Текст книги "Противостояние"

Автор книги: Райдо Витич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

Лена ползком вдоль затихшего дота ко второму. Лупит там гад. «Фоккеры» в небе завыли. Жахнуло. Лена к стене прижалась, с головы пыль стряхивая. На землю упала и опять ползком. Очередью буквально в сантиметре прошило. Чушь все!

Солдаты двинулись, обтекая доты. Косило их.

Лена чеку сорвала – последняя граната. Кинула, приподнявшись, в смотровую щель целясь, но граната об угол ударилась и отлетела в сторону. Бухнуло, землей незадачливую «метательницу» обдав. Мимо чьи-то сапоги пробежали. Голову подняла – прорвались трое бойцов. Молодой, незнакомый пыльный весь лейтенант подмигнул Лене, вжавшись в стену. Чеку зубами выдрал – выглянул и сбоку в щель ее кинул. Сверху солдат гранату метнул, свесившись. Второй дот заглох.

– Вперед!!! – пронеслось.

Лена поднялась, ринулась и…ударило что-то в голову, мгновенно сил лишив. Смотрела как отцветает взрыв меж ней и тем незнакомым лейтенантом и не соображая почему она вперед идти хочет, а ее назад клонит и темно отчего-то стало. Мысль некстати мелькнула: в своем батальоне она всех лейтенантов знает, этот, откуда взялся?

Как упала, не поняла, только дышать почему-то трудно и небо не голубое – серое.

– Зацепило? Ах, ты! – склонилось над ней знакомое лицо старого солдата. – Лейтенант ранена! Сестру давайте!!

Кто-то куда-то ее оттащил. А она все вздохнуть не могла, смотрела, а видела кадрами и сложить их не могла ни в пространстве не во времени. Только одно в голове:

– Напутала что-то Мила… Жив Коля, жив…

К исходу дня одиннадцатая армия западного фронта прорвала оборону противника и углубилась местами до двадцати двух километров. На стыке с Брянским фронтом форсировала речку Фомина, преодолела главную полосу сопротивления противника. Армия два дня не выходила из боев. А впереди было еще форсирование речки Вытебеть и встреча с танковыми соединениями фашистов.

В образовавшемся на несколько часов затишье, солдаты отдыхали, ожидая кухню. Комбат метался, требуя связи, ждал подкрепление бойцами и боезапасом. С патронами было ахово, развед данных никаких. Что там, куда, чего – ничего не понятно.

– Разведчиков давай, быстро! – бросил Михаилу. Тот яблоко ему в руку сунул:

– Перекусите, – и помчался по пролеску в поисках развед отделения.

Николай рожу обтер сел у березы, глядя на Грызова:

– Списки пока составь.

– Боезапас нужен, комбат. Некоторые под чистую отстрелялись. Опять с прикладами и голыми руками?

– Не ной, Федя! Весь батальон без патронов.

Семеновский прибежал:

– Пришли машины, кухня подошла, – сообщил задыхаясь.

Санин вскочил:

– Давай капитан, поднимай бойцов. Укомплектовывай под завязку, кормить и вперед! Час на все!

– Есть! – рванул к своим.

Семеновский руками в колени уперся, дух переводя:

– Связь наладили.

– Где?!

– Там, в балке.

Санин туда, а по связи одно: приказ наступать.

– Вперед, майор!

– Комплектуемся…

– Подкрепление подойдет.

А толку? Танкисты отстали, артиллеристов не видно и в помине.

– Приказ понял.

– Час на передышку и выступаете!

– Есть!

Выругался и осел, глянув на незнакомого связиста, молоденького, лопоухого паренька. Папиросы достал, закурил:

– Ты кто? Откуда? Почему не знаю?

– Рядовой Петренко, – вытянулся. – Так послали, товарищ майор. А мое дело приказ выполнять.

– Лейтенант Осипова где?

– Так пропала, – развел руками.

Семеновский в балку сполз, уставился на Санина вопросительно:

– Через час выходим, – сообщил тот. – Слышал, Осипова пропала.

– Слышал. Клава теперь за нее. Здесь где-то бегает. Укомплектовали вон желторотиками, – кивнул на парня.

– Да нам бы хоть таких. Что по потерям?

– Еще что-нибудь спроси.

– "Здорово"! Мишка где?! Разведка?!

– Да тут, тут! – раздалось из темноты – Белозерцев у березы вверху встал. Напротив майора разведчики потрепанные, как все в бригаде.

– Замятин где? – оглядел их сумрачные лица.

– Ранен. Кузнецов убит, – ответил за всех Григорий.

– Ладно, – поджал губы мужчина: о потерях потом. Кивнул Васнецову. – Примешь командование.

– Уже.

– Хорошо. Нужны данные, хоть какие и быстро. Через час опять выступаем, а я ни хрена не знаю, что там у холмов и за ними. Задачу понял?

– По времени можем не успеть.

– А ты постарайся Гриша, очень тебя прошу!

Тот помолчал, как-то странно поглядывая на комбата и, кивнул:

– Сделаем товарищ майор.

– Под свои пули не попадите, если не успеваете.

– Понял, – и к карману потянулся. Вытащил документы и часть гимнастерки, погрел в ладонях, не решаясь передать, и все же протянул: неправильно при себе оставлять. Они могут не вернуться, а значит с ними и документы Лены пропадут. Неправильно это. Вообще все неправильно. Жалко девушку и майора жалко.

– Эх, – вздохнул Чаров. Бойцы развернулись и пошли в темноту.

– Тошно, – заметил Роман.

– Ему хуже, – буркнул Григорий, кивнув в сторону Санина.

– Что это? – скривился политрук, разглядывая тряпку в засохших вкраплениях человеческой плоти, бурую от крови, обугленную у кармана.

Николай ему ее отдал, поморщившись: накрыло видно кого-то конкретно, так что только клочки полетели.

Книжку открыл, разлепляя ссохшиеся кровью листы. Уставился на фото и… оглох, ослеп. Выронил документы, зашатался, оглядываясь: куда-то надо, но куда? Душно, – рванул ворот гимнастерки. Губы побелели, лицо серым сделалось. Закружил с совершенно безумным взглядом: Лену искал, а ее нет…

Мишка спрыгнул вниз, заметив, что с майором не хорошо, но был отодвинут Семеновским. Майор подобрал книжечки, открыл, глянул и снизу вверх уставился на Санина: звиздец…

– Водки найди, – бросил Мишке и за комбатом.

А тот идет куда-то и оглядывается, шатается, запинается, чувство, что ноги не несут.

И вдруг осел и дико закричал, впившись пальцами в траву.

Все в округе притихли – жутко сделалось, показалось не человек – зверь раненный кричит.

Грызов явился, глянул на Санина и уставился на Семеновского: что за?…

А тому без него муторно, и что делать – иди пойми.

Белозерцев фляжку ему в руку сунул и на комбата кивнул: ему, как просил. Мужчина перед ним присел, фляжку в руку вложил:

– Выпей Коля. Выпей!

Николай уставился на Владимира, а кто перед ним не соображает.

– Выпей! – процедил, к губам поднес. Майор автоматически хлебнул и свернуло, скрутило, лицо судорогой исказило: больно от горя, и так, словно его разорвало. Лучше бы его…

Фляжку выронил, губы оттер и сидит стеклянными глазами в землю смотрит: пусто, тихо и больно до одури, до пелены перед глазами. И не понял, что слеза покатились…

Грызов хмурился, вопросительно на Мишку глядя. Тот плечами пожал и на политрука кивнул: я не в курсе, а он да.

Семеновский фляжку подобрал, выпрямился, сам из нее хлебнул. Рукав к носу прижал, отдышался и капитану отдал:

– Помяни, – прошептал.

"Кого?" – застыл в глазах Федора вопрос.

– Жену, – бросил, кивнув на комбата и, отошел, сел на траву, закурил. Санина лучше сейчас не трогать, а вот в бой пойдут присматривать. Не иначе смерти будет искать.

Мишка и Федор рядом сели, смотрят на майора, а тот как замерз.

– Как же? – спросил Белозерцев.

– Прямое попадание.

Грызов из фляжки водки хлебнул и ощерился:

– Сука война… Сука!

Николай будто сам умер, ничего не чувствовал и отупел – понять ничего не мог. Леночка? Да нет же… Леночка?… Ведь он все сделал, чтобы она не попала в бой.

И словно наяву слышал ее смех, словно вот она – видел ее и в толк взять не мог – почему она? Как это? Почему он жив, а ее нет? Не может быть, не бывает…

Лопнуло что-то внутри, как ее залитую кровью фотографию увидел, и словно воздух кончился, сам мир накрылся. А зачем он, если Леночки нет?…

Сколько сидел в прострации не знал, только почувствовал, как по плечу кто-то похлопал. Взгляд вскинул – Семеновский:

– Пора Коля.

Голос глухой, взгляд с сожалением и сочувствием, а ему что это сочувствие? А Леночке?

Поднялся, руку протянул: документы ее отдай.

Политрук без слов понял, протянул. Николай в одну точку глядя в карман свой положил и поплелся на позицию – выступать надо, выступать…Надо?…

Кто-то орал на нее. Она видела искаженную гримасу, но не слышала слов.

– Ладно, перевяжите ее. Утром особисты приедут, заберут, – бросил лейтенант и корочками по ладони шлепнул. – Ну, идиоты, а? Послать бабу с фальшивыми документами! Хоть бы рожи похожие подобрали, что ли!

Утром машина Банги подошла вместе с грузовиком с нарядом особистов.

Генерал вылез, хмуро глянув на них: опять кого-то возьмут. Главное, чтобы не его человека.

– Иван, вызови военврача сюда, – бросил ординарцу. Ничего, ножки молодые, резвые. А он пока у крыльца постоит, покурит, чтобы людей чином своим не пугать.

– Есть, – бросил ординарец и двинулся в госпиталь, огибая носилки с раненными. Похоже горячо на фронте.

К главному лейтенанты вместе подошли, переглянулись. Особист первым заговорил:

– Прибыли за шпионкой.

– Генерал Банга ждет вас внизу, – отрапортовал второй.

– Эээ… Хорошо. Дина?! – крикнул санитарочку. – Проводи товарища лейтенанта к шпионке. А документики у дежурного, он у палаты. Седьмая, товарищ лейтенант.

– Найдем, – заверил тот сухо. Патруль двинулся за санитаркой, а военврач вниз за ординарцем генерала, на ходу застегивая халат.

Банга оглядел лысоватого майора медслужбы, застывшего перед ним на крыльце и прислонился к перилам, отходя в сторону, чтобы не мешать снующим санитарам и раненым:

– Генерал Банга, – представился вяло. – Ночью к вам поступил мой человек. Одет в гражданское, по документам: Пастышевский Вадим Михайлович. Лет около тридцати пяти. Ранение предположительно в грудь.

Мужчина с минуту соображал, выискивая воспоминания больше в лицах мужчин во дворе, чем в своей голове и очнулся, закивал:

– Да, да. Поступил около двенадцати ночи. Именно проникающее в грудь, осколочное. Но он умер, не приходя в сознание.

Банга чертыхнулся про себя: накрылась связь с партизанским отрядом. А он как раз на линии прорыва войск и очень мог бы помочь.

– Вы уверены?

– Ааа? Да, да! Посту… Постышевский, гражданский. Он только один и поступил.

Лену рывком подняли с кровати, вырвав из забытья. Толкнули к дверям, а она не то что идти, стоять не может. Голова чугунная, плывет все перед глазами и звездочки мелькают. Ее под руки подхватили, потащили вниз, ноги о ступени забрякали. Девушка все пыталась голову поднять, спросить, что происходит, но сил не было.

Лейтенант отдал под козырек, увидев генерала на крыльце и, получил ответное приветствие. Артур оглядел девушку, висящую на руках конвойных: голова перевязана, лицо слева мелкими царапинами иссечено, из-под повязки от бурого пятна на виске вмятина с синевой, а в разрез исподней рубахи грудь видно. Девка. Глянула на него – взгляд пустой, безжизненный, и голову свесила. Интересно, за какие «заслуги» взяли? Впрочем, не интересно.

Махнул лейтенанту – свободны, опять к врачу обратился:

– Документы Постышевского где?

– Ааа?… Здесь, у меня в кабинете.

– Принесите.

– Ааа… Сейчас!

И суетливо ринулся в помещение.

Генерал вытащил папиросу, поглядывая на погрузку раненной в грузовик. Эффектно. Закинули как тюк, только сбрякала головой, борт давай закрывать.

Иван ему спичку с огоньком поднес, генерал закурил и замер: что-то не так. Эта женщина кого-то ему напоминала.

Постоял и к лейтенанту подошел:

– За что арестовали?

– Шпионка, товарищ генерал! – вытянулся тот.

– Так и сказала?

– Нет. Привезли ночью, перевязывать начали и обнаружили что документы на одно лицо, а лицо совсем другое.

– Покажите, – руку протянул. Лейтенант помялся – не положено. Но попробуй генералу перечить – вынул из кармана, подал.

"Лейтенант Осипова" – прочел и задумчиво на офицера уставился: ничего фамилия не говорила, а вот лицо, нет, ни той, что на фото в документе, а той, что в кузов сгрузили, что-то все-таки будило внутри. Память не отвечала – кто, но выдавала одно – знакома.

– Откройте кузов, вытащите ее, – приказал, сам не понимая, зачем ввязывается.

– Товарищ генерал, – заканючил лейтенант.

– Вам приказ неясен?!

Тот понял, кивнул ребятам. Рядовые нехотя борт опять открыли, за ноги девушку к краю подтянули, встать на ноги перед генералом заставили, зажав с двух сторон. Только все равно не стояла – висела.

Лена щурилась, пытаясь сфокусироваться и понять хоть что-то, различить хоть одно лицо, но все пятнами было – пятно темноты, пятно света – не разглядеть за ними ничего.

Банга в лицо ей заглянул и чуть не присвистнул: вот так встреча!

– Это моя, – бросил безапелляционно лейтенанту. – Грузите ко мне в машину. И аккуратно! – прикрикнул, вспомнив, как девушку кинули в кузов.

– Товарищ генерал, не имею права!

Артур молча достал свои документы и подал офицеру. Он прочел и засомневался:

– Но… – отдал обратно.

– Это мой человек, лейтенант, а не шпион. Что неясного? Я за ней и приехал, по всем госпиталям ищу.

– Нуу… Понял, – промямлил. – Мы свободны?

– Да. Начальству так и передай – генерал Банга забрал.

– Доложу, – глянул с сомнением, но делать нечего. В машину сели все, поехали, а генерал к своей подошел, склонился над раненной, которую на заднее сиденье положили. Смотрела она вверх, но видела ли что, Артур не взялся бы утверждать. Но улыбнулся ей:

– Здравствуй, племянница, – прошептал.

Вот так судьба-то крутит: искал одного, нашел другую, мертвый ушел, живая пришла.

Интересно, откуда у девушки чужие документы?

Ладно, потом раздернуться – сел в машину, положив голову Лены себе на колени. Трясти будет, ее хоть не сильно укачает.

Лена смотрела на него – глаза странные: один зрачок больше другого.

– Что племяшка, досталось? Ничего. Сейчас в другой госпиталь отвезем, там за тобой присмотрят, на ноги поставят. А я ведь искал тебя, и как раз в этих местах на твой след вышел. Отец твой меня чуть не съел за тебя, – хмыкнул.

Девушка молчала – она не понимала ни кто перед ней, ни что говорит.

Глава 40

Самое тяжелое – начинать жить после смерти. Ты словно заново учишься смотреть на мир, слышать, дышать. Так надо, говоришь себе, но понять – зачем – невозможно. Смерть перечеркивает все: желания, стремления, цели, какими бы большими, чистыми и светлыми они не были, перечеркивает тебя самого, и ты кажешься себе ничтожным, маленьким, как песчинка под ногами. Неуместным в этом мире, холодном как льды Арктики, жестоким, как сама смерть.

Николай сидел на берегу и смотрел на розовую полосу рассвета на горизонте, а ничего не чувствовал. Только одно понимал: если есть ад – то он здесь, сейчас, в его душе и вокруг.

Две недели боев фактически без передышки вымотали всех, выжали до донышка людские силы, боеприпасы, силы с обоих сторон. Батальон потрепало так, что от него осталась от силы треть. Впрочем, и сама одиннадцатая армия потеряла большой процент состава, потому что растянулась по слишком большой линии, торопясь погнать противника и видно взять наскоком Белоруссию. Только выдохлись, прорывы образовались, а батальон Санина вовсе на танковую дивизию напоролся. «Тигры» догорали за спиной, бойцы собирали раненых, связисты пытались наладить связь, Семеновский орал что-то кому-то, кто-то умывался у речки, косясь на командира. А тот сидел и думал: почему его даже не зацепило? Почему Леночке судьба уготовила такую страшную смерть, за что этой девочке так-то? Почему полбатальона, тем кому бы еще жить и жить – в ноль, а ему хоть бы хны.

Его душило от горя и каждый вздох, как свинцом легкие накачивал, а глаза щипало и щипало, и хотелось выть. Сидеть и тупо выть на небо, речку, песок, на все что еще есть, а вот той, кто нужна больше всех и всего, уже нет…

Семеновский рядом на песок хлопнулся, глянул на Николая. Черпанул воды, лицо оттер и бросил мужчине, пеняя за беспечность в бою:

– Ненормальный ты.

– Мертвый я, – прошептал в ответ. Встал и пошел в воду прямо в форме.

Нырнуть бы и не вынырнуть.

К политруку Грызов подлетел:

– Комбат где?

Тот спокойно хлебнул из фляжки и в сторону речки кивнул:

– Купается.

Федора развернуло – никого и, тут Санин вынырнул, пошел на берег, как ни в чем не бывало.

– Ну, ты силен.

Хоть бы посмотрел в ответ. Плюхнулся на песок и сапоги стянул, воду из них вылил.

– Коля, связь наладили. Приказ пришел – вперед, на Болхов, – тихо, понимая, что человек не в себе от горя, сказал капитан.

Мужчина не спеша натянул сапоги и кивнул: самое то приказ. Может, на том берегу еще дивизия танковая у фрицев завалялась. А тут и они, еле стоят на ногах, зато с решимостью на рожах и с автоматами в руках: здрассте! А не подскажите, какого хрена вы тут делаете, господа фашисты? И автоматами прямо по мордам – иначе-то никак – патронов нет.

Короче, аминь батальону. Зато слава КПСС.

Сплюнул в сторону и встал:

– Поднимай людей.

Лена смотрела на Артура и не верила, что видит его, что он реален. За две недели она чего только не перевидела, непереслушала, только что было явью, что бредом так и не поняла.

Голову так разламывало, что хотелось уже поскорее либо туда, на тот свет, либо сюда, на этот, но без головных болей. Смотреть от них и то больно было, каждый вздох в голове перекатывался и ухал, как снаряд в землю. Дуфф, и не знаешь, жив или мертв.

Лена закрыла глаза.

Артур повернулся к доктору:

– Что-то не радует меня ее вид, Сергей Юрьевич.

– Тяжелая контузия, товарищ генерал.

– Понимаю. Какие прогнозы?

Оба вышли из палаты и остановились у окна в коридоре:

– Какие именно прогнозы вас интересуют, товарищ генерал? Сказать что-то определенное сейчас сложно. Само ранение легкое, но до странности тяжелая контузия.

"Чего уж тут странного?" – уставился в окно Артур: "Помощь во время не оказали, потом еще и головой об пол приложили".

– Сознание плавает, дезориентация. Но организм выносливый, что и говорить. Молодая.

– Да уж. Вы мне ее на ноги поставьте, Сергей Юрьевич.

– Поставить-то поставим, но инвалидность девушка заработала. Комиссована будет однозначно.

– То есть?

– Что есть, – развел руками.

– Не будем спешить с выводами. Через неделю еще наведаюсь. Вы уж постарайтесь, доктор, большие виды у меня на эту красавицу.

– Все понимаю, товарищ генерал, только я не Бог, а она всего лишь человек.

– Вы сами сказали: ранение легкое, организм молодой, выносливый. Будем надеяться, – кивнул доктору и двинулся на выход.

Двадцать девятого июля был взят Болхов, а тридцатого одиннадцатую армию прикомандировали к Брянскому фронту. В образовавшуюся передышку батальон Санина доукомплектовывали. Пришли новые солдаты, новые командиры. Николай смотрел на них и думал: какие по счету и сколько раз еще придется знакомиться с новыми командирами, а потом только помнить их?

Вместо Авдеева на левом флаге теперь стоял Мурашко, пожилой ворчливый майор.

Вместо Минаева улыбчивый, может возраста Николая майор Утицын.

В самом батальоне из старых только он, Семеновский и Грызов остались.

– Завтра должен новый командир разведчиков прийти. Молодой говорят, но опытный, – тихо заметил Владимир Савельевич.

Коля молча выпил кружку водки и снова перед собой уставился.

Поминали погибших. И он поминал. Только Леночку не мог. Потому что помнил ее. Жила она в душе, сердце, памяти, а раз так – живая.

– Ты не молчи, Николай. Хуже нет в себе-то. Сам знаю, – качнулся к нему Федор.

Мужчина только посмотрел на него: что говорить? Нечего.

– Дааа, – вздохнул капитан. – Разведка тоже поминает. Из отделения четверо их и осталось: Чаров, Васнецов, Суслов да Красносельцев.

Положили ребят, – закурил Санин, на майора посмотрел:

– Приказ на Васнецова пиши. Он лейтенантом будет. Не нужен нам молодой.

И еще кружку спирта замахнул, а хоть бы в одном глазу. Не пьянел и все тут, будто воду пил. Только вот Леночка очень близко казалась, словно нет тех восемнадцати дней, что счастье от несчастья отделяли. И вернуть бы все, не в сарай ее запереть – в танке, в бункере!…

И застонал, ткнулся лбом в руки.

– Ты б поел да поспал, Коля, – исподлобья поглядывая на него, сказал Семеновский.

Он бы поспал, да не спится. Только ляжет, глаза закроет и, кажется – вот она, коснись… глаза откроет – никого. И жутко от этого, выть хочется.

Он бы поел, да не может, не лезет ничего. Ни вкуса не чувствует, ни запаха, и усталости тоже не чувствует, только пусто и внутри и вокруг. До тошноты пусто.

– Тяжело, знаю, – закурил Грызов. – Ничего, пройдет. Ты молодой.

Николай тяжело уставился на него:

– Что пройдет, Федя? Молодость? Война? Боль что как тиски – вот! – сжал горло. – Душу мне вытащили, Федя, а без нее ровно на все. Ненависть только осталась. И одно желание – рвать, как собака зубами!… Рвать сук, чтобы до печени доставало, до всего их ливера.

Многое бы еще сказал, да слов не было и нужны они, чтобы искать их? Еще спирта налил.

– Напьешься.

– Мечтаю.

– Погон лишишься Коля.

Тот выпил залпом и кивнул: желательно вместе с головой, чтобы душу память не рвала.

Помолчали и Семеновский заговорил:

– Я вот что думаю: кого ни возьми – у кого сын, у кого жена, у кого брат, у кого вся семья сгинули. А впереди еще Украина, Белоруссия. Придут хлопцы на родную землю – что увидят?

– Другое скажи, – тяжело уставился на него Николай. – До Берлина пойдем, я же их лично, как свиней резать буду, всех!

– Всех! – уставился на политрука и Грызов. Взгляд один в один Николая – вытравленный, холодный. – И фройлян их! Как они наших дивчин!

– И не мы одни, политрук, – качнулся к мужчине Санин, с прищуром хищным глядя в глаза. – Не мы одни – батальоны! Дивизии, армии. В крови их утопим!

– Очнитесь, вы! – грохнул по столу майор. – Чего городите? Озверели? Эх вы, офицеры! Трудно? Всем трудно! А людьми советскими оставаться должно!

– А ты меня не жалоби! У тебя, как с семьей, майор? Сколько мы с тобой? Всю ты нашу подноготную знаешь, а вот мы о тебе нет. На Урале они у тебя, да? Или в Сибири? Вернешься – встретят.

Семеновский ворот гимнастерки поправил, помолчал и сказал тихо, глядя в стол:

– Нет у меня семьи, Коля. В Ленинграде от голода еще в феврале сорок второго померли. Все. Девочки – близнецы, жена, сестра, мать…Вот так, комбат.

Мужчины осели. Николай в стол уткнулся, застонав, голову ладонями накрыл.

Как же закричать хочется. Залповым огнем «катюш» по всему периметру, до самого Берлина! И чтобы даже духу от тварей не осталось, даже памяти о поганых!

Слишком дорого они обходятся человечеству. Слишком дорого!

Что-то сломалось в ней. Она все видела, слышала, помнила, но воспринимала вывернуто, и, понимая это, все больше молчала.

Что-то сгорело в ней с гибелью Николая. Она напоминала себе остановившиеся часы, которые идут только для себя, и никто этого не видит. Она «шла», но внутри, и каждый день жила в тех трех месяцах передышки, с Колей. И понимала, что вязнет в боли, сходит с ума.

– Когда вы меня выпишите? – спросила врача на обходе, зная только одно – ей нужно на фронт и закончить, наконец, эту беспрецедентное издевательство над людьми. Третий год войны! Третий! Сколько жизней унес фашизм, сколько судеб поломал? Нужно остановить, задавить, в конце концов, прекратить этот ад на земле.

Ничего у нее кроме ненависти и желания мстить, мстить, мстить не осталось. Ее самой-то уже не было. Разве думала она еще два года назад, что когда-нибудь у нее будет одно желание – убивать. У нее, мечтающей не только о славе Чкалова, но и простом, чисто девичьем? Не было больше тех «мечт» – раздавлены и растоптаны, в руинах как города и поселки, как вся ее Родина утоплены в крови.

Доктор внимательно посмотрел на нее:

– Елена Владимировна, вам вставать-то еще нельзя. Какой фронт, деточка?

У него был удивительно мягкий, вкрадчивый голос, он наверняка всех успокаивал, но Лену вздергивал.

– Я не деточка, я лейтенант Красной армии, – отрезала с каменным лицом.

– Сейчас вы не лейтенант, а пациент, у которого тяжелая контузия. И ваш долг на данный момент выполнять мои предписания. Если вы, конечно, хотите в принципе встать на ноги, не то что в строй, – сообщил медленно, специально растягивая слова чтобы девушка поняла. И она поняла, что к ней относятся то ли как к полоумной, то ли как к ребенку, а в целом, как к недоразумению, с которым приходится нянчиться.

А оно надо?

Так ведь и ей не нужно.

– Выпишите меня.

Сергей Юрьевич с минуту изучал ее и кивнул:

– Обязательно.

– Сейчас.

– Я совершенно не против, но есть один момент, Елена Владимировна – генерал вами интересуется. На этой неделе обещался быть. Или Бог с ним? Выписываемся? Ну, не застанет, не поговорит с вами – не страшно. Конечно, он расстроится, большого, знаете ли мнения о вашем опыте, и хотел бы, насколько я понял, такого специалиста в свое ведомство, на очень ответственные задания взять. Но вам-то это не интересно, так?

Лена молча рассматривала его: шутит, издевается, правду говорит?

– Что за генерал?

– Елена Владимировна, я человек военный, как и вы, сообщить больше чем сообщил не могу. Этого-то слишком. Так что решим? Выписывать? Или подождете приезда гостя?

Лена думала минут пять и нехотя согласилась подождать.

– Славно, – заверил и ушел. А у Лены появилась цель – ждать.

Банга появился почти через две недели. Прошел в палату и сел рядом с постелью на табурет как ни в чем не бывало.

– Привет? – подмигнул опешившей племяннице. Лена глазам своим не верила. Села на постели:

– Вы?!

– Не похож? – улыбнулся.

– Нет, но…

Артур яблоко из кармана вытащил, чтобы замешательство девушки снять:

– На-ка, гостинец тебе.

Лена взяла автоматически, сжала, соображая и опять на Бангу уставилась – глазища в пол лица.

– Значит вы?…

– Жив, как видишь. Аль не рада? – хохотнул.

– Нет… Вернее – да.

– А точнее? – не скрывая, смеялся мужчина. – Ладно, оставим эту туманную тему. Сама-то как?

– Я?…

– Ну, со мной вроде выяснили.

Лена яблоко на постель положила, ноги на пол спустила и лицо потерла:

– А я думаю, что за генерал мной интересуется.

– Думать всегда полезно. И что интересуюсь – да. Не только, как родной, но и как лейтенантом Саниной, оной же связной партизанского отряда имени Ленина под кодовым прозвищем Пчела.

Девушка внимательно посмотрела на него:

– Есть дело?

– Оо! А как здоровье?

– Жива.

– Нет, радость моя, это не ответ, это отмазка.

– Здоровье отлично.

– Ага? – прищурил глаз. Не верил – сине у Лены под глазами было, нос заострился и рука нет-нет дрожала. Неладно еще со здоровьем. – Ходишь?

– Да.

– Хорошо. Сегодня проверять не стану, но к двадцатому приеду и… – пытливо посмотрел на нее. – Если все действительно нормально – к себе возьму. Ребят я набираю крепких, для особых заданий. И группа особая.

– Какие задачи?

– Ого! Нет, так не пойдет, – головой качнул, усмехнувшись. – Мне здоровые нужны, а ты пока нездорова.

– К двадцатому буду.

– И я – буду. Тогда и поговорим.

И вздохнул, склонился к ней:

– Как ты хоть? – спросил уже ласково, без официальности. Лена задумалась, в одну точку уставилась.

– Никак, – призналась. – Душа наизнанку. Выжжена как деревни, со всем светлым и добрым. Одним живу – на фронт, убивать врага.

– На фронт не получится. Моя группа для работы вне фронта.

– В тылу?

– Да. Не мучайся вопросами сейчас. Всему свое время, – похлопал ее по ладони. – Кстати, отца поставить в известность…

– Нет! Нет у меня отца! – отрезала поспешно и даже глаза вспыхнули отчуждением. Артур понял, что девушку серьезно ранило отношение Яна. Что ж, наладить их отношения можно и после войны, сейчас это неглавное. Более того, входит в его планы размолвка – сантиментов меньше, дел больше.

– Хорошо. Пойду я, а ты старайся привести себя в форму.

Лена проводила мужчину взглядом. Вздохнула и взяла табуретку, начала поднимать, опускать, заставляя руки слушаться и не дрожать.

Она будет в форме. Есть еще зачем жить, пока немец по земле гуляет. Вот как сдохнет последний фашист, тогда можно и спокойно умереть.

Артур завернул в кабинет военврача. Прошел и сел за стол напротив:

– Что скажите, Сергей Юрьевич?

Мужчина уставился на него и спокойно сказал:

– Здравствуйте.

– Угу, – усмехнулся генерал. – Так о чем я спросил?

Доктор подвигал челюстью, изучая мужчину и, вздохнул: тяжелого разговора явно не избежать.

– Ваша протеже будет комиссована.

– Что так? – глянул и начал карандаши в стакане на столе крутить, будто сильно они его внимание привлекли.

– Сплошная патология, вот так.

– Конкретней? Руки, ноги целы? Голова соображает? Зрение, слух в норме?

– Вы думаете это все? Сегодня да – целы. И соображает, хотя относительно. И руки работают, и видит, слышит. Но это сегодня. Сейчас. А вот завтра не гарантирую. Ей сейчас знаете, что нужно? – сложил руки на столе замком. – Грязевые ванны, минеральные воды, чистый воздух, усиленное питание, покой – идиллия.

– Эх, Сергей Юрьевич, а вам это не нужно? – глянул на него с хитрой улыбкой Банга. – Друг мой ситный, кому этого сейчас не хочется. Только ведь война, Сергей Юрьевич.

– Да, – согласился тот. – Только ведь она закончится. И о мирном времени самое то сейчас позаботится. Иначе госпиталя еще лет тридцать работать будут.

– Оптимист вы, – серьезно заметил Банга.

Мужчина взгляд отвел: прав генерал. Пока хоть один из видевших и выживших в этой войне жив будет, будут госпиталя по стране стоять. Но помогут ли? Иных уже ни время, ни самые современные методы лечения уже не поднимут, в норму не приведут.

– Под Москвой госпиталь открыли. Специальный, – начал издалека.

– Вы о тех, кто с поврежденной психикой? – глянул на него Банга: ничего «заходцы».

– Да, товарищ генерал. Именно о них. Лично вчера одного отправил. Офицер. Полгода уже в бой идет и никак выйти из него не может. А руки, ноги целы, знаете. И слышит, и видит. Вопрос – что.

– Это вы к чему?

– К вашей протеже. Даже если она не попадет в зону боевых действий больше никогда, я не могу с уверенностью сказать, что она не попадет в тот госпиталь.

– А если попадет в зону?

– Госпиталь ей гарантирован, пожизненно, – кивнул. – Я все понимаю, Артур Артурович. И вы понимаете, что я понимаю, иначе не сидел бы на этом стуле и не руководил весьма узконаправленным медицинским учреждением. Но кроме гражданского долга, есть еще человеческий, а есть еще такие понятия, как врачебный долг. Поэтому я обязан прежде всего думать о своих пациентах. Как врач и человек – обязан. Девушка серьезно и необратимо травмирована. Вы знаете, что она подвергалась пыткам?

Банга уронил карандаш в стакан, глянув на доктора: сам как думаешь?

– Знаете, – кивнул. – Конечно. Значит должны понимать, что она пережила и как это отражается на психике и общем состоянии. Добавьте сюда два осколка, которые сейчас я не могу извлечь. Опасно. Девушка истощена физически и психически. Молодой организм – да. И это ставка на то, что процесс необратимости можно остановить. Ее еще можно если не вернуть в полноценное состояние, то, во всяком случае, не дать развиться серьезнейшей патологии. Для этого всего лишь нужно поставить точку на любых эксцессах для нее. Ничего нервирующего и третирующего, никаких шокирующих картин и тревожных ситуаций.