Текст книги "Собрание сочинений. Том 3"
Автор книги: Петр Павленко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 34 страниц)
Отец нахлобучил на голову куртку и придвинулся к огню.
– Спи, сынок, завтра у нас с тобой трудный день…
Но как же спать, когда так сладостно-приятно горит костер, а ночь темным-темна, и в глубине ее, как в отдаленной пещере, движется огненное видение комбайна, и пахнет простором, мазутом, травами, и как-то свежо-свежо на сердце, точно оно впервые бьется ради своего удовольствия.
Только взрослые люди способны спать в такие ночи.
Едва Андрей Емельянов заснул, как ребята вполголоса заговорили. Их было трое: могучий, с энергичным лицом Вася Крутиков, носатенький, похожий на вороненка Алеша и пухлый, с лукавым и смешливым личиком Женька. В темноте, у бочек с горючим, дежурил еще Алик Курочкин.
Алеша и Женька только что сменились с ночной пастьбы, Крутиков же и Курочкин состояли связными при комбайне.
– А у нас ночью не пасут скот, – для начала сказал Сергей, давая понять, что он не новичок в хозяйственных делах.
– А ты сам откуда? – спросил его Крутиков.
– С Южного берега…
– Да у вас и скота настоящего-то нету, – презрительно заметил Женька. – Возили нас на экскурсию, видал я. А у нас жара – дуреют от нее коровы, удой падает. Вот Наталья Ивановна, председатель, и придумала на ночь скот в степь выгонять. Сразу дело пошло… Ну, а у вас что? Корова не корова, коза не коза – так себе, существо какое-то…
Женька был неправ, но спорить с ним, еще как следует не познакомившись, Сергею казалось неуместным, и он промолчал.
– Отец-то механик? – немного погодя спросил Крутиков.
– Механик.
– Здорово, видно, дело знает: сразу нашел, в чем беда. Вы не из «Заветов Ильича» прибыли?
– Из «Заветов». Там у них Муся Чиляева на весь район первой вышла. – Сергей намеревался сейчас показать, что он бывал в местах и почище здешнего. – В газетах о ней напечатали, снимали…
– Подумаешь, в газетах напечатали! – опять наскочил на него Женька. – О нашем Драгунском в прошлом году как печатали, как печатали, а завалился – и не найдешь.
– А что, она много взяла? – спросил молчавший до сих пор Алеша.
– Сто тридцать пять, что ли… – более или менее равнодушно сказал Сергей.
Алеша привстал на коленях, уронив с плеч старый отцовский ватник. Лицо его сделалось тревожным и грустным.
– Ох, ребята, если сто тридцать пять, тогда наши никак не догонят, – сказал он, беспокойно поглядывая на товарищей и как бы ожидая их поддержки, но они не успокоили его.
– Если наш колхоз в этом году вперед не вылезет, тогда весь план у нас, ребята, пропал, – добавил Алеша с тревогой в голосе.
Женька подбросил в костер сушняка и недружелюбно, почти враждебно взглянул на Сергея.
– Да ну, слушай ты их! Придет Семенов, у него всё достоверно узнаем.
Послышались шаги. К огню, зябко кутаясь в брезентовый балахон, приблизился Алик Курочкин.
– Засырело здорово, а ваш парень гонит да гонит комбайн. Гляди, до утра и проработает. Орденов у него, медалей – полная грудь. Не танкист?
– Танкист. Берлин брал, от Сталина восемь благодарностей получил, – радуясь переходу к другой теме, сообщил Сергей.
– У нас и Светланка две благодарности имеет, – с прежней, ничем не объяснимой враждебностью опять вмешался Женька. – Вот уж разведчица была так разведчица! В позапрошлом году, помните, в «Рассвете» трех коров угнали, так она их разыскала…
Сигнал с комбайна – несколько длинных, протяжных гудков один за другим – прервал его рассказ. Мальчики замолчали, прислушиваясь и соображая, что бы это могло значить.
– Полотно требуют, – догадался Крутиков и, вскочив, стал быстро скатывать просохший брезент.
– А-э!! Сей-час! – по-степному резко крикнул в темноту и, вынув из огня длинную головешку, помахал ею и воздухе, следя, чтобы искры от нее не разлетались, и падали обратно в костер.
– Женька, ты бы Алика сменил, – между делом распорядился он, взваливая полотно на спину, – а ты, Алеша, пастухов проведай. Заснут еще, как в прошлый раз, будет им тогда от Натальи Ивановны. Пусть от пшеницы подальше держатся.
Не переча Крутикову, Женька молча напялил на себя ватник и, не взглянув на Сергея и никому ничего не сказав, скрылся в темноте.
Подошедший Алик деловито поставил на огонь медный чайник.
– Механики наши озябнут, хоть чаем их угостить. А ты, Алеш, сиди: у пастухов порядок, я их проведывал. Стадо далеко от пшеницы.
Алеша, уже собравшийся было итти, остановился в нерешительности. В руках у него была книга. Ему, видно, не хотелось уходить от огня. В это время комбайн снова дал несколько быстрых, тревожных сигналов.
– А знаешь что? Это они возчиков вызывают, – сообразил Алик. – Беги за возчиками!
Алеша бросил книгу Алику.
– Читай пока. Приду – отдашь, – и побежал в сторону села.
Алик потянулся за книжкой.
– Ага, «Повесть о настоящем человеке». По второму разу читаем, – и, довольно улыбаясь, стал перелистывать книгу, мимоходом останавливаясь на знакомых местах.
Это был очень складный, красивый мальчуган лет десяти, с умным, сообразительным личиком, бледноватым для степняка, и с узкой, костлявой, какой-то птичьей грудью.
– Замечательная какая книжка! – повторил он, прищелкивая языком. – Мы ее на громких читках, брат, почти наизусть выучили. А что ж, – объясняя свое увлечение, добавил он, откладывая книгу и берясь за чайник, – каждому Героем охота быть, верно? У нас есть один дядька, Мищенко по фамилии, без ног с фронта вернулся. Хоть в гроб его клади да на кладбище. «Не хочу, говорит, жить – и все». Ну, мы ему и давай ту книжку о Мересьеве вбивать в голову. И что ж ты думаешь – вбили! Гончарук, комбайнер, и Семенов из райкома – знаешь его? – где-то заказали ему протезы, а мы давай его тренировать на ходьбу. Сейчас сторожем на пасеке. Такой агитатор – куда нам до него!
Повозившись с костром и чайником, он смущенно взглянул на Сергея и, кашлянув, спросил:
– А у вас, откуда вы прибыли, тоже Герои есть?
– Есть, – нерешительно ответил Сергей, не зная, так ли это.
– А твой отец – не Герой, нет?
– Шоферам не дают.
– Почему? Всем дают, кто заслуживает. У нас вот в нынешнем году надежда была на трех Героев: на женькина отца, бригадира, на одну колхозницу да на эту нашу Светлану. Но только никто не дотянется. Председатель Наталья Ивановна обещала нам, ребятам, экскурсию в Москву, если колхоз на первое место выйдет. «Свезу, говорит, на неделю». Ну, мы было уж и план составили, куда пойти, что посмотреть, и так, знаешь, с душой в уборку вошли, – а не выходит. Женька оттого и злой. Жалко, ей-богу! Ты, небось, в Москве был?
– Нет. Отец был, а я нет, – ответил Сергей.
– Эх, я бы с удовольствием съездил! Охота мне самому везде побывать. Может, и Сталина где-либо встречу. А что? Вполне же может быть. Как считаешь! Я его сразу узнал бы.
– Я тоже узнал бы, только где его встретишь! – Сергей никак не мог представить, каким образом он мог бы встретиться со Сталиным, и развел руками, потому что ничего не приходило в голову.
– Ну-у, мне бы только в Москву… да чтоб наш колхоз передовым был… я б все организовал, – не унимался Алик.
Где-то по темной дороге прогромыхала подвода.
– Алешка возчиков погнал. Заснули, должно.
Подводы промчались, но кто-то, тяжко дыша, подходил к огню со стороны степи.
– Кто там? – крикнул Алик, морща лоб и делая лицо строгим и враждебным. – Ты, Алеш?
– Это я, – раздался в ответ голос Крутикова; он сбросил у огня сырое полотно и отдышался.
– Там тебя ваш механик требует, – сказал Крутиков Сергею. – Сбегай к нему. А ты ложись, спи! – приказал он Алику. – Этот танкист, видать, здоров работать. «До самого утра, говорит, смолить буду, всех вас, говорит, замотаю, никому покою не дам».
Сергей понял, что ему придется итти одному, и невольно замешкался.
– А как итти? Прямо так? – спросил он в тайной надежде, что Алик все-таки проводит его, но никто из мальчиков даже не догадался, что ему страшновато.
– Возьми курс на комбайн и сыпь прямиком, – сказал Крутиков, расстилая полотно и не глядя на Сергея.
В двух шагах от костра стало так темно, что хотелось вытянуть вперед руки и итти, как слепому. В черном омуте ночи чудились опасности, неожиданные препятствия, ужасы.
Когда глаза Сергея привыкли к темноте, он стал различать край неба над степью и черные – чернее, чем ночь – пятна соломенных скирд, прицепных вагончиков, где, должно быть, жили тракторные бригады. Встревоженная птица вылетела из-под самых ног Сергея. Он испуганно отскочил в сторону. Шуршали соломой полевые мыши. Кто-то невидимый сладко и безмятежно храпел.
– Не воду несете? – спросили сиплым шопотом. – Ходют, ходют, покоя нет! – будто дело происходило в укромной спальне, а не в открытой степи.
Потом услышал он звук отбиваемой косы и у самого комбайна наткнулся грудью на грузовик Еремушкина, старик сладко спал, а какая-то немолодая женщина с рыже-седыми волосами, выбивающимися из-под темного в крапинках шелкового платочка, при свете электрического фонаря принимала рапорты бригадиров. Это была Наталья Ивановна, председатель колхоза, как сразу же догадался Сергей. Решительные движения ее полных рук, громкий, командирский голос с низкими, мужскими нотами и багровое, темное на электрическом свету, жесткое и плотное лицо – все выражало сильный характер и непреклонность.
– Третья бригада у нас нынче отстала, – говорила она, взглядывая то на сводку, то на стоящих перед нею людей. – Если завтра не выравняешься, возьмем тебя, Крутиков, на буксир, так и знай.
Крутиков-отец молча развел руками.
– Воду кто сегодня доставлял в поле?
– Я доставлял, – осторожно выступил вперед крохотный худенький старичок с бородкой хвостиком.
– Скощу наполовину твои трудодни, Иван Данилыч. Люди неумытые, чаю скипятить нельзя, ужинали всухую. Что за пустыню Сахару развел?
– При чем тут, Наталья Ивановна, пустыня Сахара, если Крутиков у меня последнюю кобыленку забрал! Не на себе ж носить, как вы считаете?
– А хоть бы и на себе, – спокойно ответила Наталья Ивановна, что-то отмечая в бумажке. – Мог бы на зерновозках подбросить, попутные машины использовать. Не болеешь ты душой за воду, вот что!
Сергей не слышал, что ответил Иван Данилович: грохот комбайна заглушил все на свете.
Светлана стояла у штурвала, а Вольтановский следил за выгрузкой бункера в зерновозки. Жестом руки он велел Сергею подняться на мостик. Растопырив руки и осторожно оглядываясь, Сергей кое-как вскарабкался наверх. Ох, и трясло же!
– Отец где? – крикнул в самое ухо Вольтановский и, узнав, что спит, недовольно крякнул. – Пойди разбуди его, скажи, что я тут до утра проканителюсь, пусть на первую ездку меня не планирует.
– А вы тут останетесь?
– Не бросать же! Видишь, как дело пошло.
Держась за сырые поручни, Сергей осторожно прошел к штурвалу. Трактор и комбайн, трясясь и покачиваясь, валили в глубину мрака, лишь с самого края скупо освещенного лампами. Стоять на мостике было замечательно. Дрожь неясного восторга заставила Сергея поежиться. Ах, как тут было интересно, жутко и удивительно!
Проходили небольшой склон. Светлана тревожно спросила Вольтановского:
– Петя, убавить ход, как думаешь?
Вольтановский, нахмурясь, поглядел вперед:
– Не надо. Я еще скорость ножа, пожалуй, увеличу – хлеб сыроват.
Комбайн, занося вверх левый бок, покачнулся, как на волне.
Никогда еще не испытывал Сергей такого головокружительного волнения. Ухватившись обеими руками за поручни и для устойчивости немного расставив ноги, он вдыхал дым трактора, как самый праздничный запах. Вот так бы и стоять сутками и не отрываясь по-хозяйски оглядывать степь.
«Попрошу Вольтановского взять до утра в связные», – мелькнуло у него.
– Дядя Петечка, – сказал он как можно ласковее, – ну, пожалуйста, ну, возьмите меня до утра связным!
– А чего связывать? – словно не поняв его, спросил Вольтановский. – Нечего тут болтаться. Беги к отцу.
– Может, чаю принести, а? У нас целый чайник сейчас закипит, – вспомнил Сергей.
На одно мгновенье лицо Вольтановского подобрело.
– Чаю? – переспросил он, соглашаясь, но потом быстро взглянул на Светлану и, вспомнив или сообразив что-то, отмахнулся: – Беги скорей, какой там еще чай! Беги!
Сергей заморгал и, посапывая носом, спрыгнул с комбайна и побежал. Он бежал, не разбирая пути: ему думалось, что он обязательно выскочит на огонь костра, куда б ни бежал; и в самом деле, какой-то свет скоро оказался на его пути. Но странно, это был совсем не костер. Человек десять женщин, одетых просто, но явно по-городскому, сидя и лежа вокруг грузовика с зажженными фарами, готовились ужинать. Они вынимали из рюкзаков и плетенок вяленую воблу, огурцы, яйца, помидоры и все это вкусно раскладывали на газетах. Они, должно быть, недавно приехали и наперебой обменивались впечатлениями.
– Мальчик, ты не из молодежной бригады?
– А что? – растерянно сказал Сергей.
– А то, что вы с газетами нас не забудьте, вот что. Скажи – на втором полевом стане городские, пусть там выделят чего почитать.
– Ладно, – сказал Сергей и побежал дальше.
Удивительное дело: куда бы он теперь ни взглянул, всюду мерцали огни. Как он не замечал их раньше!
– А-а-лик! – прокричал он, прислушиваясь, но голос его был слаб для степи. – Папа! – крикнул он еще раз.
В темноте, почти рядом, кто-то удивленно рассмеялся.
– Папу какого-то разыскивает, – произнес женский голос. – Это не тебя, Костя?
– Моим по степам рано еще гарцувать, – степенно ответил тот. – Кого шукаешь, хлопчик?
Сергей, не отвечая, побежал на ближайший огонь. Это оказался костер пастухов. Он повернул вправо. Где-то тут стояли бачки с горючим и возле них дежурил противный, придирчивый Женька, а за бачками должны были стоять вагончики на колесах, но ничего этого он не мог найти.
В одном месте при свете «летучей мыши» шоферы латали камеры, в другом при свете электрического фонаря Наталья Ивановна беседовала с лобогрейщиками. Семенов, опершись на велосипед, слушал ее. Первым желанием Сергея было броситься к комсоргу и рассказать о своей беде, но он удержался.
«Да это же где-то здесь, рядом, совсем-совсем рядом», – терзался Сережа и снова наугад несся в темноту, потеряв последнюю надежду разыскать отца в этой удивительной ночной толчее.
Он, вероятно, бежал больше получаса. Волосы его стали мокрыми, он то и дело захлебывался воздухом, и от волнения или от сырости у него нещадно заныли зубы.
И вдруг, с полного бега, едва не наскочив на спящего, он остановился. При свете «летучей мыши» – костер погас – Алеша читал книгу.
– Уф-ф! Я прямо заблудился тут у вас, – забыв свой недавний страх, обрадованно сказал Сергей.
– За тобой Крутиков Вася и Курочкин побежали, – не отрываясь от книги, сообщил Алеша. – С комбайна уже два раза нас вызывали.
– А отец спит?
– Отец твой к комбайну пошел.
Мокрый, с взъерошенными волосами и горячим от пота лицом, Сергей опустился на землю. Как много знал он в городе и как мало его знания оказались полезны в этой степи! Он умел обращаться с радиоприемником, играл в шахматы (правда, плохо), мог набрать номер по телефону-автомату, различал теплоходы по контурам и знал все виды рыб, какие появлялись на базаре. Да что там – знал! Даже закрыв глаза, на ощупь он мог различить султанку от ставридки или кефаль от паламиды. Ему стоило только одним глазом взглянуть на любую машину, как он уже знал, что за марка. Но здешние знали гораздо больше, чем он.
Зубы уже не ныли, а как бы распухали, горели. Сергей готов был попросить Алешу, чтобы разыскали отца, но тот появился сам.
– Где пропадал? – строго начал он, но, сразу заметив, что с Сергеем неладно, остановился. – Что, сынок, с тобой?
– Зубы, папа, – только и мог ответить Сергей.
Отец взял его за руку и, не сказав ни слова, повел к селу.
7
– Что мне с тобой делать? На, положи подушку на голову, согрейся, – недовольно говорил отец, не зная, чем помочь сыну, и злясь на свое неуменье, когда они пришли к тете Саше и улеглись под деревьями. – Вера, ты спишь?
– Отстань, пожалуйста, – сквозь сон ответила Зотова.
Сергей вставал и ложился, но боль не давала ему покоя, гнала прочь сон и то и дело заставляла охать и вскрикивать. Ночь уже посветлела, и было недалеко до зари.
Вдруг скрипнула дверь мазанки, и тетя Саша, в коротком сарафанчике, делающем ее похожей на долговязую девочку, поправляя распустившиеся на затылке волосы, вышла во дворик.
– Что тут такое? – негромко спросила она. – Ты что, Сережа?
Он стоял, прижав к щекам руки и всхлипывая как можно сдержаннее. Она сразу поняла, в чем дело. Каким-то удивительно плавным и легким движением она взяла его на руки и, никому ничего не сказав, понесла к себе в комнату. Сергей до того удивился случившемуся, что замолчал.
Тетя Саша положила его на кровать и, легонько пошлепывая по спине, зашептала сонным материнским голосом:
– Зори-зарницы, вы себе сестрицы, соберитесь до купочки, отгоните от Сереженьки ночницы, бредни, хожены, брожены, подуманы, погаданы, ветряны, водяны… тут им не быть, тут им не стоять… из дому дымом, с поля ветром…
– А где же им стоять? – таким же доверительным топотом спросил Сергей. – Тетя Саша, ну, а они, как, зарницы эти?
Но тетя Саша уже спала. Он прижался к ее щеке. От нее пахло медом и солнцем.
И был этот запах так радостен, так уютен, так нужен Сергею, что он вдохнул его в себя, как необыкновенно счастливое сновидение, и тотчас же уснул, забыв о боли.
Проснулся он, чувствуя себя здоровым и, как часто бывает, в состоянии беспричинной и только ожидающей случая прорваться наружу веселости. Он долго не раскрывал глаз, сладостно поджидая минуты, когда смех вырвется из него, как пробка из квасной бутылки. А внутри уже все ходило ходуном. И первое, что издали донеслось до него, был тот же милый, точно улыбающийся голос.
– На-ка, Оля, погрызи хвостик, – говорила тетя Саша дочке, которая как еще вчера узнал Сергей, работала с матерью на правах младшего подручного.
Скрип кровати и шумное потягивание Оли подсказали Сергею, что девочка, как и он, ждет того лучика солнца, который, защекотав за ухом, вдруг ни с того ни с сего рассмешит до упаду, и тогда уже только и начнется утро.
Сергей не удержался и как можно медленнее раскрыл глаза. Когда их раскрываешь сразу, без всяких предосторожностей, окружающие почему-то сразу догадываются, что ты проснулся.
Тетя Саша протягивала дочке селедочный хвостик, а та, потягиваясь с еще закрытыми глазами, шаловливо хватала рукой воздух, стараясь нечаянно коснуться матери.
– Смотри-ка, и Сережа уже проснулся, а ты, дурешка, глаз никак не раскроешь, – с нарочитым упреком произнесла тетя Саша и, сняв со спинки стула розовое платьице, протянула его дочке. Но та, кутаясь с головой в легкое одеяльце, уже беззвучно хохотала.
Сергей вскочил, натянул на себя еще теплые после утюга штанишки, заботливо выстиранные и подштопанные все той же тетей Сашей, и выбежал в сад.
– Ты сегодня, сынок, поосторожнее с моими пчелками, – сказала тетя Саша, выходя вслед за ним. – Покусали они вашего этого… как его… Вольтановского, что ли. Шут его понес к ульям, немытого да потного!
Она засмеялась, видимо вспомнив, как была потешна эта картина, и ослепительно белые зубы ее сверкнули. Высокая, стройная, с темными волосами, закрученными клубочком на затылке, тетя Саша была очень уютна. Лицо ее, все время красиво улыбающееся то краем губ, то щекой, то глазами, то морщинкой на переносице, было тоже очень простое и, как определил Сергей, совершенно понятное. На нем сразу запечатлевалось то, что она думала про себя.
Сергей умылся под умывальником. На деревянном столике уже стоял завтрак – творог с медом и теплые пшеничные лепешки.
– Ешь, сынок, это я из аванса спекла, – со значением сказала тетя Саша, точно лепешки из хлеба нового урожая должны быть особенно вкусными.
Оля вышла, будто и не была знакома с Сергеем, и долго умывалась, что-то напевая. Она – заметил Сергей – даже два раза почистила зубы, и все это для того, чтобы показать, какая она культурная.
Было часов девять утра. Ранняя прохлада сменялась нарастающей жарой, но под деревьями от их частых резных теней и от опрысканной водою земли еще исходило утреннее благоухание.
Пасека была рядом с домом. Ульи стояли каждый под своим деревом. На верхних крышках лежали вороха сухого сена. Посреди прогалинки на пустом ящике торчала бочка с краном. Солнечными точками вода капала на деревянный лоток. Пчелы деловито суетились по краям этого крохотного потока. Как только тетя Саша вышла в сад, пчелы одна за другой слетелись к ней и так облепили ее шею, руки и плечи, что они сразу стали серо-коричневыми, точно мохнатыми.
– Нектару нет, кушать им хочется. Видишь, пугают они меня: «Давай, мол, хозяйка, есть, а то закусаем до смерти», – ежась от легкого щекотанья пчелиных лапок, ласково говорила тетя Саша. – Дай-ка арбузик, Оля.
Отложив в сторону книгу, которую она как будто читала, хотя за едой читать и не принято, Оля принесла два больших арбуза, расколола их на половины и понесла к ульям. Пчелы полетели следом за нею.
– А разве они едят арбузы? Я думал, они цветами питаются, – спросил Сергей, невольно дивясь уживчивому характеру тети сашиных пчел.
– Они у меня работящие – чего ни дай, все съедят. На Кубани, как из эвакуации возвращалась, зашла я к тамошнему знатному пчеловоду на его дела поглядеть. Так они у него, батюшки мои, хину с сахарным сиропом ели, лекарственный мед вырабатывали. Вот я от него и научилась. Как цветы сойдут, бахчевые к концу, я на арбузы, на вишневый, на сливовый лист их перевожу. Накрошу листа в сироп, они мою похлебку высосут – такие довольные, такие довольные!.. Пойдем, сынок, я тебя лавандовым медком угощу.
Обогнув дом, она вошла в небольшую пристроечку, окна которой были затянуты марлей. Марлевая занавеска свисала и за дверью. Видно, пчелам вход сюда был категорически запрещен.
На полочках вдоль стен лежали соломенные шляпы с сетками, щетки, железные банки с мехами – дымари, проволочные клетки для маток, бутылочки с фитилями вместо пробок – зимние поилки – и много разных замысловатых вещей, о назначении которых Сергей тут же принялся расспрашивать тетю Сашу.
На табурете перед окном, освещенный солнцем, стоял большой бак с медом.
– Это у меня незрелый мед выстаивается.
В левом углу до потолка громоздились пустые кадушки. Сладко пахло медом и воском. Сергей потрогал пальцем искусственную вощину, постучал рукой по кадушкам, но тут все выглядело таким чистым, что неудобно было прикасаться руками; поглядел на плакаты, рассказывающие, как живет пчела.
– Как говорится, во темной темнице сидят красны девицы, без нитки, без спицы вяжут вязеницы! – И тетя Саша поставила перед Сергеем блюдечко меду, похожего на расплавленный драгоценный камень, прозрачного и густого. Он был бы почти бесцветен, если бы не масленистый блеск, исходивший из глубины его душисто-вязкой массы.
– А лавандовый – это, тетя Саша, из чего?
Оля, до сих пор державшаяся чинно, не вытерпела и прыснула:
– Лаванды не знает! Ну подумайте!
И Сергей опять превратился в маленького мальчика, который не знает самых простых вещей.
– Здорово пахнет, тетя Саша! Как духи, – похвалил Сергей лавандовый мед.
– Да разве, сынок, духи могут такой аромат иметь? Это ж вся степь наша, весь майский цвет ее, вся радость. У нас весной, сынок, сама иной раз пчелой захочешь быть. Как зацветут сливы, да вишни, да яблони, так с песней встаешь, с песней спать ложишься. А на лугах, сынок, прямо синё от шалфея. А потом касатики пойдут, ирисы по-вашему, да барвинки, гвоздика, тюльпаны – красные, желтые, голубые, – ну, глаз от степи не оторвешь! А пчелки мои как тогда радуются! Прилетит какая-либо с хорошим грузом и давай плясать на сотах – прямо смех и грех! И кружится и кружится, пока всех не растормошит, и такая у них пойдет пляска, дай тебе, боже… Радуются хорошему сбору, веселятся.
– А сейчас же нет цветов, тетя Саша. Чем они питаются?
– А бахчи? На огурцовых цветах так и сидят – не слезают. А дыни, а арбузы? Фацелию бы надо специально высеивать, да руки не доходят: молодой наш колхоз, слабый еще. Вот на будущий год приезжай с отцом, у меня тогда особый мед будет.
Но Сергей даже из простой вежливости не мог пообещать, что приедет в будущем году, потому что кто его знает, пошлют ли еще их с отцом на уборочную.
– А теперь, тетя Саша, ваша степь очень скучная: хлеб да хлеб, – признался он.
– А какой же хлеб скучный? – всерьез удивилась тетя Саша. – Хлеб, когда его много, большую радость нам дает. А цветы и сейчас есть – шалфея много, маков, ромашки.
– Разве это цветы? – возмутился Сергей. И так ему хотелось похвастаться чем-нибудь своим, что он сказал запальчиво: – У нас даже зимой розы цветут, а лимоны в комнатах у нас растут…
Но тетя Саша любила свою степь и горячо защищала ее:
– Ты, сынок, степи не видел. Ты осенью на нее погляди: дичи сколько, птиц перелетных, зайцев! Ночью идешь в райцентр – шумит степь птичьими стаями, как живая. А наши сады ты видел? Вот как начнем мы глубокие колодцы рыть – артезианские называются – да начнем поливать сады – о-о-о, батюшки мои, что тут будет! У нас, сынок, под степью богатые подземные реки текут, а наверху сухо, душно, неприглядно. А как мы их из-под земли-то достанем да заставим на себя работать, так от нас и в рай не захочешь. Вот зимой поеду я на курсы подземной воды – нам лектор из области про нее рассказывал… На пчеловода я давно уже сдала, теперь меня за сердце вода эта невидимая взяла. И думаю, и думаю о ней – вот захватила же, окаянная!
Справившись со своими делами, тетя Саша прибрала в сторонку оставленное водителями добро, выстирала майку Вольтановского и, набросив на голову платок, сказала, что уходит на склад – помочь сортировке помидоров и огурцов. Оля пошла с матерью, а Сергей остался ждать отца. Сторож Мищенко, включив радиорупор, сел послушать городские новости. Можно было выйти одному, поглядеть, что у них тут за степь. Горячая, как жаровня, она дышала нестерпимым зноем. Где-то вдали, теряясь в мареве, работал комбайн, слышались сигналы грузовиков, но ничего такого, чего бы Сергей еще не встречал, не попадалось на глаза.
Он долго думал в тот день о подземных реках, и иногда ему начинало казаться, что он слышит, как они шумят под садами и огородами.
«Интересно, а рыба в них есть?» – захотелось ему спросить Мищенко, но он не решился: инвалид, слушая радио, что-то записывал на листке бумаги.
Тетя Саша с дочкой вернулись, когда день, багровея и дыша пылью, уже стал потихоньку приближаться к закату. Сергея клонило ко сну от скуки. Из всех степей здешняя показалась ему особенно однообразной и утомительной. Может быть, и в самом деле ее лучше всего залить водой и понаделать много маленьких озер и прудов?
– Соскучился, сынок? – спросила, стремительно подходя к дому, тетя Саша. – Оленька, собирай на стол.
Сторож Мищенко выключил радиорупор и доложил:
– Сегодня четыре передачи подряд, и слышимость такая – не оторвешься. Два концерта, доклад и информация… Вот это дали, можете себе представить! Да, не поскупились… На два вечера я обеспеченный материалом.
На столе появились свежий лук, укроп, огурцы, помидоры. Опрысканные водой, они издавали такой чудесный запах, что могли поспорить с цветами.
– А я уж Олю к тебе сколько раз посылала: «Пойди, говорю, гостёк наш скучает», – точно извиняясь за опоздание, говорила тетя Саша, быстро и ловко расставляя посуду и угощая Сергея.
Оля была совсем не такая насмешливая, как утром, а очень уставшая, простая и добрая. Она, оказывается, заменяла письмоносца, работала в огородной бригаде и помогала выпускать стенгазету. Если бы не сонливость, Сергей разговорился бы с ней, но, в общем, было приятно молча жевать, ни о чем не думая.
Мищенко, обстоятельно рассказав услышанные новости, предупредил, что вечером обещали еще два концерта, и, поскрипывая протезами, удалился. Путь его, впрочем, был недолог – он осторожно прилег на копенку сена тут же, в саду.
– Может, и ты поспишь? – спросила тетя Саша. – Возьми его, Олечка.
Под деревьями стоял широкий топчан с марлевым пологом. Они забрались с ногами под полог и оказались как в клетке.
– Правду я слышала, что вы с отцом от самого моря к нам приехали? – спросила Оля. – Сколько ж вы ехали?
Сергей ответил, что ехали всего-навсего день.
– Ты мне расскажи про море, я еще ни разу его не сидела, – попросила Оля.
Рассказать о море? Как это было просто и в то же время как невыполнимо! Ну вот, живут они у самой набережной. Ну, мимо них в порт входят теплоходы, военные катера и рыбачьи лодки. Море очень большое и сильное.
– Больше степи? – недоверчиво спросила Оля.
– Конечно, больше.
Ну, ловят в нем рыбу, купаются, а с моря в берег всегда бьет волна: рым, рум, рам! Нет, все это, конечно, было не то, что следовало рассказать Оле. Ну, растут там пальмы и разные другие деревья, а степи нет и в помине, одни горы. Нет, все это было, конечно, не то, что вставало перед глазами Сергея, когда он вспоминал свой дом и море.
Ольга, однако, осталась довольна его рассказом.
– Я посплю – мне вечером еще итти, а после ты мне опять расскажешь про море.
Сергей мог рассказать только о том, как он сам жил у моря, другого опыта у него еще не было; но, готовясь к вечеру, стал добросовестно вспоминать все, что слышал от взрослых о море. Рассказ получался хороший и очень длинный, что Сергей тоже считал достоинством. Но спустя час, когда Оля еще спала, отец уже усаживал его в грузовик.
Их перебрасывали в новое место, а сюда прибыли машины из других районов.
Тетя Саша сунула в руки Сергею газетный кулек с лепешками и баночку меда:
– Когда выберете время, заезжайте, – и только успела махнуть рукой, как сад заслонил ее.
Села в этой степи пробегали мимо Сергея, как встречные корабли.
…Темная летняя заря, вздрагивая, потухала далеко впереди. Ожили и зашумели сонные улицы деревни, обессиленные вихрем. Где-то за ближайшим садом тонкоголосо, просяще и вызывающе пробилось сквозь ветер:
Коваль ты мой, ковалечек,
Раздуй себе огонечек,
Раздуй себе огонечек,
Скуй дивчине клиночек…
и кто-то рассмеялся звонким смехом, перешедшим в шопот.
«А на что, спрашивается, дивчине клиночек? – подумал Сережа, счастливыми глазами оглядывая голубой на юге и раскаленно багряный на западе пламень неба. – На что ей клиночек? Мне бы его…» – и тут сразу припомнил, что находится где-то вблизи тех страшных, по рассказам, мест, где когда-то сражались красноармейцы Фрунзе, а в его, сережино, время солдаты Толбухина.
Было, однако, очень странно, что до сих пор Сергею не попадались на глаза трофеи с полей сражений. Только однажды приметил он немецкий грузовичок без колес, в котором тетя Саша держала кур, да где-то еще в другом месте – остов сожженного «мессершмитта». Впрочем, сегодня, когда забирали зерно в колхозе «Рассвет», ему показалось, что маленькая лысая собачонка у тока лакала, кажется, из старой немецкой каски, придерживая лапкой край ее, чтобы она не раскачивалась. Но это собственно была уже вещь не трофейная, а домашняя, ее неловко было забрать.
