил бы Дуглас Хейг; если бы оперативная обстановка выглядела бы вполне катастрофической, право спасать армию и честь Англии было бы, скорее всего, предоставлено Алленби.


[Закрыть].

Но у этой истории имеется продолжение. Несмотря на то что французам удалось перебросить в район боевых действий подкрепления из Парижа, Клюк, блистательно отразивший натиск 6-й армии Монури, сохранял инициативу за собой. Но чтобы обеспечить себе преимущество в ходе пятидневной операции на фронте протяженностью в двести миль, ему пришлось позаимствовать два корпуса, закрывавшие разрыв между его 1-й армией и 2-й армией Карла фон Бюлова. Он решил, что с их помощью сможет выйти сухим из воды, и это ему почти удалось. Но в последний день кампании на Марне британская армия, примерно равная тем двум корпусам, которые вступали в Восточную Пруссию, устремилась в открывшуюся тридцатимильную брешь. Хотя глубина прорыва составила всего несколько миль, для германцев это явилось, по словам Черчилля, «ударом в печень». Осознав угрозу своим флангам, немцы дрогнули и вскоре стали отступать по всему фронту [248]248
  Авторская трактовка Марнской битвы выглядит несколько легковесной. Подробное описание этого грандиозного встречного сражения семи армий дано в работе М. Галактионова «Париж, 1914 г.» (М.: ACT; СПб.: Terra Fantastica, 2001).


[Закрыть]. В эти дни были вырыты первые окопы. Первоначальным планом кампании предусматривалось, что ее исход должен быть решен между 6 и 9 сентября (на тридцать шестой —тридцать девятый день после мобилизации). Это и случилось – но отнюдь не так, как предполагали германцы. Как заметил Черчилль, перефразируя прозвучавшие почти две тысячи лет назад, после разгрома римлян в Тевтобургском лесу, слова римского императора Августа, кайзер вполне мог бы воскликнуть: «Мольтке, Мольтке, верни мне мои легионы!»