Текст книги "А что, если бы"

Автор книги: Роберт Коули

Действующими лицами этой истории являются два человека, никогда не встречавшиеся лично: британский офицер и рядовой германской армии. Но 31 октября, в последний день военного кризиса 1914 года, их судьбы, возможно, пересеклись. В одном случае история всего лишь могла измениться, в другом – это изменение произошло.

На протяжении нескольких недель после Марны враждебные армии параллельно одна другой двигались на север, периодически проводя разведку боем и безуспешно пытаясь обойти противника с фланга. «Бег к морю» так и не выявил победителя и лишь привел к формированию сплошной линии фронта. К концу октября единственная брешь, которую союзники еще не успели закрыть, оставалась в районе бельгийского городка Ипр, лежавшего чуть более чем в десяти милях от Дюнкерка и побережья Северного моря. Именно там, вокруг узкого и все более сужавшегося выступа, и разразилось последнее, самое отчаянное сражение этого года.

Немцам успешный исход битвы при Ипре сулил трофеи, достойные того, чтобы увенчать славой великий поход 1914 года: стратегически важные порты Дюнкерк, Кале и Булонь. Их захват обезопасил бы немцев со стороны пролива и весьма затруднил бы переброску живой силы и техники из Англии во Францию (если бы после Ипрского поражения британская армия вообще оставалась бы на континенте). Сэр Джон снова, и весьма серьезно, подумывал о эвакуации, но на сей раз решительность Жоффра позволила наложить на эту идею вето. На протяжении всего двух месяцев участие Британии в сухопутной операции вторично оказалось поставленным под вопрос, хотя к тому моменту Франция с большей вероятностью, чем прежде, могла обойтись и без союзника. Но, помимо чисто материальных приобретений, захват портов пролива вызвал бы подъем национального духа, показав народу Германии, что дорогостоящая и кровавая кампания на Западе отнюдь не бесплодна.

После двенадцати дней непрекращающихся германских атак на редеющие ряды французов и британцев создалась ситуация, когда исход битвы казался предрешенным. Незадолго до полудня 31 октября британская линия обороны в районе населенного пункта Гелувельт – кучки кирпичных строений на холмах в пяти милях к востоку от Ипра – распалась, и не покинувшие окопов защитники оказались лицом к лицу с десятикратно превосходящим противником. Под натиском немцев в британских позициях образовался разрыв шириной в милю. Войскам кайзера оставалось лишь хлынуть туда и, развернувшись веером, покончить с сопротивлением англичан на этом участке фронта. Но германские войска остановились: немцы ждали приказа. Приказа не поступало. Миновал полдень, а 1200 солдат (большей частью принадлежавших к 16-му Баварскому резервному полку) бесцельно топтались в окрестностях тамошнего замка, занимаясь мелким грабежом. Однако не было никаких оснований сомневаться в том, что приказ рано или поздно поступит, командиры соберут солдат и те, вместе с тысячами других, продолжат неудержимое продвижение вперед.

Тем временем в лесу, примерно в миле от расположения немцев, британский бригадир принял решение, вполне возможно изменившее весь ход войны. Звали его Чарльз Фитцкларене, и возможно, ему довелось бы свершить в будущем и более великие деяния, не оборви пуля его жизнь несколькими днями позже. Узнав о случившемся у Гелувельта несчастьи, он собрал всех, кого мог, – 370 пехотинцев из 2-го Вустерского батальона – и послал их в атаку через местное пастбище. Угодив на открытом пространстве под огонь германской артиллерии, вустерцы потеряли убитыми и ранеными более четверти своего числа, но не дрогнули и, достигнув луга у замка Гелувельт, обратили баварцев в бегство. На этом германское наступление закончилось. Благодаря британскому бригадиру брешь на пути к Дюнкерку закрылась, а Англия продолжила участие в войне – что в конечном итоге привело ее к банкротству.

Но есть еще одна деталь, кажется, не замеченная до сих пор никем из историков. Среди сотен баварцев, бежавших из-под стен замка, вполне мог оказаться недавно перебравшийся в Мюнхен уроженец Австрии рядовой Адольф Гитлер. Точно установлено, что двумя днями ранее он участвовал в операции, в которой 16-й Баварский резервный полк понес страшные потери. В прорыв у замка были направлены остатки полка, и, учитывая почти магнетическое тяготение Гитлера к боевым действиям, трудно представить, чтобы его там не оказалось. Однако в германской исторической и мемуарной литературе весь этот эпизод замалчивается: ни о реальной возможности прорыва ни о том, как она оказалась упущенной, предпочитают не упоминать. Неудивительно, что не сохранилось и свидетельств участия в описанных событиях Гитлера: бегство едва ли могло украсить биографию будущего фюрера. Но что, если бы Гитлер пал в том бою? История недосчиталась бы одного из величайших чудовищ. Думается, нет нужды распространяться насчет того, от каких бедствий могла бы избавить мир одна-единственная пуля.

Пожалуй, это была одна из самых интригующих возможностей, открывавшихся в 1914 году.

Сразу по завершении кампании на Марне Мольтке был отстранен от командования – хотя ставший его преемником Эрик фон Фалькенгайн, тоже бывший военный министр Пруссии, из политических соображений вынудил своего бывшего начальника еще два месяца играть унизительную роль фиктивного главнокомандующего. Но новому полководцу повезло ненамного больше, чем прежнему. Восемнадцатого ноября, уже после Ипрского поражения, пребывавший в унынии Фалькенгайн встретился в Берлине с канцлером Германии Теобальдом фон Бетман-Гольвегом и решительно заявил ему, что победа уже невозможна. Он признался, что не видит способа, каким Германия может хотя бы нанести противникам достаточно весомый урон, чтобы попытаться выторговать «приличные условия мира». Вместе с тем он указал, что если какая-либо договоренность не будет достигнута в кратчайшие сроки, страну ждет мрачная перспектива «постепенного самоистощения». Фалькенгайн предложил попробовать сначала, не требуя аннексий, договориться с Россией – выразив уверенность в том, что Франция последует за ней.

Бетман-Гольвег отверг это предложение, заявив, что, по его мнению, Германия способна одержать победу и одержит ее. Кроме того, согласие на сделку с Россией и Францией потребовало бы заключения мира и с Великобританией, в которой немцы начинали видеть главное препятствие на пути к осуществлению своих планов и враждебность по отношению к которой возрастала с каждой неделей. Ненависть к Англии, ослепившая Наполеона в Тильзите в 1805 году [249]249
  Так у автора.


[Закрыть], ослепила и Германию в 1914. Мы вправе предположить, что канцлер попросту устрашился неизбежного гнева кайзера – но, какими бы побуждениями он ни руководствовался, ясно одно: его отказ стал смертным приговором для целого поколения [250]250
  В своих «Военных мемуарах» Д. Ллойд-Джордж подробно освещает вопрос: мог ли быть заключен компромиссный мир? И отвечает на него определенно отрицательно. Немцы – до 1918 года, когда отчаяние, вызванное голодом, абсолютным превосходством противника в силах и крахом всех возможных стратегий, утратили волю к борьбе, – не согласились бы на мир, фактически являющийся признанием их поражения. С другой стороны, Великобритания и Франция не приняли бы мира никакого, при котором Эльзас-Лотарингия (не говоря уже о Бельгии) остались бы за Германией. Войну требовалось довести до логического конца: этого требовала логика конфликта цивилизаций. (О конфликте сциентической цивилизации Запада и магической культуры Германии смотри, в частности, статью С. Переслегина «Мировой кризис». (В кн. Б. Такман «Первый блицкриг» – М.: ACT; СПб.: Terra Fantastica, 1999.)


[Закрыть].

Вскоре легионы Британской империи начнут стекаться в Европу со всех уголков земного шара. За несколько дней до упомянутого разговора разразилось морское сражение у берегов Чили, а вскоре состоялось еще одно – близ Фолклендских островов. В январе Турция попыталась нанести удар по чеке колеса Британской империи – Суэцкому каналу, а весной сама испытала вторжение в Галлиполи. Германская субмарина (вот уж воистину несчастный случай в истории) торпедировала лайнер «Лузитания», лишив жизни 128 американцев [251]251
  Лайнер «Лузитания» был торпедирован 7 мая 1915 года, при этом погибло 139 американцев (а не 128, как указано автором) и еще 1057 человек, которые американцами не были и о которых автор не счел необходимым упомянуть. Ничего «случайного» в потоплении «Лузитании» не было. Немцы охотились за этим судном, и Швингер выпустил торпеду по набитому людьми лайнеру вполне сознательно. Что же касается США, то «Великий Нейтрал» действительно вступил в войну после потопления «Лузитании» – но только через два года.


[Закрыть]и обеспечив таким образом последующее вступление «Великого Нейтрала» в войну. В то время, как Фалькенгайн тщетно пытался ее остановить, война, подобно чудовищному водовороту, уже начинала втягивать в себя весь мир. Возможно, в тот день был упущен последний, уже весьма слабый шанс пресечь этот процесс.

 «Отличительная особенность современной войны в том, что она сама берет на себя командование, – отмечает Брюс Кэттон. – Единожды начавшись, она настоятельно требует доведения до конца и по ходу действия инициирует события, оказывающиеся неподвластными человеку. Делая, как им кажется, лишь то, что необходимо для победы, люди, не замечая того, изменяют саму почву, питающую корни общества».

Подумаем о том, чем могло обернуться для двадцатого столетия скорое завершение войны. Предположим, что Германии удалось бы договориться с Россией. Хотя Россия и понесла в конце 1914 года значительные потери, они не были фатальны для столь большой страны, а заключение мира повлекло бы за собой промышленный подъем, уже наметившийся в предвоенный период [252]252
  Как раз перед Первой Мировой войной в России наметился не подъем, а спад.


[Закрыть]. Экономическое процветание и некоторое ослабление самодержавного гнета могли выбить почву из под ног революционеров, оставив Ленина тосковать в унылой швейцарской эмиграции. Не было бы ни направленного Германией в Россию запломбированного вагона, ни занесенной этим вагоном на Финляндский вокзал политической чумы. А значит, не было бы Сталина, сталинских чисток, ГУЛАГА и «Холодной войны» [253]253
  Ну, во-первых, если уж автор хотел построить Реальность без революции 1917 года, следовало действовать по-другому: не пропускать в Турцию «Гебен». Что, заметим, было вполне возможно. Для этого достаточно было поменять местами двух английских адмиралов – Троубриджа и Крэдока. Во-вторых, а что бы было – вместо Сталина, ГУЛАГА и прочего? Во всех исторических реконструкциях этого направления Россия политически присоединяется к Германии, Италии и Японии. В результате Вторая Мировая война обретает эпический размах, уносит свыше 50 миллионов человеческих жизней и заканчивается, разумеется, «советизацией» (возможно, под иным названием) огромных территорий. Создание «тоталитарных» (можно подобрать и другой термин) империй было основной тенденцией XX столетия, и попытки игнорировать эту тенденцию при создании альтернативных версий Реальности выглядят смешно и антиисторично.


[Закрыть].

Мы уже рассмотрели альтернативы для Великобритании и Франции, но что сулил иной поворот событий Америке? В случае прекращения боевых действий в конце 1914 года наша страна осталась бы тем, чем была до войны: энергичным и буйным, но не всегда благовоспитанным провинциальным кузеном. Американские юноши так и не пересекли бы ставшую нашим Рубиконом Атлантику, а стало быть, не возник бы и вопрос из популярной песенки: «как вы собираетесь удержать их на ферме, ведь они повидали Париж?» Наступление «американского века» оказалось бы отсроченным, причем не только в военном, но и в экономическом плане – ведь не затянись война так надолго, Великобритания, могущественнейшая держава мира, не погрязла бы к 1918 году в долгах перед Соединенными Штатами.

 XIX век продлился бы не на одно десятилетие – и не только во Франции, но повсюду. Европа продолжала бы снисходительно посматривать на остальной мир, оставаясь неоспоримым лидером во всех областях. Взять хотя бы литературу: кто скажет, сколько талантов, едва раскрывшихся или так и оставшихся безвестными, погребено на непристойно аккуратных кладбищах Великой войны? Роман Алена-Фурнье «Скиталец» или стихи Уилфрида Оуэна (оба автора погибли) позволяют составить некоторое представление о том, что мы потеряли. Выкосившая литературные нивы Европы смерть отдала первенство Америке. Хемингуэй, конечно, остался бы Хемингуэйем – только без книги «Прощай, оружие».

«Войска шли по дороге мимо домов, и пыль, поднятая ими, припорошила листья деревьев...»

Возможно, он нашел бы другие слова для самого проникновенного вступления в прозе нашего века. При ином развитии событий за 1914 годом не последовала бы долгая и безжалостная окопная война, оставившая глубокие шрамы в сознании и духовно искалечившая целое поколение. То, с чем люди внутреннего склада Адольфа Гитлера столкнулись в время этого первого «холокоста», они, используя выражение Джона Кигана, «спустя двадцать лет повторят в каждом уголке Европы. От этого ужасного культа смерти континент не оправился и по сей день».

Случается, что правильно оценить отдаленные последствия травмы удается, лишь представив себе, что ее не было вовсе.

Джеймс Чэйс
Нерожденная империя Бисмарка

Джеймс Чэйс является редактором «Уорлд Джорнэл» и профессором международных отношений в Бард-колледже. Его перу принадлежит биография Ачесона.

«Эта династия идет к концу», – заметил Бисмарк, глядя на отступление императора Наполеона III после поражения французской армии при Седане 1 сентября 1870 года [254]254
  При Седане французы потеряли 3 тысячи убитыми и 14 тысяч ранеными, 82 тысячи человек вместе с императором попали в плен по условиям капитуляции. Прорваться в Бельгию и интернироваться удалось тоже 3 тысячам бойцов.


[Закрыть]. Менее двух месяцев спустя [255]255
  27 октября.


[Закрыть]французский маршал Ашиль Базен сдался пруссакам при Меце с 6000 офицеров и 173 000 солдат. Еще через три месяца, 18 января 1871 года, в Зеркальном зале Версальского дворца было провозглашено создание Германской Империи.

Поражение Франции отнюдь не являлось неизбежным. Французская армия располагала достаточным количеством живой силы, а по качеству вооружения в некоторых аспектах даже превосходила прусскую. Новая, более скорострельная и дальнобойная французская винтовка существенно усилила огневую мощь пехоты. Помимо того, французы располагали митральезами – этот прообраз пулемета представлял собой пакет из двадцати пяти стволов, стрелявших один за другим после простого поворота ручки [256]256
  Все эти факторы сказывались только в бою между пехотой, в артиллерии прусская армия, имевшая на вооружении казнозарядные нарезные пушки и снаряды с ударными взрывателями, обладала значительным превосходством. Устарелая тактика французских войск, не умевших окапываться и действовать рассыпным строем, усугубляла это положение.


[Закрыть]. Капитуляция Франции стала результатом отвратительного руководства.

 Оказавшаяся в спячке после Седана и Меца хваленая «furia francese» так больше нигде и не проявилась. Даже когда две германские армии под командованием графа Хельмута фон Мольтке обложили Париж, воля располагавшего численным превосходством коменданта французской столицы оказалась парализованной настолько, что он не смог оказать сопротивления [257]257
  Осадная армия имела численность до 235 тысяч человек. В Париже числилось к концу осады около 500 тысяч, но подготовленные полевые войска отсутствовали. Реорганизовать батальоны национальной гвардии в боеспособные части генерал Трошю не смог.


[Закрыть].

Несмотря на то что командующим армией вплоть до Седана числился сам Наполеон III, французские войска оказались практически неуправляемыми. А ведь если бы они не отсиживались в крепостях, а перешли в наступление раньше, пруссакам, вполне вероятно, пришлось бы остановиться – а Германская Империя в том виде, в каком мы ее знаем, так бы и не возникла.

Но без империи Бисмарка не было бы и империи кайзера Вильгельма – а также стремления к силе ради силы, французского реваншизма из-за Эльзас-Лотарингии и Первой Мировой войны. Значит, в 1919 году не состоялось бы подписание Версальского мира, а следовательно, потом не разразилась бы Вторая Мировая. Помимо того, не будь Первой Мировой войны, большевики не совершили бы революцию, не возник Советский Союз и, соответственно мир не познакомился бы с «Холодной войной». Ход истории в последние 150 лет со всеми ужасами нашего века – века тотальных войн – мог бы быть совершенно иным. Однако Луи Бонапарт, никчемный племянник величайшего военачальника нового времени, лишил Европу ее лидирующей роли.

Дэвид Клэй Лардж
Излишняя меткость

Дэвид Клэй Лардж в настоящее время заканчивает работу над историей города Берлина.

Холодным ноябрьским днем 1889 года закутанная в меха толпа собралась на берлинском ипподроме Шарлоттенбург, чтобы полюбоваться ковбойским шоу Буфалло Билла «Дикий Запад», с огромным успехом гастролировавшим по всей Европе. Среди зрителей присутствовал и молодой, импульсивный владыка Рейха кайзер Вильгельм II, взошедший на престол всего год назад [258]258
  Вильгельм II стал императором Германии 15 июня 1888 года.


[Закрыть]. Больше всего ему хотелось увидеть звезду аттракциона Энни Оукли, прославившуюся на весь мир мастерским обращением с кольтом 45-го калибра.

 В тот день Энни, как и обычно, объявила, что собьет выстрелом пепел с сигары у любого из публики. «Дамы и господа, есть ли среди вас желающие подержать сигару?» – спрашивала она, хотя в действительности вовсе не рассчитывала на добровольцев из зрителей и вызывала их только для смеха.

Всякий раз, когда исполнялся этот трюк, вперед выступал ее муж и партнер – Фрэнк Батлер.

Но на сей раз, едва Энни успела сделать свое объявление, как на арене появился не кто иной, как лично покинувший для этого королевскую ложу молодой император. Энни была ошеломлена и напугана, хотя ничем не выдала своей растерянности, дабы не потерять лицо.

Она отошла на обычную дистанцию, а Вильгельм, красуясь перед публикой, раскурил сигару. Несколько германских полицейских, до которых внезапно дошло, что это вовсе не шутка, попытались занять его место, но Его Наивысочайшее Величество отослал их прочь. Исходя потом под ковбойским нарядом из оленей кожи и отчаянно жалея о том, что выпила на ночь больше виски, чем обычно, Энни подняла кольт, нажала курок и сбила пепел с сигары Вильгельма.

А ведь стоило мастерице меткой стрельбы из Цинциннати вместо сигары угодить кайзеру в лоб, как с исторической сцены исчез бы один из самых честолюбивых и склонных к насилию правителей в Европе – и Германия не стала бы проводить ту агрессивную политику, которая спустя четверть века привела к Первой Мировой войне [259]259
  В случае смерти Вильгельма II императором стал бы его сын, тоже Вильгельм. Ввиду малолетства императора (он родился б мая 1882 г.) регентом скорее всего должен был стать принц Генрих Прусский, младший брат покойного. Последний был тремя годами моложе Вильгельма II и во многом походил на него.


[Закрыть].

Впоследствии Энни, судя по всему, осознала свою ошибку. После начала Первой Мировой войны она послала кайзеру письмо с просьбой разрешить ей повторить выстрел. Он не ответил.

Денис Э. Шоуолтер
Примирение от отчаяния

Денис Э. Шоуолтер является профессором истории в Колорадо-колледж и президентом Военно-исторического общества.

Первую Мировую войну все чаще признают событием, определившим облик двадцатого столетия – с его тотальными войнами, геноцидом и оружием массового поражения. Но что могло бы воспоследовать за прекращением войны через несколько месяцев после начала – чего в то время ожидали буквально все?

 К столь быстрому решению вполне могли бы прийти на Западе, единственно возможном театре массированных военных действий промышленной эпохи. Наиболее правдоподобный сценарий предполагает еще большую, чем в реальности, агрессивность на всех уровнях командования французской и германской армий. К концу 1914 года число жертв со стороны Франции приблизилось к миллиону; примерно три четверти миллиона потеряла за то же время Германия. Это был высочайший уровень потерь за всю войну. Что, если бы генералы и полковые командиры в Приграничном  сражении  и  битве  на  реке Марне гнали своих солдат в бой еще более ожесточенно? Что, если бы немцы проявили большее стремление отдавать жизни за землю на Ипрском выступе?

Результат полностью соответствовал бы существующим наступательным доктринам. Были бы достигнуты определенные тактические успехи: скажем, более поспешное отступление немцев от Марны или захват Ипра в последнем, отчаянном броске. Однако победителям оказалось бы нелегко воспользоваться плодами своих побед. Атаки такой интенсивности непременно должны были истощить и без того ограниченные резервы снабжения до такой степени, что командованию приходилось бы все больше и больше полагаться на уменьшавшуюся численность и сходившую на нет храбрость личного состава. Непосредственным и немедленным следствием такого подхода должен был стать 20 – 25% рост потерь. Системы управления – и прежде всего медицинская служба, не выдержали бы подобного напряжения, что вылилось бы в кризис всех структур, делающих армию единым целым: службы связи, продовольственного и вещевого снабжения, а также в нарастающую деморализацию как на передовой, так и в тылу. Безвыходная ситуация на фронте и революционная драма – это как раз то, чего опасались перед войной власть имущие. Теперь, столкнувшись с этим на практике, представители воюющих сторон вполне бы могли от отчаяния пойти на переговоры о перемирии.

Кто провозгласил бы себя «победителем», не имело значения. Великие державы Европы начали Первую Мировую, исходя из негативных, а не позитивных соображений. В 1914 году даже развязавшее войну правительство Германии плохо представляло себе, чего, собственно, хочет этим добиться. Масштабы разрушений и порожденная войной дезорганизация, грозившая привести к настоящему апокалипсису, вполне вероятно, могли способствовать распространению во всех социальных слоях обновленного взгляда на Европу как на сообщество, с пониманием того, что этому сообществу необходима стабильность. Доминирующие региональные державы не допустили бы повторения Балканского кризиса 1911 – 1914 годов.

Всем, а в первую очередь Германии и России, пришлось бы наводить порядок у себя дома. Во Втором рейхе падение престижа кайзера и армии могло повлечь за собой утверждение подлинно парламентского правления. Не обескровленная за 1915—1916 годы Россия имела бы возможность продолжить политическое и экономическое развитие по наметившемуся до войны пути.

Что же до Владимира Ленина, то при реализации этой альтернативы он умер бы в эмиграции, в Швейцарии. Адольф Гитлер стал бы своим человеком в богемных кругах Мюнхена. Пикассо никогда не создал бы «Гернику», а Альберт Эйнштейн прожил бы долгую и плодотворную жизнь, войдя в историю как великий физик и филантроп. В этой спокойной, сытой и благополучной Европе молодежь порой сетовала бы на однообразие и скуку, но, пока не истерлась память о «Шестимесячной войне» 1914 – 1915 годов, люди постарше не переставали бы благодарить Бога и судьбу за то, что им не приходится больше жить в столь «интересное» время.

Комментарии к пятой части

 
 Этот Петя может вскачь
Критикнуть всемирный матч:
«Я считаю – оба плохи:
Капабланка и Алехин.
Оба-два, в игре юля,
Охраняли короля.
Я скажу вам так: Не мешкая,
монархизмы Ешьте пешками!»
(В. Маяковский)
 

«Мировой кризис» 1914 – 1918 годов занимает особое место в истории человечества. Историография событий Великой войны насчитывает сотни томов. Узловые точки войны и, в частности, перипетии решающей кампании 1914 года на Западном фронте исследованы поколениями комментаторов, среди которых следует назвать Новицкого, Галактионова, Людендорфа, Фанкельгайма, Гренера, Манштейна. Динамика шлиффеновского маневра, все его варианты и подварианты, изучены буквально с часами в руках.

На этом фоне рассуждения Роберта Коули вызывают легкое недоумение. Возможно, автор и является признанным знатоком Первой Мировой войны – но при чтении его «альтернативных историй» возникает ощущение, что из всего корпуса материалов, созданных за восемьдесят последующих лет, Коули прочел только одну (правда превосходную!) работу – научно-художественный роман Барбары Такман «Августовские пушки» [260]260
  Опубликован в «Военно-исторической библиотеке» в 1999 году под названием «Первый блицкриг».


[Закрыть]. Конечно, не приходится рассчитывать, что американский автор будет знаком с исследованием М. Галактионова – но мы вправе ожидать, что человек, рискнувший предложить альтернативную версию Марнской битвы, читал хотя бы основополагающий труд Тренера.

В результате реконструкции Коули, даже в тех местах, где автор ограничивается чисто военными вопросами, выглядят школьными экзерсисами. Что же касается социально-политического анализа... «Если бы Остап знал, что он играет такой сложный дебют и сталкивается со столь испытанной защитой, он крайне бы удивился. Дело в том, что великий комбинатор играл в шахматы второй раз в жизни». Мы не будем заниматься здесь подробным разбором предложенной Робертом Коули альтернативы (это заняло бы слишком много времени), а отсылаем читателя хотя бы к работам, перечисленным в приложенной здесь библиографии.

Впрочем, удивительная неосведомленность дипломированных американских историков касается не только 1914 года, но и всего комплекса событий, связанных с возникновением Великой Войны. А ведь эти события были предсказаны и даже проанализированы еще на исходе XIX века. И вовсе не франко-прусская война вызвала рождение Второго рейха – напротив, появление единого германского государства потребовало этой войны, как средства окончательно закрепить объединение немецких земель в единую структуру. И если бы реакция Луи Бонапарта на «Эмскую депешу» не была столь бурной, Бисмарк нашел бы другой способ добиться своих целей.

Вильгельм Второй тоже мог погибнуть гораздо раньше 1889 года – у него были все шансы умереть при родах. В этом случае престол, вероятнее всего, занял бы Генрих Прусский. В 1889 году уже был рожден кронпринц Вильгельм – достигнув совершеннолетия, этот весьма незаурядный военачальник стал бы императором. А в целом ничего бы не изменилось: посеяв национальную привычку, пожнешь национальный характер. Магический характер Германской империи был задан заранее (вспомним немецких романтиков начала XIX века!), а это, вкупе с расстановкой сил на европейской арене, делало ее войну с Западом неизбежной. Смерть кайзера могла оказать влияние лишь на ход и финал этой войны – и, возможно, на изначальную расстановку сил: вспомним, что отправленный кайзером в 1890 году в отставку Бисмарк был твердым сторонником союза с Россией...

 Без сомнения, Первая Мировая война стала поворотным пунктом в истории Европы. Можно даже согласиться с мыслью о том, что именно после нее начались все беды и проблемы европейской цивилизации. Но во-первых, «после этого – не значит вследствие этого», как говорили юристы еще в Древнем Риме. А во-вторых – откуда взялась эта типичная для американских (или всех западных?) историков убежденность в том, что не будь Мировой войны, история пошла бы по гораздо более благоприятному пути? Не разгроми Арминий три римских легиона в Тевтобургском лесу, то Германия стала бы мирной бюргерской страной (с Дюрером, Шиллером и Бахом, но без Фридриха Великого, Бисмарка и Гинденбурга), а в России воцарилась бы демократия... Не проиграй Луи Бонапарт под Седаном и не стань Вильгельм II императором – не было бы августовских пушек, Версальского мира, большевиков, Сталина, Гитлера, ГУЛАГА и «Холодной войны». Осознай противники бессмысленность дальнейшего кровопролития еще осенью 1914 года, в Германии не появился бы Гитлер, Британия не уступила бы мировое лидерство Соединенным Штатам, а в России опять-таки воцарилась бы демократия...

Да что же это за чудесное явление – демократия в России – если ради возможности ее установления американские историки даже готовы признать альтернативу, в которой Соединенные Штаты остаются второстепенной заморской державой?..