Текст книги "Спящие пробудятся"

Автор книги: Радий Фиш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 36 страниц)

Явившись в Карабурун, Деде Султан по мысли учителя возгласил: «Мусульмане, называющие иноверцев нечестивыми, сами нечестивцы!» Из сего неукоснительно следовало: уставы, действительные на свободных от бейского беззакония землях, равны для людей всех вер.

В поисках подтверждения сему и раскрыл мулла Керим лежавшую перед ним книгу. То был собственного рукописания извод «Постижений», сделанный с копии, врученной Деде Султану учителем.

Голоса за пологом вывели муллу Керима из задумчивости. Проснулся и Абдуселям. Сел на тюфячке.

– …Как пророк Пса по воде, словно по суху, прибыл я к тебе, Деде Султан, – гремел натруженный, с хрипотцой голос, показавшийся до странности знакомым. – Ни заставы вражьи, ни кручи горные, ни морские воды черные не преграда Истине!..

«Да это же наш ашик!» – подумалось мулле Кериму. И тотчас же Абдуселям подтвердил его догадку:

– Никак сам Шейхоглу Сату изволил снова прибыть в наш стан?! Пойдем-ка глянем!

– Не звали нас, брат Абдуселям!..

– Если мы не ошиблись, позовут.

И точно, приглашение не заставило ждать. После взаимных приветствий все расселись по стенам тускло освещенной, устланной паласами горницы. По правую руку от Деде Султана – Шейхоглу Сату с неизменным кобузом. Рядом с ним незнакомец, судя по одежке – грек. По левую руку – Абдуселям, мулла Керим, Текташ, Гюндюз.

Шейхоглу встал, поклонился на обе стороны:

– Я привез вам, братья, слово учителя.

Деде Султан, а вслед за ним остальные сели на пятки, сложили руки на груди, как при слушании священного хадиса.

– Когда рассказал я о начале, что положили вы в Карабуруне, шейх молвил: «Да возгласят они цели наши всем – друзьям и врагам, ибо мы не новый дервишеский толк и не тайной веры приспешники. Наша цель – Истина! Средства, однако, храните для тех, кто ими пользуется, дабы до поры ни враг по ненависти, ни друг по недомыслию не мог воспрепятствовать. Памятуйте одно: средства должны соответствовать цели. Враг вам нашепчет: „Для благой цели все средства хороши“. Не поддавайтесь искушеньям, сколь бы вас ни теснили. К достойной цели ведут лишь достойные средства, или же цель оказывается достигнута по средствам. Знаю, страшитесь вы посрамления Истины пуще смерти! Но и смерть ваша может ее посрамить – нужна победа!»

– С нами Истина! – возгласил Деде Султан.

И вслед за ним повторили остальные:

– С нами Истина!

Сату потянулся к своей старой ковровой суме. Достал свернутый в трубку свиток.

– Наказ учителя никто у меня отнять не мог, спрятан в надежном месте. – Он постучал себя пальцем по лбу. – А вот над свитком я дрожал, что овца над ягненком. Передал его шейх и молвил: «Награждены мы разумом, дабы судить по справедливости. Дело это, однако, непривычное. Отвези братьям толкование Корана, чтобы Деде Султану и мулле Кериму сподручней было изъяснять новое через старое».

С этими словами ашик подал свиток Деде Султану. Тот приложил его ко лбу, передал дальше мулле Кериму.

– Наш брат Маджнун, писарь тайн, – продолжал Сату, – поведал мне, что сей труд закончен шейхом в Изнике на языке арабов и прозывается «Нур уль-Кулуб», то есть «Свет сердец».

Выходило, шейх услышал их мысли за сотни фарсахов! Мурашки побежали по спине у Керима.

Тем временем на середку вышел незнакомец в синей греческой рубахе и постолах из сыромятной кожи. Поклонился на стороны и сказал, заметно пришепетывая:

– Весть срочная и грозная. Идет на нас османское войско. Под бунчуком самого наместника Сулеймана-бея – лучники, латники, пять сотен сипахи и две тысячи пешей рати. Выступают на рассвете в субботу. Доведавший о том Танрывермиш до сей поры не ошибался. Передал еще, будто первый привал османцы намерены сделать возле деревни Екли.

Всех поразило имя проведчика. Танр ы верм и ш по-турецки значило то же, что по-болгарски и по-сербски Богдан – «дарованный богом». Весть, поданная им, была воистину даром судьбы: два дня и полторы ночи, оставшиеся до выступления войска, могли решить дело.

Одному Деде Султану было ведомо, что скрывается под этим именем бывший дружинник айдынского бея. Тесть этого дружинника, староста деревни Даббей, что в долине Малого Мендереса, вопреки заступничеству бея, был повешен по приказу кадия на базарной площади в Тире. С того дня возненавидел Танрывермиш и своего бея, и османского кадия, и всех беев и кадиев вселенной. Через земляков из сожженной деревни Даббей нашел в горах людей Догана. А когда османский наместник объявил набор в свое войско, упросил бея отправить его вместе с тремя другими дружинниками под османский бунчук. И стал первым османским воином, перешедшим на сторону Истины.

Давно ждали вести о выступлении наместника сидевшие в этой горнице, ждали и готовились. Но когда весть пришла, оказались к ней неготовыми. Требовалось время, чтобы освоиться.

Долго молчали. Пламя свечей прыгало по лицам, придавая им мрачное, а то и зловещее выраженье. Но по мере того как длилось молчание, смягчались резкие черты, суровость сменялась облегчением.

Весть, принесенная греком, даровала им свободу – от сомнений, от нерешительности, от страха.

– Аллах – свидетель, – сказал наконец Деде Султан, – не мы первыми обнажили меч. Нам остается решить, как получше встретить гостей, что удостоили нас чести защищать Истину!

Зашевелились, заговорили разом. Текташу, когда речь шла о сече, туркменская гордость не позволяла пропустить кого-либо вперед. Вспомнил, как некогда его разбойные резвецы, нападая на караваны с многочисленной стражей, первым делом пускали по верблюдам стрелы с зажженной паклей. Обезумевшие животные давили вокруг себя все, что попало, ломали строй. И предложил: пусть акынджи, из самых лихих, затаятся в лесу примерно в фарсахе от Екли, там, где поросший склон нависает уступом над дорогою, и ударят по обозу огневыми стрелами.

Гюндюз тоже принялся обмозговывать вслух. Ежели враг сядет на привал возле Екли, там место лесистое, есть где засаду устроить. Пошлют османцы по дрова десяток, а то и целую полусотню гулямов, – схватим их в лесу и порешим. Не пошлют – значит, костры будут малые, можно будет налететь на стан, страху нагнать. И поминай как звали.

Согласился с обоими Деде Султан. Гюндюзу, однако, заметил, чтобы взял в засаду двоих-троих выучеников Керимовых поголосистей. Пусть из лесу покличут гулямов: среди них добрая доля людей подневольных. Следует им случай дать живот свой спасти.

– Не все же они такие дурни, как мы с тобою, брат Гюндюз, в юности нашей безмозглой были, что по доброй воле махать саблей пошли?!

– Правда твоя, Деде Султан, – согласился Гюндюз. И задумался: как устроить дело. Порешить всегда легче, а вот спасти попробуй!

– Раз вы близ деревни засаду затеяли, – вмешался Абдуселям, – надобно старейшин Екли повестить: людей, скот и добро, сколько захватят, из деревни увели бы. Выместит на них злобу Сулейман-бей. Нам бейские обычаи знакомы. И пусть не рядом где-то хоронятся, а сюда идут Карабурунский люд потеснится, примет их в дома, а нет – шатры поставим…

– Непривычны они по шатрам жить, – усмехнулся Текташ. – Греки в Екли обитают.

– Вот ты их и научишь, брат Текташ, – немедля возразил Деде Султан. – Обвыкнутся, ежели сладкую душу свою сохранить желают. А врага побьем, проводим их с почетом домой.

Сила на них шла нешуточная. Под рукой Деде Султана находилось, правда, людей не меньше, чем у наместников, да только одолевают не числом, а умением. Как ни рвался Текташ в открытую сечу, пересилить в ней такого врага и думать было нечего.

Сподручней было взять за пример ратные ухватки Мусы Челеби, коим Мустафа Бёрклюдже с Гюндюзом были самовидцами.

Вдосталь натерпелся страху и сраму Муса Челеби, прежде чем обрел тот воинский разум, что привел его к победе над старшим братом и посадил на престол в Эдирне. До той поры он скорей готов был пасть костьми, лишь бы не показать тыл неприятелю. А тут научился бегать и считать умный бег за доблесть, ибо он изнурял врага прежде боя. Стал ловок в засадах, озадачивал недруга пусть не очень болезненными, но зато непонятно откуда нанесенными ударами. Если нужно было быстро сменить поле боя, сажал мужицких ратников на запасных лошадей, перебрасывал куда надо. Завязывал стычки в узкостях – ложбинах, перешейках, ущельях.

Вот что разумел Деде Султан под ратными ухватками Мусы Челеби, думая теперь приспособить их к делу.

До утра держали той ночью совет в Карабуруне. Подошло время расходиться, когда у порога послышались шум, мужские и женские голоса. Не обращая внимания на протесты верного Костаса, ворвалась, отстранив его, как мальчишку, предводительница сестер Истины Хатче-хатун.

– Да что же это творится-то? – вскричала она при виде Деде Султана. – Не ты ли наших стариков, умом пообносившихся, уговорил? Не ты ли толковал им, что место жен рядом с мужьями?! А как до дела дошло, как привез Анастас на ладьях своих весть грозную, так запамятовал ты учительные речи свои?

– Тише, Хатче-хатун! – попробовал было урезонить ее Абдуселям. – Что за шум срамной, что за толк бесчинный затеяла! Дело мы судим ратное.

Высокая, широкая в кости, предводительница застыла посреди собрания. Глаза ее горели гневом что угли. При последних словах Абдуселяма она схватилась обеими руками за голову.

– Ох, что же я, дурная, наделала! Зря послушалась тебя, Деде Султан. Льва своего ненаглядного, богатыря лихого Догана-алпа в горах покинула, сюда к вам подалась. Уж он-то меня от брани не отставил бы! Вместе либо честь, либо смерть в сече приняли!..

– Уймись, матушка Хатче! Грозы, что ль, на тебя нет? – вмешался мулла Керим. – Толком говори, что сказать хочешь?

Предводительница сестер окинула его пренебрежительным взглядом.

– Есть на меня гроза, мулла, да не из той тучи! Что же это выходит, уставщик ты наш пустоусый?! Значит, как при беях, бывало, ждать нашей сестре опять подле зыбки да у казана, покуда вы нашу судьбу решаете? А снесут ваши головы немудрящие с плеч, покатятся они по земле, с вас взятки гладки?! Насильство бейское, надругательство вражье, плен да разбой нам за вас терпеть? Не бывать этому более! Недаром мы палашом подпоясались!..

– Правда твоя, Хатче-хатун! – подал наконец голос Деде Султан. – Не лютовать, не тешиться больше беям над нашими дочерьми да женами. И сестрам твоим, подпоясанным на рать, дело найдется. Сам хотел тебе это сказать, только не клади ты позора на мою голову! Не позвал тебя средь ночи, пожалел; знаю, как ты с сестрами по горам да пещерам намаялась. Ну, а раз пришла, садись, слушай, что тут без тебя надумали. – Он показал место по правую от себя руку. И продолжал, точно ничего не случилось: – А насчет грозной вести, то наш ашик Сату обмолвился красным словом: дескать, принесли ее два мюрида наших, по волнам пройдя, словно по суху, как пророк Иса. И мы его обмолвку повторять будем, чтоб не проведали враги до времени про нашего Анастаса.

Гнев предводительницы сестер Истины как рукой сняло. Чинно направилась она на указанное ей место. Передвинула палаш на живот. Уселась рядом с Гюндюзом, поджав под себя ноги. И вид у нее был такой, будто издавна сидела она на советной беседе рядом с мужами рати и веры наравне с ними.

III

– Стой, не балуй! Не девка, чтоб щекотки бояться! Слышь, что ли?

Опрокинув на спину широкогрудой рыжей кобылице ведро воды, парнишка лет двенадцати, голый до пояса, взялся за скребок. Лошадь мотала хвостом, дергала шкурой, точно слепней отгоняла. Стоило скребку приблизиться к пазушине, начинала тихонько ржать да перебирать ногами, постукивая копытами по камням двора.

– Ломаешься, Сарыгёз! Погоди у меня! Да стой же, непутевая!

Мальчик изо всех сил старался казаться взрослым. Двигался солидно, несуетливо. Окрикивал скотину баском.

Двор, окруженный белыми каменными стенами, только-только осветился лучами взошедшего солнца. Над одной из стен, возле толстой шелковицы, показалась русая, выгоревшая на солнце шевелюра, затем веснушчатое лицо с плутоватыми голубыми глазами и, наконец, худенькие плечи в посконной рубахе. В руке соседский мальчишка держал краюху хлеба, которую со вкусом жевал.

Со стены далеко внизу видно было море, сморщенное ветром, как синяя мятая рубаха, окутанный утренним маревом противоположный берег Измирского залива с крепостью Фокея. Но мальчика на стене виды не занимали.

– Далеко ли собрался, Доганчик?

Ответа не последовало. Другой бы за это и камешком по спине схлопотал, но Доганчика уважали: шутка ли, отец его второй год дерется с бейскими отрядами где-то в горах Джума, а мать верховодит сестрами Истины. Да и сам он умел за себя постоять.

Досуха обтерев круп кобылицы, он ушел в денник. Вынес сбрую: узду с бляхами, простое деревянное седло.

– А я вечером в море пойду, – похвалился сосед. – Отец меня в артель допустил. И тебе дозволил, ежели хочешь.

– Недосуг мне, Ставро, – отозвался Доганчик.

Ставро даже жевать перестал. С того раза, как их взяли в море досматривать ставники, от Доганчика отбою не было: уговори, мол, отца, пусть возьмет в ночную ловитву. А тут, видишь ли, недосуг.

– Понятно, – протянул он. – Хатче-хатун не пускает.

– Матери дома нет. И не скоро будет.

– За чем же дело стало?

– Надо вот Сарыгёз отвести.

– Только из табуна взяли и опять отводить?

– Не в табун. К Гюндюзу-алпу.

– Так ведь Сарыгёз не боевая. Зачем она Гюндюзу-алпу?

– Стало быть, понадобилась, – отрезал Доганчик. Обиделся за свою рыжую: подумаешь, не боевая. Он ее орехами да изюмом откармливал, силы в ней да резвости побольше, чем в боевой. Только обучить было некому.

Он не спеша проверил подпруги. Привязал лошадь к кольцу в столбе. Ушел в дом. «Переодеваться», – догадался Ставро. И исчез со стены.

Когда Доганчик в сапожках и темном кафтане вернулся во двор, Ставро стоял рядом с кобылицей. За спиною торба, на плече бурдюк.

– Возьми и меня. Вдвоем веселей!

– Ехать далеко. Упаси Аллах, расхнычешься!

– Сам бы не расхныкался, – оскорбился Ставро. – Небось когда в море просился, я тебя взял.

Доганчик отпер ворота, вывел кобылицу. Ставро уныло потащился за ними. Глядя на его худые, опущенные плечи, Доганчик подумал: «Может, и в самом деле взять? Для нашей рыжей невелик груз».

Запер ворота, вскочил в седло.

– В бурдюке у тебя вода?

Ставро мотнул головой.

– А в торбе?

– Хлеба каравай да круг сыра.

– Годится. – Доганчик протянул ему руку. – Прыгай!

Легко втянул Ставро в седло. Поддал кобылицу пятками и пустился в галоп.

По узким сыпучим тропам они благополучно миновали перевалы и кручи. Чем выше забирались, тем суровей становились горы. Поросшие кустарником склоны сменились голым камнем. Взорам открывались то вершина Акдага, то морская гладь и далекий берег Хиоса. Порою скалы грозно сдвигались, оставляя над головой лишь узкий клок неба. Не то что Ставро, дитя морское, привыкший к горам Доганчик и тот примолк. Слава рыжей кобылице, сама находила тропу, нащупывала копытом неколебимый камень. Вдвоем, конечно, веселей, но не на одном деревянном седле, да и горные тропы не для веселых прогулок.

Трижды их останавливали дозоры. Имя Гюндюза-алпа служило надежным пропуском. К тому же сына предводительницы сестер многие знали в лицо.

К третьей молитве, разделяющей пополам время между полуднем и закатом, они выбрались наконец на каменистую дорогу, что вела вниз расширяющимся к морю ущельем. Справа на склоне показались домишки деревни Балыклыова.

Слева ущелье преграждал будто нарочно поставленный поперек нее темный скальный гребень в три человеческих роста. Спустившись поближе, они увидели, что гребень оборудован как крепостная стена. Дыры, пробитые Аллахом на втором и третьем ярусе, приспособлены под бойницы, к ним подведены дощатые настилы. Пространство между гребнем и откосом горы было завалено грудами камней. Оставлен лишь узкий проход на дороге, прикрытый козлами, наподобие тех, что служат для распиловки бревен. В сотне шагов позади гребня была сложена из неотесанных глыб вторая преграда. Два проделанных в ней прохода были хитро прикрыты близко поставленными стенками с таким расчетом, чтобы мог проехать только один всадник, и притом непременно развернув коня боком.

– Далеко ли собрались, молодцы? – окликнул их бритоголовый ратник. – Покамест дальше езды нету: конец земли праведной.

К Гюндюзу-алпу их не допустили: нет, мол, его на месте. А кобылицу велели отвести под сень рожковых деревьев возле второй преграды туда, где с торбами на мордах стояли на смыках оседланные кони.

Туркмен-коновод принялся рассматривать рыжую кобылицу, словно покупать собрался. Поглядел в зубы, пощупал бабки, поводил в поводу. И только после этого, словно впервые их заметил, спросил:

– Чего вам еще?

– Гюндюза-алпа повидать бы…

– Тут я вам без пользы. Ступайте к другому концу стены – вон, где люд копошится, – там спросите…

У противоположного конца преграды крестьяне из ближайших деревень, пешие ратники в белых одежках под началом двух мастеров-каменщиков достраивали стену. Волокли по слегам, толкали рычагами, ставили друг на друга каменные глыбы. Скрипели деревянные полозья, слышались надсадное дыханье, команды каменщиков. Пахло свежим навозом, горелым деревом, жженым оливковым маслом – им то и дело поливали дымящиеся слеги. Два мышастых высокорослых мула подтягивали на деревянных катках глыбы из устроенной неподалеку каменоломни. Погонял их щуплый человечек с миской для подаяния у пояса и бычьим хлыстом в руке.

– Дех, скотина неразумная! Шевелись! А то, глядите, Скала вас обставит!

Он повел хлыстом в сторону. Проследив за его движением, мальчики увидели здоровенного, будто из перекатного железа скроенного детину. Впрягшись в лямку, он тянул по слегам глыбу. Круглая как шар бритая голова сверкала на солнце, на плечах под рубахой играли чуть ли не такого же размера бугры мышц. Со стенки глыбу веревками придерживали двое, двое снизу подпирали ее рычагами. И все же трудно было поверить, что один человек может поднять на высоту человеческого роста эдакую махину.

Ставро с Доганчиком глядели на богатыря во все глаза.

Подтянув камень кверху, силач крикнул товарищам: «Держать!» И высвободился из лямки. Те, что внизу, осели под тяжестью камня, рычаги на их плечах прогнулись. Те, что наверху, едва удерживали веревки.

Силач подбежал к камню, подвел под него плечо, поднатужился. Глыба медленно встала на предназначенное ей место.

– Дех, скотина неразумная! – услышали мальчишки за спиной голос погонщика. – Силы много, ума не надо!

Тот, кого погонщик назвал Скалой, будто не слышал. Молча направился к мулам. Отцепил постромки, приладил к подвезенной глыбе свою лямку. Мимоходом, чуть шевельнув бедром, задел погонщика. Тот отлетел шага на три, зацепился за куст, упал.

– Потише, бугай!

Скала не ответил. Впрягся в лямку. Сам потащил камень к слегам. Погонщик поднялся. Отряхивая порты, поглядел вслед силачу и протянул с притворным изумлением:

– Аллах! Аллах! Надо же даровать одному человеку три ишачьих силы и ни капли смысла!

На лицах заиграли улыбки.

– Ты бы шевелился быстрей, Козел Боевой, – заметил каменщик, – чем шутки бестолковые затевать!

– Эх, милок! Мастер ты, мастер, а того не ведаешь, что без моих шуток Скала заснет на ходу, как осел Ходжи Насреддина. Не слыхал, как ишак у него задремал средь дороги и ни шагу, хоть убей? Шел мимо мастер вроде тебя, только не каменщик, а лудильщик. Видит – беда. И говорит: могу, дескать, помочь. Смажь ему под хвостом скипидаром, побежит как миленький. Сказано – сделано. Осел взревел – только его и видели. Как же теперь его догнать, пригорюнился Ходжа. Тем самым способом, говорит лудильщик. Сказано – сделано. Ходжа как пустился бегом и остановиться не может. Домчался до своего двора, носится вокруг дома. Выскочила жена. Что, мол, стряслось, куда ты несешься? Некогда мне с тобой растабарывать, кричит Ходжа на бегу. Хочешь со мной поговорить – обратись к лудильщику.

Смех разобрал рабочую братию. Побросали рычаги, веревки. Один на землю упал от хохота. Скала смеется. И каменщик не выдержал.

– Ах, чтоб тебя, шута…

– То-то же, – проворчал погонщик, подбирая постромки. – А то все Козел да Козел!..

Скала перевел дух и снова впрягся в лямку. Подручные взялись за гужи да ваги. Как ни старались, глыба ни с места.

– Трех ишачьих сил на сей раз маловато, – радостно заголосил погонщик. – Видать, без меня не стронуть.

Богатырь откликнулся на удивление добродушно:

– Верно, Козел Боевой. Ты нас смехом обессилил, тебе и помогать. Только не кудахтай, что курица: прежде, чем яйцо снести, на всю деревню шум поднимаешь.

Боевой Козел подбежал к слегам, поплевал на руки. Уперся в камень.

– Взяли!

Глыба не шелохнулась. Силач, давно приметивший восхищенные взгляды мальчишек, поманил их пальцем:

– Давайте сюда!

Мальцы подлетели с готовностью. Он сгреб их одной рукою, посадил к себе на плечо. Навалился всем весом на лямку – они услышали, как его спина налилась железом. И глыба пошла, пошла вверх по полозьям.

Когда камень привалили на место, Скала ссадил мальчишек с закорок. Потрепал по щеке одного, другого. Огромной, как у медведя, лапой.

– Молодчики! Без ваших сил одной козлиной было б мало!..

– Глядите, братья, никак Гюндюз-алп скачет?

От тени рожковых деревьев на другом краю ущелья отделилась ватажка всадников.

– За работу! – призвал старший каменщик.

Скала взялся за лямку, крестьяне за рычаги да веревки. Боевой Козел собрал постромки, погнал мулов к каменоломне.

Гюндюз осадил коня у самых слег.

– Много ли осталось, братья?

– Два камня уложить. А потом раствор, – ответил каменщик.

– Не выйдет. Враг в фарсахе отсюда…

Работники остановились.

– Всем, кому нужно, стоять по местам. Остальным – дай бог ноги!

Видно, Гюндюз привык больше слушать, чем говорить. Движения скупы, губы плотно сжаты. Окинув зоркими, немигающими, как у беркута, глазами ущелье, спросил:

– Из деревни все ушли?

– Еще с вечера, – отозвался кривоносый седоусый грек в синей рубахе. – Только вот теща его, – он показал на молодого крестьянина с рычагом, – заартачилась. Говорит, и в османском войске люди. Что они сделают старухе немощной?.. А с нею и жена его осталась.

Гюндюз стиснул зубы. В ушах его снова зазвучали слова Абдуселяма, сказанные на последнем совете: «Вторую деревню без боя оставляем на поток и разграбление. И обе греческие. Как бы их душу враг не попутал!» Деде Султан ответил тогда: «Главное – люди были бы живы. А разобьем врага, деревни всем миром отстроим. Так и скажи тем, кто смущается».

Конь закрутился под Гюндюзом. Видно, ненароком прижал ему бока. Он развернул коня на месте. Подъехал к парню, застывшему с рычагом на плече.

– Враг пощады не знает… У тебя времени в обрез. Чтоб спасти жену. – Оглянулся на своих всадников: – Омер! Поможешь ему! Вернетесь по верхней тропе. К камнемету!

От ватажки отделился длинный туркмен на темном с белой лысиной коне.

– Будет сделано, брат Гюндюз!

Обогнул стенку, поставленную близко к проходу, показался за преградой, подскакал к слегам с той стороны. Обрадованный крестьянин взбежал на стенку, вскочил коню на круп. Гюндюз махнул рукой страже. Загородку оттащили с дороги, и конь с туркменом и греком на спине застучал копытами навстречу османскому войску, чтоб вскоре свернуть вправо, к видневшимся на склоне домикам деревни Балыклыова. Оставшиеся долго следили за ним взглядом.

– А ты как сюда попал, сын Хатче-хатун? – раздалось над головами мальчишек.

– Привел доброезжую кобылицу, – по-взрослому, без смущенья ответил Доганчик. – Разве ты, Гюндюз-алп, не велел привести тебе всех лошадей?

– Велел. Да не сюда же!

Гюндюз понимал: мальчишки, как всегда, летят на огонь, что мотыльки. Но что он скажет своему старому другу Догану, сражающемуся в горах Джума, как взглянет в лицо предводительнице сестер Истины, если с их сыном что-нибудь стрясется? Гюндюз рассердился, спросил грозно:

– А это еще чей?

Ставро потупился. Залился краской. И ни слова. Молчит, как соловей, наевшийся тутовника.

– Мой друг Ставро, – ответил за него Доганчик. – Сын артельщика рыбацкого!

– Гюндюз-алп! Гюндюз-алп! – позвал один из всадников.

Все оглянулись. На верхнем ярусе приспособленного под крепость гребня взлетал и опускался белый бунчук на длинном копье. Дозорные заметили передовой отряд османского наместника.

– Лишние по двое на коня! И в горы! – приказал Гюндюз. – Остальные по местам! – Он обернулся к богатырю. – Тебя, Скала, ни один конь далеко не унесет. Ступай, пока не поздно, верхней тропой к камнемету. И этих возьмешь с собой. – Он кивнул на мальчишек.

– Дозволь и его взять, – взмолился Скала, указывая на еле видного из-за высокорослых ослов погонщика.

– Верно, брат Гюндюз-алп, – подхватил высоким тонким голосом Боевой Козел. – Без меня Скала ни за чох пропадет!

Гюндюз не улыбнулся. Махнул рукой: как знаете, мол. Добавил только:

– За мальчишек отвечаешь головой!

Развернул коня, поскакал вместе с ватажкой к проходу, прикрытому стенкой, выехал к первой преграде и полетел вдоль нее, что-то крича на скаку ратникам у каменных куч, копейщикам и сабельным бойцам у загородки на дороге, стрелкам и метателям на скальном гребне.

Тяжело дыша, они вчетвером, если не считать двух мулов, с коими погонщик ни за что не хотел расстаться, добрались наконец по узкому козьему лазу до площадки, где был установлен камнемет. Отсюда была хорошо видна скала по ту сторону Орехового ущелья, а справа – каменные преграды под деревней. У первой из них уже шла схватка. Она была недолгой: передовые османские лучники наткнулись с ходу на груды камней и ощетинившуюся копьями и косами загородь поперек дороги. Обстрелянные из естественных бойниц в высокой гряде, они развернули коней, выпустили наугад по две-три стрелы и пустились назад к главным силам.

– Слава Иисусу Христу! – перекрестился у катапульты рыжий грек. Хоть был он без бороды, без клобука, без рясы, Ставро узнал в нем монаха с Хиоса, что часто гостил у них дома в Карабуруне.

То был Димитри, старый друг Абдуселяма из монастыря Турлотос. Он один из всех воинов Истины умел собрать и наладить камнемет. И потому Деде Султан поставил его старшим над прислугой и охраной грозного орудия, с такими трудами добытого на Хиосе.

– Погоди славить! – встрял, едва успев подойти, Боевой Козел. – Чтобы проглотить, кусок сперва разжевать надо. А этот, похоже, изо рта выпал.

Димитри оглядел его немощную фигурку, синевато-серых мулов, всю честную компанию, которую привел дозорный.

– Эти еще тут зачем?

– Говорят, Гюндюз-алп прислал, – ответил дозорный, провожавший их к камнемету.

– Не говорят, а в самом деле, – с радостной готовностью вмешался Ставро. – Вот тебе крест, отец Димитри.

Димитри узнал сына рыбацкого старшины из Карабуруна. Но виду не подал. Молча прикидывал что-то в уме.

Мальчишки меж тем не могли отвести глаз от катапульты. Она и в самом деле была великолепна. На высоких, по грудь, дубовых полозах посажена огромная, обитая железом ложка. На ложке – каменное ядро в две человеческие головы. Толстые, в три пальца, сутуги, приводящие в действие метальную машину, набивались канатом с помощью ворота о двух рукоятках по обеим сторонам станины.

– У тебя, видать, есть силенка, – сказал Димитри, глянув на Скалу. – Будешь крутить ворот. А у тебя – ослы. Станешь подвозить камни да ядра. – Он обернулся к мальчишкам, продолжавшим разглядывать камнемет. – А у вас – гляделки! Тебе, – он указал на Ставро, – лезть вон на ту сосну, видишь? Ляжешь на полати и гляди, что нового в ущелье, на стенах, на гребне. Не машут ли бунчуком и какого цвета? А тебе, – он показал на Доганчика, – лезть вон на ту скалу. Следить за Ореховой тесниной. И горой напротив. Вон оттуда тоже могут махнуть бунчуком. Запомнил?

– Как молитву, отец Димитри!

– Тогда полезайте! Живо!

Едва Ставро отдышался и стал поудобней располагаться на дощатом настиле, устроенном в кроне раскидистой пинии, как внизу, между двумя преградами, началось странное движение. Ратники с косами, булавами, рогатинами, пиками побежали от каменных куч и скальной гряды ко второй стене. Неужто удирают? Но от кого? Ворога еще не видно, по крайней мере, ему, Ставро.

– Наши отходят! – крикнул он, приложив ладони ко рту.

– Вижу! – отозвался Димитри.

В голосе его Ставро послышалось удовлетворение, а не досада и страх.

Нет, на бегство это было не похоже. Миновав узкие, прикрытые стенками проходы, ратники садились на коней, подведенных из рощицы, по два всадника на лошадь, и без промедления скакали прочь, вверх по ущелью. Ватажка всадников, вставшая меж проходов, – среди них Ставро опознал Гюндюза, – не делала никаких попыток их задержать.

Осталось всего пять-шесть стрелков и пращников на гребне, столько же ратников у деревянной загороди на дороге да два лучника – верхами между каменных груд.

– Белый бунчук на гребне! – крикнул Ставро. И тут же увидел османское войско в боевом строю.

Оно показалось ему бесчисленным. Лес копий. Укрытые щитами всадники. Пешие лучники. Сабельные бойцы на отменных конях, поблескивающих в лучах предвечернего солнца дорогой сбруей. И среди них стяг и бунчук самого султанского наместника. А за ним – снова всадники, верблюды, воины. Ставро казалось, что он слышит топот тысяч ног, стук копыт, от которых дрожат горы. Что могут поделать с ними два десятка ратников Истины?

– Идут! – крикнул Ставро.

И не услышал ответа: грянули огромные боевые барабаны, призывая султанских воинов на приступ.

Ставро хотелось зажмуриться, чтоб не видеть гибели защитников. Но он удержался: как-никак его поставили смотреть.

Подпустив врага шагов на сто, оборонявшие гребень стали бить в него камнями, стрелами, заботясь не столько о меткости, сколько о том, чтобы выпустить стрел и камней побольше. Затем сбежали вниз и кинулись к проходам во второй преграде. Туда же устремились и остальные, прикрываемые двумя лучниками на конях.

Первое загражденье умолкло. Османцы, опасаясь подвоха, остановились. Постреляли. Затем медленно двинулись дальше.

Обнаружив, что скальная гряда, груды камней и загородь больше не охраняются, мгновенно оттащили деревянные козлы с дороги, пустили по ней конницу, а затем и пеших гулямов.

Всадники уткнулись во вторую преграду. Попробовали одолеть проходы. К этому времени к Гюндюзу, кроме покинувших первую линию метателей и лучников, подоспела сотня туркмен. Они легко сбивали с коней османских всадников, выезжавших по одному да еще боком из-за близко поставленных к проходу стенок, ловили их коней. Тем не менее османцы продолжали лезть в проходы, ярость их была велика, силен напор сзади.

Пешие гулямы пытались перемахнуть через стенку, встав на плечи своим товарищам, но делались легкой добычей лучников, пращников и тех же туркмен.

Крики раненых, ругань, стоны задавленных, ржанье коней, стук копыт, бряцанье щитов, звон сабель слились с барабанным боем в страшный рев. Почти все османское воинство сбилось меж двумя укреплениями. Туда, в самую гущу пехоты, и ударило первое каменное ядро и свалило человек пять-шесть.