Текст книги "Противостояние"

Автор книги: Райдо Витич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

Лена смутилась и испугалась:

– Ты что, Коля?

А у него слов не было. Со всем отчаянной неотвратимостью он понял, что эти годы любимая не сидела дома, под присмотром сестры и брата – она воевала, она прошла не меньше, чем он, и видела столько же.

Ему стало душно.

Мужчина это одно, но когда девочка, наивное, эфемерное создание попадает под этот жуткий, бесчеловечный маховик, это страшно до седых волос.

Мужчина расстегнул ворот и полез за сигаретами, боясь даже смотреть на Лену. Ему казалось сейчас, что он виноват в случившемся от начала до конца. Если бы тогда он… А чтобы он сделал? Что он мог сделать?!

Николай потер затылок, ругая себя, Гитлера, войну. Закурил. Рука подрагивала:

– Леночка, тебе нужно уехать. Домой, – начал осторожно, подбирая удобные для нее слова.

– У меня нет дома, – заметила она тихо. Встала, к окну отошла, но не смогла смотреть куда-то, когда Николай рядом, она столько его не видела!

– Я знала, что ты жив, я говорила! – обернулась к нему, а он рядом стоит, смотрит.

– Сашка не верил, а я говорила, ты жив, – улыбнулась, не скрывая влюбленного взгляда.

– Сашка? – он не мог отвести от нее глаз, боялся на миг из поля зрения впустить. Она только на пару шагов отошла, а его страх обуял и сердце замерло.

– Дрозд. Александр! Друг твой! – засмеялась: ну, какой же он забавный!

До Николая дошло:

– Саня?! Так он тоже жив?!

– Ну, конечно! Жив! Мы с ним вместе, в отряде партизанили!

– Вы?! – улыбка с губ сползла. – Подожди, ты партизанила?

– Конечно! Коля, ты так говоришь, будто для тебя это новость.

– Представь, – затянулся, чувствуя горечь во рту.

Значит, два года по лесам? Шутка ли сказать.

– Да что с тобой? – озадачилась. – Все же замечательно! Ты живой, Санька – живой, я живая! Под Сталинградом немцам дали – дали! Гоним их – гоним!

Она светилась, она лучилась от счастья, глупая девочка. А у Санина душу переворачивало от мысли, что этот миг может быть последним, что Бог или Дьявол вынес ее, прикрыл, вывел к нему, а его к ней, но дальше ему решать, ему защищать.

Сможет ли?

– Ты должна уехать. Семеновский сказал, тебя направили из госпиталя. Значит, была ранена? Почему не комиссовали?

Он не шутил, он был серьезным, даже жестким и, Лена растерялась:

– Ты шутишь?…Что вас так комиссовать-то меня всех тянет? – возмутилась.

– Всех? – он подтянул ее к себе за руку, оглядел пристально. – Ты была серьезно ранена?

– А ты? – помолчав, нашла что ответить.

– Я другое!

– Мы будем ругаться?! Мы только встретились!

– Ладно, – выставил руки и вдруг обнял, прижал к себе. Сердца выскакивали и у того и у другого, словно навстречу друг другу спешили.

– Тебе придется рассказать все: каждый день, каждый прожитый час. Я хочу знать. Кстати, где Саня?

Лена отодвинулась, к столу прошла села:

– Там остался.

И не смотрит, боится укор в глазах Николая увидеть – ведь она здесь, а его друг там.

– Не понял, – в глаза заглянул, присев перед ней.

– Я ушла. Так надо было, а он остался. Их в кольцо брали, и я не знаю, что с ним… Но он будет жить, – заверила. – Он обещал. Мы договорились с ним встретиться у ВДНХ после войны, в шесть. Каждую субботу ждать будет. Обещал.

– Узнаю Саню, – усмехнулся: даже на войне его друг успевает назначить свидания.

И кольнуло в сердце ревностью, но тут же погнал ее прочь. Никаких прав у него на Лену нет, а Санька хороший человек, и если у них… наверное он должен быть рад?…:

– Чай будешь? – спросил, чтобы сменить тему.

– Если можно, товарищ майор, – улыбнулась. Все-таки Николай несильно изменился – все так же смущается, что-то себе на уме держит.

Мужчина толкнул дверь и попросил ординарца подогреть чай, что-нибудь поесть сообразить.

Счастлива она была, до неверия самой себе – абсолютно счастлива.

Она из кусочков сахара домик складывала, как ребенок из кубиков и улыбалась, Коля наискосок сидел, глаз с нее не сводил. Миша кипяток разлил, поглядывая на них настороженно: нет, не пара они друг другу. Майор мужчина видный, орденов и медалей грудь полна, боевой, не из робких, а эта так себе, что-то с чем-то. Осипова и то интересней.

– Представляешь, я за два года совсем забыла, что есть сахар, как он выглядит. У ребят из отделения увидела, даже не поняла сначала что это? – сказала Лена, озорно глянув на него. Она подтрунивала над собой, а ему было не до смеха.

– Тяжело было?

– Да нет, как всем сейчас, тогда, – плечами пожала. И призналась, подумав, шепотом, только для Николая. – Страшно. Каждый раз, когда на задание шла.

Миша чайник грохнул на стол и, Лена вздрогнула. Майор глянул на парня недовольно: чего пугаешь людей?

– Свободен.

Белозерцев вышел, покосившись на девушку: вот вертихвостка! Еще и трусиха! Не пара она майору, точно.

А они опять друг на друга уставились. Коля взял ее руку в свою, робко поцеловал. Она не отняла, не вырвала, и мужчина порадовался – нравится ей, не противен. Как бы еще объяснить, что и она ему, да еще настолько, что в графу ее женой записал.

– Как ты к нам-то попала? Семеновский?

– Судьба, – подумав, сказала.

– Судьба, – вздохнул. – Время для нее откровенно нехорошее.

– Время не выбирает судьбы, скорее судьба выбирает время.

Странно Николаю от нее это взрослое суждение слышать было. Впрочем, два года на войне, что десятки лет в мире – любой порой за день повзрослеть может.

– Ты изменилась.

– Мы все. Ты бы Сашу видел. Он совсем другой стал.

– Какой?

– Не ветреный, – ответила подумав. Глаза лучились теплом и нежностью, а взгляд был задумчив. – Он ведь выживет, Коля, и мы все, правда? К концу война идет.

– Да. До Сталинграда было тяжело, непонятно, а все равно знали точно – захлебнуться фашисты, полягут все здесь, как французы. А сейчас тем более, – взял ее руку в свои ладони, осторожно поглаживая. – Леночка, уехать тебе надо. Пойми, войне конец, но она еще заберет немало жизней. А тебе природой дано рождать жизнь. Погибает мужчина – горе, но если женщина – горе вдвойне. Не сердись, подумай. Уверен, твой брат поможет…

Лена отдернула руку, отпрянула к стене. Взгляд стал непримиримым, лицо замкнутым.

– Что-то случилось? Твой брат погиб? – нахмурился мужчина.

– Разведка очень грязное дело, да? – спросила минут через пять молчания.

Николай насторожился, что сказать не знал.

Да, что внешняя, что внутренняя, что разведка, что политика, не могут быть «чистыми». Но понятие это относительное и зависит от цели и средств достижения. То что Лену тогда, в сорок первом ее же родные использовали вслепую было грязно, но оправдано или нет, вряд ли он или она узнают об этом.

– Игорь убил людей, – сказала тихо. Пальцем стол начала карябать, только чтобы в глаза Николая не смотреть и свои чувства не показывать, но они в голосе проступали и говорили больше, чем слова. – Я сама видела. Где-то далеко, на краю сознания я понимаю, что он не был эсэсовцем, что он выполнял задание, но его поступок перечеркнул все святое. Перечеркнул даже память о нем.

"Бедная девочка", – закурил Николай, волнуясь. Он понимал, что она, та наивная идеалистка пережила, если видела, как ее брат, кто был для нее кумиром, стреляет в гражданских.

– Я не могу его оправдать, потому что не могу понять. И не могу понять цель этой разведки. Его задания. Любой разведчик действует на благо своей Родины. Это четко, это ясно. Но кто он, если убивает народ своей Родины, действуя во благо Родины убитых? Какое здесь благо? В чем логика? Как можно это принять и понять? Как это стыкуется?

– Леночка, задания бывают разные.

– Даже такие, что приходится убивать своих же?

– Даже.

– Не знаю, – покачала головой. – Мне этого не понять.

– Почему ты не кушаешь? – решил отвлечь ее от плохих мыслей. Невыносима ему была ее печаль.

Подвинул ей картошку.

– Хозяйка? – кивнула на нее.

– Да, хорошая бабулька. Правда не всегда нам так везет. Как правило, приходишь – а в доме никого. Или вовсе: ни дома, ни человека. Немцы угоняют людей, дома жгут. Идешь по деревне, а там…печи и головешки.

Лену повело, душно стало. Как наяву услышала крики тех, кого сжигали в амбаре и, до судорог сердце сжало.

– Лена? Лена! – встряхнул ее, видя, как девушка резко побелела и начала падать с открытыми глазами. – Да ты что? Леночка! – прижал к себе, заставил чая глотнуть.

Санина головой замотала, стряхивая оцепенение и дурман.

– Лена? Тебя контузило?

Сколько тревоги было в его голосе!

Девушка нашла в себе силы улыбнуться мужчине, успокаивая, правда улыбка горькой вышла:

– Как сказал один умный доктор, мы все контуженные.

Бойцы на траве лежали, на солнышке весеннем млели.

Васнецов в небо смотрел и травинку жевал. Рядом на локти опираясь, Палий. Осматривал местность, думу гадал и спросил:

– Гриш, вот интересно, чего она так долго? Наступление, наверное, будет?

– Наступление по-любому будет, но не сейчас.

– Это почему?

– Потому. В тыл фрицев не ходили, разведку боем не проводили. А «язык» так, разведка ситуации на сегодня, в плане планов противника.

– Да? А чего тогда майор лейтенанта четвертый час держит.

– Может он ее в объятьях держит, – хохотнул Суслов.

– Мимо, – равнодушно парировал Васнецов.

– Это ты с чего решил? Может, они там по-другому подумали.

– Майор не знаю, она точно мимо. Проверено. Гаргадзе уже огреб. При нас, да Слава?

– Было, – согласился Палий.

– Ну и что? Может он не в ее вкусе. Может в ее вкусе только высший комсостав.

– А в зубы, – покосился на него Гриша.

– Чего в зубы-то сразу? – возмутился парень.

– Не трекай чего не знаешь.

– А ты все знаешь, да Гриша? Баб завались было и о каждой ты со знанием, – хмыкнул Хворостин, сел. – Бабы, Гриша, как кошки, только к тому, кто гладит не пойдут, они еще молочка хотят, рыбки. Можешь, их накормить, сытую жизнь устроить – твоя, нет – гуляй Вася.

– Это ты своим опытом делишься? – приподнялся на локте мужчина, глянул на Пал Палыча.

– Он побольше твоего будет, всяко. И вот хоть злись, хоть грози, слово мое помни – ляжет твой лейтенант в постельку с кем-нибудь. Ни сегодня – завтра, ни завтра – через месяц, а все равно кого-то согреет. Натура у них такая – кого пожалеть, а от кого и поиметь. Ты не зыркай на меня, я тебе такую историю расскажу. Брательник мой, мне не чета, видный мужик был. Погиб, царствие ему небесное. Но до войны окрутила его одна бабенка, прямо вилася, спасу не было. Брат-то мой все сторонился, а потом прикипел, жениться задумал, а она ему чемоданы выставила за порог. Он ей, мол, сдурела баба? А та ему: мне от тебя, Боря, ребеночек только и нужен был. Ты красивый, здоровый, значит и ребенок такой будет, а больше и нет у тебя ничего – на черта ты мне. Для остального у меня другой есть. Вот тебе.

– Ну и к чему ты это? – прищурил глаз мужчина, травинку выплюнул.

– Закрутила тебя лейтенант, на жалость взяла, а ты дурачок и повелся. Удобно – против тебя ни один не пойдет, за тобой, как за каменной стеной. Тишь да покой. Осмотрится и хвостом вильнет. И суть не в том, что плохая она или еще чего – баба просто, вот и все.

Васнецов закурил, подумал и решил: «посмотрим».

Полежал еще и встал, к штабу пошел, сказав ребятам, что кухню посмотрит, готов обед-то или нет.

– Мне в отделение пора, Коля, ребята, наверное, потеряли.

– Я провожу, – не стал перечить и выдавать свое желание никуда ее не пускать. Не время – спугнет, обидит еще ненароком.

Лена поднялась, и вспомнила:

– Да, мы когда за языком ходили, пушки в лесу видели.

– Это ничего не значит, они могут быть деревянными, – взял фуражку мужчина, дверь пред девушкой открыл, пропуская вперед.

– Как деревянные?

– Просто, Леночка, – огляделся на крыльце, придержал ее за локоток, помогая спуститься. – Встречалось уже такое. У немцев силы уже не те, брешей в обороне много, вот они их и затыкают бутафорией. Картон, фанера, доски, краска. А бывает, отвлекают, гады. Стоит такая фальшивая батарея, а за ней настоящая. Встречали и такое.

– Спасибо, что сказал. У меня опыта в военной разведке совсем нет, – улыбнулась смущенно. – В тылу у немцев бутафории нет, там все по-настоящему, поэтому просто: считай танки, считай солдат, машины. Не ошибешься.

– Здесь немного другие премудрости, – развернулся к ней, останавливаясь. За руку взял. – Леночка, нам нужно будет серьезно поговорить.

– Хорошо. Сейчас?

– Можно через пару часов. Ты отдохнешь, ребят своих проконтролируешь, и я подойду. Прогуляемся, поговорим.

– Хорошо, – улыбнулась и Николай в ответ.

Одного боялся, поранить ее невзначай, но и цель свою четко знал – она. Потому спешить не хотел, но и медлить не собирался. Дальше пошли, но руки ее из своей ладони он не выпустил – спокойней так. И надежда есть – не вырывает ведь.

Так и пошли по улице к лесу мимо солдат, кухни, рука в руке.

– Так как там, Саня, Леночка?

– Нормально. Герой, – сообщила с гордостью. Не нравилась она ему. Выходило, если Лена к Дрозду прикипела и это взаимно, ему только роль «брата» достанется. И готов был обратно по той дороге что прошел, только бы вернуться в тридцатое июня и вместо Сани с ней остаться. Он бы присмотрел. Он бы защитил – муха бы мимо не пролетела.

– Воюет, значит? – спросил, желая, как можно больше не только о друге выведать, но и о его с Леной отношениях.

– Да. Лейтенант. Сейчас, наверное, капитан уже, если выбрались. А выбрались, иначе быть не может. Нам ведь тоже звания присваивали. Я рядовой начинала, потом сержантом стала, теперь лейтенант. Но командовать мне не нравится, не годна я для этого.

– Согласен, Леночка, – закивал. – Парни у нас хорошие, но каждый со своим характером. А ты добрая, мягкая…

Лена рассмеялась, с насмешкой глянув на него:

– Знал бы ты, какая я мягкая. Им бы сказал, они бы удивились.

Теперь Николай заулыбался – невозможно было на ее звонкий смех не улыбнуться, на задор и свет в глазах, что сердце до донышка от хмари потерь и грязи войны очищали.

– Как пришла, загавкала на них, самой неуютно было.

– Ты?

– Да. Построила, прибраться заставила.

– Жаль, не видел. Мне вообще жаль, что не знал, что ты в батальоне.

– Ранили? – посерьезнела. Но зачем ей тревожится попусту? Хватит ей уже печалей и забот.

– Нет, простуда. Подцепилась некстати. Прошло, говорить не о чем.

Солдаты ели прямо у кухни на полянке, кто-то своим набирал, относил, а Васнецов в сторонке сидел, курил – за майором и лейтенантом наблюдал. Видно их, с занятой им позиции, было как на ладони, и то, что он видел, ему сильно не нравилось. Черно на душе становилось, особенно глядя на то, что они при всех за руку идут и словно так и надо. И от смеха ее мурашки по коже и злость – чего смеется дура?

Выходило, прав Хворостин.

Света к Осиповой в комнату влетела, глаза круглые:

– Мила, что твориться! Твой-то и новенькая во всю крутят!

У девушки книжка из рук выпала.

– Серьезно! Вот мужики, а?! Только в себя пришел и в кавалеры записался! И к кому? К этой! Нет, я их никогда не понимала и не пойму!

– Кого? – просипела лейтенант.

– Да мужиков! Ну, ты чего раскисла?! Наводи марафет и вперед! Не сдадимся без боя!

Мила совсем сникла. Душа за майором бежала, а разум подсказывал – все едино не добежит, потому что он добежал. Но не до нее.

– Ты чего? Сдашься? Без боя отдашь?

– Не был он моим, – легла, ноги подогнула, подушку обняла.

– Нуу, подруга, – не поняла ее Мятникова, но осудила. – Я бы не сдалась.

– На этой войне победитель будет проигравшим, Света. Мне очень, очень больно, поэтому не трави душу.

– Буду! Больно, но лежим, это как?

– Так, Света. Помнишь, как эта Елена появилась?

– Ну?

– Я тогда еще поняла – конец. Потом на вечеринке все на нее смотрела… Она это, роковая женщина майора. Я могу биться, могу на рельсы ложиться, меня все равно не заметят.

– Ничего не поняла, – осела на постель Светлана.

– Жена она его! – выдохнула Осипова и зарыдала, уткнувшись лицом в подушку. – Жива!

У Мятниковой лицо вытянулась: ничего себе!

– Так она же погибла?

– Жива! Он фото ее мне показывал, а потом она явилась! Живая она! Чтоб ей сдохнуть!!

Санин у блиндажа стоял и руку Лене грел, поглядывал на девушку так, что у той волнительно на душе было. А потом решился, губами пальчиков ее слегка коснулся, она дрогнула, но не отошла, не вырвала руку. Николай осмелел, каждый пальчик поцеловал, млея от блаженства: ее ладошка, ее пальчики, теплые, живые, тонкие.

У него даже мысли не мелькало – видит кто их с Леной или нет, что скажут, что подумают – ее только видел, ее слышал, о ней думал. И казалось только сегодня, когда не то что живой увидел – живой в объятьях своих почувствовал – только жить снова и начал. Смысл появился. Мало солдату смысла тупо врага гнать, на ненависти. Звереешь от этого, себя теряешь. А война рано или поздно заканчивается – кто же придет с нее и в чем победа, если что земля, что душа выжжены?

Дома новые построить можно, детей нарожать, а душу новую не смастеришь, не построишь и не родишь. И хуже нет, когда пусто в ней, как в развалинах. По себе знал. Два года с этой одуряющей пустотой прожил и ни за что, никому той участи не желал.

– Я не смогу без тебя, – признался глухо, несмело. Глянул – она, словно поняла и приняла. Коля к себе Лену потянул, легонько, так, что если против, он настаивать не станет. Но она подошла. Прижалась, пригрелась в его объятьях. Голову на плечо положила и зажмурилась от счастья:

– Я тоже без тебя не смогу, – призналась честно. – Я словно и не жила… без тебя.

Мужчина дрогнул: все, что он хотел, услышал все, что мог желать – получил. Внутри него крик стоял, впервые за два года он кричал от радости. И тесно в груди от счастья было, глаза не от горя – от бе6скрайнего счастья щипало.

– Леночка…

Весь мир, вся жизнь его в этом имени, в девочке этой, что доверчиво к нему прижимается. Да ради этой минуты он год готов сапогами грязь месить, ранения хоть каждый день получать. Только чтобы она их не получала. И чтобы жила, была где-то на свете, счастливая, здоровая.

– Леночка…

Куда он от нее уйдет? Как? Все равно, что от себя. Отпустить, все равно, что сердце вырвать.

– Пожалей меня, Леночка, домой уезжай, прошу тебя, родная, – зашептал горячо, с трепетом обнимая ее, по голове гладя, волосы ее перебирая. Задыхался от нежности.

Свет на ней клином сошелся и голова кругом – она, только она…

– Нет у меня дома, – отстранилась.

Дурак, не мог обходительнее?

– Как нет?

– Надя еще осенью сорок первого погибла. Игорь… Тоже. Позже. Была я дома. Госпиталь под Москвой стоит. Ездила. Ничего нет. Пустая квартира. Полностью пустая. Не могу я туда. Тошно.

– Хорошо, – лицо ладонями обхватил. – Ко мне уезжай, к сестре, Вале. Она знает о тебе, я писал. Будете меня с ней ждать…

– Ты не понял, Коля, – отодвинулась совсем. – Не уеду я. Пока хоть один фашист на моей земле ходит, пока хоть один фриц еще жив – не уйду и не уеду, – заявила твердо, неожиданно жестко и безапелляционно. – Счет у меня к ним, огромный счет, Коля.

– Как у всех. Я за тебя его оплачу.

– Нет. Это мой личный счет, – развернулась, в блиндаж пошла.

Мужчина понял, что эту тему сегодня лучше не трогать.

– Я приду через пару часов, Лена!

Девушка кивнула и скрылась в блиндаже.

Николай мысленно выругался на себя, дурака, что слишком напористо себя вел. Закурил и только тут бойцов заметил, разведчиков. Те вытянулись, как положено, с травы поднявшись, но взгляды их майору не понравились.

– Обидите ее, лично головы оторву, – процедил, удостоив каждого тяжелым взглядом, и пошел в сторону землянки Грызова.

Солдаты проводили его взглядом и, Хворостин хмыкнул:

– А я что говорил?

Глава 34

Комната, которую занял ординарец, была небольшой, но уютной, с выходом прямо в комнату Николая. Постель, на которой он сам провел пять дней болезни, была мягкой. С настоящими подушками, одеялом. Лене было бы удобно, но как ее заманить?

– Николай Иванович? – застыл у порога парень.

Майор побродил по комнатке, соображая, как бы корректно пацану намекнуть, что можно ему и у связистов устроится. Неудобная ситуация. Обидится парень, понятно, но выбор не богат.

– Миша…

Начал и закончил, слова отчего-то не подбирались.

Постоял, на Белозерцева глядя и решил не миндальничать:

– Эту комнату нужно освободить.

– Понятно, – поджал губы парень.

– У связистов расположишься.

– Не-а, в сенках.

– Зачем ютится, если можно хорошо устроиться?

– Вы за меня не беспокойтесь, товарищ майор.

– Я за тебя и не беспокоюсь, – посмотрел в упор: неясно, что ли о чем речь? Все тебе, сопляку, озвучивать надо?

Мишка помялся, соображая и проворчал:

– С хозяйкой поговорю, она может к кому уйдет, а я в ее комнате буду. Прикрою вас, а то приедут из штаба армии, а у вас тут… Будет по шеям.

Николай усмехнулся: все это казалось далеким и несущественным. Пусть по шеям, пусть даже трибунал и штрафбат, но успеть отправить Лену с фронта в тыл. С женщинами это просто – сейчас упирается, а как маленький будет, о нем думать станет, уедет. Николаю спокойнее. Будет знать, что Леночка жива и здорова, с Валей, а там и сам вернется. Наладится.

А у самого от мысли о Лене жар и трепет, каждая клеточка колотится и разум уже не в цене.

– Прикрой, но не отсвечивай, – согласился. – Лена здесь жить будет.

"Ну, ясен перец!" – рожицу скорчил.

– Она девушка стеснительная…

"Да охренеть просто, до чего стеснительная!" – в потолок уставился.

– Я бы не хотел, чтобы ты мешал моим планам, откровенно скажу. Отношения у нас с ней сейчас еще непонятные, два года не виделись, и я хочу все наладить.

– Понятно, Николай Иванович, что непонятного, – протянул. – Хорошо, что только начальство накатить может, а не жена, – усмехнулся. – Так я прикрою.

– Лена и есть моя жена.

Парень рот открыл и закрыл.

– Ты думал, я тут решил с любовницей покувыркаться, чтобы до наступления сладко пожить?

"Да!"

– Нет, но… – плечами пожал. А если и так – ему что? Был майор не как многие, единичен в своей устойчивости против женского пола, а теперь значит, сдался. Обидно, досадно, но ладно. Только вот Санина эта…Лучше б тогда Осипова, симпатичнее, выше, грудь опять же пышнее…

И дошло – Санина! "Два года не виделись"! «Жена»! Эта та, что Николай погибшей считал и все сох по ней?!

Мишка полбу себе стукнул, засиял как тульский самовар:

– Еееелки! Живая, значит! Нашлась!

Коля хмыкнул, подошел к парню:

– С прозрением вас, Михаил Валерьевич. Комнатку приготовь и присмотри, чтобы нас по пустякам не беспокоили.

– Все понял, – заверил уже совсем другим тоном.

Зубатая у майора жена, не пара однозначно и по внешнему виду и по бравости, но жена, а это другой коленкор и против не попрешь.

– Надо бы вам, Николай Иванович, жену-то как-то в орденоносцы, что ли? – начал советы давать, свое из комнаты выгребая. Вещей немного, но достать «умом» своим Николая парень успел. – Не годно это. Вы вон герой, а она отстает, тянуть, значит, вас вниз в глазах подчиненных будет.

– Не поверишь, Миша, плевать мне на глаза подчиненных. Вали давай из комнаты!

Парня выдуло, а майор на постель присел – мягко, все лучше Лене здесь будет, чем с мужиками в блиндаже.

И ладони о колени оттер – вспотели от мысли, что Лена спать здесь будет. Согласилась бы только. А там он потихоньку, полегоньку. Терепеливо… Какой там! Сердце чуть из груди не выскочило от желания. Вот ведь организм! За два года желания море было, да только глухое какое-то, а тут до головокружения острое. Сдержаться бы, не напугать девушку. А с другой стороны – она Санина, он – Санин – все, поженились…

Интересно, почему она – Санина?

Мужчины обедали, как – то по особенному поглядывая на нее, и хоть бы кто спросил – вы-то будите, товарищ лейтенант? Хоть бы кто предложил.

Впрочем, Лене на то все равно было – Колю ждала, даже сердце расшалилось, унять не могла. Для себя самой все решено было, сначала по-детски, наверное, но сейчас обдумано, взвешенно. Сколько б не отмеряно им с Колей было, вместе будут. Не встанет она ему поперек, слушаться будет…

– Как с майором поговорили? – лениво ковыряя ложкой кулеш, спросил Васнецов, видя, как та в мечтах летает.

– Нормально, – и неожиданно для себя заулыбалась так, что и того смутила. – О пушках говорили. Оказывается, фальшивыми бывают.

– О, новость! – хохотнул Кузнецов.

В блиндаж Санин заглянул. Бойцы подниматься стали, но он рукой махнул не глядя:

– Отдыхайте. Приятного аппетита. Товарищ лейтенант, можно вас?

Лена хотела чинно выйти, но тут же забыла о том, вылетела.

Васнецов котелок на пол грохнул и чуть не пнул. Чаров щеку почесал, кривясь:

– Быстро она теплое место себе нашла.

Суслов ложку облизал:

– Бабы все шалавы.

И получил от Гриши затрещенну:

– Молкни, щеня.

Сержант Замятин закурил, вздохнув:

– Дураки вы. Мальчишки, – заметил тихо, задумчиво.

– Чего вдруг? – озадачился Абрек. – Ясно же – с майором закрутила. Пара дней в расположении, а уже пристроилась.

– Вот и говорю, мальчишки вы. Поверху судите. А вы обратили внимание, как наш майор на нашего лейтенанта смотрит?

– Как мужик, который хочет. И знает, что получит, – проворчал Кузнецов.

– Неет, паря, тут не только мужское естество играет, тут выше бери, больше. Глубокое, до печени, до пяток. Даа, – вздохнул опять, взгляд пространный, почти мечтательный. – Любаша так моя на меня смотрела, жинка моя, женщина необыкновенная. И уж чего только от меня дурака не стерпела. А я не понимал… Два года вот без нее мыкаюсь и только дошло до старого полудурка. Оно завсегда так – есть и вроде, чего еще надо? Обстиран, обглажен, накормлен да пригрет. А вот нет ее рядом и словно ничего нет. А вот ее бы… Эх, рядом бы просто посидеть.

Тихо стало.

Кузнецов помолчав сказал словно себе только:

– А я свою сразу понял. И про себя и про нее. Заморыш была, страшненькая, ой! А прикипел вмиг. И серо без нее, что ли?… Она у меня шебутная, все спокойно не живется. Как на вулкане жили, так ведь и чувствовал – живу…Эй, мужики, махра есть у кого? Дайте, – поднялся. – Растравил ты мне душу, Васильевич.

– Домой бы быстрее, – потер лицо Хворостин. – Н-дааа.

Николай за руки ее взял:

– Леночка, вещи свои собери.

– Зачем?

– Не место тебе с мужиками в сырой землянке.

– А им место?

Мужчина голову опустил, ладошку ей поглаживая. Дрожит все внутри, мысли путает. Вздохнул:

– Не место, Леночка, всем нам здесь не место, а уж фрицам подавно. Я же о другом. У меня поживешь, комната свободная. Там удобнее тебе будет.

– Как это, Коля? Отделение мое здесь, я там? Да и что люди скажут?

– Это важно? – посмотрел на нее и было что-то в его глазах жаркое, такое от чего сердце обмирало и тепло внутри становилось, волнительно.

– Нееет, – протянула неуверенно. Ей точно нет. Но он командир батальона, может, ему суждения чужие важны.

Но выходило и ему все равно, а значило это одно – нужна и чувствует он к ней тоже, что и она к нему. И хорошо стало на душе, светло, радостно.

– Леночка, забери вещи, я тут подожду. Нет в том плохого. Приходить к ребятам будешь…

– Нет, Коля, что за командир, который только приходит к подчиненным.

– Но они же солдаты, взрослые люди, да и ты не нянечка им. Затишье пока, можно, – дрогнувшей рукой волосы ей огладил. Сжал бы сейчас в объятьях, смял, в губы впился… нельзя, вспугнет.

У Лены в голове мутилось, не думалось ни о чем, только тревога сладкая, непонятная в груди росла и, так от нее уходить не хотелось, что девушка попросила:

– Потом на эту тему поговорим, хорошо?

– Ну, хорошо, – согласился. Завтра, послезавтра – не суть. Что надо, он ей сам обеспечит. – Ты не обедала?

– Нет.

Какой обед?

– Пойдем, – повел ее к штабу.

На крыльце Семеновский курил. На пару глянул, как ни в чем не бывало, руку Санину подал.

– А вы кушать идите, Елена Владимировна. Михаил там чего-то наметал уже, – заметив неуверенность девушки, молвил. Та еще больше смутилась: что тон его ласковый, что величания – к чему, почему?

– Иди, Леночка, – улыбнулся ей Николай. – Мы тут перекурим, подойдем.

Она ушла, Санин на Семеновского глянул, закурил:

– В штабе что слышно, Николай Иванович?

– Передышка наметилась, Владимир Савельевич.

– Хорошо. Подустали бойцы. Я тебя тут сильно тревожить не буду, вижу, есть с кем пообщаться, – усмехнулся. – Ты не сердись, Николай Иванович, но на Елену Владимировну документики я затребовал. Чудеса, видишь ли, не моя компетенция, да и любопытно, как оно так в жизни бывает: вроде погибла, а нет – жива.

– Партизанила она, – отрезал Николай, а внутренне напрягся. Только неприятностей с особым отделом им с Леной и не хватало. Вот уж где прикрыть ее не сможет, так это здесь. Семеновский-то ладно, если что, договорится с ним – неплохой он мужик, если с правильным подходом к нему, то и он с пониманием. Но лишь бы чего не накопали вышестоящие. Понятно, что и накапывать на Лену нечего, но тут не в фактах, а в желании суть. Захотят так и корову вон засудят, в чем угодно обвинят.

– В курсе. Вот в ЦШПД и послал запрос. Обязан, Николай Иванович. Ты приказ-то на ваше новое положение оформлять думаешь? Чтобы официально, значит, все узаконено было?

– Сейчас? – нахмурился.

– Да нет, – улыбнулся. – Сейчас вам ясно не до того. Но так и я могу, мне не трудно.

– Был бы благодарен.

– Ладно, Коля, приятного аппетита, – откинул папироску. С крыльца спустился и потопал по улице.

Санин настороженно вслед ему смотрел: оформить не проблема, только он заикнись, а ну Лена рассердится, отошьет? Вроде бы со всем расположением к нему, но кто там, что в сердце женском знает? А ерунда будет полная и неприятная, если Лена откажется его женой быть, а он настаивает, что муж ей. Вот тогда точно с особистами разборок не избежать.

Семеновский мужчина скорый, сегодня сказал – завтра сделал. Придется Николаю сегодня с Леной на эту тему говорить, подготовить.

Не о чем говорили, а вроде бы о многом. Он руку ей на плечо положил осторожно – не стряхнула. И волнами от этого мурашки по коже бегают. Вывод-то прост – не противен он ей.

Склонился к губам – она взгляд вниз, но лицо не отворачивает. Николай осторожно губ ее коснулся, и не сдержался, впился поцелуем. А она податливая – то ли обомлела, то ли заробела. Сжал в объятьях – голова закружилась, понесло – ничего, никого нет, и сладко до одури. Но только на коленку руку положил, ладонью ножку огладил – дернулась, отстранилась.

– Коля…

– Извини, – а говорить не может – хрипит от желания.

Как он жил?

А случиться что с ней? Нееет! Даже думать тошно.

Ладошку нежно поцеловал:

– Леночка… Я женой тебя назвал, – в глаза ей посмотрел: не ругай, люба ты мне сильно.

Девушка растерялась:

– Каким образом?

– Обычным. Ты и в графу вписана, как жена.

И вроде виниться, а вроде что-то еще за словами, взглядом прячет.

– Странно так, – улыбнулась робко.

– Что же странного, Леночка? – ладонь ее целовал, дурея от счастья. – Дурак был. Тогда надо было все, тогда… Простить себе не могу.

– Ни в чем ты не виноват. Если виниться то и мне, – несмело волосы его взъерошила и хорошо так, что слов нет. – Я… ты не сердись…