Текст книги "Противостояние"

Автор книги: Райдо Витич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)

– Что-то не так?

– Нет, – улыбнулась: я прощаюсь с тобой Санечка. Но скажу об этом только

завтра.

– Не лги, не умеешь, – прищурил глаз.

– Самолеты сегодня над лесом летали, – попыталась нейтральную тему найти и так,

чтоб удобная для него была – ее странности объясняла.

– Месяц уже кружат, болото бомбили. Крутишь ты, что-то Лена.

– Ничего, – заверила, улыбнувшись шире, безмятежнее, а сердце от тоски сжимало:

увидятся ли когда-нибудь еще? Как они здесь будут? Выживут ли? Выйдут ли, не

дадут сомкнуться кольцу или будут в блокаде? Дойдет ли она с ребятами?

Лена очень хотела верить, что – да, но понимала – она, скорее всего, не дойдет.

Не было страшно, было отчего-то очень грустно. Плакала душа, последние слезы

теряя. А они с кровью уже давно…

И усмехнулась: глупые мысли – когда умирать было весело?

– Надеюсь, Георгий Иванович никуда тебя отправлять не собирается?

Девушка отвела взгляд и начала кору сосны щипать. Лгать Саше не хотелось, а

правду рано говорить.

– Расскажи что-нибудь.

– Что?

– Про вас с Колей. Как учились, каким он в академии был.

– Зачем?

– Интересно.

– Раньше не было интересно, а сейчас вдруг проявилось любопытство. Что так?

– Раньше тяжело было спрашивать, – призналась.

– Сейчас нет? – насторожился.

«Если не сейчас – больше никогда», – глянула на него и отвернулась.

– Так что командир сказал?

– Ничего. Спрашивал, как здоровье, смогу в марте в Барановичи сходить или нет.

Саша лбом в ствол дерева уперся: какие Барановичи?!

Не нравилось ему настроение Лены, и состояние не нравилось, чуял, прячет она что-то,

скрывает. Замороженная будто стала и ходит, дышит, смотрит, как через силу. Лицо

зажило, но шрамы остались на скуле под глазом да над губой. Навсегда останутся и,

всегда напоминать будут. Как и звезды, выжженные на теле.

Поправилась? Ни черта!

Сел у корней, автомат обнял: слезы сдавили, в глазах защипало:

– Нас зажимают, Лена.

– Знаю, – прошептала.

– Уходить будем, – бросил помолчав. – Ты сможешь?

– Куда денусь, – но даже в голосе силы нет.

Саша хмуро смотрел перед собой и чувствовал необъяснимую тоску, словно уходит

Лена, но куда?

– Только живи, слышишь? – сказал тихо.

Девушке не по себе стало, она не представляла, что расставание с другом будет

настолько тяжелым и неожиданным.

Села рядом, прижавшись плечом к его плечу:

– Буду. Если ты клянешься, что тоже будешь жить. Не смотря ни на что, Санечка,

будешь жить.

– Мы словно расстаемся, – посмотрел на нее пытливо. Девушка голову опустила,

пряча взгляд: тягостно.

– Ты мне как брат стал.

– «Брат», – передразнил едко и головой качнул. – Только ты мне не сестра.

– Ой, ли? – толкнула плечом легонько, улыбнулась. – Не сердись, насупился вон.

Брат, ты мне Саня, самый настоящий, – лбом в его плечо уперлась, глянула.

Дроздов покосился, носом шмыгнул. Взгляд потеплел и лицо уже злым не было.

Надо же было ему тогда за Лениной подружкой ухлестывать? Дурак, ой, дурак, —

вздохнул.

– Мы ведь после войны встретимся?

Саша замер: это к чему она?

И развернулся, в глаза заглядывая, а в них тоска, вина и прощение.

– Значит я прав, – притих, холодно что-то стало. – Куда идешь, когда? —

спросил глухо, пряча волнение, а оно наружу рвется, просачивается в голосе,

взгляде.

– Это тайна Саня. Никому не скажешь?

– Рупор возьму и всем объявлю, – проворчал, и головой качнул. – Ох, Ленка…

Куда тебе? Ты вон по здесь еле ползаешь. Куда опять тебя Иваныч дергает?

– Не должен никто знать о том, понял? – глянула сердито, отвернулась спиной к

нему: ишь, внимательный какой! А сердиться не может – уходить ведь скоро,

встретятся ли еще? Не до ссор и обид сейчас.

– Странно, правда? Жизнь оказалась совсем не такой, как мы себе представляли. А

у многих ее отобрали, взяли и сломали, как веточку… Я хочу, чтобы ты знал: я…

я самый счастливый человек на земле. Мне было дано узнать вас.

И смолкла, невольно выступившие слезы скрывая. А на душе горько и жалко всего:

от своей жизни до его… Но жили правильно, ни себя ни других не пачкая! И как

могли людей и Родину защищали!

Вот только ком в голе встал и не уходит, хоть чем его гони.

Саша уставился ей в спину: слышится или мерещится – она совсем прощается?

– Ты не погибнуть ли собралась, – чуть не схватил за плечо, к себе не

развернул, но помнил, что с ней сотворили, не тронул.

Лена палочку подобрала, покрутила в руках и сломала от волнения:

– Нет. Но это уже не от меня зависит.

– Хочешь, к командиру пойду…

– Нет!…Просто в отряд я уже не вернусь, – добавила тише: и тебя не увижу.

Дроздов все-таки не выдержал, осторожно развернул ее лицом к себе:

– Рассказывай, – потребовал.

– Не могу.

– Я что, болтун?

– Я болтушка – тебе вот выболтала.

– Не крути, мне пытать тебя, что ли? – и стих, увидев, как посерело ее лицо,

замкнутым стало. – Прости. Как рыба нем буду, клянусь – куда идешь?

Лена помолчала и призналась:

– За линию фронта.

– Еее… – Дрозд еле сдержался, чтобы не выматериться. – Ну, точно, сдурел

Иваныч.

– Это не обсуждается, Саша.

– Да ты знаешь, сколько до линии фронта? – прошипел ей в лицо.

– Это неважно, – осекла. Мужчину перекосило, многое бы сказал, но только губы

поджал и взглядом ожег. Выругался в полголоса.

Помолчал, раздумывая, затылок потер, дурея от мысли, что Лене опять предстоит.

– Почему ты? Почему опять ты?!… Ты же жуть какая невезучая. На меня посмотри,

за два года ни единой царапины, а у тебя, что не выход, то панихида: то изобьют,

то ранят, то!… – и рукой махнул в сердцах.

– Ничего со мной не будет.

– Угу, – насупился как ребенок – Лене и смешно и грешно было смотреть на него.

– Честное комсомольское, – чуть по голове его не погладила.

Санечка, хороший ты мой. Ты выживи, пожалуйста!

– Да хоть октябрятское! Отмени!

– Нет! – теперь она разозлилась.

Дрозд понял, что что-то очень серьезное ей поручили и, застонал, затылок ладонью

огладив:

– Ну, мать твою!…

И смолк. Так и сидели молча, друг на друга не глядя. Прощались без слов. Скажи,

что и опять горечь полезет, а ее без того хватает.

– Адрес запомни, – сказал мужчина. – Москва…

– Не надо, – оборвала: тяжело. Призналась. – Не приду.

– Тогда на ВДНХ, каждую субботу, в шесть. Я ждать буду, попробуй не приди.

Лена улыбнулась:

– Забавный ты. Славный. Ладно, приду.

– После войны, – кивнул. И она кивнула:

– После войны. «И попробуй не приди», – передразнила. Тепло на душе и грустно.

Зима…

Вторая зима войны. Должна же она закончиться когда-нибудь? Вот пойдут советские

войска в атаку и погонят немцев до самого Берлина. Весной. Этой.

– В Берлине будешь, напиши на стене их самой высокой: «помни!»

Саня хмыкнул: понравилась мысль.

– Напишу. И ты.

– И я.

Ей было жаль, что с другими она попрощаться не сможет, это было бы слишком

прозрачно для предателя.

– Саша, командир уверен, что в отряде завелся стукач. Я бесспорно болтушка, что

говорю тебе, но ты остаешься, а я ухожу. Будь осторожен и попытайся вычислить

этого… можешь ударить его. От меня.

– Грозно-то как, – усмехнулся мужчина. Информацию Лены он на ус намотал – не

удивила. Нечто подобное он подозревал – уж слишком интересно ребята на засады

напарывались, операции срывались.

– Когда уходите?

– Через сутки.

– Значит, у нас есть еще целые сутки. Богатство, – хмыкнул невесело.

Удивительное существо – человек. Почти два года Дроздов знал Пчелу, и вроде

только понял ее и себя, а уже и расставаться, и на самое главное всего сутки

отмеряно.

– Я не говорил тебе, хотел позже, когда окрепнешь, – оперся затылком о ствол

дерева: гребанная война! Как же она остаточертела! – Выходит, нет у нас этого «позже».

Твоя сестра, Лена, погибла. Осенью, в ополчении, – не стал тянуть.

Девушка застыла, по коже мурашки прошли. Она не ожидала этой новости, не готова

была принять.

Надя? Наденька…

Как же так, как же?…

Лену качнуло, не поддержи ее Саша, упала бы, свалилась без сил на снег и умерла.

– Поплачь, если хочешь.

«А если не могу?»

Так и лежала на его коленях застывшая, застывшим взглядом глядя в гущу леса.

Холодно и пусто было.

Выходило, что у нее никого не осталось. Игорь, Надя, Коля… Всех забрала война.

Даже подругу, которая так и не поняла, что война началась. Даже любимого,

который так никогда и не узнает, что любим.

Она поняла, что такое быть сиротой и это было страшно.

Она действительно ощутила себя сиротой. Дядя, которого она видела один раз не в

счет как и отец, которого она вовсе видела лишь на фотографии.

Одна.

Как жить? Как смириться с жизнью, если самые дорогие тебе люди уже мертвы.

И одернула себя: у нее есть друзья, фактически братья: Сашка, Костя, Тагир, Ян,

Прохор, Петя, Сашок. Сколько их!

И зажмурилась: да выживут ли?…

– Пойду. К себе, – поднялась с трудом и поплелась в прострации к госпиталю.

Дрозд со скорбью смотрел ей вслед и думал: почему настолько страшная судьба

досталась настолько красивому во всех отношениях человеку?

А еще, говорят, Бог есть. Ложь! Если бы он был, ад бы не спустился на землю и не

бушевал, собирая дань из поломанных судеб и прерванных жизней. еще целые сутки.

Богатство, – операции срывались. шком прозрачно для

Лена не спала всю ночь. Не могла.

Душа плакала по погибшим, а в ночь смотрели совершенно сухие глаза.

Вышли ближе к рассвету. Тагир, Костя, Лена – Саша сопровождающим.

Шли не спеша, а девушке казалось, бегут – сердце выскакивало от напряжения.

У прогалины недалеко от дороги мужчины сняли сетку с машины, Звирулько подал

Лене одежду:

– Переодевайся. Документы в кармане.

– Знаю.

Кинула на сиденье главную драгоценность – битком набитый планшет. Переоделась,

пока мужчины курили, повернувшись к ней спинами.

Лену подивило шелковое белье, тонкие чулочки и изящные сапожки. Она уже забыла,

что такое есть в природе и позволила себе потратить пару минут, полюбоваться

доставшейся прелестью. Натянула с удовольствием, а вот дальше…

Женская форма пришлась в пору, но натягивать обмундирование эсэсовки было мало

противно – больно. Юбка чуть пережимала рану на животе и, пришлось передохнуть и

свыкнуться с болью, как и с мыслью, что в ближайшие дни она станет постоянной и

неистребимой. Китель плотно обхватил грудь и стянул раны на спине. Лене

показалось, она в футляр оделась. Вздохнула, выдохнула, унимая слабость и

головокружение, и решительно застегнула ремень, в котором и были зашиты особо

ценные документы.

Ремень еще сильнее потревожил раны, сжав их, но ничего, перетерпит. Пилотка,

перчатки, шинель. Лена застегнулась, посмотрела на себя в зеркало обзора машины

– нормально. Теперь еще один ремень и не умереть от их количества, от жары и

тесноты, и планшет через грудь – с ним она расстанется только за линией фронта.

Он лег ремнем через грудь, и девушка с трудом сдержала стон – чертова боль!

Постояла и сгребла свою одежду, сунула в вещмешок. К мужчинам подошла:

– Все.

Те обернулись и затоптались, странно посматривая на нее. Дрозд плечами повел,

выпрямляясь, вспомнил об офицерской осанке. Тагир подтолкнул открывшего рот

Константина к машине, а Лена подала сложенное Саше:

– Вот и все, – выдохнула. И так хотелось обнять на прощание, почувствовать что

жив, рядом, как был рядом все эти трудные, жуткие месяцы, поблагодарить,

поцеловать… помолиться за него.

– Только береги себя, ты обещал.

Он смотрел на нее не отрывая взгляда, и все силился запомнить.

Отвратно было видеть Пчелу в форме группенфюрер СС, но невозможно было не

признать, что она очень шла ей. Стройная женщина с серьезным лицом аристократки,

фарфоровой кожей, светлыми волосами, немного недостающими до плеч – все как

полагалось "истинной арийке". Шрамы гармонировали со строгим взглядом, в котором

не было ни грамма наивности, но жила жесткость и боль, и выдавала возраст много

старше, чем был на самом деле. Седые пряди разбавляли русые волосы, придавая

пикантность прическе. Не зная ее, встретишь и ни за что не догадаешься, что

партизанка, обычная советская девушка комсомолка семнадцати лет отроду.

Это и встревожило Сашу.

– Своим сразу объясни, кто ты, а то форму увидят и пристрелят без сантиментов.

– Если б еще знать наверняка, кто свои, кто не свои.

– Узнаешь.

Они помолчали, глядя друг на друга и, Лена подошла вплотную:

– Ты обещал, что выживешь, – напомнила глухо. Слезы душили, но не те, что

обычно просятся наружу, а те, которые никому никогда не увидеть. Так плачет душа

и она плакала. Второй день остановиться не могла.

Лена смотрела на Дрозда и не могла ничего сказать. Так бывает, в нужный момент

не находится нужных слов, нападает немота и тишина внутри. А потом и сказала бы,

да некому…

Но все же подошла вплотную и прошептала, как закляла:

– Выживи, умоляю. Ради всех погибших и живых, выживи.

– Я могу сказать тебе тоже самое, – прошептал он, вглядываясь в ее глаза,

скорбные, мудрые и бесконечно усталые. Не детские. За каких-то полтора года

девочку превратили в женщину, которая прожила жизнь.

А ведь ей только восемнадцать будет…

Тагир положил мешок к ногам лейтенанта и Дрозд невольно отвел взгляд от девушки,

а та отступила от него, смущено покосившись на мужчин. Теперь Эринбеков был одет

в форму рядового СС, как и положено водителю с не совсем арийской внешностью. А

вот Константин, высокий, светленький, в форме обер – лейтенанта, выглядел

напыщенным и бравым, как должно офицеру "доблестной немецкой армии".

Саша с ехидством оглядел их и фыркнул:

– Ну, вы и клоуны.

– Ладно, старик, – улыбнулся Тагир и обнял мужчину. – Ни пуха, – сказал

серьезно.

– Шлите фрицев к черту, там их место.

Обнялся с Звирулько, и мужчины пошли к машине, а Лену Саша осторожно взял за

ладони. Покрытые перчатками руки были изящными и изнеженными, но он знал те

страшные отметины войны, что скрывала лайковая кожа.

– Береги себя, – попросил, еле сдерживаясь, чтобы не обнять ее, не сжать

крепко в объятьях и никуда не пустить. Никогда не отпустить. – Ты обещала

выжить.

– И ты обещал, – горло сдавило от спазмов.

– В шесть, ВДНХ, каждая суббота, Лена. Я буду ждать год, десять… Только приди,

слышишь?!

У него дергалось веко, и в глазах была такая тоска, что Лена готова была взвыть,

но она посмела лишь ткнуться губами в его щеку и прошептала:

– Я буду за тебя молиться, за вас всех. Вы должны выстоять. Не огорчай меня,

Санечка, живи!

Постояла и пошла: пора.

– Лена? Лена!

Она обернулась и грустно улыбнулась ему:

– У меня никого ближе тебя больше нет…Держись лейтенант, ты можешь.

Подошла к машине и села на переднее сиденье. «Опель» вырулил на размытую

февралем дорогу. А Дроздов все стоял как вкопанный и не мог принять тот факт,

что Лена уезжает, что неизвестно увидятся ли они вновь, что вернувшись на базу

отряда, он ее не застанет в лагере.

А впереди у ребят очень опасный путь. Здесь немцы и свои же, партизаны, подобьют

не зная, кто едет и даже фамилии не спросят. Ближе к фронту фашистские посты

чаще, проверка документов придирчивее, и свои точно так же убить могут, при

переходе.

Сердце оборвалось и как в спину толкнули Дроздова – побежал за машиной, а что

хотел?

Остановился. Стоял и смотрел на удаляющийся «Опель».

«Только выживи, умоляю! Выживи!!» – кричала душа вслед…

– Я люблю тебя, – прошептал уже тишине и безлюдности.

Почему эти слова, что всегда казались ему простыми и ничего незначащими, так и

не достигли ушей Лены. Почему он так и не смог ей их сказать? Ведь столько раз

говорил другим, что и не вспомнить, как и всех кому говорил.

А самой нужной, самой важной в его жизни – не сказал…

Исторический факт

Реальные факты, свидетельства очевидцев.

Операция была проведена силами белорусской «службы порядка» под руководством

Тараса Бульба – Боровца вокруг Мозыря.

Народное национальное партизанское движение, организованное сотрудником Абвера

Владимиром Шавель.

Только в июле 42 партизанами было проведено 460 диверсий, крушение 222 поездов,

700 платформ, вагонов. С ноября 42 по март 43 было выведено из строя более 200

километров ж.д. полотна. Совершено

2, 5 тысячи диверсий.

Добровольцы из числа военнопленных. Работали сначала конюхами, поварами,

санитарами, затем их переводили в жандармерию, формировали из них войска порядка.

С осени 41 от битвы под Москвой до осени 42 – битве под Сталинградом, был крайне

сложный и неустойчивый период, не перелома, а неясности, кто же кого победит.

В 42 году фронт катался как мячик в среднем на 250 километров туда– сюда.

Некоторые города и населенные пункты были взяты раз на пять то немецкими, то

советскими войсками.

Все это напоминало армрестлинг меж Гитлером и Сталиным, у которых на тот момент

оказалось почти равное соотношение сил. Потери 41 года в военно– техническом и

людском плане для СССР были колоссальны. У Сталина были силы за счет оттока

рабочей силы с Запада и переброски ее на Восток, за счет титанического, на

уровне героического труда в тылу на заводах и полях. Там работали даже дети, не

отходили от станков сутками. В это время у Гитлера за счет удачной летней

компании оказалось в руках много техники, боеприпасов, заводов, людских и

продовольственных ресурсов в оккупированных территориях. Многие заводы и

стратегические пункты оказались в руках Гитлера из-за того, что не успели

эвакуироваться. И в этой схватке в 42 году очень серьезную роль сыграло подполье,

партизанское движение в тылу Гитлера, и мобилизация всех сил в тылу Сталина.

Гитлеровцы изначально шли с целью образования колоний на территории СССР, шли с

уверенностью, что они высшая раса, все остальные недочеловеки. Если бы при

оккупации Западных частей Украины и Белоруссии, как ожидало враждебно

настроенное к большевикам население, только присоединенных республик, они

проявляли лояльность, то партизанское движение не стало бы столь мощной и

разрушающей изнутри врага силой. Однако своими зверствами с первых дней

оккупации, немцы сами спровоцировали даже мирных жителей к войне с ними,

стремительно изменив отношение к себе, и тем ослабили сами себя, дав движение

саботажу, крушению поездов с техникой и частями армий, срыву операций. Если бы

вся техника что была уничтожена на территории партизанской республики, все

солдаты погибшие от диверсий дошли в 42 до фронта, то не факт, что война бы не

затянулась не на четыре года, а на много больше лет. Тылы Гитлера подрывали силы

фашизма изнутри, тылы Сталина сплачивались и мобилизировались, укрепляя борьбу

против врага. Гитлер вынужден был увеличивать количество войск на оккупированных

территорий для поддержания порядка, борьбы с партизанами, растрачивая людской

ресурс, Сталин черпал живые ресурсы, минимум сил тратя на порядок в тылах. Из

стратегических эшелонов до фронта советских войск доходили фактически все, из

стратегических эшелонов со стороны немецких войск лишь 50 %. Партизаны мало

работали в координации в действиями фронтов, они фактически заставили образовать

в тылу врага еще один фронт. Потери которые они нанесли гитлеровцам были очень

значительны и сыграли значительную роль в перевесе сил в войне на сторону

советского народа.

Глава 26

– Ура!!! – пронеслось громогласное. За спинами пехоты дали залп артиллеристы и, понеслось. На подступах к городу немцев просто смели, а на улицах забуксовали.

Засевшие на верхних этажах автоматчики и минометчики, простреливали все пространство улиц и прижали батальон. Николай выглянул из укрытий, пытаясь сообразить, как гадов выкурить, и тут же отпрянул – посекло. Стер кровь над бровью, на Синицина посмотрел:

– Дельные мысли есть, лейтенант?

– Подъем!! Ура!! За Родину!! – пронеслось на улице.

– Никак майора несет! – крикнул из-за развалившейся стены здания солдат. Санин ползком к нему. Выглянул – Харченко под пули полезть решил. «Несло» того, в точку рядовой заметил – пригибаясь бежал, размахивая пистолетом и пытаясь поднять бойцов, а немец лупил с крыш и разбитых окон чудом не задевая майора.

– Куда?!… – выругался Санин. – Ложись!! – заорал.

Поздно – сняли. Харченко растянулся на камнях, но убит или ранен, не понять. По развалинам, в которых Николай с бойцами залег, шквальным огнем прошлись, только осколки кирпича в разные стороны полетели.

Санин зверея, камешки да пыль с каски стряхнул ладонью, приглядываясь к верхним этажам в доме напротив и бросил:

– Трое бойцов – слева! Ты, ты, ты, – ткнул в первых же попавшихся, развернувшись к спрятавшимся, вытянулся во весь рост за укрытием стены.

– А я прямо, – заявил лейтенант. Капитан выглянул, оценил – рискованно, но вход в подъезд прямо по курсу, метров тридцать. Если прикрыть удальца, может получиться.

– Ладно, идет, – скинул шинель, чтобы не мешалась. Сейчас без нее жарко будет.

– Еще трое – к майору! Приготовились! Пошли!!

Трое бойцов ринулись в одну сторону, трое в другую, лейтенант прямо, а остальные прикрыли шквальным огнем по окнам. Минут десять и дом был очищен от фрицев, в соседнем взвод Грызова остатки фашистских гнезд добивал.

– Вперед!! – заорал Санин, поднимая бойцов и выскочив на улицу, рванул по ней вверх. – Давай, родимые, давай!!

К ночи все вповалку лежали от усталости у руин на окраине. По городу раздавались единичные выстрелы – соседний батальон зачищал дома.

Коля курил, поглядывая на свой замызганный вид: грязный, пыльный, еще и шинель посеял. Потери батальона составляли двадцать шесть убитыми и семь человек ранеными, а это очень хорошо, учитывая, что город взяли.

Ну, и хрен с ней, с шинелью!

– Товарищ капитан, седьмой на проводе, – подбежал Мишка. Коля юркнул за ним в развалины, где связисты уже наладили связь, взял трубку:

– Докладывает капитан Санин – город взят…

– Что взят, знаю. Молодцы. Потери?

– Тридцать процентов личного состава батальона.

– Что с Харченко?

– Тяжело ранен, товарищ седьмой. Вынужден был взять командование на себя.

– Вот и бери, приказ выпишу. Утром ко мне.

И обрубил связь. Суров полковник Дягилев. Коля трубку отдал, рожу о пыли и грязи оттер. Глянул на ординарца, вытаскивая из планшета бумагу и карандаш:

– Давай к взводным и сюда их, бегом.

– Списки, да?

– Списки, Миш, да, убитых, раненых и к наградам. Все как всегда.

Парень улыбнулся:

– А шинельку-то где посеяли, товарищ капитан? Эк вы, как ребенок, не углядишь, обязательно что-нибудь случится.

– Беги, "Арина Родионовна"! – хмыкнул Санин и уткнулся в лист, писать начал наградной список. Темно, развалины, ни черта не видно. Огляделся – ну и штаб, мать их!

– Костерок хоть запалите, что ли, славяне! – проворчал сидящим солдатам.

– Сейчас, товарищ капитан, будет, – заверил молодой связист.

– И про кухню узнайте. Бойцы с утра голодные.

– Вечно они телятся, полевые-то. Это дело такое, – с пониманием закивал пожилой сержант.

– Желудку на их помехи все равно. Сходи узнай, отец, где их черти носят.

– Да, чего не сходить? Сделаю, товарищ капитан. Вы вот зажигалочку возьмите, трофейная, – подал, огоньком осветив записи.

– Спасибо, – на камни рядом пристроил – все свет, а то пишешь наугад. Утром такую дешифровку полковник в ответ устроит, мало не покажется.

– Да, а, – махнул сержант рукой и трусцой по улице побежал в темноту.

А Коля вывел:

"Особо отличившиеся в боях за взятие Славянска". И из головы вылетело:

– Число сегодня какое, кто помнит? – крикнул в темноту.

– Так девятнадцатое!

"19 февраля 1943 года", – вывел капитан.

Они стояли на КПП и ждали своей очереди на проверку документов, переглядываясь исподтишка.

Все прошло более чем удачно. Первый патруль вызвал серьезное напряжение, хотелось не разговаривать, а ударить по фрицам из стволов. Дальше дело пошло уже более спокойно, но напряжение все эти дни все равно не отпускало. Шутка ли – по тылам фашистов открыто двигаться. Только и ждали засады своих и подозрения от врагов, и каждую минуту готовы были вступить в бой. Правда на блок-постах, завидев женщину, офицеры Лене больше строили глазки и пытались навязать сопровождение, чем проверяли документы, а она вымучивала в ответ кокетливые улыбки, внутренне сгорая от желания расстрелять этих "галантных кавалеров".

Она же все боялась вызвать подозрение. Ведь это, очевидно, приди кому в голову подумать: а что здесь делает машина с юристом из рейхканцелярии? Не проще ли было отправить специалиста самолетом? И все – начались бы досмотры, проверки, их задержали бы.

– Почти добрались, – постукивая пальцами по рулевому колесу, протянул Тагир, глянул в зеркало обзора: за «Опелем» уже пристроились грузовики с пехотой, и впереди скопилась техника. На подъездах к линии фронта дороги были забиты и чем ближе к гулу канонады, тем сильнее пристальнее и придирчивее проверяют документы, тем больше контрольно – пропускных пунктов, тем сильнее охрана.

На этом КПП, зажатые со всех сторон войсковыми частями, бойцы чувствовали себя неуютно и сильно нервничали. До фронта, судя по грохоту, рукой подать, но каждый понимал – заподозрят что – не прорваться, это будет их конечным пунктом.

– Обидно бы было, – протянул Костя, поглядывая в окно: слева, справа, позади, впереди – немцы. Случись что – ни единого шанса уйти.

Машина стояла, тревога росла.

Лена то и дело оглаживала полы шинели на коленях.

– Не нервничай, – бросил Тагир, заметив сумятицу девушки. – Не первая проверка.

– Фронт близко – слышишь, ухает что-то.

– Не близко. До него еще идти и идти.

– Пешком придется.

– Ежику ясно.

– Если что, можно уйти влево, – заметил Звирулько. Слева действительно можно было уехать, обогнув грузовик и уйти на пустое пространство, в сторону леса. Конечно, на дороге они будут, как на ладони, с одного выстрела подбить можно будет – вон «пантер» с десяток двигается вниз. Разверни дуло и жахни – от «Опеля» только воспоминания останутся. Но шанс есть шанс, случись что, любую лазейку использовать придется.

– Если получится.

– Хреновый вариант, но другого нет.

Справа они вовсе были прижаты бортом грузовики с пехотой, позади крытые машины с автоматчиками. Куда не глянь – везде амба.

– Вот жахнули бы сейчас по ним зенитками, из всех стволов. Представляете, сколько бы здесь этих гадов легло? – размечтался Костя.

– Не сыпь соль на рану, – буркнул Тагир.

– Смолкли, – приказала Пчела, поправляя пилотку и готовя дежурную улыбку – к машине двигался хищного вида дежурный офицер и двое автоматчиков.

Девушка приоткрыло окошко.

– Ваши документы, – наклонился к ней мужчина. Судя по замороженному лицу, ему было ровно на женщину и ее улыбки. Взял протянутые книжечки, цепким взглядом обвел сидящих в салоне и начал придирчиво изучать каждый документ.

– Выйдите, пожалуйста, – приказал.

– Зачем? Что-то не так господин обер-фельдфебель? – открыв дверцу, развернулась к нему девушка. Закинула ногу на ногу, выказывая обтянутые чулочками ножки во всей красе. На офицера впечатления не произвели, бросил сухо:

– Прошу вас выйти.

– Хорошо. В чем дело? – вытянулась у машины, и зубы стиснула. За те дни, что они добирались сюда, раны видимо воспалились и нестерпимо жгли, да и покушать не было ни времени, ни возможности и голод давал о себе знать выматывающей, неконтролируемой слабостью.

– Вы двигаетесь в штаб армии «Центр»?

– Да.

– Повод?

– Эта информация не подлежит разглашению, – сухо отчеканили Лена.

Мужчина внимательно посмотрел на нее:

– У вас интересный акцент.

– Я из Баварии. В этом причина нашей задержки, офицер?

– Я прошу всех выйти из машины и проследовать за мной, нужно кое-что выяснить.

Ситуация становилась опасной. Тагир приготовился нажать на газ, Костя схватить автомат.

– В чем дело?! – потребовала Лена ответа. – Нас и так задерживали на каждом пункте! Вы понимаете, что срываете наше прибытие в штаб в срок?! Генерал будет очень недоволен. Боюсь, вам придется расстаться со званием и этим теплым местом, – прищурилась холодно и презрительно, гордо вскинув подбородок. – В котором вы развели бардак! Я обязательно доложу генералу о беспорядках на этом КПП! Там идут бои, – указала в сторону леса и отблесков по кромке неба впереди, откуда доносился грохот. – А вы держите войска на месте, создавая скопление. Тем задерживаете подход подкрепления нашим героям, которые умирают от пуль большевистских скотов! Подвергаете войска опасности авианалета и делаете услугу авиации противника!

– Здесь нет штаба армии, – протянул.

– Тогда объясните куда ехать, а не отнимайте время!

Мужчина поджал губы, нехотя отдал молодой стерве документы и обернулся:

– Вам нужно вернуться, за деревней свернуть направо.

– Как вы представляете себе «вернуться» – там все запружено техникой! Это черт знает что, офицер! Я однозначно буду жаловаться генералу!

– Вы можете проехать в обход. Влево, через лес, в обратном направлении.

– Благодарю, – бросила сухо. – Мы можем следовать дальше?

– Да.

Лена демонстративно хлопнула дверцей. «Опель» тронулся.

Костя дух перевел и убрал руку от пистолета, что спрятал за полу шинели на сиденье.

– Мать моя женщина. Я чуть не посидел.

Лену саму колотило до тошноты, сердце выпрыгивало и голову обносило.

– За лесом машину придется бросить, – глухо сказал Тагир, непривычно бледный лицом.

Отъехать не успели – на горизонте появились самолеты с красными звездами.

– Наши! – обрадовался Костя. Лена рванула ворот кителя и глянула на Тагира:

– Гони!

Тот и без нее понял, что сейчас будет, дал по газам. Машина юзом ушла вправо, ее подкинуло от первого взрыва, встряхнуло так, что всех кто в ней был взболтало о салон.

– Гони!! – проорал уже и Костя, зажав пораненный глаз.

Везде вздымалась земля, ложилась на стекла. Те треснули, полетели осколками врезаясь в сидящих. Тагиру изранило лицо и он ничего не видел сквозь заливающую кровью глаза пелену, но жал на газ, надеясь уйти. А КПП утюжили, как немец «зачищал» мессерами советские позиции в сорок первом, работала советская авиация. Лене показалось, что она вернулась туда, откуда все началось – в тот вагон, в тот поезд, следующий до Бреста. И все кричала, помогая мужчине рулить, не чувствуя как кровь стекает по щеке из раны над бровью. И поняла, что у них на хвосте висит «ястребок».

– Гони, гони!! – кричал Костя.

– На хвосте, Тагир! – проорала Лена.

– Не отвяжется, хана! Из машины!! – заорал он в ответ.

Какой-то миг, вспышка и в тот миг, когда Костя выпрыгивал в одну сторону, Лена в другую, машину подкинуло, разорвало огнем с грохотом и скрежетом. Девушку ударило чем-то по голове и отнесло волной в сугроб у леса. Звирулько в шею впился осколок и мужчина прожил не больше пары минуты, тщетно пытаясь зажать фонтанирующую из раны кровь, а Тагир сгорел вместе с машиной.

– Молодцы, ребята, – прошептал лейтенант, наблюдая как «Ястребы» разровняли скопление техники и солдат у пропускного пункта, как метко попали в машину с высокими чанами.

Утка, рядовой Уточкин, показал ему большой палец: на все сто ребята сработали!

Каретников жестом приказал троим своим бойцам сходить и проверить убитых, документы, если есть забрать. Самое время, в суматохе, что кругом творится, никто посторонних не заметит.