Текст книги "Противостояние"

Автор книги: Райдо Витич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

Они сидели в полумраке спустившегося вечера, переплетая пальцы рук и, слушали, как тикают ходике на стене. Он обнимал ее, она голову ему на плечо положила. Хорошо, тихо было так, что казалось войны нет и не было, а может быть закончилась, да они не заметили.

Николай о предстоящей ночи думал. У него была одна цель – Леночка должна забеременеть и отправиться в тыл. Сколько вариантов не перебирал, этот был самым оптимальным.

– Я хочу тебя, – брякнул и застыл, сообразив, что сказал.

Лена тоже замерла:

– Это как? – прошептала. Николай еле смех сдержал: глупышка! Он уж подумал, сейчас по лицу получит и увидит гордо расправленные плечи девушки, услышит хлопок входных дверей. А она – «как».

Стоп, она не знает?

Ооо!

Вот ведь задача, любые боевые по сравнению с этой – ерунда.

Выходит Леночка – девочка, и он у нее первый. От этой мысли у мужчины даже ладони загорели.

Ничего у нее с Санькой не было, а он банальная сволочь, что о друге и девушке подумал. Но это частности. Вопрос в другом – как Леночку подвинуть в нужную сторону и при этом не травмировать? Что и говорить, опыта в этом деле у него мало, не ходок как Дрозд. Да и проще с женщиной. Леночка же ко всему еще и хрупкую психику имеет. Еще и шрамы страшно задеть – а если ей до сих пор больно?

– Коля? – прошептала, повернувшись к нему лицом, в глаза вопросительно уставилась.

Николая парализовало от желания, челюсть свело. Он только в край лавки со своей стороны пальцами вцепился, чтобы в себя прийти.

– Это… – прохрипел и закашлялся. – В общем… Мы будем спать вместе.

Нашел обтекаемую формулировку и покосился – испугалась, против, пошлет его?

– Одетыми? – прошептала, а глаза огромные.

– Нет, – еле сдержал улыбку.

Лене нагой Янек вспомнился и, как-то не по себе стало. Представить голым Николая она не могла, а уж себя в таком же виде и чтобы он видел – тем более. Стыдоба. Да она умрет от срама.

– Нееет… знаешь… – отодвинулась осторожно. – Мне пора, пожалуй, – просипела, готовая в двери ринуться.

Мужчина понял это и заявил, спасая положение:

– Хорошо. Спим как вечера.

"Другое дело", – уф!

Николай подхватил ее на руки, чтобы точно не сбежала, на постель отнес, сапожки снял, но не ушел. Рядом сел и обнял, целовать начал. Это Лену не испугало – целовалась уже вчера и, очень понравилось. Немного, рука Николая на ремень легла, расстегнула. Лена остановить хотела, но подумалось – Бог с ним, с ремнем – он глухо сбрякал на пол.

Осипова проклинала это дежурство. Выть ей хотелось от тишины за стеной, понимала, что там может происходить и от этого крутило ее, как юлу. Так бы всю обойму в потолок расстреляла, срывая милования молодых, да Мишка, молокосос на топчане спал, сопел сладко шинелью укрывшись, улыбался даже во сне чему-то.

Все счастливы, выходило, одна она, как проклятая. Хоть бы из штаба Санина вызвали! Хоть бы политрука черти принесли! Хоть бы обстреляли батальон! Бойцы подрались! Штаб загорелся!

Но пока горели трое – за стеной двое от страсти, она здесь, одна, от злости и ревности.

Лена заметила, как он ей гимнастерку и юбку расстегнул, но было так жарко и хорошо, что она не смогла его остановить. Его нежность топила ее разум, мысли отдельными незапоминающимися фрагментами мелькали в глубинах сознания, но не доходили до поверхности. Здесь был только Николай.

Его ладонь словно ненароком коснулась ее груди и Лена вздрогнула от странного ощущения, приятного до дурмана в голове. И задохнулась, когда рука накрыла ее грудь, поникла теплом под гимнастерку и белье. Девушка не знала, чего хочет больше – отстраниться или прижаться. Николай упивался ее прерывистым дыханием, понимая, что девушке хорошо, не спешил.

– Доверься мне, – прошептал и стянул с нее гимнастерку, пока Лена соображала. Губы поцелуем накрыл и опять гладит, нежит, на постель клоня. Уложил на подушки

Сапоги свои скинул, ремень – к черту! Секунда и гимнастерка с исподним – туда же.

Целовать начал лицо, шею:

– Леночка…

Ладонь по ножкам скользнула, чулочки скатывая вниз.

– Коля…

– Тс. Не бойся, Леночка, доверься мне.

А самого дрожь пробирает от желания, голова кругом идет. Никогда ему еще так хорошо не было.

Чулки на пол улетели, за ними юбка. Девушка придержать ее пыталась, но Николай нежно, но упрямо убрал ее руки, стянул ненужную преграду.

Лена занервничала, ускользнуть попыталась, но он прижал ее осторожно, ладонями лицо обхватил:

– Тише, Леночка, тише моя хорошая, – в губы поцеловал, в щеки, лоб, веки.

Лена не понимала, что с ней творится. С одной стороны была возмущена до глубины души, потрясена. С другой стороны мучил стыд, страх, и одновременно волновали ласки, близость обнаженной груди Николая, даже дыхание его впивалось в нее сладкими иголочками. Отодвинуться бы, остановить, но сил нет. И так безумно хорошо чувствовать его рядом, от запаха до горячей кожи его ощущать.

Ладонь мужчины по талии вниз скользнула, вверх поднялась, живот теплом окутала. Лена замерла, боясь даже дышать. И страшно, что дальше, и стыдно, и любопытно и приятно. И хочется довериться ему без остатка, ведь с ним плохого быть не может.

– Коленькая…

– Леночка…

Николай осторожно ей плечи целовал, все ниже спускаясь. А потом вдруг отстранился – миг какой-то и все с себя стянул, к себе жену прижал. Лену парализовало, только внутри, словно птица забилась, а может, сердце опустилось?

Она на Николая смотрела, он на нее, и осторожно проникал под майку, желая стянуть ее.

Лена не сказать ничего не могла, ни отстраниться – забылась, потерялась от близости его нагого тела. Мужчина майку стянул с нее и прижал грудью к своей груди, нежно придерживая ее за спину. Лену выгнуло, ожгло. Вскрикнула, не заметив и, задрожала, а пошевелиться боится, только смотрит на Николая огромными от испуга глазами.

– Не бойся, Леночка, – прошептал – голос от страсти хрипел.

Взгляда от девушки оторвать не мог, рук отнять – так хороша казалась, что спасения нет – утонул, погиб, и не жаль. Бедра широкие, талия тоненькая, а кожа шелковая, и грудь что в его грудь упирается – чудо. Пистолет бы к затылку приставили – все равно бы не оторвался, рук бы не разжал. Сказали бы – возьмешь ее и умрешь, взял бы и умер потом, не раздумывая.

Губы поцелуем нежить начал, а ладонь к лону скользнула. Лена сжалась, закрутилась.

– Не надо, – зашептала. А в голосе страсть, спрятанная глубоко под стыд, страх перед неизвестностью. Он настолько остро и четко чувствовал ее, что казалось, слышит не только биение испуганного сердечка – каждый шорох мыслей. Это было необъяснимо и настолько прекрасно, что Николай понял, что до Лены он не был с женщиной – у него было только с женским телом.

– Я люблю тебя, Леночка, – прошептал в порыве, но вышло из глубины, как душой ее души коснулся и растворился в ней, сплелся намертво. – Я не смогу без тебя, Леночка, – прижал к ее щеке ладонь, умирая от наслаждения только оттого, что чувствует кожей тепло ее кожи.

Лена отстранялась, но не противилась, она смущалась, но сдавалась. Она пошла ему навстречу, обняла и самое страшное для него, причинить ей боль, превратилось в чудо для двоих.

Впервые за два года Лена и Николай спали довоенным в своей безмятежности сном. Спали, не разняв объятий, словно под защитой друг друга.

Санин поднялся по привычке рано утром. Осторожно высвободился от объятий Лены. Хотел укрыть и замер, вглядываясь в жуткие рубцы на спине – душу от их вида переворачивало. Николай сжал зубы и, подобрав одежду, на цыпочках выскользнул в другую комнату, оделся и вышел на крыльцо, хмурый, как грозовая туча. Закричать бы в небо: за что, сукины дети, ее-то за что?!

Закурил, по лицу желваки ходили.

Осипова выскользнула, встала напротив:

– Как ночку провели, Николай Иванович? Смотрю, невеселы. Плохо пригрела?

Миле бы молчать – понимала, но не могла с собой справится.

– Это не ваше дело, лейтенант Осипова, – одарил ее неприятным взглядом.

– За вас беспокоюсь. Не похоже, что ночь провели хорошо – как в воду опущенный вон. Не ту женщину выбрали, товарищ майор, – и шагнула к нему, руку сжала. – Со мной бы ты смеялся, а не хмурился, Коля.

Мужчина руку ее убрал, уставился тяжело:

– Границы не переходи.

– Какие границы, Коля, целовались ведь, – к нему потянулась и была отодвинула. – Плохо тебе с ней, майор, я же вижу! Вот и бесишься! – прошипела. – Шалаву пригре…

Санин втиснул женщину без всяких скидок в двери и процедил:

– Она жена мне, и ты знаешь об этом! Еще раз оскорбление в ее сторону услышу, выкину из батальона!

И отпустил, повернулся к ней спиной.

– Все при тебе Осипова: ни лицом, ни фигурой не обижена, не дура, но одним, самым главным обделена. Любить ты не умеешь.

– Я?! – возмутилась. Это она-то, которая сохнет поэтому бездушному, бессердечному почти два года?!

– Ты. Не умеешь. Ты не человека любишь, а себя в нем. Примериваешь и, если образ нравится, свой, его и любишь. Себя. Эгоистка ты. Ущербная. Жаль мне тебя, – и пошел вниз. Надо проверить, как дела в батальоне.

Осипова горло сжала от обиды. Постояла и в дом прошла: ладно Коленька, посмотрим кто из нас эгоист. "Устрою я тебе".

Сначала эту выгнать и попозорить, так чтобы близко подойти к майору побоялась. Жена – не жена – частности. Не стенка, в конце концов, пододвинется.

Занавеску отдернула и пнула стоящий у входа сапог, так что тот к другой стене улетел, бухнул, Лену разбудил. Она приподнялась, пытаясь со сна сообразить, что происходит, непонимающе на Осипову уставилась.

– Выспалась шалава?!… – взвилась та и смолкла. Вся гневная обличительная тирада куда-то испарилась от вида страшного тавро войны на груди Лены. Мила рот от ужаса зажала, к стене отступив.

Санина сообразила, что с лейтенантом не порядок. Одеваться начала – негоже без одежи беседы вести. Спиной к Миле повернулась – та вовсе по стеночке сползла от вида рубцов. Сидела и смотрела на Лену с ужасом, сожалением, виной и черти чем еще. Девушке не нравилось:

– Пойдем, поговорим, если хочешь.

Мила головой замотала, поднялась с пола в прострации и за занавеску.

– Постой, ты же поговорить хотела?

– Нет… Нет, извините, – покосилась смущенно и ушла.

Лена плечами пожала: странная. Чего хотела?

Но голову морочить не стала, тогда еще на вечеринке поняла, не в себе девушка. Жалко ее, но что с этим сделаешь? Не обижаться на нее точно.

Волосы пригладила, умылась из рукомойника. Эх, в баньку бы. Надо будет с девушками поговорить на эту тему, хоть с той же, лейтенантом Осиповой.

И улыбнулась: удивительное ощущение внутри, то ли гордости, то ли счастья более глубокого, о котором наведала. Ощущение прикосновения к чуду, тайне, которую только ей и Николаю доверили. Это и есть семейная жизнь? Это и есть быть замужней женщиной?

Воспоминания о прошедшей ночи, о Николае вызывали и смущение, и желание вновь оказаться в его объятиях.

Но потом, все потом – война.

А в ум она все равно не идет.

Взгляд упал на сало, лежащие на столе. Девушка по привычке с отряда, завернула его в тряпицу и прихватила с собой – ребятам.

Вышла на улицу и подставила лицо ветерку, млея от счастья: теперь она точно знает, что такое быть счастливой.

– Доброе утро, – улыбнулась Пал Палычу, дежурившему у входа. На стол сало положила. – К завтраку.

Она была уверена – бойцы порадуются. Всегда так было. Если тот же Пантелей приглашал ее к столу, то она обязательно получала с собой гостинцы. Сперва спрашивала – можно ли взять, потом знала – нужно. И приносила в отряд, отдавала ребятам. Те всегда были рады, спасибо говорили, улыбались ей. Голодно было в лесу, а здесь видимо не так голодно, потому что радости на лицах не было, наоборот – смотрели на Лену, будто она преступление совершила – с презрением, брезгливостью даже.

– Я не украла, – заверила.

– Ясен перец, – подошел Гриша, взвесил шмат в руке. – Эк хорошо нынче бл… снабжают. Заработала, значит, корррмилица ты наша!

Лена даже побледнела от такого оскорбления, лицо вытянулось, а ответить что, не знает. Бьет кровь в висках, мутит разум.

Развернулась и вышла.

– Ох, мужики, ну чего вы взъелись на нее? – покачал головой сержант.

– А ты против сержант? – развернуло к нему Чарова. – Нравится что баба, командир, между прочим твой, с которым ты в бой пойдешь, передком работает, тебе, старому, пропитание зарабатывает…

– Да хватит вам! – отрезал Кузнецов. – Молодая она, девчонка совсем. Ей жить надо. Нам просто судить, а вы понять попытайтесь, – завернул проклятущее сало в тряпицу. – Понятно и мне в горло не пойдет. Но она ж принесла, позаботилась! Да, паршиво. Да и назвать как не знаю, но под подушку себе не заховала!

– Ты, Валера, белены, что ли объелся?

– Да ничего я не объелся! Просто девчонка она еще, говорю, понимание иметь надо.

– Мне б с ней ночку провести, – вздохнул Суслов.

– У тебя сала нет! – отрезал Васнецов и запустил проклятым шматом в двери.

Лена в прострации стояла у березы и все прекрасно слышала, но не могла понять, в толк взять, как у ее бойцов язык говорить такое поворачивается, как вообще такая грязь им в голову пришла. И за что поносят, за что оскорбляют? За то, что естественно в отряде было и мыслей подобных отчего-то не возникало. Дима Шурыгин тогда целую корзину яблок принес, и это зимой, в самый голод – он что, тоже «шалава»? Или Саня с Тагиром галеты принесли…

А ведь одни все люди, за одно воюют, в одно верят, в одной стране воспитывались, живут.

Как же можно так бездумно и просто, как сапогом в душу, бить ни за что, клеить отвратительные ярлыки?

И с этими людьми она на боевое задание идти должна?

Вылетевший кусок сала ее вовсе уничтожил. Злость поднялась такая, что девушку заколотило.

Подняла, зашла в блиндаж и оглядела ненавидящим, давящим взглядом каждого. Положила сало на стол:

– Я думала, вы солдаты Красной армии, а вы… свиньи вы. Окопались здесь: тепло, хорошо, кухня под боком. А там, там!! – рукой в сторону немецких окопов показала. – За спинами фашистов ваши же родители, жены и дети выжить пытаются! Там нет полевой кухни! Там им в котелок ничего не падает само – собой! Там дети с голода умирают, потому что фрицы последнее забирают! Знаете, что там у детей на завтрак?!!… Вода. Обычная вода! А у солдат, что пытаются семьи ваши сохранить ценой собственной жизни, с питанием не лучше! Они один сухарь на всех делят! У них мысли не возникает, принесшего с задания забранные у убитого фашиста галеты, шалавой обозвать!! Там делиться привыкли, не судить, как вы!!… Понимать и помогать. Потому что смерть без этого! Смерть!! Даже если живы – вы уже не люди, а как они, там в окопах, звери с человеческими лицами! Фашисты!!…

Гриша пятнами пошел. Остальные тоже вину чувствовали, притихли, взгляды попрятали.

А Лене все равно уже – противно до тошноты.

Как же она с ними в бой пойдет?

– Сволочи вы, а не красноармейцы, – процедила и вышла – сил нет видеть их.

– Дааа, – протянул Замятин.

Васнецов с Чаровым постояли, переглядываясь и за лейтенантом.

– Если ты такая правильная, чего ж только появилась, а уже пристроилась. Постельку майору стелешь? – спросил у нее Григорий.

Лена остановилась, посмотрела на мужчин через плечо так, что те дружно шаг назад сделали, и пошла дальше. Куда угодно – только бы не видеть и не слышать их.

Саня подбородок потер:

– Ты что-нибудь понимаешь? – спросил у друга.

Васнецов помолчал и руки в карманы сунул, нахохлился:

– Ни хрена. Но сволочью, почему-то, себя чувствую.

Николай с Семеновским в штабе сидели, наградные листы, что Владимир Савельич привез вчера, сверяли.

– Щедро нынче на награды.

– Не сорок первый, – степенно кивнул майор. – Тебе, кстати, орден Ленина.

– Ого.

– Угу. И мне. А еще Мятниковой.

Санин головой качнул:

– Это за какие – такие заслуги у нас товарищ медсестра орден Ленина заслужила? Нет, девушка, конечно, боевая, раненых из-под огня вытаскивает. Но орден Ленина? Владимир Семенович?

– Она теперь еще и лейтенант, кстати, – усмехнулся в усы. – Пояснить или сам допрешь?

– Полковник Дягилев?

– Угу.

Сухарь в рот закинул, захрустел.

Николай лишь вздохнул. Вот так – кто-то кровь проливает, кто-то постели кому надо стелет. А ведь женат полковник-то…

Ладно, не Санина это дело. Дальше документы просмотрел, сверил, Михаила позвал.

– Всех командиров ко мне.

– Есть.

Коля документы отложил, закурил. На майора уставился:

– Что еще у нас нового? Как оно в штабе?

– Тихо. В ближайшее время наступления не жди. Все силы к Курску стягиваются. Там, чувствую, заварушка будет. Дягилев про тебя спрашивал, почему сам не явился. Ну, я ему приказ о вашем с Еленой Владимировной браке, и он рукой махнул. Отдыхай, короче. Но лейтенантом разведки она остается, тут смирись, Николай. Нет сейчас лишних командиров, всех к Курску тянут. Так что сидим и молчим, по-человечьи тебя предупреждаю.

– Владимир Савельевич, это не обсуждается.

– Обсуждается Коля, – уставился на мужчину со значением. – Голубой твоей высший чин заинтересовался, а вот к добру или худу – вопрос. Так что мое дело посоветовать, твое внять или нет. Пока она на передовой, боевым командиром, не тронут, а если в штаб переведешь, всех собак навешают. Это я тебе со знанием дела говорю.

Николай затылок потер – ничего себе новости!

– Почему интересуются? Чем?

– Мне не докладывают, – отрезал.

Николай бычок в банке сломал от злости – выходит, придется совет политрука принимать. Единственный выход. Но как только забеременеет – сразу в тыл. Вале сегодня же письмо о Леночке отпишет.

– И еще, через пару дней корреспондент к нам заявится. Приказано принять по высшему разряду.

– Почему к нам, не спрашиваю

– Не спрашивай, – согласился. А куда еще столичного журналиста посылать, если не в относительно тихое расположение?

– Значит генеральная уборка по войскам.

– Ага. Наведение лоска и блеска, чтобы значит, предстали во всей красе.

– То-то думаю, что так щедро с наградами.

– Ну, награды по заслугам.

– Но к приезду корреспондента, – хмыкнул.

– Правильно. Дело это политически важное. Дух бойцов поднимется, засверкают медалями да орденами! Нестыдно перед объективом будет.

– Им по-любому нестыдно будет. А политически, как и стратегически, сейчас важно, чтобы разброд в батальоне не пошел.

В комнату Грызов ввалился, за ним лейтенанты. Николай Лену ждал. Ее с галантной улыбкой Гаргадзе вперед пропустил:

– Товарищ комбат, по вашему приказанию прибыли!

– Садитесь, – рукой махнул и не сдержался, улыбнулся жене, но она голову опустила. Что-то случилось?

– Дело такое, товарищи командиры. Первое: у нас образовалась передышка, поэтому прошу максимально загрузить распорядок дня, чтобы не пошел разброд по батальону. Второе: через несколько дней нас посетят столичные журналисты, будут фотографировать, расспрашивать. Приказываю каждому командиру провести подготовительные занятия с бойцами, чтобы лишнего не болтали и навести порядок в расположении. Чтобы ничего лишнего в землянках, в окопах. Охранение на день приезда усиленное. Обмундирование привести в порядок, чтобы все блестело! Аркадий Иванович, – обратился к зам по тылу. – Обеспечьте необходимым, если что-то понадобится.

– Конечно, товарищ комбат, расстараюсь, будьте спокойны.

– Третье: завтра и послезавтра объявляю банными днями. Обеспечить расписание помывки. Капитан Грызов, займитесь. Назначить дежурных на растопку, заготовку дров. И четвертое, самое приятное. За проявленное в боях мужество, за героизм и отвагу награждены очень многие наши солдаты и командиры. Прошу вручить высокие награды каждому в своих отделениях с максимальной торжественностью.

Командиры загудели на радостях. Подходили по одному, получали стопку листов наградных и коробочки с медалями с орденами.

Лене последней отдал, накрыв своими ладонями ее руки, улыбнулся еле заметно, и отпустил.

– Все все поняли? Вопросы есть?

– У меня, товарищ майор, – поднял руку комсорг батальона, лейтенант Алексей Крашников.

– Слушаю.

– Дело большое, – поднялся. – Да еще корреспонденты. Может нам самодеятельность какую организовать? Концерт устроить! Собственными силами!

Санин переглянулся с Семеновским: вот и дело.

– Хорошая мысль, – кивнул. – Даю добро. Еще вопросы.

– Нет, вопросов, товарищ комбат.

– Тогда свободны. Лейтенант Санина, задержитесь, – бросил Лене.

Семеновский глянул на Грызова и оба пошли за остальными командирами.

Все вышли и Николай обнял девушку, притянув к себе:

– Почему печальная?

– Нормальная, – а взгляд в сторону.

– Хорошо себя чувствуешь?

Лена покраснела, вспомнив прошедшую ночь, взгляд вовсе заметался.

– Леночка? – пропел, в глаза ей заглядывая. А ей и стыдно и приятно, и куда бы скрыться от этого.

– Хорошо, – закивала. Коля губ ее нежно коснулся, поцеловал и чуть не рассмеялся – как же она стесняется!

– Малышка ты еще, – обнял, пальцами в волосах ее зарылся, прижав к себе крепко. Сладко с ней, так сладко что мгновенно все иное из головы вон.

Лена вздохнула – слова Васнецова в ушах стояли. И подумала – сейчас она им медали и ордена вручать будет – а кому – мужественным солдатам или досужим сплетникам?

Мужчина почувствовал неладное, вздох услышал:

– Что-то случилось?

– Ничего.

– Леночка, ты не умеешь обманывать. Что случилось, родная?

Девушка подумала и призналась:

– С отделением общий язык найти не могу, – призналась.

– А конкретнее?

– Понять их не могу. Вроде нормальные ребята, но иногда такое выкидывают, что я теряюсь.

– Например? – нахмурился, ее по голове поглаживая, чтобы успокоилась, расслабилась.

– Да взять хоть сегодня. Я сало им отнесла. У тебя осталось, ну и прихватила. Привычка, понимаешь?

– Нет.

Лена глянула на него, за стол села:

– У ребят все каша и каша.

– А ты их прикормить решила? – сел наискосок от нее всерьез силясь что-то понять. Пока не выходило.

– Привычка, говорю же. У нас заведено было в отряде. Если угощают чем, с собой ребятам принести. Поделится. Голодно там было, понимаешь? В общем, взяла, отнесла. А они… выкинули они его. Взяли и выкинули.

Николай выпрямился: таак!…

– Только выкинули? – спросил спокойно, а внутри все закипать начало. Сообразил уже что к чему.

– Да гадостей наговорили. Но сам факт! Кто же пищей кидается? – уставилась на Николая – он-то хоть понимает? Мужчина внимательно смотрел на нее: мысль что Леночка голодала расстроила его до невозможности. Конечно, удивляться нечему, конечно голод был не только на оккупированных территориях, про Ленинград он вообще не думал – больно. И у них на фронте, особенно в первые полтора года войны порой неделями никакого обеспечения не было, с голодухи так животы подводило, что готовы были кору грызть. Но они солдаты, мужчины, а она… ей за как?

– Что ты так смотришь на меня?

Николай головой качнул, взгляд отвел. Папиросы к себе подвинул, закурил:

– Я спросил: только выкинули? – голос жесткий стал, с ноткой металла.

Лена помолчала и сказала тихо:

– Только.

Николай глянул на нее и понял: ложь.

Остальное само собой сообразилось. Разведка – элита, и бабу командиром. Снести такое не могут – достают, выживают. А Лена еще у комбата ночует – значит, шалава.

– В общем, картина ясна, – протянул зловеще: устроит он им и шалаву, и полет сала.

Внутри все от ярости дрожало.

– Коля, я с тобой как с самым близким поделилась. Не вздумай сказать, кому – нибудь. А то получится, что я на ребят настучала, – нахмурилась.

Николай покивал, но на нее не смотрел и, это девушке не нравилось.

– Я прошу тебя!

– Я понял, – растянул губы в улыбке, успокаивая ее, руку ладонью накрыл.

– Не в них дело, Коленька, во мне. Я что-то не понимаю.

– Ты женщина. Жалко тебе всех. А командиру по статусу жалеть не пристало. Мягким будет – бойцы на шею сядут. Пойми одну вещь, малышка, это не партизанский отряд, это регулярные войска, боевые части. Никаких сантиментов, никакого панибратства с нижестоящими быть не может – нельзя.

– Но ты ведь комбат, а с капитаном Грызовым как с другом, и с ординарцем.

– С ординарцем не как с другом, а как с пацаном, потому что он и есть пацан. Но не дурак и место свое знает. Чуть границы начинает переходить, приходится резко и доходчиво напоминать. Не потому что я злой или жестокий, потому что есть такие слова как дисциплина и субординация. Не будем о них помнить – превратимся в банду, а не войсковое соединение. А Федор действительно мой друг, мы с ним очень давно вместе, одним лаптем грязь хлебали. И что-что, а и про субординацию, и про дисциплину в курсе. В узком кругу своих – мы запросто общаемся, а на людях – официально.

– Сложно, – вздохнула: освоит ли она когда-нибудь подобные тонкости?

– Просто. Нужно всего лишь убрать сантименты.

– Стать жесткой.

– Да, Леночка.

И улыбнулся, видя, как она задумалась – глупыш, какой из тебя командир?

Милая, ласковая девочка, домашняя, нежная, несовместимая с войной в принципе. Если б не она, качалась бы сейчас Леночка в гамаке где-нибудь на даче, читала томик стихов и ела бутерброды с вареньем. И была бы абсолютно гармонична в этой обстановке и чувствовала себя адекватно. Но случилось, что случилось с миллионами таких милых, нежных Леночек – война влезла в душу, сердце, тело, и калечит их.

Но одну он постарается спасти.

Потянул девушку к себе, на колени усадил.

– Коля!

Возмутилась и как тогда, в поезде, когда он слишком пристально на нее смотрел, засмущалась, покраснела.

– Коля, – закивал, не пряча улыбки и смеха теплого, совершенно не обидного в глазах. Он любовался девушкой.

– Пора мне! – слезла, уйти хотела. Не дал. Обхватил, спиной к себе прижав, шею целовать начал. Лена зажмурилась – приятно, и вздохнула:

– Идти надо, Коля. Награды вручать.

– Угу.

– Коля! – отстранилась. Мужчина выпустил нехотя, руки развел:

– Все, иди. Только сначала, пожалуйста, найди Свету.

– Какую?

– Сержант Мятникова, медсестра наша. Найди ее – ей тоже награда пришла и звание повысили. Хорошо?

– Но почему я? Миша твой…

– Не мой, и он занят. Сделай одолжение, Леночка, пожалуйста, – с улыбкой сложил ладони лодочкой перед грудью на манер молящегося монаха. Санина прыснула от смеха и рукой махнула: ну, тебя. Сам еще ребенок, а мне «малыш» говоришь!

– Схожу!

Как дверь схлопала, Николай тут же посерьезнел, лицо жестким стало:

– Миша!! – рявкнул.

Белозерцев тут же на пороге проявился:

– Чего?

– Все отделение разведчиков ко мне. Срочно! Чтобы одна нога здесь, другая там!

– Есть!

И вылетел.

Николай затылок потер: пока Леночка Свету, укатившую к своему любовнику в штаб, ищет, он успеет ее бойцам мозги вправить.

Отделение как раз радовалось прибывшим после госпиталя друзьям, Роману Красносельцеву и Остапу Ильину. Но толком сказать друг другу ничего не успели – лейтенант ввалился:

– Бегом к комбату! Все!

Мужчины притихли, переглянулись и как-то сразу угрозу Санина вспомнили.

– Так, лейтенанта нет, – протянул Суслов.

– Без лейтенанта! – отрезал Михаил.

Солдаты на выход потянулись, приводя себя в порядок:

– Мы что-то пропустили? – полюбопытничал Роман.

– Много, – заверил Хворостин.

– Можно вкратце?

– У нас теперь другой командир. Баба, – начал Абрек.

У мужчин брови на лоб уехали.

– Ночи с комбатом проводит, – добавил Васнецов.

– Утром сало принесла, от души, а эти охламоны взяли да выкинули его, да еще по матушке ее пропесочили, – вставил сержант.

– Похоже, нажаловалась полюбовнику, – завершил краткий экскурс Кузнецов.

– Да, сука, что с нее взять, – сплюнул в сторону Чаров. – Это все Гриша.

– А чего я?

– Так тебе пригрезилось чего-то там про "пожалеть надо" и "голову оторву", если пикните в ее сторону.

– Сейчас вам комбат головы и пооткручивает, – спокойно заметил сержант. – А я говорил, не лезьте.

– Мы рапорт на нее накатаем! – нашелся Суслов.

– Молкни, придурок, – ожег его взглядом Григорий. – Кому накатаешь? Майору?

– Полковнику, – нашелся.

– Между прочим, дело, – сказал Остап. – Докладная на аморальное поведение…

– Вкладывать, да?

– Нуу… Семеновский есть, ему накапать.

– А то у нас политрук слепой и глухой, – скривился Валера.

– Все понял, одно не усек – вам какая разница с кем бабы спят? – спросил Роман.

– Да она командир наш! По ней нас судят! Мужики вон ржут, гогот по окопам стоит, листья с берез летят!

Смолкли, и так молча бочком в хату зашли.

Комбат у окна стоял к ним спиной, курил.

Вытянулись.

– Товарищ майор, разведотделение по вашему приказанию явилось! – браво доложил Замятин.

Николай спокойно докурил, специально оттягивая время, чтобы бойцы занервничали. И вот, развернулся, прошел к столу, встал к ним лицом. Оглядел каждого:

– Как служба?

– Отлично, – ответил сержант.

– Всем довольны? Претензии, вопросы?

Гриша челюстью подвигал и бросил:

– Есть.

– Слушаю.

– Контакта с лейтенантом нет. Можно ли сменить командира?

– Сменить, говоришь? – протянул. Подошел вплотную, в глаза Васнецова уставился тяжело. – Может и меня сменить? Может, и я чем не устраиваю?

– Устраиваете, – буркнул уже сообразив, что тупое предложение сделал. Взгляд в потолок упер, дурака изображая – таким сто процентов скидка.

– А жена моя не устраивает?

Бойцы дружно уставились на него.

– Хрена себе, – протянул Суслов и тут же получил тычок от Кузнецова.

– Что, новость? – изобразил удивление. – Тогда вы не разведчики, а мальчики– зайчики из детского сада.

Отошел, прислонился к столу, закурил, чтобы нервы успокоить и не наорать банально, а суметь втолковать идиотам.

– Васнецов, для вас новость?

Гриша исподлобья на него смотрел и материл себя, идиота, который элементарное не сложил – комбат – Санин и лейтенант их – Санина!

– Нет, – разжал зубы.

– Тогда в чем дело?!…

И отошел от греха к окну – больно, до духоты, и злость одолевает. И не сдержался, закричал все-таки:

– Да, девочка совсем! Да – женщина! А видела больше вас, уродов! Вы совсем совесть потеряли?! – подошел резко. Чаров даже отпрянул, подумав, что сейчас по физиономии схлопочет. – Вы, здоровые бугаи издеваетесь над девчонкой! Как фашисты издевались!!… Вы фашисты?

Большего оскорбления придумать нельзя было. Но отделение и так уже сообразило, что серьезно провинилось.

– Нет, товарищ майор.

– Извините.

– Мы не подумали…

– Извините…

– А мне на хрен ваше извинение не нужно!!… – грохнул по столу кулаком, и стих, затылок огладил в себя приходя. – Пришли ваши награды. Награды за волю и мужество, за проявленную в боях отвагу. Награды солдатам Красной армии! А кого я должен награждать? Моральных уродов? В Красной армии нет таких! В моем батальоне таких нет и не будет!!…

И смолк, потому что дальше была только ругань, причем отборная и многоэтажная.

– Извините, – посмотрел на него Васнецов. – Вы правы, товарищ майор, мы виноваты. Но больше не повторится.

Николай молчал пару минут, разглядывая их и сказал:

– Она не кадровый офицер, согласен, опыта командирского никакого. Многое ей непонятно, просто потому что она партизанила, а там другие законы, правила. Я надеюсь, что вы поможете своему командиру, поможете как мужчины, как воины Красной армии, как советские люди. Она не от блинов тещиных к вам завалилась, она два года по ту сторону окопов не на печи сидела. И вы, взрослые дядьки, должны немного соображать. Странная? Контуженная она. Покалеченная войной девочка. И таких сейчас миллионы! Соображать надо, людьми оставаться… И вот еще: разговор этот между нами. Лейтенант на вас не жаловалась, она в себе копаться начала, понять пытаясь, что же она не так делает. А дело не в ней – в вас!…