Текст книги "Противостояние"

Автор книги: Райдо Витич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

– Нет.

– Ранен он!

– Мне ждать, пока вылечится?

Парень насупился, выпрямился медленно, видимо решив произвести неизгладимое впечатление своим ростом на новоприбывшую. Но та смотрела на него исподлобья, как на клоуна, и с трудом улыбку сдерживала. Встречала она таких, в отряде полно было. Мальчишки! Надуются как мыльные пузыри, а ткни и сдулся – нормальным стал.

– Короче так, лейтенант, – сунул руки в карманы парень, растопырившись так, что стало ясно – в избу только через его труп можно будет попасть. – Ножки в ручки и топаем на опушку к разведчикам. Там и дислоцируемся, и зубатим, и права качаем, и глазки строим.

– Поняла, – в той же интонации ответила Лена и пошла. Миша проводил его обалделым взглядом:

– Ну, дает, разведка. О, сейчас братва рада будет, держите меня семеро. Бабу в командиры! Тьфу! Голову бы оторвать, кто услужил.

Она чувствовала себя не просто неуютно – жутко неудобно, и мечтала лишь об одном, не краснеть под взглядами солдат. Их было слишком много и каждый ее взглядом провожал, оглядывал, как голодный.

– Товарищ лейтенант! – подбежал щупленький с наглым взглядом. – А вы к кому?

– Развед отделение.

– Ну?! А че не к нам, красивая?! – ощерился.

– Отставить! – процедила, остановившись на минуту. Разозлилась мигом. – Кругом, шагом марш!

Мужчина вытянулся, глянув на нее с презрительным прищуром, развернулся и к своим бойцам пошел, а Лена дальше двинулась, понятия не имя когда куда-нибудь придет. В спину гогот раздался.

У нее было ощущение, что она попала в какой-то бардак, цирк, причем то ли она клоун, то ли все вокруг – неясно было.

– Лейтенант? – услышала, обернулась. К ней молодой мужчина подошел, отдал под козырек:

– Лейтенант Гаргадзе, Отар.

– Лейтенант Санина. В чем дело?

– Ни в чем, – улыбнулся. – Имя можно, или секрет?

– Лена.

– Приятно, – склонил голову, прижав ладони к груди. – Кого-то ищите?

– Развед отделение.

– Вместо Синицина? – сообразил мужчина. – Пойдемте, покажу.

Перепрыгнул колею и руку подал, помогая девушке перебраться. Повел к краю рощи:

– Вы разведчица, да?

– Да.

– Страшно, наверное? Тяжело женщине на войне.

– Вам легко?

– Мне? Нет.

– Тогда о чем речь?

– Ух, как строго, – заулыбался. – Вы всегда такая?

– Какая?

– Сердитая.

– Нормальная.

– К нам откуда? Или тайна?

– Из госпиталя.

Мужчина серьезно посмотрел на нее:

– Очень плохо.

– Почему?

– Женщин не должны ранить, женщин не должны убивать, женщин должны любить, на руках носить, цветы дарить.

– Как – нибудь после войны.

– Ээ! Война-войной, а сердце не время – человека выбирает. Ваше сердце, смотрю, не занято.

– Ошиблись. Занято. Давно и монументально.

Отар смолк. Молча довел ее до блиндажа и отвесил галантный поклон, только каблуками на манер гусара не щелкнул:

– Если заскучаете, всегда буду рад развлечь…

– Думаю, нас без вас развлекут. Немцы, – отрезала и в блиндаж зашла.

Отар вздохнул:

– Неприступная, – констатировал. – Но красивая. Дааа.

Лена оглядела прокуренное помещение: не прибрано, неуютно, сумрачно, на пороге сапоги валяются, слева за столом сопит солдат, уткнувшись в локоть, вдоль стены тоже спят вповалку, с головой шинелями укрывшись. Храп стоит.

И хоть бы кто пошевелился!

Ввались так фриц – пара секунд, пара очередей и нет отделения.

Лена постояла, поздравляя себя с прибытием в «доблестную» часть и с первым знакомством с подчиненными. И не сдержалась, бухнула ногой по пустому ведру справа у дверей. То загрохотало по полу.

– Чего? Ну? – подкинуло солдата за столом. Пара мужчин из под шинелей носы высунули, на девушку уставившись.

– Ну, чего тебе? – пробасил один.

– Слушай, уйди, а?!

– Не «ну» и не «а»! Подъем! Всем привести себя в порядок и построится! Две минуты! Время пошло! – выпалила и вышла.

Злость брала: регулярные войска, а разгильдяйство какого в отряде партизан не было. А там, между прочим, гражданских половина. Что и говорить, Георгий Иванович был отличным командиром, примером для Лены. И на посту партизаны не спали! И без постов тоже!

Не хорошо конечно с криков начинать, но Лена уже кое-что поняла – не будет строгой, на шею ей все кому не лень сядут, и будет разгильдяйство продолжаться, цвести и плодоносить. Не добьется дисциплины, не сохранит вверенный ей состав, и будет на ее душе грех за чужие жизни, а ей этого греха уже хватает на век вперед.

Из блиндажа выползали заспанные солдаты, лениво, нехотя. Один вовсе потянулся и, встретившись с тяжелым взглядом синих глаз, подавился, откашлялся и руки в брюки сунул:

– Ну?

Видимо офицерская форма на женщине снимала правила субординации и все могли «нукать», "тыкать", относиться не как к командиру, а как прибежавшей на танцульки барышне.

– Построились! Понукать в конюшне будете!

– О! О-о-о! – покрутил головой кудрявый, вспрыгнул за остальными на насыпь окопа и чуть не степ выдал ногами.

Лена оглядела отделение и вздохнула: вид, как у банды батьки Махно.

– Привести себя в порядок, застегнуться! – скомандовала, приготовившись к первому бескровному бою на линии фронта.

– Деточка, а ты не попуталась? – качнулся к ней здоровяк с обветренным лицом и черными глазами.

– Отставить! – осекла его взглядом. – Я ваш новый командир. Лейтенант Санина. Прошу отставить разговоры и выполнять!

Мужчины переглянулись.

– Еееп…

– Охренели, что ли?! – возмутился кудрявый.

– Замолчали и привели себя в порядок! – закипела Лена.

– Крындец, братва, – бросил кто-то.

Мужчины нехотя поправили гимнастерки, застегнули воротнички, выпрямились, и смотрят с ленцой и неприязнью: чего еще скажешь?

– Повторяю, я ваш новый командир, лейтенант Санина. Прошу представится вас.

– Сержант Замятин, – кивнул пожилой, самый спокойный.

– Рядовой Васнецов, Григорий Александрович, – с нажимом пробасил здоровяк. Оттопырил в презрении губу.

За спинами Лены солдаты начали собираться, хохоточки послышались.

Лене неприятно было, да и бойцам тоже.

– Чаров. Рядовой, – искоса поглядывая на веселившихся, представился голубоглазый, с ярким как у ребенка румянцем на щеках, мужчина. И втихую кулак веселившимся показал. Лена сделала вид, что не заметила.

– Рядовой Хворостин, Пал Палыч. Люблю когда с уважением, – бросил кудрявый.

– Рядовой Суслов, – представился невысокий, щуплый парень.

– Рядовой Палий.

– Рядовой Ишкамбреков. Можно Абрек, – улыбнулся смущенно, глаза веселые, смеются.

– Кузнецов, – буркнул последний, молодой, комплекцией не меньше Васнецова.

– Замечательно. Теперь слушай приказ: в блиндаже прибрать, выставить дежурного, смена каждые три часа.

Мужчины переглянулись опять, Чарова и Васнецова перекосило.

– Вопрос можно? – качнулся к ней Суслов, чем-то похожий на суслика.

– Вопросы, – уточнил Кузнецов.

– Задавайте.

– Как вас зовут?

– Елена Владимировна.

– Вы к нам надолго?

– До победы.

– Ну, мать моя женщина, роди меня обратно! – высказался Васнецов и в небо уставился. Чаров исподтишка солдатам за спиной Лены кулак опять показал и мину устрашающую состряпал.

– Еще вопросы?

– Замужем? – игриво повел плечами Абрек.

– Еще вопросы?

– Так задали.

– Не из моей биографии.

– Кто вас к нам послал?

– Война, – отрезала. – Мой приказ ясен? Выполнять.

Мужчины разошлись, начали сновать туда-сюда с ведрами, недовольно поглядывая на Лену. А та сидела у блиндажа и терпеливо ждала, делая вид, что не видит, как гогочут солдаты у берез, подтрунивая над Чаровым и Сусловым, не слышит ворчания своих подчиненных, недовольного даже злого и пренебрежительного.

– Товарищ лейтенант, мы вам там отгородили плащ палатками, вы проходите, устраивайтесь, – услужливо сообщил ей сержант.

– Спасибо, – кивнула Лена.

Она действительно сильно устала и буквально с ног валилась, раны, будь они неладны, ныли. И очень хотелось спать и есть, даже не знала, чего больше.

– Товарищ сержант, как вас зовут?

– А? Андрей Васильевич.

– Андрей Васильевич, как бы еще умыться да чайку попить?

– А? Сделаем, товарищ лейтенант.

– Спасибо еще раз, – прошла в блиндаж.

Слева, правда, повесили плащ-палатки, организовав занавеску. За ней ничего не было, закуток пустой.

Лена кинула вещ мешок на пол и села у стены, вытянув ноги, закрыла глаза.

Пять минут покоя, всего пять, – заверила себя.

Глава 31

Ян осунулся за эти несколько дней. Мысль, что он отказался от собственной дочери, не давала ему покоя и ела, ела, как ржавчина металл. Он пытался найти Лену, однако понимал, что с его стороны все движения бессмысленны. Но был один человек, который наверняка мог ему помочь.

Но ни дозвониться, ни застать брата дома Банга не мог.

Колю лихорадило. Паршивое состояние основательно расплющило его, вынуждая лежать под шинелью, обливаясь потом. Миша то отварчики какие-то в него вливал, то таблетки впихивал, что Света принесла, то пищу усиленно скармливал.

– Есть надо, быстрее поправитесь, товарищ майор. И вообще, в госпиталь вам надо.

– Отвали! – скрипел зубами мужчина.

– Тогда ешьте и спите!

– Отвали! – Николая заколотило мелкой противной дрожью. Он укутался шинелью и то ли заснул, то ли в дурман провалился.

– Товарищ лейтенант, чаек поспел! – сообщили за занавеской.

Лена дернулась, очнувшись, лицо потерла, сон гоня.

– Спасибо, – поблагодарила сержанта и за стол села, куда он кружку поставил. Тоже примечательно – за столом никого и ничего. Все демонстративно на полу сидели и грызли сушки, доставая из холщевого мешка. Рядом с Чаровым горкой сахар на тряпице лежал.

А на столе сиротливая кружка с кипятком.

Обидно, противно, но ладно. И это переживет.

Но вот сахар…

Лена, как не хотела строгой и неприступной быть, уставилась на него с не меньшим удивлением, чем на тот одуванчик, который ей сержант подарил. Сахар она два года не видела и казался он ей, чем-то нереальным, и заманчивым, как туфельки на каблучке или губная помада.

Мужчины брали и ели его, взглядами девушке давая понять – не для тебя. У Лены в желудке заурчало. Уткнулась в пустой кипяток в кружке, обняла ее руками: ерунда, выдержит.

Васнецов даже усмехнулся, братве подмигнул: получила девчонка! Не будет впредь командиршу изображать!

Ага. Выживем, пусть в другое отделение двигает! – поддержал его Чаров.

Во-во, – подмигнул Хворостин.

– А разрешите спросить, товарищ лейтенант, вы опыт-то боевой имеете? – с поддевкой поинтересовался Суслов.

– Два года.

– Это ж с какого года вы служите? – ехидно прищурился Кузнецов.

– С сорок первого, – покосилась на него и опять в кружку уставилась.

Сил не было что сушки, что сахар видеть. И вспомнилось, как они сухарями последними в отряде делились. Голодно, а чтобы сам съел, другой голодный остался – не было такого. Голод вообще дело жуткое, боялась она его, потому что дурела: желудок подводило, голова не на месте была. И в ней одни мысли: съесть бы что-нибудь. В первую зиму вон лебеду с мукой мешали и хлеб пекли, горечь, а вкусно казалось, спасу нет как. Или сосульку пососешь – ой, вкусно.

Гриша сушку достал: неохота, а все равно впихивать в себя буду – уставился на Лену демонстративно. Взгляд по лицу скользнул в сторону рук и, аппетит вовсе пропал. Смотрел на «кляксу» на тыльной стороне ладони и челюстью двигал, а сушку в руке держа. Странная рана, это как можно ее заработать было? Рученка-то махонькая у лейтенанта и такая вмятина посередине… Стоп, это как Санина два года уже служит? Ей сколько лет-то?

В голове защелкало, складывая возраст, внешность, шрам, и нехорошо как-то стало, неуютно. Вздохнул, сушки сгреб и хлопнул их на стол перед ней, сам напротив сел, на вторую руку уставился – а там точь в точь такой же шрам. Свежий. И мурашки по спине побежали от подозрения, откуда они могут быть, эти «близнецы».

– Угощайтесь, – бросил глухо, кивнув на сушки, взгляд пытливый и чуть виноватый стал.

Лена подумала ослышалась, уставилась недоверчиво.

Хворостин у виска покрутил, намекая, что Гришка все планы ломает, но тот лишь отмахнулся и рожицу ему скорчил, пока лейтенант за сушкой тянулась.

– Спасибо.

– А? Не за что. Вам лет сколько?

– Восемнадцать, – улыбнулась, млея: вкусная сушка.

– Ееее!… – растянулся у стены Славка Палий.

Выходило мало им бабу командиром поставили, еще и соплячку! Здорово! – скривился: это ж как их, разведчиков, командование уважает?!

Чарова и Хворостина перекосило, оба тихо в унисон выругались.

Васнецов же спиной в стену уперся, искоса на девушку поглядывая: складывал. Выходило, что только так, как он думал, она шрамы на руках получить и могла, и спросил, чтобы подтвердить свою догадку или опровергнуть:

– Как же вы два года служите, если вам только восемнадцать?

– А фриц не спрашивал, сколько мне лет. Да и всем нам за эти два года далеко не восемнадцать и не двадцать стало – век, минимум.

И опять за сушкой. Мела она их с завидной скоростью. Тоже примечательно.

Лена взгляд его заметила, опомнилась. Руку от мешка отдернула – хватит уже. Совесть надо иметь. Мужчинам сильнее женщин всегда есть хочется, они больше и организм больше требует.

В блиндаж мужчина заглянул:

– Братва!!

И тон сбавил, лейтенанта увидев:

– Здравствуйте еще раз, товарищ лейтенант! – заверил бодро. Лена глянула – тот сержант, что ей одуванчик подарил:

– Здравствуйте, Сергей.

– Ерофеев! Бродяга! Вернулся! – поднимались бойцы, к нему двинулись и вынесли всем составом.

– Ну, я тоже… покурить, – кивнул Замятин и бочком из блиндажа. Васнецов и Санина только остались.

Гриша папиросы достал трофейные, мял одну, взгляда изучающего с девушки не спуская.

– Что-то не так? – уставилась на него.

– Да нет, все так, – протянул. Дунул в папиросу, взгляд на сахар упал. Подошел, взял, перед Леной положил. – Угощайтесь.

– Это не мое, – она даже отпрянула от такой щедрости.

– А здесь все наше – общее. Закурю?

Девушка неуверенно кивнула – сахар смущал. Подумала и решила:

– Один кусочек возьму.

Васнецов усмехнулся, отворачиваясь: дитя просто, и взгляд дитячий, и сама цыпленок. Разведка, блин!

Закурил и услышал, как братва не таясь Сереге Ерофееву жалится:

– Не, ну представляешь?! Бабу к нам начальством!…

– Да нормальная она, хорошая девчонка. Мы с ней вместе из госпиталя возвращались…

– Не, ты сюда слушай – мы разведка, да? А нам ясельную группу, как нянькам. А мы няньки? У Васильича вона пять «языков» на счету, у меня восемь, у Гришки двенадцать! А нам, как зелени, как первогодкам каким-то! Умыли! А за что?!

Васнецов на девушку покосился – та усиленно чай пила, делая вид, что не слышит громкий разговор возмущенных разведчиков. Лицо замкнутое, только пятнами шло.

Выдержка есть – хорошо.

Ночью Лена долго заснуть не могла – неудобно на голом, неровном полу и холодно жуть, шинель не больно спасает, если на ней лежишь, ею и укрываешься. Да и шепот за «занавеской» мешал. Гудели мужики, решали, как Лену выжить.

– Чего вы, не пойму? – влез Абрек. – Красивая девушка, гордится надо, командир такой, цветы носить.

– Я б носил, если она не моим командиром была, – признался Суслов.

– Чем гордиться-то Абрек, ты головой думай, да, верхней! За «языком» пойдем, на боевое – ты как с ней будешь? Много баба понимает?

– Да чего говорить? Весь батальон гогочет – пофартило, говорят, вам славяне, девка теперь командует. Стыдоба!

– Гриш, ты чего молчишь?

– Горячку не порите, вот мое слово.

– Ты чего? Втюрился, что ли?

– Дурак ты, Суслик. Спи давай, малолетка озабоченная.

– Поспишь тут. Я вот выйти из блиндажа боюсь – ржут ведь «кони» всем составом.

– Поржут и перестанут.

– Нет, ну какой идиот девчонку командиром разведки поставил?!

– Саня, спи!

– Да не могу я! Переворачивает всего! Почему я эту пигалицу слушать должен?! Нет, Гриш, объясни!

– На боевое сходим, там посмотрим.

– Да не пойду я с ней на боевое! Меня мама домой ждет! Я с таким командиром хрен домой вернусь!

– Тьфу на тебя, полудурок! Чего городишь?

– Спите вы! Дня мало разбираться?!

Стихло потихоньку и, Лена задремала, решив даже не думать о происходящем. Перетолчется, ничего, – уверила себя. А в животе все равно от страха холодно было.

– Нет!! – пролетело по блиндажу в темноте.

Чаров с Палий сели, спросонья таращась друг на друга:

– Чего это? Чего?!

Гришка лицо потер, пытаясь сообразить: послышалось что ли?

И опять:

– Нет!… Уходите!…

И дошло, за плащ – палаткой выкрикивают.

– Это она что ли? – перекосило Саню. Славка взвыл:

– Ой, ее, она еще и орет по ночам! Не, ну на хрена козе баян? Как хотите братва, а так не играю – наф-наф девушку, – взбил вещ мешок, под голову сунул, лег, шинель на голову натянул.

Вроде тихо стало, а за занавеской все едино то стоны то шепот, то жалкий, то зовущий – засни так.

Васнецов не выдержал, слушал, слушал и встал. Взял огонек в гильзе, палатку отогнул, покашлял, предупреждая – тихо. Заглянул, а девушка на полу на шинели лежит, в обмундировании даже сапоги не сняла. Разметалась – русалочка просто.

Только видны у «русалочки» в расстегнутый ворот гимнастерки и исподнего лиловые свежие рубцы на грудине ближе к шее.

Перекосило Гришу от них, и ни злости на девушку, ни обиды, а вот на себя образовалось – много.

Вернулся, свою шинель взял, сходил, укрыл осторожно девушку. Лег.

– Ты чего? Ополоумел? – зашипел на него Саня Чаров.

– Молкни. Спать!

– Ну, Гриша! – возмутился тот, но замолк.

Утром пока девушка умывалась, в порядок себя приводила, сержант с дежурным Палий завтрак на стол метали, на кухню сбегав, Гриша заявил:

– В общем так братва: обидно, досадно, но ладно. Ни выживать, ни обижать лейтенанта сам не стану и вам не дам.

– Ни хрена себе! – вытянулось лицо Суслика.

Чаров корочку хлеба пожевал, разглядывая друга и, спросил:

– Думаешь обломится она тебе?

– Не о том речь. Шрамы у нее на руке видел?

– Ну?

– Гну! На обоих руках – один в один. Скажи, откуда они могут быть?

– Я что, гадалка?

– Разведка.

– Я знаю, – притих Славка, обвел ребят серьезным взглядом. Гриша кивнул: молодец парень, допер.

– А теперь сюда слушайте: на груди у нее тоже рубцы имеются, свежие. И если я не Карабас Барабас, то происхождение у них с теми, что на руках одно. А я не сука измываться над девчонкой, которая такое перенесла. У вас совести хватит – вперед. А я пас. И предупреждаю – обидите, бить буду жутко, чтобы непонятливым доступно было, как оно вот так получается, как у нее.

Все притихли.

– Ты на что намекаешь? – спросил задумчиво Пал Палыч.

– Пытали ее, братва, – выдал Гриша свое подозрение. Мужчины вовсе затихли, даже шороха, вздоха не слышно. Лица закаменели, взгляды растерянные и колючие одновременно.

– Сдурел? – тихо спросил Суслик.

Андрей Васильевич за хлеб взялся, нарезал и кивнул:

– Прав ты, Гриша. На счет того не знаю… Но не дело мужики бабу гнобить по-любому. В чем она виновата? Она же тоже подневольная – назначили вот и командует. И потом, в деле мы ее не видели, а чего тогда судим? Девчонка – соплячка? Так вон в двенадцатом полку у Палыча постреленок служит, Иван, уж куда сопляк – восемь лет мальчишке, а две медали уже, между прочим, за отвагу да за боевые заслуги. С тобой я Гриш, – подвел итог.

Солдаты усиленно молчали, слов не было. Неожиданное заявление Васнецова все обиды и претензии вымело.

В блиндаж Лена вошла, увидела пищу на столе и мужчин вокруг, не на полу, и застыла, глазища с блюдца.

– Садитесь кушать, товарищ лейтенант, – засуетился Замятин.

– Можно? – спросила. Вышло робко и жалко. Чаров громко, тяжко вздохнул, взгляд в стол.

– Конечно, конечно, – табурет ей подвинул сержант.

– Спасибо, – села и на бойцов смотрит, те на нее. А чего – не поймет, только муторно от их взглядов, так и хочется смыться, а не уйти – дух от каши манит, привораживает просто.

Гриша ей котелок подвинул, ложку сунул в кашу:

– Приятного аппетита.

– И вам, приятного аппетита. Хлеб можно?

У Васнецова челюсти о ложку клацнули: она так и будет «можно», "спасибо"?

– Все можно!

Ели молча. Тишина стояла давящая, непонятная. И взгляды мужчин Лену сильно тревожили, к тому же отсутствие «шипилек» да «колючек» волновало. Помнила, что они ее выжить вчера вечером решили. Но сегодня, судя по взглядам, чего-то стыдились и ли в чем-то винились, ерунда какая-то получалась. И каша от взглядов в горле вставала, хотя вкусная была – язык проглотить.

Девушка котелок отодвинула:

– Спасибо.

– Не "спасибо", – отрезал Васнецов, обратно придвинув. – Доедай. Доходная вон, как та-я смерть с косой.

Лена смутилась… и возмутилась, встрепенулась: чего это она?

– Какое это имеет значение?

– Никакого, ешь. На задание пошлют, силы нужны будут, а их в костях пшик.

И как реагировать? – Лена не знала. Вроде ворчит, недовольство высказывает, но с теплом и заботой. Опять же вчера ни того, ни другого в помине не наблюдалось. Что за метаморфозы?

Гриша вообще ее беспокоил – ясно было, что он в отделении солирует, а не сержант. А это худо, потому как здоров, что бык, и характер, судя по взгляду, высказываниям – подстать. Такому слово поперек – он десять, ему десять – он зашибет. А ей, ой, как зашибленной им быть не хотелось. Покомандовать им не больно покомандуешь, и настраивает группу точно он. Сказал – кушаем – едят. Сказал Палий – моешь посуду – тот пошел, моет.

Лена скрылась от греха, чувствуя себя черти как. Командир из нее выходил аховый, и стыдно того было. А разобраться – она же не просилась. Да хоть сейчас рядовой! Так даже лучше бы было.

Ушла в рощу, чтобы руки, пальцы размять. Пристроила пустую банку из-под тушенки на бревно, стрелять начала и еще больше огорчилась – из шести выстрелов только четыре в цель легли, к тому еще и рука онемела, пальцы почти ничего не чувствуют. Худо, куда уж хуже. Правы бойцы – какой она командир? В бою с такими показателями подвести может.

– Хорошо стреляешь? – заметил за спиной Васнецов. Санина покосилась: издеваешься? Нет, серьезен. Обойму перезарядила:

– Я вас приглашала?

– Мешаю?

"Мешаешь", – прицелилась. Отстрелялась – лучше, теперь пять из шести.

– Руки разрабатываешь?

– Какая разница?

Мужчина плечами пожал, сел, закурил и на Лену с прищуром смотрит, изучает.

– Вообще-то у нас не принято. Набегут сейчас узнать, кто почто палит.

Вот и потренировалась, – вздохнула, рука сама опустилась.

– Что сразу не сказал?

– Так у тебя же два года боевого опыта, – изучая уголек самокрутки, сказал небрежно.

Лена рядом села, пистолет убрала – собачиться не хотелось, лгать тоже. Противно. Да и скрывать ей нечего, не дома сидела, пироги ела.

– Партизанила я.

– Ааа, ну так и подумал, – докурил, откинул окурок. – А потом гестапо и на Большую Землю отправили.

И тихо так спокойно, как ни в чем не бывало. А у Лены дрожь по телу только при упоминании «гестапо», перевернуло всю, заколотило. Григорий во все глаза на нее уставился и понял – в точку. Перевернуло самого. Встал, спиной к ней отвернулся, руки в карманы сунул, чтобы кулаков не видела и, бросил:

– В общем так, если какая тварь слово тебе скажет, мне свистни. Я ее лично урою. А пацанов не бойся, против тебя не пойдут. Будем жить, – кивнул сам себе.

Лена во все глаза смотрела перед собой и молчала. Пусто внутри до звона, а почему, не понять, и в руки себя никак не взять. И виделся ей обер-ефрейтор с замученными рукавами, и руки его, кулаки пудовые…

– Чего обмерла-то? – забеспокоился Гриша. Присел напротив на корточки, в глаза заглядывая. Руку протянул, чтобы по щеке легонько хлопнуть, в себя привести. Только задел как сам схлопотал – отнесло на спину.

– Понял, – заверил примирительно, на всякий случай с травы не поднимаясь. На локти только уперся и смотрит. А Лену колотит, белая вся. Немного, лицо потерла ладонью, очнулась, стыдно стало. Чего он понял, для нее было загадкой, так же как и что с ней стряслось. Затмение просто какое-то.

– Еще раз руки протянешь…

– Да, понял, понял, – заверил спокойно и на другую тему перевел. – Там девчатам баню топят. Если хочешь, сходи.

Лена на руки свои смотрела и головой покачала: какая баня? Разденется и увидят насколько она расписанная, начнут как этот заботу проявлять. Ясно ведь, шрамы на руках увидел – сложил все. Стыдно, жуть. Неприятно.

– Вот что, запомни – я такой же боец, как и ты.

– Не спорю, – усмехнулся и со значением щеку потер. – Не напрягайся ты, – вскочил легко, на удивление для его комплекции. – Я понял все. Главное, чтобы и ты поняла. И вот еще, далеко от нас не отходи. Идиотов озабоченных полон батальон. Обидеть – вряд ли, но достанут точно. Моя-то физиономия – хрен с ней, а другие могут не стерпеть.

– Ты мне не в няньки ли нанялся? – посмотрела на него исподлобья. Гриша в траве что-то попинал, ответил:

– В смысле, оскорбила? А мне не жмет. У меня две сестренки – пигалицы, при моем присмотре росли, и ничего, выросли. Живы.

– Взрослые?

– Одной, как тебе, второй пятнадцать. С Рязани мы, слышала?

– Конечно.

– Ох, ты, – хохотнул и улыбочку потерял, взгляд острым стал, за спину Лены. А потом вовсе Григорий отошел в сторону. Девушка обернулась, увидела вчерашнего знакомца и встала.

– Доброе утро, – протянул ей с улыбкой цветы Гаргадзе. – Вам.

– Спасибо, только день уже.

– Нуу, это я так.

И одуванчики сует. Лена взяла, а деть куда не знает, сроду букеты не любила.

Лейтенант помялся и спросил:

– Как приняли?

– Хорошо.

– Не обижают?

– Кто? Ребята в отделении отличные.

– Это же хорошо.

– Замечательно.

– Я вот… вечером может, посидим? С командирским составом познакомитесь. День рождения сегодня у одной очаровательной девушки, связистки Клавы.

Хороший повод.

– Почему нет?

Отар обрадовался настолько явно, что взгляд темных глаз опалил.

– Тогда я за вами зайду.

– Да я сама, – растерялась: чему мужчина радуется?

– Вы же не знаете, где у нас связистки живут, а я зайду, покажу. А хотите, прямо сейчас экскурсию по расположению устрою?

– Не против, – кивнула, подумав. А то действительно, ничего здесь не знает, случись что, плутать будет.

– Тогда прошу, – заулыбался, рукой вперед указывая.

Гриша березу плечом подпер им вслед глядя: ну, посмотрим, посмотрим, как Лена на серенады лейтенанта отзовется. Ишь, ты, углядел уже кот масло, бродить начал.

Лене все больше нравился лейтенант, приятный, улыбчивый, обходительный. Под глазом правда, сине, но это наверное в рукопашной, он как раз рассказал, как они с фрицами буквально за несколько дней до прибытия девушки схватились.

Герой.

У бани Семеновский, знакомый ей майор, солдат отчитывал. Отар вытянулся, честь браво отдал, и Лена за ним. Владимира Савельевича даже развернуло при виде девушки – оглядел и ее и спутника:

– Обживаетесь?

– Так точно.

– Ну, ну, – как-то странно посмотрел.

– Можем идти? – спросил Отар.

– Ну, ну, – опять протянул замполит, проводил их нехорошим взглядом.

Не понравилось ему, что они вместе. Получается, прибыть новенькая не успела, как уже с лейтенантом крутит. Ничего себе моральный облик. Нет, понятно, дело молодое, Отар мужчина справный, видный… но он только вот с покойным Синициным разборки из-за Милы устроил. А тут глянь!

Это что же твориться?

А если вдруг эта Санина – Николая жена, та самая, погибшая? Понятно, парень-то сдуру ее записал, вернее Семеновский с его подачи, а последнее время и не вспоминает он ней. Перегорел? А она горела ли? Может и он ей не нужен, и она ему, своя жизнь у каждого.

Да и не она может это вовсе.

А если она? А если не перегорел Николай? А она вот так ему под дых прямо на глазах, с Гаргадзе крутит без зазрений совести! Ой, будет металлолом!

И опять он виноват останется, сам ее в батальон притащил.

Нет, не оставит он это, ему, как политруку ясность нужна.

И пошел к майору.

Тот хрипел, как старый саксофон, к ранению еще простуда прицепилась. В поту весь был, исподнее хоть выжимай, вид – в гроб краше кладут. Пил, майор, организм лечил.

Политрук за стол сел, побродив по комнате, выпил предложенное и закурил, щурясь от дыма на боевого товарища.

– Дела как? – глупый вопрос, но с чего-то начинать надо.

– Стряслось что? – сразу все понял Санин.

– Нет, – улыбнулся в усы Семеновский: эка хватка у парня! – В госпиталь тебе нужно.

– Нет! – отрезал, еще водки себе налил. – Вылечусь. Сутки дай.

– Пятые идут.

– Ладно, Савельич, не гуди, а? Не могу я в госпитале, душно мне там.

– Ой, смотри, Николай, как бы хуже не было.

– Не будет. Самому, веришь, противно, расклеился, мать его.

– Злой ты, ругаешься все время. Женщину бы тебе, мягче б стал.

Санин с прищуром на политрука уставился: к чему это он?

– Я со своими обязанностями справляюсь?

– Ну, вот, говорю же, злой стал. Слово скажи – на таран идешь. Не к обязанностям речь, справляешься ты очень даже хорошо, отлично, чего уж.

– Тогда о чем речь? Не крути, а? Голова гудит, не соображает, не до головоломок мне твоих.

– Да про жену – не жену твою. Может пора уж из графы вычеркнуть? Ковылем-то поросло? Блажь прошла.

Николай замер. Лицо оттер и кулак сжал: приехали. Мало было печали, Савельичу еще накачать захотелось.

– Не поросло, – отрезал.

Мужчина покивал и голову вскинул, глянув:

– Уверен, что погибла?

– Слушай, Владимир Савельич, ты что хочешь? Душу потрепать? Давай, в самом я том, состоянии. Хочешь знать, как погибла?! Давай! Твое право, тебе все знать по должности обязывается! Я виноват, понял?! Так и пиши в своих записульках, не уберег! И вини, давай!…

Понесло его, а что городил, сам не понимал. На силу Семеновский его с Михаилом уложили да утихомирили. Заснул тревожно, вскрикивая, постанывая.

– Уф! – вышел на крыльцо политрук, руки в карманы сунул, обозревая расположение части. И задумался – выходило, что ни черта Николай бабу свою не забыл, бередит душу она ему, как прежде. А вот нужен ли он этой новенькой будет, вопрос, потому как выходило, что ничего не выйдет. Погибла жинка, а он дурак старый, думал, что война при всем паскудстве еще и чудеса творит – живую да прямо в руки майора привела. А он не ватлак какой, нос воротить, чужому счастью мешать. Ан, нет, ошибся дурак старый. Однофамилица. Случай. Хрен с маслом, а не чудеса.

Постоял и двинулся: плевать, пусть хоть с Отаром крутит, хоть со всей отарой. Там поглядим.

Вечером Семеновского тоже на день рождения Клавдии пригласили. Сидел за столом, на молодых поглядывал. Гаргадзе за новенькую круто взялся, не на шаг не отходил. А та девчонка – девчонкой, только вот взгляд ее травленный и шрамы на руках ему сильно не нравились. И Мила, что постоянно на нее смотрела, как волчица. А как узнала, что Леной зовут, так перевернуло всю. Понятно, за ухажера своего, к новенькой перебежавшего, злится, но чуял политрук, что не только в нем дело. Что-то еще Осипову грызло, более серьезное.

Поэтому не лез майор, не отсвечивал – наблюдал.

Мила кружку крутила, на Отара с Леной поглядывая и спросила:

– А ты в курсе, что лейтенант еще вчера за мной ухаживал?

Ох, язва, – хмыкнул Семеновский.

Лена улыбнулась, как ни в чем не бывало:

– Рада за вас.

– Да? А чему? Тому, что сегодня он около тебя ошивается?