Текст книги "А что, если бы"

Автор книги: Роберт Коули

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 39 страниц)

По свидетельству одного из очевидцев, самым настойчивым из этих «советчиков» являлся самоуверенный тридцати двух летний  «боевой квакер»  из Филадельфии Томас Миффин. Именно Миффин, лишь сутки назад прибывший на позиции с подкреплением из Нью-Йорка, во время ночного обхода обнаружил продвижение вперед линии английских окопов и заявил Вашингтону, что единственным выходом является немедленное отступление.

А дабы никто не счел его предложение свидетельством малодушия, он взял на себя самую опасную при отступлении задачу – вызвался командовать арьергардом. Чтобы укрыться от по-прежнему нещадно хлеставшего дождя, Вашингтон и его офицеры собрались на военный совет в располагавшемся на Бруклинских высотах загородном доме находившегося в то время в Филадельфии на Конгрессе Филиппа Ливингстона, одного из тех, чья подпись стояла под Декларацией Независимости. Цель встречи, в соответствии с официальным протоколом, заключалась в том, чтобы определить «действительно ли в сложившихся обстоятельствах единственным выходом является уход с Лонг-Айленда?» Принятию положительного решения способствовали возможность перемены ветра и признание того факта, что едва ли стоит тешиться надеждой на непреодолимость преграды, созданной в гавани затонувшими кораблями.

Приняв решение, командиры без промедления занялись подготовкой эвакуации. Вашингтон направил в Нью-Йорк приказ собрать все суда и лодки «от Хеллгейта (на проливе Лонг-Айленд) до Спайтен Дайвил-Крик (на Гудзоне), которые можно спустить на воду и на которых имеются паруса либо весла и под покровом тьмы перевести их к восточной оконечности гавани».

Личному составу объявили, что сбор судов осуществляется для отправки в тыл раненых и доставки к Бруклину подкреплений, но всем офицерам на Высотах предписывалось «к 7 часам выстроить солдат по подразделениям с оружием, снаряжением и уложенными ранцами и ждать дальнейших приказов».

Ложь, на которую пошел в данном случае Вашингтон, предназначалась для того, чтобы до последнего момента скрыть от солдат правду и, таким образом, свести к минимуму возможность возникновения паники. А также для того, чтобы ввести в заблуждение англичан, наверняка узнавших о сборе судов от своих бесчисленных шпионов в Нью-Йорке.

В большинстве подразделений полученный приказ о построении с полной выкладкой восприняли как указание на то, что утром их бросят в атаку. Как вспоминал молодой капитан пенсильванских добровольцев Александр Грэйден, некоторые сочли нужным составить завещания, однако самого его не покидало ощущение, будто затевается нечто особенное. «Неожиданно меня осенило: готовится отступление, а приказ... всего лишь прикрытие для истинного плана», – писал он, однако добавлял, что никто из офицеров, с которыми ему пришло в голову поделиться своей догадкой, не принял ее на веру. Впоследствии, вместе с воспоминанием о долгом ожидании, ему всякий раз приходил на ум хор из шекспировского «Генриха V», где описывается «ночь томительного бдения» перед Азенкуром.

Едва стемнело, первые лодки начали переправу. Трудно представить себе, как удалось все это осуществить. В ход пошли все, даже самые утлые плавающие средства, управление которыми доверили подчиненным генерала Джона Гловера и полковника Израэля Хатчинсона, солдатам из Массачусетса, бывшим в мирной жизни моряками и рыбаками в Сайлеме и Марблхеде. Можно сказать, что судьба американской армии была в их руках. Они, как никто другой, понимали, что на воде та ночь могла обернуться не меньшим бедствием, чем на суше.

Переправляли все – солдат, припасы, лошадей и пушки. Чтобы сохранить тишину, предприняли меры предосторожности: весла, копыта и колеса обмотали тряпками, приказы передавали шепотом. С отправкой первого судна в непроглядной ночи под проливным дождем началась смертельная гонка.

Был миг, когда казалось, что все пропало. Около девяти часов отлив совпал со столь резким усилением северо-восточного ветра, что парусным судам не удавалось справляться с течением, а весельных явно не хватало, чтобы переправить всю армию до наступления дня. Однако через час ветер сжалился и утих, а потом и вовсе сменился на более благоприятный юго-западный, что позволило вновь задействовать всю спасательную флотилию.

Час проходил за часом, но переправа продолжалась без сучка и задоринки. Если когда-либо фортуна действительно благоволила отважным, так это имело место в ту ночь на Ист-Ривер. Вашингтон, по правде сказать, не выказавший в первом, данным им в качестве командующего, сражении талантов великого стратега, свое первое крупное отступление провел блестяще, сочетая решимость и быстроту со знанием дела. И его усталое, промокшее воинство тоже не ударило в грязь лицом. На холоде, под проливным дождем солдаты часами дожидались своей очереди на погрузку, бесшумно, как привидения, спускались к крохотной, не различимой во тьме Бруклинской пристани (туда, где ныне находится Бруклинский мост) и в полном порядке всходили на борт.

По мере того как сгущалась ночь и полки один за другим покидали позиции, передовая линия опасно редела. Если бы враг узнал, что происходит, и бросился в атаку, задержать его было бы некому, кроме арьергарда Маффина. Этому отряду надлежало жечь костры, поднимать шум и всячески поддерживать иллюзию того, что американская армия не покидала высот.

Единственный сбой произошел около двух ночи, когда Маффин получил приказ на отход и уже на пути к пристани узнал, что произошла ужасная ошибка и ему следует немедленно вернуться к оставленным постам. «Для молодых солдат то было нелегкое испытание, – написал впоследствии один из бойцов, – однако они с ним справились». Отряд вернулся на позиции прежде, чем англичане успели заметить его отсутствие.

Другой офицер, полковник Бенджамен Толлмадж, вспоминал, что «по мере того, как близился рассвет, остававшихся в окопах охватывало все большее беспокойство за собственную жизнь ...»

Эвакуировать предстояло еще очень многих и, судя по тому, как шли дела, казалось, что день настанет раньше, чем войска успеют завершить переправу. И снова на выручку американцам пришла «стихия», на сей раз в виде густого, как гороховый суп, тумана.

Впоследствии этот туман называли «подлинным чудом», «явным вмешательством Провидения», «знаком благоволения», «чудесным туманом», «дружеским туманом», «американским туманом». «Воздух сделался настолько плотным,– вспоминал тот же Толлмадж, – что я едва мог различить человека на расстоянии  шести ярдов».

Когда настало утро, туман не рассеялся и продолжал прикрывать операцию не хуже, чем ночная тьма. Толлмадж пишет, что когда арьергард получил наконец приказ отходить и «мы радостно распрощались с теми окопами», пелена оставалась «все такой же густой».

«...Когда мы добрались до Бруклинской пристани, лодки еще не вернулись, но очень скоро они появились и перевезли весь полк в Нью-Йорк. Мне показалось, что уже садясь в одну из последних лодок, я увидел на ступенях пристани Джорджа Вашингтона...»

Когда около семи утра туман наконец рассеялся, англичане с изумлением обнаружили, что противник исчез.

Поразительно, но всю армию числом в девять, если не более тысяч человек, с амуницией, провизией, лошадьми и полевой артиллерией за вычетом пяти тяжелых пушек, слишком глубоко увядших в грязи, удалось переправить через пролив всего за одну ночь с помощью собранной для этой цели за считанные часы лодочной флотилии. При этом никто не погиб и даже неизвестно, был ли кто-нибудь ранен. Если верить Толлмаджу, Вашингтон, рискуя попасть в плен, оставался на берегу до отплытия последней лодки. Единственными американцами, попавшими в руки англичан, оказались трое солдат, не покинувших остров в надежде поживиться брошенным добром.

«Судный день», которому, в соответствии с предвидением Вашингтона, предстояло решить судьбу Америки, оказался «судной ночью», что действительно оказала на будущее страны не меньшее влияние, чем любое из самых знаменитых сражений.

То был подлинный Дюнкерк Американской Революции: рискованная водная операция спасла армию и принесла Вашингтону глубочайшее уважение со стороны солдат, офицеров, членов Конгресса, военных теоретиков и историков – как современников, так и потомков. Впоследствии один из исследователей написал, что «операция такого рода никогда не выполнялась с большим искусством».

Но при этом она постоянно находилась на грани провала. Все могло пойти совсем по другому еще во время битвы за Лонг-Айленд, не поднимись тогда помешавший англичанам войти в пролив северо-восточный ветер. Или не сменись он на юго-западный в решающую ночь переправы.

Или не приди на смену ночной тьме спасительный для отступавших густой туман.

Ярким примером того, к каким последствиям могло привести появление в тылу защитников Бруклинских высот британских судов, служат события, произошедшие всего неделю спустя. Тогда при благоприятном течении и ветре пять королевских кораблей, включая пятидесятипушечный «Ринаун», поднялись по Ист-Ривер до Кипс Бэй и с расстояния в двести ярдов принялись прямой наводкой громить американские укрепления на Манхэттене. «Мало кому и в армии, и на флоте приходилось слышать столь ужасающий и непрестанный грохот орудий», – писал об этом один английский морской офицер. Земляные валы были разбиты в пыль, траншеи уничтожены в Считанные мгновения, а их защитники в панике бежали.

Окажись эта грозная сила в тылу Бруклинских высот, ловушка захлопнулась бы намертво. Вместе с Вашингтоном в мешок попала бы половина Континентальной армии, что грозило стать концом Американской Революции. Будущее убедительно показало, что без Вашингтона революция победить не могла. Как писал историк Тревельян: «Перемена ветра и появление английских фрегатов в тылу у Бруклина отсрочили бы завоевание Америкой независимости на неопределенное время».

Знаменательно то, что пять лет спустя Бруклинским событиям суждено было повториться, только вот стороны поменялись местами. Американцы и французы под командованием Вашингтона и Рошамбо поймали англичан в западню у Йорктауна, а зашедший им в тыл французский флот сделал отступление невозможным, не оставив лорду Корнуоллису и более чем семи тысячам его солдат никакого выхода, кроме плена.

Говорят, что, получив донесение о случившемся у Йорктауна, премьер-министр Англии лорд Норт воскликнул: «О Боже! Все кончено!» Вполне возможно, такое восклицание прозвучало бы в Конгрессе летом 1776 г., не поднимись над Бруклином судьбоносный ветер и не сгустись спасительный туман.

Алистер Хорн
Повелитель мира
Упущенные возможности Наполеона

Даже признавая за Наполеоном право именоваться самой выдающейся исторической личностью девятнадцатого столетия, мы должны согласиться, что эта личность вызывает отнюдь не только восторг. Ему ничего не стоило принести в жертву своему честолюбию целое поколение европейцев. Жизнь людей, готовых на все ради достижения своих целей, всегда открывает прекрасные возможности для контрафактуальных спекуляций. Равных в этом отношению Наполеону будущее не знало до появления Гитлера. Наполеон был человеком, не знавшим, когда следует остановиться. Но кто знает, что было бы, если бы он остановился, когда следовало.

В настоящей работе английский историк Алистер Хорн рассматривает некоторые из, на его взгляд, упущенных Наполеоном возможностей. Мог ли Бонапарт успешно совершить в 1805 г. вторжение в Англию? Был ли он прав, продав территорию Луизианы новорожденным Соединенным Штатам? Насколько близок был этот Великий Игрок к поражению в Центральной Европе в ходе кампании, завершившейся триумфом Аустерлица, и не последовали ли бы за этим скорое появление на европейской сцене объединенной Германии и века смут? Что, если бы вместо нападения на Россию Наполеон предпочел по примеру Александра Македонского вторгнуться через Турцию на Ближний Восток и создать угрозу Британской Индии? Что, если бы герцог Веллингтон согласился, как ему предлагали, принять командование Британской армией в Америке? Возможно, он выиграл бы для Англии войну 1812 г. , но его не оказалось бы под Ватерлоо. Но можем ли мы сказать, какими бы стали Европа и весь мир, сумей Наполеон совершить при Ватерлоо очередное «чудо»?

Алистер Хорн, доктор литературы Кембриджского университета, командор орденов Британской Империи и Почетного Легиона (Франция). Автор таких примечательных исторических исследований, как «Падение Парижа: Осада и Коммуна, 1870– 1871 гг.», «Цена славы: Верден, 1916 г.», «Проиграть сражение: Франция, 1940 г.», «Дикая война ради мира: Алжир, 1954– 1962 гг.», а также двух книг о Наполеоне: «Властитель Европы. 1805 – 1807» и «Как далеко до Аустерлица?»

На протяжении примерно двух десятилетий изумительной карьеры Наполеона возникало немало моментов, когда история вполне могла обернуться совсем иначе. И его противникам и ему самому не раз предоставлялся выбор. Возможно, окажись он другим, Наполеон до конца остался бы на вершине власти? Кто знает, как повлияла бы на будущее Европы предположительная победа Наполеона под Ватерлоо.

По словам историка Джорджа Руде, Наполеон был «...человеком действия и быстрых решений, поэтом и мечтателем, мечтавшим о завоевании мира, выдающимся реалистом и в то же время вульгарным авантюристом, азартным игроком, всегда делавшим высочайшие ставки». Он появился на исторической сцене в тот благоприятный момент, когда революция уже выдохлась и создались условия для того, чтобы политические судьбы Европы (и Мира!) надолго оказались в руках сильной личности.

Директория, сменившая диктатуру Робеспьера 1792 – 1794 годов, представляла собой слабое и разобщенное правительство. (В известном смысле с ней можно сравнить пришедшие к власти в России после долгих лет господства сталинизма режимы Горбачева и Ельцина.) 1799 год вполне мог стать годом примирения для народов Европы, проливавших кровь с тех пор, как Францию захлестнула волна Революции [171]171
  Пруссия и Австрия начали подготовку интервенции против Франции летом 1792 в соответствии с соглашением, заключенным между ними 7 февраля того же года. После распада первой коалиции в 1798 году сложилась вторая антифранцузская коалиция из Австрии, Англии, России и Турции. В 1799 году положение Франции стало катастрофическим. Поход союзников на Париж был вполне реальной перспективой, и «примирение» было возможно только на условиях капитуляции Франции.


[Закрыть]. Но четырьмя годами раньше один двадцатишестилетний генерал сделал себе имя «дымом крупной картечи», утихомирившей парижскую чернь [172]172
  Мятеж 13 вандемьера (5 октября 1795 г.), подавленный Бонапартом, был правым, а термин «чернь» обычно употребляется по отношению к левым и люмпену.


[Закрыть]. Свои первые крупные победы Наполеон одержал в Италии в 1796—1797 годах [173]173
  Первой победой Бонапарта было взятие Тулона в 1793 году.


[Закрыть], еще не достигнув тридцатилетия, а в результате переворота 18 брюмера (9 ноября 1799 года) он оказался фактическим правителем Франции. Вскоре после этого национальный плебисцит подтвердил его верховенство, сделав пожизненным консулом. Взлет Наполеона к вершине власти разрушил какие-либо надежды на скорое примирение с Англией [174]174
  Придя к власти, Бонапарт направил английскому королю и австрийскому императору предложение начать мирные переговоры, которое было ими отвергнуто.


[Закрыть], особенно после того, как он убедил Директорию организовать под его началом злосчастную экспедицию в Египет. Однако французы вплоть до 1803 г. воспринимали Наполеона как миротворца и лишь потом увидели в нем завоевателя и создателя империи. Что и приветствовали, ибо (как и немцы в пору легких успехов Гитлера) шли вперед за счастливой звездой своего вождя, пока дела не испортились окончательно.

 Недолгий период Амьенского мира [175]175
  Боевые действия прекращены с 1 октября 1801 г., договор подписан 27 марта 1802 года. По условиям мира Франция возвращала Египет Турции, а Англия отказывалась от большей части захватов в колониях и отказывалась от вмешательства в европейские дела. Англичане рассчитывали на открытие европейского рынка, но были обмануты. Под предлогом отказа Англии от эвакуации Мальты Наполеон прервал отношения 12 мая 1803.


[Закрыть](названный Уинстоном Черчиллем «коротким туристическим сезоном») предоставил враждующим сторонам реальную возможность урегулировать разногласия путем переговоров. Но ни Англия Питта, потерпевшая ряд неудач, но твердо настроенная сохранить Мальту [176]176
  Взятую у французов в 1800 году Мальту англичане должны были эвакуировать по условиям Амьенского мира.


[Закрыть], ни Наполеон, доказавший свое превосходство на суше, хотя в море королевский флот нередко расстраивал его планы, не были к этому готовы. Достижение компромисса представлялось невозможным до тех пор, пока несговорчивому Питту противостоял непобедимый на суше Наполеон.

В во время мира Наполеон занимался внутренними делами, но проводя во Франции социальные и законодательные реформы, он уже планировал будущие внешние завоевания. Самым удачным его ходом во внешней политике этого периода стала продажа Луизианы молодым Соединенным Штатам [177]177
  В 1803 г. Франция продала США западную Луизиану, принадлежавшую ей с 1800 года.


[Закрыть]. Это позволило обеспечить если не открытую поддержку, то во всяком случае благожелательный нейтралитет американцев на случай будущего конфликта с Англией. Конечно, он мог и дальше извлекать выгоды из обладания огромной территорией, являвшейся прежде частью Испанской колониальной империи, но это почти наверняка привело бы его к противостоянию со Штатами, ссориться с которыми было не на руку ни ему, ни Питту.

Правильность решения Наполеона становится еще более очевидной, если вспомнить развернувшуюся еще при «старом (королевском) режиме» долголетнюю и дорогостоящую борьбу между Францией и Англией за острова Карибского бассейна. Последние считались, заметим, самыми ценными владениями в Новом Свете. На протяжении двадцати двух лет войны с Францией большая часть британских потерь приходилась на походы Питта в Вест-Индию, причем люди гибли не столько от пуль, сколько от желтой лихорадки. Она же унесла жизни девяти десятых от числа участников экспедиции, посланной Наполеоном в 1802 г., дабы вернуть богатый сахаром остров Санто-Доминго (ныне Гаити). Жертвой болезни пал и командующий французами генерал Леклерк, муж сестры Наполеона Полины. Из тридцати четырех тысяч французов в живых осталось лишь три. Хотя глаза Наполеона еще не раз обращались к утраченным Карибским жемчужинам, после провала Доминиканской экспедиции и продажи Луизианы его активность в Новом Свете (к огромному облегчению Вашингтона) фактически сошла на нет. У послереволюционной Франции попросту не имелось военно-морских сил, достаточных для обеспечения своего постоянного присутствия на Американском континенте, и попытка утвердиться там сделала бы французские экспедиционные силы легкой добычей британского флота. Такого рода сценарий был бы попросту нежизнеспособным. Да и многие другие возможные варианты действий Наполеона в заметной степени обусловливались тем, что как морская держава Франция серьезно уступала Великобритании. Французский флот так и не смог оправиться от урона, нанесенного ему в годы Революции. В то время как Наполеон одерживал победы на суше, молодой Нельсон уничтожил его суда [178]178
  1—2 августа 1798 г. у Абукира, во время Египетской экспедиции Наполеона Бонапарта, английский флот под командованием контр-адмирала Г. Нельсона разгромил французский флот, и армия Бонапарта оказалась отрезанной в Египте от Франции.


[Закрыть]в 1798 г., а спустя три годы тот же урок был преподан французам у Копенгагена [179]179
  В Копенгагене Нельсон без объявления войны напал на нейтральную Данию, имевшую несчастье обладать флотом. Эта операция стала образцом для английской «Катапульты» 1940 года – но непонятно, при чем здесь французы.


[Закрыть]. Несмотря на все это, в июле 1803 г. Наполеон объявил о создании «Национальной флотилии» с целью немедленного вторжения в Англию. Историки продолжают спорить, действительно ли Наполеон имел подобное намерение, однако, согласно многим свидетельствам, он, как и Гитлер, сделал бы это, если бы смог.

 Так же как и Гитлер, он обладал решающим превосходством в сухопутных силах, которые в случае удачной высадки могли просто «затопить» остров. Еще в 1797 г. была предпринята попытка завоевания Ирландии, но ее сорвал шторм. Поднятое на следующий год при подстрекательстве Франции Ирландское восстание англичане жестоко подавили. Разбили они и высадившийся два месяца спустя французский десант. Ирландский вариант оказался тупиковым, и не мог стать иным, во всяком случае до тех пор, пока морские подступы к Британским островам контролировал Королевский флот. Еще в начале XIII века, когда мятежным баронам удалось на короткий срок утвердить в Вестминстере французского правителя [180]180
  Имеется в виду приглашение баронами, восставшими против Иоанна Безземельного (1199—1215), на английский престол французского принца Людовика.


[Закрыть], последовавшая в следующем году вспышка английского патриотизма привела к полному уничтожению французского флота в сражении при Кале. С тех пор Франция, какого бы могущества ни достигала она на суше, редко добивалась успеха в морском противостоянии с англичанами.

Тем не менее Наполеон приступил к строительству флота вторжения из более чем тысячи барж. Эти неуклюжие, плоскодонные и не имевшие киля суда идеально подходили для высадки на песчаные пляжи и могли заходить в устья британских рек, однако были совершенно не пригодны для плавания в открытом море: даже учения не обходились без крушений и человеческих жертв. Многие британцы воспринимали угрозу вторжения серьезно, но «Правитель Королевского флота» адмирал «Джарви» Сент-Винсент был прав, когда говорил: «Я вовсе не утверждаю, будто французы не могут прийти. Я только утверждаю, что они не могут прийти морем». Сам Наполеон после Египетской кампании признавал: «Не будь англичан, я стал бы императором Востока, но повсюду, где только находится вода, куда можно спустить корабль, они непременно встречаются на нашем пути». Хотя Питт в то время не располагал заслуживавшей внимания армией, британское золото поддерживало противников Франции на континенте, а британский флот неоднократно срывал честолюбивые замыслы Наполеона.

С возобновлением военных действий в 1804 г. Нельсон имел пятьдесят пять кораблей против французских сорока двух, из которых в полной готовности пребывали только тринадцать. Однако Наполеон разыграл рискованную комбинацию: направил эскадру адмирала Вильнева в поход длиной 1400 миль в Вест-Индию, что должно было отвлечь Нельсона и обеспечить французам превосходство сил на Ла-Манше на срок, достаточный, чтобы осуществить вторжение. Наполеон, с присущим ему избыточным оптимизмом, решил, что для этого хватит двадцати четырех часов. «Мы на борту и в полной готовности», – заявил он своим адмиралам. Все лето 1805 г. Англия Питта (точно так же как в 1940 г. Англия Черчилля), затаив дыхание, ждала вражеского вторжения, в то время как Наполеон на утесах Булони проклинал «гнусный ветер» и своих адмиралов. Его подвели и люди, и погода. Нужные двадцать четыре часа так и не наступили. И снова Наполеон поступил так же, как впоследствии Гитлер: резко изменил направление главного удара и повернул на восток. К концу августа двухсоттысячная «Великая Армия» уже двигалась к австрийским владениям навстречу объединенным силам Австрии и России.

 Угроза Британии отпала. Но существовала ли она в действительности? Могло ли «вторжение 1805 г.» завершиться успехом, и стоило ли вообще его затевать? Пожалуй, столь азартный и не склонный беречь солдатские жизни игрок, как Наполеон, вполне мог счесть это мероприятие стоящим риска. Однако королевский флот во всех отношениях (и качествами судов, и выучкой команд, и подбором командиров) превосходил французский настолько, что кости скорее всего выпали бы против него. Трудно было рассчитывать на успех, пытаясь вести игру в стихии, которая и для самого Бонапарта и для его столь непобедимых на суше маршалов была, да так и осталась, непонятной и чуждой. Приведем знаменитые слова французского адмирала Мохана, сказанные два месяца спустя по поводу Трафальгарской битвы: «Эти далекие, потрепанные ветрами суда, которые Великая Армия не удостаивала внимания, стояли между нею и господством над миром».

Заключенная в этих словах истина преследовала Наполеона до самого острова Св. Елены.

После невероятно быстрых переходов и блистательных маневров Наполеон 2 августа 1805 г. одержал под Аустерлицем величайшую из своих побед. Имея всего 73 тысяч солдат и 139 пушек, он наголову разбил объединенную армию Австрии и России, насчитывавшую 85 тысяч человек и имевшую двойное превосходство в орудиях [181]181
  Потери союзных войск составили 27 тыс. человек, 180 пушек, 40 знамен.


[Закрыть]. И под Аустерлицем и ранее при Ульме Наполеон великолепно планировал сражения и отдавал себе отчет в каждом решении, однако на востоке Европы, в глубине вражеской территории, риск был чрезвычайно велик и в ходе кампании не раз возникала возможность иного поворота событий.

Что, если бы неспешно тащившаяся по дорогам русская армия все же успела соединиться с австрийским генералом Маком до разгрома последнего при Ульме [182]182
  Австрийская армия генерала Мака вторглась в союзную Наполеону Баварию, не дожидаясь русских войск. 20 октября французские войска окружили ее и принудили к сдаче в крепости Ульм на территории Вюртемберга.


[Закрыть]?

Что, если бы Россия вступила в войну раньше и русские полки атаковали растянутые фланги Наполеона...

 Что, если бы под Аустерлицем русский генерал Кутузов не принял решающего сражения, а применил тактику, принесшую ему успех в 1812 г...

И что, если бы Наполеон провел битву под Аустерлицем столь же небрежно, как ту, которую год спустя дал под Иеной куда более замуштрованным пруссакам...

Обдумывая все это, я прихожу к выводу, что у истории не раз возникал шанс пойти другим путем. Ход игры мог оказаться иным, нежели то виделось главному игроку. Даже в ходе самого Аустерлицкого сражения был момент, когда успех или неуспех французов полностью зависел от быстроты спешившего из Вены маршала Даву. Но представим себе на месте Даву тщеславного, медлительного и некомпетентного «Belle-Jambe» Бернадота [183]183
  Автор несколько пристрастен к Бернадоту, возможно, потому, что последний сделал самую блестящую карьеру из всех маршалов.


[Закрыть], чье прискорбное поведение едва не стоило Франции победы под Йеной в 1806 г. и кого Наполеон подверг опале у Варгама в 1809 г.

Трудно представить себе, как смог бы перенести Наполеон поражение при Аустерлице. Это означало гибель Великой Армии в центре Европы, в тысяче километров от Парижа, а вполне возможно, и собственное пленение! А между тем всего двумя месяцами ранее на другом конце Европы Нельсон нанес ему не менее ощутимое поражение. Со дня провалившейся при Трафальгаре попытки обрести свободу действий в открытом море Наполеон вынужден был при совершении каждого маневра, при принятии каждого решения иметь в виду это ограничение. Вот фактор, который невозможно переоценить.

Поражение французов при Аустерлице могло повлечь за собой еще более серьезные последствия. Уже не потребовалось бы битвы при Ватерлоо, а значит, мир, в котором народам предстояло прожить после нее целое столетие, не стал бы Pax Britannica. Добыв победу силой объединенных под его началом австрийских и русских войск, генерал Кутузов создал бы условия для такого послевоенного устройства мира, какое было бы продиктовано царем Александром. Итогом могло стать укрепление тяготевшей в то время к распаду империи Габсбургов. Существенно, что сама Россия вернулась бы в довоенные границы, разве что несколько расширившись за счет Оттоманской Турции. Совсем иная историческая судьбы ждала бы Пруссию. Не подвергаясь военной опасности и не имея необходимости в объединении Германии под своей эгидой, она осталась бы второстепенным государством, едва ли способным угрожать в будущем общеевропейскому миру. Основным политическим результатом Аустерлицкого торжества союзников должно было стать эффективное и быстрое восстановление в Европе status quo ante [184]184
  Положение, существовавшее до... (лат.)


[Закрыть].

Как уже отмечалось выше, сражение с пруссаками под Йеной-Ауэрштедтом [185]185
  Йено-Ауэрштедтское сражение произошло 14 октября 1806 года и закончилось полным разгромом пруссаков.


[Закрыть]было разыграно отнюдь не с безупречностью Аустерлица. Столь же «шероховаты» и последние кровопролитные битвы с русскими при Пресиш-Эйлау и Фридланде. К тому времени кости при каждом броске падали благоприятно для Наполеона, ибо успех порождает успех, победа – победу. Но в более широком историческом плане триумф Наполеона в 1805—1807 гг. таил в себе опасность. Его победы были слишком велики, а унижение противников на континенте – Австрии, России и Пруссии – слишком глубоко для того, чтобы они могли смириться со свершившимся, не помышляя о мести. Возможно, без грандиозного торжества Аустерлица не было бы и никакого Ватерлоо. В 1807 г. будущее державы Наполеона следовало определять уже не генералам, а дипломатам. Точнее сказать, Генри Киссинджеру своего времени, бывшему епископу, ставшему министром иностранных дел, Шарлю Морису Талейрану де Перигору.

 Конечно, с утверждением, что, не закружись у Наполеона голова от череды казавшихся нескончаемыми успехов, Талейрану было бы легче, можно поспорить, однако победа Пруссии над Францией в 1871 г. убедительно доказала, что из чрезвычайно удачливых полководцев далеко не всегда получаются такие же дипломаты. Девятнадцатого июня 1807 г. кавалерия Мюрата вышла к реке Неман, находившейся более чем в тысяче миль от Парижа и являвшейся западной границей России. Послы царя Александра встретили там французов с предложением о прекращении военных действий.

На следующей неделе два государя встретились на середине реки, на спешно сколоченном плоту, чтобы договориться о будущем материка. Когда Наполеон взошел на плот, ему было 37 лет и он воистину являлся властелином Европы, однако на свою беду, видимо, мыслил себя, по выражению Томаса Вулфа, еще и «властителем Вселенной». Земли от Гибралтара до Вислы и даже дальше на восток управлялись им или непосредственно, или через его вассалов и ставленников. Как писал Уинстон Черчилль: «Он господствовал надо всей Европой... Император Австрии являлся его запуганным и подобострастным сателлитом, король Пруссии со своей прекрасной королевой были нищими и чуть ли не пленниками в его свите. Братья Наполеона правили как короли в Гааге, Неаполе и Вестфалии...»

До Аустерлица Наполеон внушал страх, но после Тильзита Европа взирала на него с ужасом. Его завоевания за последние десять лет, бесспорно, не уступали по размаху деяниям Александра Великого. При этом если Александр вел войска по безлюдным просторам Персии и Индии, расправляясь с почти не оказывавшим сопротивления населением, то Наполеон прошел более тысячи миль по враждебной Европе, покоряя великие державы и разбивая могущественные армии. Однако здесь трудно не провести тревожную параллель: Александр ставил своей целью не менее чем достижение «края света» и остановиться в Персеполисе просто не мог. Поход в Индию через пустыни Персии погубил его.

А мог ли остановиться Наполеон? На плоту посреди Немана у него был выбор. Ему предоставлялась прекрасная возможность мирными средствами закрепить военные успехи. Ничто не мешало ему войти в историю в качестве государя – объединителя Италии, тем более что как корсиканец по крови он был ближе к итальянцам, чем к французам. Милан, один из немногих покоренных городов, где имя Наполеона и поныне окружено почетом, поражает гостей памятниками завоевателю и проспектами, названными в его честь.

Была у него и другая возможность – посвятить всю свою исключительную энергию преобразованию Франции и преображению Парижа. Он хотел, как заявлял сам в 1798 г., сделать его «прекраснейшим городом мира, самым красивым не только из когда-либо существовавших, но и из тех, что будут существовать».

«Я желал сделать Париж городом с двумя, тремя или четырьмя миллионами населения, чем-то изумительным, грандиозным и до наших дней никогда не существовавшим... Если бы небеса даровали мне еще двадцать лет и немного свободного времени, вы бы тщетно искали старый Париж».

Но изо всех его широкомасштабных строительных проектов в жизнь воплотились лишь немногие, а мечте превратить Париж в гигантский монумент величию и славе его правления не суждено было сбыться именно из-за непомерности его военных амбиций.

Тильзит оказался для Наполеона порогом, последней возможностью сделать правильный выбор до того, как ему изменит удача. Вернувшись к Неману всего пять лет спустя, он был на пути к своему первому великому поражению и последовавшему за этим закату.

Коварный и проницательный Талейран понимал важность верного выбора и опасность неверного гораздо лучше своего императора. Он выступал против навязывания побежденным противникам унизительных условий мира. Особенно бесцеремонно (наложив тяжелейшие репарации и расчленив все их территории к западу от Эльбы) Наполеон обошелся с гордыми пруссаками. Это привело к росту национального самосознания, способствовавшего всем победам Пруссии над Францией начиная с 1813 г. Не уязвленная ли гордость заставила Пруссию возглавить объединенную Германию и жестоко посчитаться с Францией в 1870, 1914 и 1940 гг.?