Текст книги "Противостояние"

Автор книги: Райдо Витич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

Помолчал и взял первый наградной лист:

– Рядовой Васнецов, вам присваивается звание сержанта и вручается правительственная награда за проявленный героизм в боях. Орден Отечественной войны первой степени…

Солдаты вышли понурые. Вроде радуйся – наградили, а на душе кошки скребли от отповеди комбата. Ощущение было, что в грязи искупались.

Шли молча. Говорить вообще не хотелось. Солдаты из других отделений курили у полевой кухни. Один заметив сумрачный вид мужчин, крикнул вслед:

– Чего нос повесили, разведка? Лейтенант что ли, не дала?

Разведчики дружно остановились, переглянулись и, развернувшись, строем пошли на полудурка. Солдат перестал щериться, испуганно отпрянул. Запнулся и повалился на жующих кашу солдат, выбивая котелки из рук. Перемазался весь в овсянке к веселью мужчин. Теперь смеялись уже над ним.

– Коля? Нет нигде Мятниковой! – запыхавшись, сообщила Лена, прислонившись плечом к косяку. – Говорят, в госпиталь уехала за медикаментами.

Николай встал рядом, смотрел и светился от счастья: милая моя, наивная девочка, родная моя Леночка. Никто тебя не обидит. Никогда. Пока я жив.

– А награды где? – заметила пустой стол девушка.

– Я уже наградил. Самым торжественным образом, – сообщил мягким, бархатным от любви голосом.

– Ну, здорово, – немного расстроилась девушка.

– Когда комбат вручает, оно значимей, правда? – улыбнулся.

И Лена кивнула: ты опять прав, Коленька.

– Глупая я да? – уткнулась ему в гимнастерку. Мужчина обнял ее нежно, прошептал в русую макушку: Нет – любимая…

Как же сладко с тобой, как же тепло, родная моя…

Глава 37

Лена зашла в блиндаж, готовая к очередному противостоянию, но каково же было ее удивление, когда вместо презрительных взглядов она встретила немного виноватые, вместо словесных «колючек», предложение сесть за стол, отобедать и выпить, как положено – обмыть ордена и медали.

– Дааа, не пью я…

В блиндаж двое незнакомых солдат ввалились. Увидели ее – вытянулись, как положено, доложили по форме, втихаря фляжки Замятину передав:

– Рядовой Ильин.

– Рядовой Красносельцев. Направлены из госпиталя в свое отделение, – и заулыбался. – Рады познакомиться.

– Взаимно, – кивнула Лена, понимая, что ведет себя не по уставу.

Васнецов табурет ей к столу поставил:

– Садитесь, товарищ лейтенант. Мы тут… похамили немного. Вы нас простите. Мы вообще-то ребята хорошие, но бывает.

– Да?

– Товарищ лейтенант? – просительно прижал руку к груди Чаров. – Награды обмыть надо, положено. Вы уж не откажите.

– По глоточку, товарищ лейтенант, – сказал Суслов.

Лена чуть затылок не огладила, как Николай.

– Ну, хорошо, – села.

– Можно? – придвинулись к столу новенькие.

– Да.

Девушка терялась от обходительности мужчин. О таком даре в них она не подозревала. А вот перемены в их поведении вызывали определенные подозрения: не Николай ли вмешался? Она тоже хороша, зачем ему рассказала о трениях?

Гриша ей котелок со спиртом подал, а в нем награды лежат.

– Вам первой, как нашему командиру.

Лена взяла, робея. Подумала, что надо что-то сказать и выдала:

– Я очень рада за вас, рада, что вы достойные сыны своей Родины. Что бьете фашистов, как положено. В общем… Оратор из меня никакой, поэтому скажу главное, – помолчала, обвела всех взглядом и сказала. – Живите, обязательно живите, ребята. На зло врагу. А если придется умереть, то умрите достойно, как и жили.

Мужчинам вовсе неудобно стало: они ее по матушке, а она такие слова им.

Лена собралась с духом и сделала глоток. Горло ожгло, дыхание перехватило. Она понятия не имела, что спирт настолько крепкий.

– Вы, закусывайте, закусывайте, товарищ лейтенант, – засуетился Хворостин, услужливо ей банку тушенки пододвинул. Девушка чуть в себя пришла, кусок хлеба съела. Тепло стало, хорошо, голова правда немного закружилась.

Мужчины тосты толкали, а она смотрела на них и улыбалась: все – таки у нее отличное отделение, бойцы как на подбор. А трения? Ну, с кем не бывает? Она погорячилась, они попыхтели – проехали.

– Товарищ лейтенант, еще глоточек, за выздоровление, – протянул ей уже кружку Остап.

– Ой! – головой качнула.

– Да вы не беспокойтесь. Все чин – чином, – заверил Замятин. – Суслов у нас дежурит, потом Кузнецов сменит.

– А мы не пьем, – дружно подтвердили солдаты.

Лена вздохнула и выпила еще глоток.

Потом был тост за новые звания и, время как-то само побежало, а она плыла в нем, счастливая, что все вокруг такие хорошие, такие героические и мужественные. Сидела и с блаженной улыбкой смотрела на них.

– Большей ей не наливай, – качнулся к Чарову Васнецов. – Поплыла. Комбат убьет нас.

– С пары глотков?

– Много ей надо?

Саня согласно кивнул:

– Отъедаться ей надо.

– Остап, гитару давай, – махнул другу Роман. – Споем сейчас.

– У вас гитара? – вовсе обрадовалась девушка и спохватилась. – Я же вам не сказала! К нам корреспонденты едут из Москвы. Так что завтра товарищ сержант к капитану на счет бани. С утра уборка.

– Конечно, Елена Владимировна.

Это величание сбило ее с толку. Взгляд на гитару упал – вспомнила.

– Комсомольцы решили организовать концерт силами батальона. Может, выступите?

– Отчего нет? – легко согласился Роман.

Лена волосами тряхнула: мерещится или правда сегодня все решили быть сговорчивыми, милыми?

Встала и качнулась: ого!

– Товарищ лейтенант?

– Проветрюсь. Сидите.

На улицу вышла, головой замотала: ууу, как земля кружится!

Из рощицы Гаргадзе вырулил, поклон ей отвесил:

– Вечер добрый, Леночка.

И тоже улыбается, галантен – как не в чем не бывало. Чудеса! – рассмеялась девушка, а Отар порадовался. Руку выставил:

– Торжественно приглашаю вас прекрасная Елена на вечер, посвященный полученным нами, среднему комсоставу, заслуженным наградам!

Витиевато. Лена на пол фразе запуталась. Забавным показалось – засмеялась и взяла его под руку. И пошла с ним в темноту, слабо соображая куда.

Гриша выглянул, затянулся самокруткой, вслед паре поглядывая с прищуром:

– Саня? – позвал.

– Ну? – подошел тот.

– Пойдем-ка прогуляемся? – указал подбородком в сторону силуэтов Саниной и Гаргадзе.

– Понял, – бросил тот и пошел следом, сунув руки в брюки.

В штабе тоже отмечали. Миша на стол метал, Семеновский и Грызов терпеливо ждали, а майор за женой пошел – темнеет уже, а ее нет.

В блиндаже тоже нет. Разведчики гудели, увидев комбата, дружно поднялись, вытянулись, пытаясь быстро запрятать спиртное.

– Лейтенант ваш где? – бросил Санин.

– Так… проветриваться ушли, – протянул Замятин.

– Давно?

– Даа… минут десять… наверное.

Мужчина обвел их недовольным взглядом и вышел. Огляделся, начиная всерьез беспокоиться за Леночку.

– Вы Елена Премудрая и Елена Прекрасная в одном лице, – заливался соловьем Гаргадзе, решив, что время для мести наступило. Девушка явно была пьяна и если с умом и напором действовать, то прославит он ее на весь батальон. Майора не боялся – не знал, что Лена его жена, решил, что у того тоже губа не дура, только повезло больше, из-за погон.

Лена засмеялась на его сомнительный комплимент. Он взял ее за руки, попытался обнять и тут же с Лены слетел хмель, веселость исчезла – отпихнула разозлившись. Отар опять к ней:

– Ну, чего ты ломаешься? – схватил и отлетел на траву – Лена не думая кулаком в лицо ударила. Губа вдребезги и позор – девчонка расквасила!

Отар вскочил, разозлившись, к ней кинулся и тут же был схвачен за плечо Васнецовым.

– Неприятности ищешь, лейтенант? – дыхнул дымом табачным, в лицо поглядывая, как ни в чем не бывало.

– Отставить рядовой. Кругом марш!

– Зря ты это, – вздохнул Чаров.

– Под трибунал захотели?!

– Мы? – дружно удивились мужчины.

– Нее, – заверил Саня. – Мы тебя как раз от него спасаем.

– Пошли вон! Завтра же на вас будет написан рапорт!

– И на тебя, – заверил Васнецов. – Аморальное поведение. Приставал к жене комбата.

– Не первый раз! – выставил палец Саня.

– Точно, – кивнул Гриша. Отар оторопел:

– Какой?…

– А Елена Владимировна, – указал на девушку Григорий. – Санина. Если дебилам не понятно – жена майора Санина, – сказал спокойно и вдруг рыкнул. – Усек?!

Гаргадзе отступил и вдруг развернулся, стремительно зашага прочь.

– Все. Отшили навеки, – хлопнули в ладони друзья, повернулись к девушке и застыли.

Лене резко стало плохо. Как только Гаргадзе коснулся, ее как накрыло – ярость, ненависть, брезгливость. И казалось – фриц это. Ударила и сползла по стволу березы от внезапной боли внутри. Сидела, зажимая грудину, ртом воздух хватала и таращилась в темноту, а видела заскаленную докрасна железку, которая приближается и приближается. И девушка точно знала – сейчас будет больно, невыносимо больно.

А потом взрыв – Лена вздрогнула, вжав голову в плечи.

– Мать твою, – протянул Чаров, глядя на нее.

– Крындец нам, – согласился Васнецов, видя, что Лена не в себе. Вздрагивает, шарахается, то грудину зажимает, то уши.

– Чего делать будем?

– ХЗ.

Санин услышал голоса и приметил пролетевшего Гаргадзе. Пошел по его стопам в обратном направлении и наткнулся на разведчиков.

Те его шаги услышали, вытянулись, спешно воротнички поправляя:

– Товарищ майор!…

– Где ваш лейтенант?

Мужчины сникли и расступились, Санин ворот рванул, увидев Лену. Она сидела, обняв колени и качалась, что-то шептала, глядя перед собой стеклянными глазами. Напоили, понял сразу. Завтра лично их прибьет!

– Она же контуженая, идиоты! – процедил и к ней подошел. Присел, в глаза заглядывая, а в них ничего – пустота. Щеки дотронулся и как пружину сорвал – по руке получил и в лицо кулак полетел, насилу увернулся. Девушка не видела, кого и куда бьет – просто била, с остервенением, что-то выкрикивая сквозь зубы.

Николай перехватил ее руки, поднял рывком и зажал своими. К себе жену крепко прижав, зашептал:

– Тихо, Леночка, тихо. Все хорошо, все хорошо.

Немного и она затихла, но дышала тяжело, прерывисто и вздрагивала.

– Сваливаем, – бросил Васнецов другу и оба бесшумно скрылись в темноте.

Санин гладил ее по голове, успокаивая, но она не слышала, она воевала:

– Гранаты… Костя упал… Гранаты надо…

Взрывы, слева справа меж сосен – отделение партизан окружают.

– Саня уходи!… Немцы… Лезут и лезут, лезут и лезут…

– Нет немцев, Леночка…

Чей это шепот? Кто с ума сошел?

– Вот же!… Костю ранили!…

– Нет, Леночка, нет…

– Саня, обойму!…Больно… больно…

– Где больно Леночка?

– Руки… пить… если до стены доползти… она влажная…

Николай чуть не взвыл – сил не было слушать. Встряхнул девушку:

– Очнись! Лена! Посмотри на меня! – сжал лицо ладонями, заставляя посмотреть на себя. Девушка моргнула и как пелена с глаз упала:

– Коля? – растерялась. Отстранилась, огляделась, ничего не понимая: ни немцев, ни взрывов, ни воронок, ни Дрозда, ни ребят, ни камеры.

– Что это было? – пролепетала.

– Пить тебе нельзя.

– Я же пару глотков…

– Совсем нельзя.

Она видела, что он сильно расстроен и сжалась от стыда:

– Прости.

Николай головой качнул:

– Я просто прибью кого-нибудь из твоего отделения.

Обнял ее и повел в штаб.

Если в ближайшее время он не отправит Леночку домой, то, наверное, поседеет и с ума сойдет от переживаний за нее.

У дома умыл ее водой из бочки:

– Ты как?

– Нормально, – а смотреть в глаза стыдно.

– Мише скажу, чая крепкого заварит, выпьешь – легче станет.

– Да, – покосилась на него. – Прости? Я не знаю, что нашло, не знаю…

– Испугалась?

– Да… А если снова повторится? Я с ума схожу? – она даже побелела от этой мысли.

– Нет, просто совсем нельзя пить.

– Да… Да.

– Пойдем?

– Куда?

– Домой.

– До дома пешком километры и километры, Коля.

– Я про этот дом. Политрук пришел, капитан, девочки связистки. Миша патефон нашел.

– Танцы? – усмехнулась. – А ничего, что там, за линией!…

– Леночка, не начинай, – прищурил глаз, сел рядом и уткнулся подбородком ей в макушку. – Я знаю, что ты чувствуешь. Но мы в армии. Будет приказ – в бой, пойдем в бой, а пока приказа нет, нужно наслаждаться затишьем. Оно слишком редкое, родная. Бывало неделями из боя не выходили. Отдых и солдату нужен, иначе ни черта он не навоюет.

– Дурею я с этой тишины, Коля. Тем более знаю, там за линией немецких траншей – ребята, там Саня, там люди, которых в этот момент…

– Лена, – сжал ее. – Не надо, пожалуйста. Я не ребенок и все понимаю, но пойми и ты – мы в армии, а не в отряде партизан.

– Ты имеешь что-то против партизан? – уставилась на него недобро. Мужчина понял, что спирт еще поиграет с ней злую шутку. Уже играет. И как ее выводить?

– Посиди минуту, хорошо?

Лена кивнула, забыв, о чем говорила, уставилась в траву под ногами.

Николай в дом зашел и на ординарца сразу наткнулся:

– Николай Иванович! Где ходите?!…

– Чай завари. Крепкий. Мы на улице, вынесешь, – покосился на двери в комнату – за ними слышались гудение голосов, Утесов хрипел, выдавая: "Ах, Андрюша, нам ли жить в печали?".

– А чего?…

– Ничего! – отрезал, вернулся к девушке, сел рядом на крыльцо. Обнял:

– Не замерзла?

– Нет, – улыбнулась, странно посмотрев, и вдруг засмеялась. Коля невольно улыбнулся – пусть лучше смеется, неважно над чем.

– Я такой смешной?

– Ты? – качнулась, пропев. – Нееет. Просто голос у тебя… Ой.

– Это как?

– Ой, ой!

– Со знаком минус или со знаком плюс?

– Ой, – вздохнула опять, и прижалась к мужчине. – Заманчивый. Греет и зовет.

– Зовет, – согласился, засмеявшись. Понял о чем она и порадовался – в этой теме неприятностей не будет, а вот приятностей – да хоть сейчас!

Пальчики ей поцеловал, щурясь от удовольствия и предвкушения, на губах что у него, что у нее – загадочная улыбка.

– Ты хитрый…

– А ты милая, наивная девочка…

– Неее-а, женщина.

– Да что ты?

Николая умиляло ее состояние, эта неловкая попытка флирта, полунамеки совершенно прозрачные, но кажущиеся ей хорошо завуалированными.

– Маленькая, маленькая, еще совсем глупенькая девочка, – поцеловал ее в носик.

– Нее-а, – расплылась в улыбке – хорошо было лежать на его плече и видеть всего. Особенно нравилось шею и подбородок рассматривать. И не удержалась, была бы трезвой, не посмела бы, а тут – впилась губами в кожу. Николай дрогнул, зажмурился от неумелой, но такой неповторимо чистой ласки, маленького признания ранимого сердца – люблю, хочу.

– У тебя кожа такая…

– Какая? – щурился, поглядывая на нее искоса, и никак улыбки сдержать не мог.

Лена слов не нашла, вновь губами к шее припала и обняла Николая, гладить начала по спине и груди. У него горло пересохло от желания. Какого черта он гулянку в штабе разрешил?… И руку ей ладонью накрыл – еще минута, и выкинет всех в шею, нехорошо получится.

Лена отодвинулась, уперлась локтями в ступеньку выше и на него из-под полуопущенных ресниц смотрит, так что сердце от волнения выскакивает. Не знал он, что она такой бывает, смотрел, глаз не отрывая.

– Пойдем, потанцуем? Вальс, слышишь?

– Провоцируешь.

– На что? – засмеялась. Николай навис над ней, одной ладонью за спину придерживая, чтобы спьяну не ударилась, другой по ножке под юбку скользнул:

– Рассказать? – рассмеялся. И ее губы своими накрыл.

Мишка с кружкой вышел, глянул на пару, что прямо на ступенях миловалась и, внимательно за звезды уставился, покашлял для приличия.

Лена чуть с крыльца не скатилась, не удержи Николай, точно бы покалечилась.

И засмеялись оба, узрев столб с кружкой.

Белозерцев ей молча кружку сунул, сообразив уже кому крепкий чай причитался. Лена чуть не выронила посудину – горячая. Николай спас, перехватил, а девушке смешно стало. На Михаила уставилась – серьезный – то какой!

– Пойдем, потанцуем?

У Коли улыбка на губах застыла.

Парень на девушку, потом на комбата покосился:

– Не умею.

– Ааа! Ну, бди! – кружку у Николая забрала и ординарцу обратно сунула. В дом пошла, о порог запнулась и повисла на руке Николая – смешно до коликов.

Миша затылок почесал, с растерянностью косясь на девушку: и где успела? Ничего себе жена командира!

– Николай Иванович, может разгонять пора? – намекнул.

– Кого? – тут же к нему Лена развернулась, обняла мужа, фактически повиснув на шее. А тому и смешно и грешно.

Ответить не успел – Семеновский проявился:

– Оо! А я думаю, кто у нас так заразительно смеется? Чего в сенях-то, молодые?

– А вы?

– А я покурить, – выказал папироску.

– А мы танцевать, да? – подхватил жену на руки мужчина – еще одна полоса препятствий через шаг – порожек.

Занес прямо в комнату к восторгу собравшихся. Грызов руками развел:

– Нуу! Это дело!

Зам по тылу заулыбался. А вот Осипову значительно перекосило, клацнула зубами о кружку – опять ее пытка начинается!

– Николай Иванович, познакомьте с вашей очаровательной подругой, – подошел к ним майор Минаев, командир артиллеристов.

– Знакомьтесь, Иван Сергеевич, моя жена, Елена Владимировна, – поставил девушку на ноги. Лена с улыбкой руку подала, чтобы пожать, но майор галантно поцеловал ее:

– Очень рад, очень, очень рад.

Ротный саперов, капитан Рогожкин, кивнул, пристально оглядев девушку:

– Павел.

– Лена.

Николай ее за стол усадил и сам рядом сел, обнял. Миша кружку с чаем ей поставил и Осипова уставилась на девушку:

– А почему чай? Не пойдет. Правительственные награды заведено обмывать.

– Уже, – заверила, а Николай туманно посмотрел на Милу: ты, когда молчишь, такая приятная женщина…

А той все равно: понесло от боли, что выпитое обострило:

– Комбат орденом Ленина награжден, это тебе не абы что. Могла бы как жена, порадоваться. Глянь на себя – никаких наград, "летеха", – и на себя показала, а на груди две медали.

– В смысле наградами нужно помериться? – рассмеялась девушка.

– Да куда тебе?

– Никуда, – согласилась. – Наград у меня действительно мало. Звезда только, так что в этом ты права – не пара я Коле. Не мне с ним тягаться. Да и с тобой. Но главное в не в наградах, а в том, чтобы фашиста выгнать…

– Какая звезда? – прищурил глаз Грызов, Санин насторожился.

– Героя, – плечами пожала. У Осиповой лицо вытянулось, остальные молча смотрели на Лену и той стало неуютно: чего разболталась, дура? На Николая посмотрела – а тот во все глаза на нее, взгляд потерянный и растерянный. Обидела?

Уткнулась в кружку, пить чай начала, даваясь от крепости. Ерунда – главное хмель быстро выветрить. А то уже язык развязал, сейчас еще что-нибудь наболтает или того хуже, натворит. Ой, стыдоба!

– Ты, языком-то зря не чеши, – протянула Мила, придя в себя: героиня, тоже нашлась!

– А она не чешет, – спокойно заметил Семеновский, сел на свое место за стол, в тарелку сала положил, капусты квашенной. – Лейтенант Санина, Елена Владимировна, награждена золотой звездой и званием Героя Советского Союза в марте этого года за отличное выполнение особого задания, за заслуги перед Отечеством, за мужество и проявленную отвагу, за стойкость духа и верность Родине и партии. Так что, жена нашего замечательного боевого комбата совершенно достойная его пара.

И все так спокойно сказал, что у Николая мурашки по коже пошли. Затылок огладил, разглядывая Лену, а та побледнела почему-то, глаза испуганные.

Мила же деться куда не знала – и тут пролет и просчет!

Зато Михаил, подпирающий плечом косяк у дверей, совсем иначе на Лену посмотрел: жена – Герой Советского Союза, это ого-го!

– Потанцуем? – нашлась Лена, просительно на Николая уставилась. Тот неуверенно кивнул.

– Точно, точно, танцы! Милочка? – пригласил Осипову Минаев.

Пары вышли и закачались в медленном танце.

Рогожкин на Семеновского уставился, капусты пожевал и выдал:

– Охренеть.

– Грубо. Но в точку, – согласился тот. Лицо совершенно невозмутимое.

– Коля, ты расстроился? Обиделся? – спросила Лена.

– Нет, – обнял ее крепко: я всего лишь подумал – чего тебе стоило выполнить задание и, насколько это было опасно. Знаю я эти, правительственные задания. – Не понял, почему скрывала.

– Не скрывала.

– Тогда почему не носишь?

– Не хочу.

– Это как?

– Потому что не моя эта звезда, не мне. Со мной были еще двое: Тагир и Костя. Вот они герои, но они погибли. Это их звезда. Всех ребят. Санькина, командира… Антона Перемыста, помнишь? Его в плен тогда взяли, он вынужден был в полицаи записаться. Я случайно на него выскочила. Но это неважно. Важно, что он целую деревню спас. Гитлеровцы жечь ее шли, а он предупредить успел. Погиб он, когда поезд с молодежью брали. Десять вагонов битком набитые почти детьми…Он погиб, а перед смертью притчу мне рассказал, – они уже не танцевали – стояли. Николай внимательно слушал, каменея лицом, она ему за плечо смотрела скорбным взглядом. И видела тех, кому уже не дано видеть. – Из его притчи я многое поняла. Если хочешь – смысл своего существования. Цель…Удивительный человек был, светлый… а ведь «урка». И полицаи – однозначно сволочи, предатели. Сколько их гадов людей перебили, перевешали, сдавали, расстреливали, морадерничали, насиловали. Я бы их всех стреляла, всех!…. Но Антон ведь тоже был полицаем… Но он ушел к партизанам. Те кто хотел, уходили, своих не стреляли, людей не убивали по приказу рейха…

Николай помолчал и спросил, отвлекая:

– Васю Голушко помнишь?

– Васю?

– Хозяйственный такой, с вещмешком. Провиант нам раздавал.

– Аа, да, домовитый мужчина.

– Жив. В последнем бою правда ранило в ногу, но легко, скоро, наверное, появится.

– Здорово. А Летунов, Фенечкин?

– "Тетя Клава"? Вместе вышли. Но где он, не знаю. Раскидало. Но уверен, жив, крепкий парень. Будем жить, Леночка, все будем жить. И Саньку еще встретим. Сыграем свадьбу после войны, а его свидетелем пригласим. Представь, вернемся с победой, приедем ко мне домой. Приведем себя в порядок и в шесть вечера явимся на ВДНХ все чистенькие и аккуратненькие, нарядные, при параде.

– Конфет купим, – улыбнулась Лена. – Саша сладкое любит.

– Купим, – заверил Николай: литров пять водки. И закуски не предлагать. И напьемся до свинячьего визга, чтобы хоть на минуту, на час забыть лица погибших, боль, кровь, визг пуль и разрывы снарядов, ползущие по жаре, по золотистому ржаному полю вражеские танки и винтовку в своей руке, как насмешку, как знак смертника…

– У него лицо вытянется, нас увидит.

– Это точно, – гладил ее волосы и смотрел перед собой: лишь бы было, чему вытягиваться, лишь бы выжил Дроздов. Как бы он обнял чертяку! Как бы он был рад его обнять! И как было бы здорово втроем пройти по набережной, по Арбату, постоять на Красной площади и послушать бой курантов, посмотреть, как идет смена караула у мавзолея. И знать, точно знать, что войны больше нет и не будет, и все кто жив – будут жить. И будет как было – мирное, прозрачно голубое небо над головой и ровная, не изрытая воронками и траншеями земля под ногами.

Как бы ему хотелось, чтобы это уже было.

В ту ночь Лена спала тревожно, все звала кого-то, просила то обойму, то гранату. Николай прижимал ее к себе и все успокаивал, и чувствовал, как болит и рвется от ее снов сердце. Ей ли, восемнадцатилетней девочке тревожиться во сне о боезапасе, звать мужчин в бой, а не на танцы…

А ведь восемнадцать ей только в августе исполнится, еще только исполнится, если доживет. И это было особенно больно и страшно, осознавать, что жизнь любимой не в его руках и он ничего не может, даже сказать точно – будет она жива завтра или послезавтра. Как не может сказать будет ли жив сам. И все что у него есть, это сейчас, сегодня, всего лишь миг жизни…

Он зажмурился, уткнувшись губами в ее макушку, и готов был молиться неведомому ему Богу, готов был стать рьяным верующим, потерь погоны, жизнь – только бы жила она.

Только бы жила…

Глава 38

Утром на крыльцо вышел – Грызов сидит, курит.

– Ты чего? – неладное по лицу заподозрил.

Капитан молча ему письмо протянул:

– Почта пришла. Тебе от сестры.

Николай взял, сел рядом с другом:

– Ты-то получил?

– И я… получил, – вздохнул и зубами скрипнул. Взгляд в прострации, глаза стеклянные. Окурок выкинул, другую папиросу подкурил. Санин молчал, потому что чувствовал беду, а в толк взять не мог. Тут слово не то скажи и еще хуже сделать можно.

– Ты как со своей познакомился, комбат?

– Ехали вместе, – ответил помолчав. Посмотрел на Федора, тот словно ждет – дальше что? И вздохнул, решив более пространно ответить – может так друга отвлечет от печальных мыслей. – Лопух был зеленый. Стоял на перроне с другом и она… – и невольно тепло улыбнулся, вспомнив, уплыл в тот день. – Коса с кулак до ягодиц, как сноп ржаных колосьев и глаза… глазища, синие-синие, наивные-наивные. Девчонка. Робкая как подснежник. Я тогда и не понял ничего, только вот, – грудь погладил. – Тепло стало и тянет, тянет к ней. Она молчит – мне хорошо, улыбается – мне весело, сердится, глупости говорит – мне смешно и трогательно так…

Помолчал, хмурясь:

– С подругой она ехала: Надя, Наденька, Надюша. Две девочки – комсомолочки, наивные, как котята. И я с другом, Санькой – разгильдяй, ухарь. Отпуск. Гуляй душа. Планов море. Друг женится, назначение новое, перспективы… А ночью поезд разбомбили. И не стало подружки Леночкиной, и планов, а карьера… хрен бы на нее. Лицо осколком снесло подружке. Лена ничего не понимала, а мы и того меньше. Ясно, что немцы, видели – мессеры. Но чтобы война – не сразу дошло. Я все за Леночку боялся. Все мечутся, кричат и она бегает…Не думал я тогда ни о чем – вывести хотел. Ее быстрее куда угодно в безопасное место, а самим с Санькой в любую часть, военкомат, милицию… А кругом немцы уже, – затылок ладонью огладил, вздохнул. – Потом понял. Потерял ее и словно воздуха не стало, дышать не мог.

– Это счастье, когда вроде погибли, а они живые, – протянул задумчиво Федор.

– И твои найдутся, Федя.

Тот помолчал, только лицом изменился, руки с папиросой мелко задрожали:

– Не найдутся, – бросил глухо. – Снасильничали и повесили жену мою, голубу мою сгубили. И детишек. Очередью. Одной – двоих…Катюху мою, донюшку и племянника… Васю… Хреново мне Коля, ох хреново, – простонал, голову до колен склонил, накрыл ладонью, слезы скрывая. – Так бы и завыл, как волк на луну…

У Санина мурашки по коже прошли, тошно стало, жалко Федора, семью его. И страшно за Леночку. Не дай Бог. Не дай Бог!! Сам застонать готов был.

– Может не правда. Перепутали? – спросил глухо.

– Петро написал. Брательник любушки моей. Васька-то его сын…При нем. В сорок первом еще. При нем! Вырвался из плена, один через линию. На Брянском он. Два года меня искал. Вот так, комбат.

"Лучше бы не нашел", – подумалось.

По ступеням сапожки застучали. Лена спустилась, на мужчин обернулась:

– Доброе утро. Что-то случилось? – заметив понурость обоих, насторожилась, глаза потемнели, словно горе почуяла.

– Ничего Леночка, – скрыл Николай. Хватит ей бед, и так по ночам по убитым плачет. – Ты куда?

– В отделение, – куда еще?

Николай странно посмотрел на нее и вдруг рванул, обнял так, будто прощается.

– Коленька? Что случилось? – в глаза мужчины заглянула, испугавшись за него.

– Ничего, – пошептал, жадно глядя на нее. И подумалось: сколько бы им судьба не отмерила – на всю катушку проживут, и каждый день, час – памятно, счастливо, открыто. И чтобы смеялась Леночка, только смеялась. – Люблю я тебя, – губы накрыл. Еще раз их вкус почувствовать, запомнить.

Только проводил, к Федору Михаила приставил, чтобы присмотрел, как приказ из штаба – провести глубокую разведку, а самому срочно явится пред светлые очи Дягилева.

И перевернуло всего, кулаками в стол грохнул, уперся и застонал. Как он Леночку отправит? Как жить будет, пока она там? И осел без сил.

Семеновский докурил и бросил:

– Езжай в штаб. Я сам здесь как– нибудь.

– Шутишь? – просипел.

– Езжай!

Поднялся, фуражку нахлобучил и пошел на выход

У Николая даже губы побелели, ворот рванул – душно.

– Без меня не отправляй!

– Не отправлю. Поворачивайся быстрее.

Санин рванул во двор, гаркнул водителя. Тот, охломон, семечки грыз, девушка сказки рассказывал. Как услышал комбата, мигом лихачество свое растерял:

– Здесь я!

– Заводи!

Семеновский взглядом проводил машину с комбатом и прямиком к Саниной пошагал. Часа не прошло – разведка вышла на задание.

Николай как вернулся, узнал – позеленел весь. Убил бы Семеновского, но сил не было. Осел на крыльцо и голову руками накрыл: вернись Леночка, только вернись!

Задание, как задание, Лене привычно. По тылам шастать не в новинку. Другое что днем и все ползком. Это да, к вечеру локти отваливались и шрамы тянуло, словно заново их вырезали. Но это ерунда – переживет.

В бинокль гаубицы внимательно рассмотрела – прав Николай – бутафория, доски видно слева как крепили. Дальше поползла, Васнецов за ногу схватил:

– Про нас не забыла? – одними губами спросил.

– Нет. За лес надо, вправо, потом влево. Круг дадим – сюда вернемся, – тоже одними губами ответила.

Немцев много слишком было, сновали по роще, как заведенные. То и дело пережидать приходилось, уткнувшись носом в траву, замирать. Ночью легче стало, уже перебежками двинулись.

За лесом тишина – поле и деревушка, но словно вымершая. Двинулись к ней. У первого дома замерли, прислушиваясь – нет, тихо, даже собака не лает. Ветер только слышно, как по чердакам гуляет. Лена Чарова и Васнецова жестом по одной улице послала, сама с Красносельцевым и Хворостининым по другой пошла. Встретиться решили у последнего дома у рощи за деревней.

– Тихо как, аж-но мороз по коже, – прошептал Павел Павлович. Лене самой не по себе было, встречала она уже такую тишину в некогда жилых местах, и точно знала, что прячется за ней горе, да такое, что лучше б и не знать никому.

В один дом заглянули – никого. Миска на столе с недоеденной корочкой хлеба плесенью покрытой. На полу табурет валяется, кочерга.

– Угнали, – поняла девушка.

– Всех? Это куда?

Лейтенант только вздохнула: хорошо бы не до ближайшего оврага под очереди и пулеметы.

– Приграничные районы зачищают суки, – прошипел Роман.

– Чтоб в тыл им не ударили, – кивнула. Только кто бы ударял? Старики и дети малые? А больше некому, все кто оружие держать может кто на одну сторону баррикад, кто на другую.

– Двинулись, – кивком приказывая выйти.

Следующий дом, еще один. Никого.

У последнего в кустах засели остальных ждать.

– Закурить бы, – прошептал Хворостин, злой как черт.

– Потерпишь.

– Эка ты!… – и смолк, майора вспомнив.

Минут пять молчали, вслушиваясь, всматриваясь – силуэты, наконец, показались – ребята вернулись, но не одни. Малец с ними, лет восемь.

– Митрий, – прошептал, деловито руку грязную протягивая отчего-то Роману.

– Один во всей деревне, – зашептал Чаров. – В сундуке сидел. Говорит всех еще две недели тому, как угнали. Мамка его сховала, вот и промышляет как может. Днем отсиживается, ночью днюет и по хавке охотится.

– Ну, – кивнул малыш.

– На станции был. Чего молчишь, Митрий? Говори.

– А чего? – зашептал. – Немцев тьма и все танки гонят. Их на станции не пересчесть. А дале вона за рощей, пушки стоят.

– Ну, это мы уже и видели и слышали. Что еще скажешь, – выгребла из карманов все сухари Лена, мальчику в ладони ссыпала. Тот жадно захрустел и давай набитым ртом бухтеть. – Тудыть вона, – влево показал. – Никого почитай. Поле стоит, уж второй годок насеянное.