Текст книги "Противостояние"

Автор книги: Райдо Витич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

пытаясь выйти из окружения, но и из местных жителей, тех, кто не успел уйти от

оккупантов, записаться в добровольцы, получить повестку. А были и те, у кого

никого и ничего не осталось кроме ненависти к врагу.

В отряде было три взвода, десять отделений плюс резервная часть, занимающаяся

охраной лагеря, в которую входили неопытные еще, мало обученные бойцы. За

центральной частью расположения, через пригорок, начинались болота. За полосой

топи был довольно большой участок суши, на котором проходили стрельбы, молодых

обучали стрельбе, основам рукопашного боя. Левее, еще на одном островке, был

расположен «семейный» лагерь: женщины и дети командиров, уцелевшие в боях, не

успевшие эвакуироваться. Мало, с детьми человек тридцать набиралось. Женщины

обстирывали солдат, готовили, ходили за скотинкой, которая жила тут же, на

болоте: три коровы и порося с выводком – подобранные "бродяжки, как те, на

которых в июне наткнулись Лена, Николай и другие бойцы. Дети с удовольствием

присматривали за животными. Им, насмотревшимся ужасов, было в радость следить за

беззаботными поросятками, мыть их, кормить, и словно жить как всегда, как до

войны.

Девушка часто бывала в этом лагере, присматривала за пострелятами, с

удовольствием общалась с ними, читала стихи, поэмы и целые повести, наизусть

выученные в школе.

Дни как-то сами были наполнены до отказа: умыться, позавтракать чаем на травах,

с дикой смородиной, а то и клюквой или компотом из яблок. Потом стрельбы, уроки

рукопашного боя, помощь Наде с Мариной и Яну, которого привез Дрозд буквально на

следующий день. Сбегать в семейный лагерь, помочь на кухне, поболтать с

солдатами у костерка.

Неделя пролетела не замеченной.

Лену и Сашу прикомандировали к разведотделению, но кроме разведки бойцы так же

участвовали в боях, спланированных операциях. Они участвовали, а Лена нет.

Попытка понять, спросить, почему Дроздов идет на операцию, а она нет,

закончилась полным крахом:

– Кругом марш, рядовая Санина, – объявил командир и ушел в свою землянку.

– Ты в воинской части, не брыкайся, – напомнил ей Дрозд и расцвел. —

Девчонкам вон на кухне помоги! Надюше привет! – подмигнул и бегом за уходящими

бойцами.

А она осталась, злая, как черт. Несправедливо!

Постояла, оглядываясь и, рванула за отрядом. Пошла за ребятами, держась на

расстоянии.

Только потом, прибыв на место, девушка поняла, зачем в группе были солдаты из

отделения минеров – Гена Баринов и Гриша Залыгин.

Отряд рассредоточился по краю дороги, идущей через лес, а минеры, установили

взрывчатку, подкопав участок слева и справа, аккуратно сняв дерн.

Посмотришь со стороны и не заметишь опасности – обычная, немного подмытая дождем

колея, трава, грязь.

Девушка залегла неподалеку от бойцов, вытащила пистолет и приготовилась ждать.

Если получится, в этом бою она добудет автомат. Или винтовку. А лучше и то, и то.

Вскоре вдалеке послышался шум, тарахтение. На дорогу выехал мотоцикл, за ним шел

крытый грузовик с солдатами, «виллис» и еще два мотоцикла с фашистами позади.

Получалось, что фрицев на два взвода набралось, а партизан только два отделения.

Ладно. Зато эти два отделения не доедут до фронта. И оружия у гадов фашистских

много. Хорошие трофеи отряду достанутся.

Мотоциклист проехал опасный участок и как только грузовик оказался над

взрывчаткой, Гриша рванул детонатор. Машину приподняло над дорогой, кузов

разнесло в щепки, разметало вместе с немцами. Следом рванул второй заряд,

подкинув мотоциклы, идущие позади легковушки. Начался бой, рядовой, жаркий и

недолгий. Зажатые с двух сторон фашисты, как не сопротивлялись, получили по

заслугам.

Только закончили, свист послышался – разведка тревогу подняла – кто-то к ним

движется.

Ленка рванула к «виллису», сообразив в ней немалый чин ехал, возможно, с важными

документами. Подхватила на ходу автомат, выпавший из рук мотоциклиста, и сбила

Сашку, что планомерно разоружал убитых стрелков.

– Ты?!… Мать твою!! – взревел. Но Лена была уже у машины, стягивала с

убитого офицера портупею и планшет. Еще минута, чтобы обшарить карманы, сунуть

документы в карманы пиджака, схватить портфель, свалившийся на пол и деру за

остальными, отходящими партизанами.

Дрозд нагнал, за руку дернул:

– Ты! Мать…

– Слышала уже! – рявкнула. – На кухне я!

И вырвавшись, бегом в сторону от него. Нагнала командира отделения Сутягина и

сунула ему экспроприированное у немца:

– Вот.

И опять в сторону.

Евгений только обалдело в спину ей посмотреть успел.

– Ой, дура девка, все детство в заднице играет, – укоризненно качнул головой

Евстигней Захарович, самый старший из всего партизанского отряда.

– Это что было? – покосился Сутягин на идущего рядом Алексея.

– Пчела, – сплюнул тот. Не терпел ее мужчина. Все ее удар ниже пояса забыть не

мог.

– Потом разберемся, – порешил командир. Сейчас не до того было – нужно

убираться побыстрее.

Хорошо операция прошла: конвой разбит, трофеи взяты, из группы ни одного

погибшего, две легко ранены.

– Живем… – протянул. – Резвей братцы, – подогнал ребят.

Пчела бежала со всех ног, желая оказаться в отряде первой, и словно не уходила

никуда. Докажите, что отлучалась!

Но чтобы опередить, нужно было очень спешить – бойцы тоже бежали, спеша уйти

глубже в лес, и почти на пятки ей наступали. Пришлось напрямки через болото

ломиться, благо неглубоко оказалось. А там немного и… прямиком на караульных

вылетела.

– Ты?! Какого хрена?!! – заорал на нее дежурный из местных, Микола Приходько.

– Клюкву собирала! – оскалилась ему находу, правда думала, что улыбнулась.

Парня перекосило:

– От дура скаженная!… А клюква-то где?! – заорал ей вслед.

– Завтра соберу, передумала!

Сашко только хмыкнул, как лежал в засаде травинку покусывая, так и остался

лежать, хитро в спину удаляющейся Пчеле поглядывая.

У первых землянок девушка притормозила, дух перевела, себя немного в порядок

привела, и уже чинно к костерку прошла. Села на бревно рядом с Костей Звирулько,

молодым мужчиной в линялой гимнастерке, и получила печеную картофелину да улыбку

в придачу:

– Объедайся, стрекоза.

– Пчела, – поправила, улыбнувшись в ответ. Автомат обняла и вгрызлась в

картошину.

– Ну, от пчелы – то в тебе ничего и нет…

И смолк, увидев Казака – лейтенанта кавалериста, Прохора Захаровича. Тот навис

над девушкой и как рыкнул:

– Санина, кой ляд ты здесь сидишь? Тебя командир ждет, третий час тебя взять не

можем! А ну геть до атамана! Бегом! Растудыть!

Лену сдуло.

Когда Сашка злой на нее и мечтающий проорать все, что думает о ней, вернулся с

группой на базу, Лена уже шагала в сторону Пинска, вместе с Сашком и Тагиром.

В дом к Пентелею она их не провела, велела в развалинах на краю города ждать.

– Береженого Бог бережет, – кинула и двинулась к «сапожнику», но не напрямую —

кругами сжимая вокруг его дома, сторонясь комендатур и скоплений немцев. А все

равно то тут то там, проезжали легковые машины, мотоциклисты.

Город преобразился – везде висели нацистские флаги, объявления: сдать то и то,

невыполнение – расстрел.

Бродили патрули с собаками, гуляли женщины под ручку с немецкими офицерами, в

платьях как с довоенных журналов мод, накрашенные, с перманентом. Открылись

ресторан, цирюльня, баня. Город ожил, но стал серо-черным от обилия мундиров и

каким-то неживым из – за очень маленького количества гражданских.

Потом Пантелей поведал ей тайну метаморфозы – в город пришли части СС. Начнется

крупномасштабная зачистка города и прилежащих районов. Уже объявили, что

участились нападения на доблестные войска большевистских банд-формирований.

Гражданское население обязано содействовать поимке бандитов и передачи их

немецкой власти.

– Будь осторожна, – закончил и отдал лист с расписанием отправки составов. —

Пятиконечной звездочкой помечены составы с советскими военнопленными,

шестиконечной – составы с еврейским населением. Говорят, переселяют, но что-то

слабо верится. СС властвует на всей территории, начали функционировать

комиссариаты. Тюрьмы уже полны людей, вырезают евреев и интеллигентов. Положение

становится все более сложным. И многие уже понимают, что хорошего не будет. С

питанием становится все хуже, его забирают в войска. По домам ходят, погромы

стали обычным делом… Да, и еще, примерно через неделю на станцию приходит

состав с боеприпасами, танками. На станции взять его невозможно, но рвануть,

чтобы он не то, что до фронта, до Пинска не дошел – реально. Приходит он на

станцию в шесть утра. Время может измениться. Остальное, думайте сами.

– Я все поняла.

Ей стало ясно, что данные Пантелей получает не только от своих людей или

благодаря наблюдательности. И понятно, выпытывать источник информации не стала.

Чем меньше знаешь, тем меньше шансов подвести и выдать.

Они замаскировали радио под ящик с цветами, поставили на коляску и, Лена

покатила ее прочь. До развалин добралась без приключений. Осталось дождаться

темноты и вынести из города.

Все сложилось очень удачно. Они без труда выбрались из города, хоть и затратили

на это всю ночь. Утром шагали уже по лесу, но приметили одинокую телегу, на

которой трясся старик и, решили немного передохнуть – проехаться.

Лена рванула вперед, нагнала колхозника:

– Деда, а деда, подвези.

– Куды?

– Тут недалеко. Ты сам куда?

– Так жандармерия ажно в Барановичи погнала, чтоб их лихоманка маяла!

– Что так, диду?

– Да, ай! – отмахнулся старик, мужчин увидел и ящик с кустами роз и, вовсе

мрачным стал, недовольным. – Цветочки им? Ох, люди!

И стеганул коняку, как только все сели. Тагир рядом со стариком пристроился,

пряча автомат под ватник, а все равно видно, что оружие прячет.

Дед косился, косился и молвил:

– Вы, чьи ж будете? Партизаны, поди? Цветочки вона садите? А там люди мрет!

– Тише дед, – процедил мужчина. Но старика понесло:

– А вота выкуси! – выставил ему кукиш, поводья натянул, останавливая телегу. —

А ну хеть отсель, сучьи дети!

– Что так сурово-то, отец? – недобро уставился на него Эринбеков.

– А то, что совести у вас нема! А и у меня ее к вам не будет! Геть сказал!

Сашек переглянулся с Леной – нехорошо. Если дед еще громче орать начнет, до беды

недолго.

– Ладно, ножками пойдем, не обломимся.

Слезли, ящик сняли.

Дед тут же коняку хлестанул, подгоняя:

– Шоб вам не жилось, а маялось, хадюки! – крикнул через плечо.

Сашек рожу скривил и вдруг за дедом ринулся. Перехватил поводья, лошадь

остановил и деда за грудки схватил, тряхнул:

– Ты не белены объелся, старый? Ты чего лаешь?

– А то… а то… – и вдруг плюнул парню в лицо.

– Сдурел?! – рявкнул тот.

Старик притих, а все равно смотрит волком. Тагир Сашка от скаженного потянул:

– Не вяжись.

Тот сплюнул в сторону и процедил в лицо колхозника:

– Не был бы ты седым, я б тебя сейчас так украсил – мать бы не узнала!

И выпустил.

Старик телогрею поправил и бросил парню в след:

– Был бы молодым, как вы цветочки не садил. А бил бы энту сволоту немецку,

покамест патронов було, покаместь силов хватало! Ууу! – кулаком пригрозил и

наддал коню, чтоб поспешал.

Ребята переглянулись и рассмеялись.

– Интересно, а чего его в Барановичи с телегой послали? – протянула Лена.

Мужчины посерьезнели. Сашок плечами пожал:

– Пытать не буду, и так умылся. Ну, его, дурной какой-то.

– Правильный старик, – улыбнулся Тагир. Лена прищурилась и рванула за дедом,

нагнала и рядом пошла:

– Деду, а деду, а зачем тебя в Барановичи послали?

– Тебе, какая печаль? – опять «залаял».

– Ну, бить-то ты меня не будешь, надеюсь? – улыбнулась.

Старик насупился, грозно поглядывая на нее, губами пошамкал и заворчал:

– Что с тя, девки, возьмешь? А вота дружки твои! Ряхи наели. Ружо у их, гляньтя!

А толку – пшик! Окопалися, сучьи дети! А тама вона мертвяков полон лес! Пленил

солдатиков немец-то, загнал и забыл! Каждный день как мухи мрут! А вы тута

цветочки садитя! Тьфу на вас!

Лена потихоньку отстала, мужчины ее нагнали:

– Ну и? – спросил Сашок. – Умыл?

– Под Барановичами лагерь военнопленных, – сообщила глухо, переводя услышанное

от деда на внятный язык. – Высокая смертность. Фрицам плевать на них: согнали и

забыли. Ни еды, ни воды, ни медпомощи. Вот они и умирают. Местных трупы убирать

гонят, свозить на телегах. Куда – не знаю.

Дальше шли молча, мужчины как язык проглотили, да и девушке говорить не хотелось.

Настроение к черту уехало.

– Отыграемся еще, – сказал Тагир уже у Бугра – камень.

Радость от появления радиоприемника в отряде была огромной. Мужчины весь вечер

шутили, с уважением поглядывали на добытчиков, а те друг на друга не смотрели —

паршиво отчего– то на душе было.

С того дня изменилось к Лене отношение и командира. Она стала настоящей связной

и начала курсировать из отряда в Мозырь, Пинск, Ганцевичи, Баранавичи, передавая

сводки с фронта подполью, принося в отряд данные о фашистах.

В городах, деревнях, поселках появились листовки подполья, загремели взрывы.

Белорусская служба порядка «Полесская сечь» провела акцию по "освобождению

Полесских земель от "большевистской заразы". К сентябрю "летучие отряды"

перебили и рассеяли на линии Столин, Сарны, Олевск, Овруч, больше пятнадцати

тысяч не сумевших прорваться к своим и оставшихся воевать на оккупированной

территории советских войск.

Часть влилась в отряд имени Ленина.

За сентябрь партизанам с помощью подполья удалось взорвать электростанцию,

водокачку, повредить железную дорогу, пустить состав с бронетехникой под откос,

убить более двухсот только полицаев.

В ответ режим ужесточился. Если с самого начала фашисты не миндальничали с

населением, с первых дней руководствуясь в своих действиях лишь двумя правилами:

террор и принуждение, то к сентябрю вовсе озверели. По деревням и весям

прокатилась волна жестоких репрессий. Народ притаился, не зная кого винить, к

кому примкнуть.

Полицаи зверствовали наравне с гитлеровцами, искали «бандитов», как называли

партизан, но хватали всех кого хотели, вешали, жгли, расстреливали, а заодно

грабили и насиловали. А наряду с настоящими советскими партизанами начали

активно действовать и Белорусская народная партызанка. Они были против и красной

и коричневой чумы, но при этом грабили и убивали, как последние, вламывались в

хаты, уводили скот, забирали последнее.

Простые люди не понимали, кто есть кто, не знали, кому верить, кому нет, и

затаились.

А меж тем, надвигались не только холода, но и голод.

В начале октября Лена несла очень важный груз из Ганцевичей. Путь лежал мимо

деревни и она решила, завернуть, во-первых, немного обогреться, во-вторых,

узнать что-нибудь, в – третьих, в заветном кармане на спине были три листовки.

Было бы хорошо наклеить их и здесь, чтобы люди знали – война не закончилась

победой фашистов, их войска не маршируют на Красной площади, товарищ Сталин жив,

а Красная армия героически стоит за каждый клочок родной земли, а не сдается

полками, как писали в газетах и листовках фашисты.

Завернула и попала в облаву. Полицаи из местной жандармерии и группа СС сгоняли

всех на площади и церквушки. Прикладами, пинками выгоняли из домов всех от мала

до велика. Схватили и Лену. За шиворот притащили к стоящему перед толпой офицеру

и пихнули в ноги. Девушка прокатилась и сжалась, решив, что самое лучшее,

изобразить дурочку.

– Встат! – рявкнул переводчик. Девушку подняли и, она увидела… Игоря.

Глаза в глаза, лицом к лицу – перед ней в немецкой форме офицера СС, в черном

блестящем плаце, заложив руки за спину, с каменным лицом стоял ее брат! Холеный,

лощеный, аккуратный, с чуть брезгливой миной на лице – стоял и холодно

разглядывал ее, как какое-то чучело.

У Лены горло перехватило, сердце замерло. Губы дрогнули и сжались.

– Где ты взял этот страх, Ганс? – спросил держащего ее за шиворот капрала

Игорь.

– Очень подозрительная личность, герр обер – штурмфюрер! – отрапортовал тот. —

Ее нашли на краю деревни, по документам – не местная! – подал отобранный у

девушки аусвайс. – Вполне возможно партизанка!

Игорь презрительно скривился.

Лену мгновенно замерзла, но не от страха – от непонимания, что здесь делает

Игорь, почему в этой форме?

Разведка? Да, да, конечно!

– Не смеши, – скривился и махнул рукой в перчатке. – Отведи к машине.

Лену потащили к стоящим неподалеку «Опелю» и крытому грузовику. Вокруг стояли

солдаты СС, окружив толпу. А та молчала. Было что-то страшное в этой тишине.

Женщины крепко прижимали к себе детей, те жались к ним и все с обреченностью

смотрели на фашистов. Мальчишки, девчонки, старики – все были словно заморожены

и ждали не иначе смерти.

– Вчера возле ваша деревня был убит официр доблестный немецкий армия, – начал

картаво излагать переводчик. – Мы есть хотеть знать, кто совершить преступления.

Тихо, только где-то далеко завыла собака и, ветер кинул щепотку промозглого

воздуха в лица.

Лену пробрала дрожь, она стояла и тряслась, желая умереть сейчас, прямо в эту

минуту – только не в следующую, только чтобы не знать, что будет дальше.

– Если вы есть молчать, вы есть сообщник! – постановил переводчик. К толпе

шагнул Игорь:

– За каждого убитого немецкого офицера будет убито пятнадцать человек.

Толстяк перевел и толпа чуть отпрянула.

Игорь вскинул руку и начал указывать пальцем на людей: женщина, девушка, старик,

старуха, мальчишка… И не выводили, их выдирали из толпы, прикладами отбивая

свои жертвы. Поднялся жуткий крик и вой.

И прогремели выстрелы. Игорь отстреливал людей. Сам! Упал парень, старик, как

подкошенная рухнула дородная пожилая женщина…

Лена сжала зубы и закричала про себя так, что оглохла.

Последний выстрел. Последний труп.

Двое детей ревя навзрыд тормошили тело бабушки, а та лежала открыв рот и

смотрела в небо.

«Сволочи!! Подонки!!» – рвалось из груди девушки, но наружу ни звука, только

лицо перекосило и пальцы свело в кулаки.

Игорь спокойно развернулся и пошел к машине.

Встал, как ни в чем не бывало перед Леной и, спросил:

– Du ist partisanen?

– Ты есть партизанка? – перевел переводчик.

Лена не слышала. Она стояла и смотрела на своего брата и не верила, что видит

его. Она ошиблась, это не Игорь, не может быть Игорем. Ее брат командир Красной

армии, ее брат коммунист, ее брак кристально честный и чистый человек. Он не

станет расстреливать мирное население!

– Хауптман, вы думаете, этот заморыш может быть партизанкой?

– Ничего нельзя сказать точно, герр обер – штурмфюрер. Она упрямая.

– Или немая?

– Это легко проверить, – улыбнулся мужчина. – Ганс, – кивнул на девушку

здоровяку – капралу. Тот схватил ее за шиворот и начал бить. Один удар, второй.

Лена вздрагивала и смотрела на Игоря, сама не понимая, что хочет увидеть. Но его

лицо было все так же бесстрастно, взгляд холодно-равнодушен.

Еще удар в лицо и Лену отбросило. Она скрючилась от боли и, получила пинок.

Ботинок пришелся по лицу, вскрыл губу и ожег щеку, нос, глаз.

– Хватит, – бросил Игорь. – Если это партизанка, то я коммунист. Мне

осточертела эта жалкая деревня. Уезжаем, – барским жестом приказал солдатам и

сел в машину.

Фашисты садились в грузовик.

Лена смотрела вслед «Опелю» и эсесовцам видным из кузова грузовика и ничего не

чувствовала, не понимала.

Кто-то поднял ее, куда-то понес – и этого не понимала.

Она видела Игоря, своего любимого, самого справедливого, самого правильного

брата, удивительного в своей чистоте и бескорыстности. Видела его в форме

советского офицера, улыбающимся мягко и мудро в ответ на ее глупые заявления.

Видела взгляд его лучащихся нежностью и любовью глаз. Его манеру жевать

папироску и иронично морщить лоб. Видела как его ласковая рука убирает прядку с

лица Нади, как он любуется своей женой, обожает, не скрывая и не стесняясь.

Тогда он был настоящим или сейчас?…

Ее мутило от непонимания, душило от слез и отчаянья. Это не Игорь, нет! – выло

внутри.

Она могла оправдать его в чем угодно, могла объяснить себе и понять все… кроме

хладнокровного убийства пятнадцати ни в чем не повинных людей.

А может, ей все это приснилось?

Что-то холодное прижалось к глазу и, Лена вскочила как ужаленная, уставилась на

незнакомую женщину.

– Лежала б ты. Покалечили изверги, – прошептала она белыми губами. Девушка

посмотрела на нее, перевела взгляд на прижавшуюся к ней испуганную девочку с

двумя тонкими, торчащими в стороны косичками, и поняла – нужно уходить. Если ее

найдут, если заподозрят женщину в укрывательстве, помощи – ни ее, ни девочки не

будет.

Этот груз девушке было не унести.

Она поднялась, слепая от боли и пошла, еле дыша, передвигая ноги наугад.

Женщина преградила ей путь:

– Не ходи! Убьют!

Лена вцепилась ей в плечо, посмотрела в глаза и перевела взгляд на застывшую у

постели девочку. "Поняла?" – уставилась опять на мать. И оттолкнула, выползла

за порог. Женщина больше не останавливала.

Она шла сначала по стене избы, потом как придется. Падала, лежала, глядя в небо

или траву и, вновь заставляла себя встать, идти.

Она боролась.

Боролась ни с болью, от которой перехватывало дыхание и темнело в глазах, ни с

собой – она воевала против жестокости, насилия, бессмысленности убийств. Против

бесчеловечности и смерти. Против того что увидела, против собственного брата.

Она дошла до первого поста и сползла по стволу сосны, потеряв силы. Сидела и

смотрела на Сашка, а тот на нее. Сплюнул в сторону и опять смотрит во все глаза,

молчит. Бледный отчего-то. Замерз на дежурстве?

Тагир первый очнулся, сдвинул кепку на затылок, в прострации рассматривая

девушку, и шагнул к ней, хотел помочь поднять на руки. Но та вцепилась рукой в

ворот телогрейки и уставилась в глаза: сама, понял?! Сама!! Не трогай! —

отпихнула. И поднялась, дрожа от надсады. Уперлась спиной в ствол, постояла и

пошла.

– Здесь останешься, – бросил мужчина напарнику и пошел рядом с Леной, на

всякий случай, страхуя ту.

Сашок как приморозился к месту, увидев, в каком виде Пчела, так и остался стоять.

Только взгляд следил за удаляющейся фигуркой и росло немое удивление: как она

дошла?

Она шла целенаправленно к землянке командира, не замечая ничего и никого.

«Нужно отдать шрифт. Нужно отдать шриф», – билось в голове и вело вперед,

заставляло переставлять ноги.

Она не видела, как замирали бойцы, заметив ее, как хмурились, начинали

собираться, окружая ее.

Дрозд вовсю флиртовал с Надей. Хохотушка смеялась, выказывая очаровательную

ямочку на щеке и, он чувствовал, сдавалась. Еще немного и возможно вечером он

сорвет первый поцелуй.

Но тут Костя Звирулько явился, всю малину испортил.

Положил руку на плечо, разворачивая к себе и, у Саши улыбка сама с лица спала.

Если судить по виду мужчины – случилось что-то очень паршивое.

– Саня…

И молчок.

– Ну! – тряхнуло мужчину в предчувствии беды. Надя была забыта в момент.

Лейтенант лихорадочно начал соображать: кто, что как, когда. Но ответа не ожидал.

– Лена, – глухо выдавил Звирулько.

На Дрозда словно ушах ледяной воды вылили – качнуло, с лица краска ушла. Секунда

и Сашка без памяти рванул по расположению с единственным желанием найти Лену.

Увидел, и как на забор смаху наткнулся.

Она шла медленно и упорно, не соображая, зажимая живот рукой. На лице от глаза

до разбитых губ кровоподтек, через глаз к носу ссадина, кровь.

Он не знал, кого убить за это, не понимал, почему все стоят и молча смотрят на

девушку.

«Яна надо».

– Яна позовите! – бросил бойцам. Кто-то сорвался с места и ринулся за врачом.

Саша подошел к Лене, а что сделать, сказать не знает, и тронуть ее страшно.

Она молча смотрела на него темными глазами и, он не сразу понял, что у нее

неестественно большие зрачки.

– Лена? – прохрипел, холодея от страха за нее, зверея от ярости на того, кто

избил ее, кто смел тронуть.

Никогда ничего он не боялся, никогда не верил в Бога, но сейчас до дрожи в

печени боялся потерять Лену, и молил: "только не забирай ее Господи. Только не

ее! Ее-то за что?!"

Она таранила взглядом: «уйди. Уйди!» Еще пара шагов и землянка командира. Еще

пара шагов и она отдаст шрифт. И сможет отдохнуть, чуть-чуть, совсем немного…

пожалуйста…

И качнулась, на секунду потеряв ориентиры.

Лейтенант, боясь, что она упадет, обнял ее и задел покалеченные ребра. Тихий

стон и девушка обвисла на его руках.

– Смертельного нет. Поправится, – успокоил Ян.

– В смысле, все хорошо?!

– Не кипятись, про «хорошо» я не говорил. Вообще ничего хорошего нет, когда

избивают женщин.

– Молчит она поэтому? Повредили что-то? – голос Дроздова подрагивал от

беспокойства.

– Думаю это нервное, Саша. Что-то ее очень сильно потрясло. Психика детская,

хрупкая, оказалась не готова.

– К чему именно?

– Сейчас мы это не узнаем. Наберись терпения.

Ян был спокоен, а Александр метался.

– Что же она «везучая» такая?

– Война. Что ты хотел?

– Вот ее и не хотел.

– Не ты один. Иди, не мельтеши. Сегодня за Леной присмотрю, а завтра у себя

будет, девушки присмотрят. Организм молодой, поправится быстро. Иди, иди, —

вытолкал мужчину прочь из избы.

Лена лежала за занавеской и смотрела перед собой. Ей не было дела ни до себя, ни

до разговора друзей. Она не могла избавиться от наваждения – Игоря,

расстреливающего людей. И никак не могла ни принять это, ни понять, ни выкинуть

из головы.

Глава 16

«Язык» жирный попался, во всех смыслах. Еле дотащили гада.

– Ну, боров, – перевел дух рядовой Голуба. – Это ж надо так отъесться сволоте.

Сержант хлопнул того по плечу: поднимайся.

– Сейчас тоже сообразим перекусон. Дома все ж.

– Дома, – затянулся трясущейся рукой рядовой Сумятин. – А могли не выйти.

Лейтенанта черти хороводят, не иначе. Какого было так глубоко в тыл немцев идти?

– Зато навар хорош. Знатную птицу взяли.

– Назарову это скажи.

– Ай, Вася.

Из штаба вышел лейтенант, оглядел свое воинство и улыбнулся:

– Дырочки под ордена готовьте.

– От це дило! – гордо расправил плечи Еременко и Голуба следом перестал фасад

избы подпирать, выпрямился.

– Федор, поесть сообрази, – попросил сержанта лейтенант. И попер по хляби из

грязи и снега в расположение части. Ребята за ним.

Фронт откатывался, вставал, двигался вперед, опять откатывался. Отступали,

наступали, опять отступали. А куда дальше? За Урал?

Санин давно не заморачивался. Немец, гад, силен, хитер, да только все равно хана

ему будет – в этом не сомневался. У ребят такой градус злости уже был, что было

ясно – предел. Дальше голыми руками врага душить и рвать будут.

Коля жевал овсянку, кутаясь в шинель и, смотрел на бойцов. Те слаженно ложками

работали, выхлебывая из котелков кашу и, будто обычные мальчишки, обычные

мужчины.

Вася Голуба – от станка к ружью.

Семен Ложкин – двадцать первого июня на выпускном был, а в сентябре уже на

фронте. Вместо института – война.

Ефим Сумятин – кому скажи – не поверят – учитель.

Сержант, Федор Грызов – бухгалтер.

Иван Смеляков – артист, трагические роли играл, а в первый же день войны на

фронт попросился и с июня одна у него роль – солдата и одна пьеса – война.

Тимофей Еременко – в августе демобилизоваться должен был. Девушка ждала,

пожениться собирались. По ночам он все ее фото рассматривает и словно

разговаривает с ней. А ведь убита – точно знает…

В землянку лейтенант Шульгин завалился:

– Привет, разведка! – гаркнул бодро, с сапог снег стряхивая. – Привет, Коля,

– руку подал.

Санин пожал, котелок ему свой подвинул:

– Жуй, горячее.

– Метет, блин, – согласился. – Холодно.

– Так ноябрь, чего ждали, товарищ лейтенант? – усмехнулся сержант. – Чаек вот

поспел. Будете? – снял с буржуйки закопченный чайник.

– А то, сержант!

Кипяток разлили по кружкам, гость сверточек из-за пазухи вытащил. Развернул

тряпицу, выказывая три кусочка рафинада, предложил щедро:

– Угощайтесь.

– Ой, Миша, – улыбнулся Коля.

– Богач, да, чего уж, – протянул Еременко, взял один кусочек.

– Порубите. В прикуску оно ох как вкусно.

– А то.

– Ты по делу или так? – спросил Шульгина Санин. Тот кусочек сахара в рот сунул,

кипятка хлебнул и кивнул:

– Так. Пригласить хочу. Вечером в блиндаже у Харченко собираемся. Представляешь:

у капитана и Светочки день рождения в один день. Ну, вот, решили отметить.

– Это какая Светочка.

– Ну, ты Коля, даешь, – даже восхитился Михаил. – Светочка, сестренка наша,

самая красивая девушка в бригаде!

– Это кудрявая, что ли?

– Да нет. Ну, ты чего? Кудрявая – Полинка и фамилия у нее под стать —

Кудрявцева. А эта Света Мятникова, ну, – показал нечто, чуть стесняясь. —

Формы у нее еще такие… блин!

Коля хмыкнул, затылок ладонью огладил, поглядывая на друга:

– Нравится, значит?

– А кому она не нравится? Тебе вон, бирюку, только, – скривился, рукой махнул

и за чай опять принялся, делая вид, что обижен.

– Не сердись, приду.

– Это дело, – заулыбался сразу. – Мы даже патефон нашли, представляешь?

– Мы, это кто?

– Кружок по организации день рождения: я, Клепкин и Мила.

– Еще и Мила? – посмеялся над парнем Коля.

– Ну, чего ты ржешь? – хлопнул тот белесыми ресницами – мальчишка – мальчишкой.

– Скажешь, тоже не знаешь?

– Нет.

– Ну, ты старик!… Комсорг у радисток! Ну! Сержант Осипова. Вспомнил?

– Да. Что-то… – покрутил рукой, делая вид, что вспомнил. Но Тима не купился,

головой качнул укоризненно.

– Поражаюсь я тебе, Коля, честное слово. Таких выдающихся девушек не заметить!

– Да, заметил, заметил, Тим. Приду.

– Ну, вот, другой коленкор. А то девушки, понимаешь, на стол там чего-то

готовят, стараются, а ты тут Герасима изображаешь.

– Больно я им нужен, девушкам твоим, – улыбнулся примиряюще.

– А не скажи, – и качнулся к лейтенанту, чтобы солдаты не слышали. – Милка-то,

о тебе в первую очередь спросила: жив ли здоров, пойдешь или опять у себя в

блиндаже, как улитка в скорлупе сидеть будешь. Вернулась, говорит, наша разведка,

с геройской победой. Такого «языка» оторвали, что начальство вон не нарадуется.

Награды светят, отметить заодно надо.

– Не надо.

– Хватит тебе скромничать, – поморщился, возмутившись.

– Я не скромничаю. Как будут награды, так и отметим. Вперед бежать не стоит.

Шульгин подумал и кивнул:

– Согласен, паршивая примета. Ну, и ладно, у нас и так повод – день рождения.

Договорились, короче, пошел я. К семи в блиндаж Харченко двигай.

– Угу, буду, – проводил взглядом парня, кипятку хлебнул: вот ведь заботы у

Тимофея – гостей собрать.

– А чего, правда, товарищ лейтенант? – сел на освободившееся место Голуба. —

Сходите. Эй, если б меня пригласили! – размечтался, даже глаза в потолок

закатил.

– Брысь, – бросил Санин. Рядовой со вздохом ушел к лежанке, растянулся. – Нет,

бабы я вам скажу, на войне дело первое… Нет, первое кухня, понятно. Но все

равно… А вот поставили бы передо мной полную миску наваристых щей и женщину

посадили. Вот чтобы я выбрал?

– «Губу», – бросил сержант на лейтенанта зыркнув: вот как даст за такие

разговорчики. Но тот в сторону смотрел, рукой кружку горячую сжимал, и непонятно

видел ли что, слышал, чувствовал.