Текст книги "Собрание сочинений. Том 3"
Автор книги: Петр Павленко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 34 страниц)
– Потому как это французское яблоко, – нехотя сказала она, затягиваясь дымом.
– Какое же оно французское, если растет в Крыму? – не унимался Сергей. – А «гитлера» у вас нет? – сострил он.
Чумакова хихикнула, а тетя Нюся отвернулась от него, как от пьяного.
– Дрозды и скворцы прямо меня замучили, – как к взрослой, обратилась она к Зине. – Сегодня штук сорок настреляла, плов приготовила, – заходи, угощу, – а всё летят и летят, окаянные.
– Уй, тетя Нюся, тебе что ни говори, никогда не слушаешь! Говорили тебе – ставь силки.
– Да ну вас! У меня же не тот… не заповедник. С зари самой как начнут ходить то бригадиры, то агроном, то председатель, то из района кто-нибудь… Чтоб они так за своими детьми смотрели, как за моими яблоками! То им покажи, то расскажи… Эй-эй! Тут ходу нет! – погрозила она кулаком кому-то, вероятно нездешнему человеку, пытавшемуся пройти в сад берегом пруда. – Понаехали помощники, – пробурчала она неодобрительно, – а чему помогать? Черешня отошла, вишня – то же самое, яблоки, груши не доспели, а косить они разве обучены? Нам бы косцов и жней десятка два, был бы толк.
Хрустя сочным и до боли в скулах остро-прохладным яблоком, Сергей рассеянно слушал тетю Нюсю.
– Понадеялись на машины, – продолжала она, – а кого ни спроси: «Жать умеешь?» – «Что вы, что вы!» – говорят. Заместо того чтобы жать учиться, только в кино и заладили. Я твоему батьке, Зинка, который раз говорю: «Добегаешься ты, Борис, с драмкружком, что выгонят тебя со всем твоим театром».
– Зин, а мы много колосков собрали? – перебил Сергей рассказ сторожихи, показавшийся ему скучным и длинным.
– Чего там собрали! – пренебрежительно отмахнулась Зина.
– Эта наша Муська знаменитая чего только не выдумает! – покачала головой тетя Нюся. – Все ей мало, все ей чего-то не хватает. Взяла по сто тридцать и помалкивай…
– По сто тридцать пять, – поправила Зина.
– Ай, идите вы! Сроду у нас таких урожаев не было. А тут еще суховеи замучили – запалилось зерно. Это ж учитывать надо тоже… Степь же, глядите, – одна степь, жара, ветры. Да на такую природу какую хочешь скидку надо дать… Твой-то когда вернется? – спросила она Сергея. – Узнать бы, как хлеб сдали.
– Не знаю, – ответил Сергей. – Как сдаст, так вернется.
– Отцы пошли! – покачала головой тетя Нюся. – Я б таких отцов… – И, повесив через плечо берданку и кликнув сонного пса, кряхтя, пошла берегом в глубь сада.
Зина шепнула Сергею:
– Хочешь, искупаемся один раз?
– А можно?
– Что за глупость такая! Мы все тут купаемся, – и, одним махом сбросив с себя купальный костюмчик, она, приплясывая, побежала в воду.
Сергей заторопился за нею.
Вода оказалась удивительно теплой, совсем не такой, как в море, и дно мягкое, без камней.
– Вы у себя фантики собираете? – вертясь и кувыркаясь в воде своим гибким тельцем, спросила Зина.
– Конечно, собираем. У меня сколько их! (Речь шла об этикетках с бутылок и конфетных обертках.) Мы когда со школой на черкасовское движение ходили, я с мальчишками менялся…
– А у нас черкасовское движение уже кончилось! – с довольным и гордым видом сказала Чумакова. – Мы всю-всю школу сами восстановили!
– Школу – это что! А мы целый парк сделали, где пустырь был.
– И деревья посадили?
– И деревья, и цветы, и дорожки сделали…
– Одни мальчики?
– Нет, взрослые тоже помогали… – небрежно заметил Сергей, собираясь рассказать о своем трудовом героизме, но в это время с улицы к пруду съехал на велосипеде молодой человек в полотняном костюме, с тюбетейкой на бритой голове. Он ехал, громко распевая, как артист.
– Зин, а это кто? – спросил Сергей.
– Это товарищ Семенов… То-ва-рищ Се-ме-нов! – пронзительно вскрикнула Чумакова, подпрыгивая в воде и махая руками. – Вы к нам, да? Идите купаться, я вам что сейчас расскажу!
Семенов спрыгнул с велосипеда, осторожно положил его на траву и стал деловито раздеваться, досвистывая то, что он не успел пропеть.
– Ты что же это, Чумакова, в пруду прохлаждаешься, когда все ваши на работе? – сурово спросил он, сбрасывая через голову рубаху. – Это как же, милая моя, называется?
– А я работала, я, честное мое слово, работала, товарищ Семенов! А потом меня Бабенчиков отпустил, потому что вот этого мальчика – он сирота, приехал с автоколонной – солнцем ударило, а теперь я к нему приставлена, потому что он слабый…
– Ага, – сказал Семенов, подтягивая трусы и входя в воду, – значит, ты за медицинскую сестру? Какие приняты меры?
Сергей с интересом наблюдал за Семеновым. Очевидно, это и был тот самый Семенов из райкома комсомола, о котором он уже слышал вчера и сегодня, но как-то не сразу укладывалось в голове, что начальник может быть таким молодым человеком и способен купаться вместе с ребятами.
– А меры мы еще не принимали, – бойко рапортовала Зина. – Вот искупаемся, тогда я его сведу к Марье Николаевне на медпункт. Яблоко я ему дала – вот что еще было.
Несколько раз окунувшись и растерев тело руками, Семенов приблизился к Сергею.
– Чей же ты будешь? – спросил он. – Я всех ваших уже знаю, только что видел их на ссыпном.
– Он Емельянова сын, – скороговоркой доложила Зина.
– Андрея Васильевича сынок? – переспросил Семенов. – Хороший он у тебя человек, замечательный! Десять ездок за половину дня сделал. Молодец! Здорово нам помогает. Ну, а ты что делал?
– А я, товарищ Семенов, – сказал Сергей с тем особенным чувством доверия к собеседнику, которое возникает у детей от ощущения необычайной человеческой правдивости и чистоты его, – а я с утра голодный. Потом меня пчела укусила, а когда я колоски собирал, меня солнцем ударило, а потом эта Зинка меня в пруд затащила, когда мне холодно…
Он не знал, расплакаться или возмутиться.
– Э-э, да ты, я вижу, геройский парень! – Семенов схватил Сергея подмышки и, приподняв, поволок на берег. – С утра голодный, а между тем колоски собирал… Тетя Нюся! Угостите чем-нибудь голодающих!
Зина, неожиданно почувствовав себя виноватой во всех бедствиях Сергея, вяло плелась сзади, но при последних словах Семенова оживилась.
– У нее скворцы с рисом, – сказала она шопотом. – Сбегать? Может, принести, а?
Подхватив с земли свой купальный костюмчик и прыгая на одной ноге, она на бегу влезла в него. Мокрая и блестящая, как лягушонок, она была сейчас такая приятная, что Сергей чистосердечно раскаялся в своей жалобе на нее.
– И Бабенчикова позови! – крикнул вслед ей Семенов и стал закутывать Сергея в свой полотняный пиджачок, одновременно растирая ему ладонью спину и что-то приговаривая о сережиной стойкости.
Тетя Нюся стояла поодаль, куря свой «беломор».
– Вот из таких самые отчаянные и получаются, – сказала она, пуская дым через нос. – Без отца, без матери, не знай где крутится, а потом чего с него спросишь? «Я, говорит, сам себе хозяин»… Да ты на голову ему кепку надень… Вот так. И не три – спину протрешь. Это ж все ж таки ребенок, не велосипед… Ну, какие новости, рассказывай…
Семенов оставил в покое Сергея и сел подсушиться на солнце.
Новости, им привезенные, были хорошие. Первый хлеб встретили празднично. Зерно мусиной бригады получило замечательную оценку.
– Ну, так то ж Муся! – гордо вставила сторожиха, и Сергей удивился, вспомнив, как она только что бранила бригадиршу.
Чиляеву и шоферов, привезших зерно, фотографировали, и обо всем этом будет напечатано в районной, а может быть, и в областной газете. А завтра, в воскресный день, в колхоз приедут группа пионеров из районного центра и бригада артистов.
Тетя Нюся бросила окурок, сказав твердо:
– Ребятишек нам совершенно некуда девать.
Семенов не согласился со сторожихой. Он все еще сидел, грея на солнце спину, и ел яблоко за яблоком, к явному неудовольствию тети Нюси.
– Поглядели бы вы, как они сегодня на ссыпном пункте работали! – сказал он. – Золотые руки! И потом, это человечки с городским опытом: пробегут они по вашим хатам, по улице – красоту наведут, порядок, «стенновку» выпустят, прохватят кое-кого за беспорядок. Да и ранние груши, кажется, пора собирать, а?
Относительно груш тетя Нюся ничего не сказала, а насчет наведения порядка пробурчала что-то невнятное: что-де пускай за собой лучше б смотрели, чем чужих людей беспокоить.
– Ну, это неверно, это ерунда, тетя Нюся! – возразил Семенов. – Осенью мы и вас пошлем к соседям… Ты как считаешь, Сергей? Вот командируем тетю Нюсю в ваш город, на проверку активности, – будет польза?
Сергей подумал и, хотя приезд строгой сторожихи явно не сулил ничего хорошего, ответил как можно вежливее:
– Ага.
Показалась Чумакова с миской в руках. За ней шел Бабенчиков.
– Я скворцов не нашла, вчерашнего молока несу! – пронзительно прокричала девочка еще издали.
Тема возможного сторожихиного приезда в сережин город отодвинулась в сторону.
Не успел Бабенчиков присесть, как Семенов начал подробно рассказывать ему о делах в районе.
«Как они все тут хорошо разговаривают друг с другом, – подумалось Сергею, – будто все они взрослые и все одинаково понимают дело».
Дома у Сергея дело шло иначе. Там его считали маленьким, ничего не понимающим ребенком. Уж на что любила Сергея мать, но и она не стала бы ему рассказывать о делах, своих или отцовых, и тем более не стала бы советоваться с ним. А тут все советовались друг с другом, не стесняясь, что одному много лет, а другому мало.
Семенов известил Бабенчикова и о завтрашнем приезде пионеров.
– Но принять их надо будет, Яша, с учетом сегодняшнего опыта, – закончил он, шутливо погрозив пальцем.
– Какого сегодняшнего? – Бабенчиков подозрительно стрельнул глазами в сторону Чумаковой.
– А как вы приняли Емельянова?
– А что?
– Хорошо еще, что парень оказался геройский, – продолжал Семенов, обращаясь теперь уже не только к Бабенчикову, но и к тете Нюсе. – Вам ни гу-гу, а он с утра не ел. А вы и не поинтересовались. Так? А тут его еще пчела в руку укусила. А потом вы его, будьте здоровы, сразу на колоски погнали, голодного-то. Не сообразили, что парень он городской, степного солнца не пробовал, ну он и свалился. А вы, вместо того чтобы его к врачу, купать стали… Нескладно, Яша. Учесть этот опыт на завтра. Есть?
– Есть, – сказал Яша Бабенчиков и подмигнул Сергею, но не зло, а сочувственно: дескать, ты уж извини, накладка получилась.
– А сейчас, ребятки, давайте пойдем на мусин участок, – сказал Семенов, торопливо одеваясь. – Встречу ей небольшую надо устроить. Она должна вернуться вместе с колонной.
– А не они ли едут? – И тетя Нюся, нахлобучив фуражку на лоб и глядя из-под нависшего над глазами козырька вдаль, показала рукой на бегущую по горизонту пыль.
Семенов, ахнув, бросился к велосипеду. Зина Чумакова молча полезла через плетень, чтобы выскочить за село задворками, а тетя Нюся, Бабенчиков и Сергей побежали низом балки.
Пока Семенов выбрался со своим велосипедом на главную улицу села, Чумакова оказалась далеко впереди. Бабенчиков поднажал. Тетя Нюся, к чему-то прислушавшись, вдруг повернула обратно, к саду, и Сергей остался один. Он бежал за Чумаковой и никак не мог ее догнать.
А в сущности ведь именно ему нужнее всего было прибежать первым и хоть на одну минутку прижаться к отцу и самому рассказать обо всем, что произошло с ним в этот неудачный день.
Задыхаясь, Сергей подбежал к отцу в тот самый момент, когда проклятая Зинка уже, видно, докладывала ему обо всем – и отец, в мокрой майке, с бурыми, блестящими от пота руками, но веселый, задорный, тревожно оглянулся, ища глазами сына.
Нарядная, в новом шелковом платье и красной шелковой косыночке, с букетом цветов в руках, Муся стояла рядом с отцом. Она первая увидела Сергея.
– Сергунька! – позвала она его, назвав так, как мог и имел право называть его теперь только отец. – Сергунька, беги скорее!
И ему сразу стало как-то не по себе. «Они там праздновали, фотографировались, им музыка играла, – мелькнуло у него, – а я тут голодный, брошенный, меня тут солнце чуть-чуть не убило…»
Минуя Мусю, он кинулся к отцу и прижался к нему. Сейчас он особенно остро чувствовал, какой он маленький, слабый, как не умеет он переносить лишения. Но Муся, та самая нарядная Муся, на которую ему даже не хотелось сейчас смотреть, подхватила его на руки и, прижав к своему раздушенному платью, подбросила вверх.
– Да ты ж геройский парень! – хохоча, вскрикивала она. – Качайте его, хлопцы, качайте!
И тут его в воздухе перехватил Петя Вольтановский.
– Молодец, Емельянка, не подвел!
Выходило, что Сергей сегодня – самый ударный человек, и все, что недавно огорчало его, вдруг стало каким-то приятным образом оборачиваться в его пользу. В самом деле, не виноват же он, что его укусила пчела, что его ударило солнце – это со всяким может случиться, что он почти не собрал колосков – их вообще было мало.
Главное, он работал.
– Теперь ты, брат, полноправный городской шофер, – сказал Вольтановский, опуская его на землю.
– Правда, пап?
И отец, до сих пор молча и тревожно улыбавшийся, виновато потрепал Сергея по спине.
5
Отряд городских пионеров прибыл вместе с бригадой артистов. Колхозная молодежь встретила их у околицы села. Бабенчиков сказал речь и преподнес букет цветов высокой, дородной женщине в украинском костюме, с венком на голове. Та поклонилась ему, а потом – Сергей похолодел – привлекла к себе сильной рукой и несколько раз звучно поцеловала в щеку. Пятнышки от губной помады закраснели на лице Бабенчикова, как ссадины. Зинка Чумакова радостно хихикнула, колхозные ребята зашептались, но Сергей, заметив, что Бабенчиков сжал кулаки, вовремя удержался от смеха.
Решено было сейчас же всем ехать на уборку и там, в поле, дать концерт, но, как на грех, подвернулся председатель, с утра выехавший в МТС, и порешил по-своему. Артисты направлялись в полевые бригады, а городские пионеры вместе с колхозными – на уборку ранних груш.
– Я уж один пример имею, – твердил председатель, ища глазами Сережу, – я уж научен, слава те… На груши! Бабенчиков, Емельянов!.. Берите по бригаде, живо!
Сергей не успел оглянуться, как ему выделили семь нарядных, голосистых и очень деловитых девочек в светлых платьицах, с бантами в косичках. Какая-то Анка оказалась у них агитатором, она выстроила своих и доложила Сергею, что бригада готова. Сергей так никогда и не придумал бы, что ей ответить, если бы председатель в этот момент не крикнул:
– Все за мной!
Сережа еще никогда никем не командовал, особенно девочками, и чувствовал себя очень неловко. А девочки, как назло, только и смотрели ему в рот и все время спрашивали, что делать.
Бригаду Сережи поставили на укладку груш в корзины и разгрузку их в колхозном складе после взвешивания, а бригада Бабенчикова работала у деревьев вместе с колхозницами. Тетя Нюся, выпятив губы, молча курила.
– Тетя Нюся, – зашептал ей доверительно Сергей, оторвавшись от своей бригады, – а как укладывать, чего делать?.. Честное ленинское, я неопытный…
– Как «чего делать»? Укладывайте потихоньку, да грузите на двуколку, да там, у складчика, подайте на весы, да с весов снимите, ссыпьте, куда скажут. Главное, чтоб не цокать, не мять.
Девочки вработались сразу и некоторое время не обращали внимания на своего бригадира, но вскоре одна из них – рыжая, веснушчатая, до того веснушчатая, что, казалось, лицо у нее в нашлепках – прокричала нахально:
– Товарищ бригадир, а когда перекурка?
Другая, работавшая до сих пор тише всех, подхватила:
– Товарищ бригадир, не заботитесь насчет воды…
– Товарищ бригадир, почему не ведется запись, сколько мы отгрузили? Что за обезличка!
Сначала Сергей не удостаивал озорниц ответом, но они не отставали и все больше повышали голос и, хохоча и перемигиваясь, то и дело звали его и требовали указаний и советов.
Все они были очень веселые, но оттого еще более неприятные, и Сергей старался не глядеть на них и не разговаривать с ними как можно дольше.
Вдруг тетя Нюся позвала его к себе:
– Дай-ка им отдохнуть минут на пять – устали твои барышни. И по грушке разреши, пусть их… Только смотри, чтоб не много, а то животами разболеются.
Сама тетя Нюся давно уже отложила в сторону берданку и, сняв синюю тужурку, в одной майке грузила корзины на двуколку.
Сергей скомандовал отдых и разрешил взять по груше. Тетя Нюся, только как бы и ожидавшая его сигнала, тоже присела и закурила.
Девочки были все так одинаково нарядны и все с бантами, все в фартучках, что Сергей долгое время никак не мог запомнить их в лицо и делал вид, что он человек строгий и ему решительно все равно, как их зовут. По после третьего отдыха он уже знал их имена, а они, не смея звать его Сережей, ласково кричали ему:
– Бригадирчик, а бригадирчик, командуй отдых, пора!
Работа шла теперь так быстро, что тетя Нюся ворчала: «Не перетомить бы девчат!», но уж никто не хотел останавливаться. Во время четвертой передышки тетя Нюся предложила выкупаться в пруду. Сергей растерялся. Он совсем уж не знал, что ему тут делать и как вести себя с этими крикливыми и беспокойными существами, но та же тетя Нюся подсказала:
– А ты сбегай узнай насчет обеда-то. Нашему Анисиму сто раз напомнить надо…
И, обрадованный этим замечательным предложением, Сергей побежал искать председателя.
Утро незаметно перешло в полдень. Воздух как бы засахарился, загустел, бежать было трудно. Сережа выскочил из сада на косогор и зажмурился – его сразу обдало сухим, колючим жаром раскаленной степи. Неясно колыхаясь, воздух медленно закипал. Так в кастрюле с горячей водой бродят маленькие течения, вздрагивания и колыхания, перед тем как всей воде тронуться, забурлить и покрыться сплошной кипенью.
В воздухе жестко зудели цикады, будто пилили его со всех сторон крохотными напильничками, и от этого непрерывного зуда воздух тоже казался твердым.
Председателя не было ни в правлении, ни на току, ни на огороде, ни на пшеничном клину.
Муся Чиляева, которую он застал на ее участке, в синей вылинявшей робе, пыльная, потная и сегодня совсем некрасивая, сказала, облизывая сухие губы:
– Какие там обеды! До вечера уж… – и повернулась к Сергею спиной с таким оскорбительным равнодушием, что мальчик был донельзя удивлен. Давно ли она сама подбрасывала его в воздух и прижимала к себе на виду у всех!
«Наверное, у нее сегодня опять центнеры уменьшаются», – сообразил Сережа, и на минуту ему даже захотелось, чтобы у нее произошла какая-нибудь неприятность.
Муся стояла с комбайнером Гончаруком, смазывавшим комбайн, и виновато слушала, что он говорил ей.
Речь шла уже не об уборке, а о подъеме зяби, и Гончарук утверждал, что надо пахать как можно скорее, что земля, как он понимает, тут слабая, дождей не предвидится. Муся же, вздыхая, отвечала, что в земле она твердо уверена, а что с пахотой еще вполне можно обождать.
– Разве мы с вами, Алексей Иванович, мало от нее взяли? – спрашивала она. – Во всем районе первые, не правда, что ли?
– Первые-то первые, а выводов никаких не получим, – стоял на своем Гончарук, и было видно по его лицу: уверен, что его подведут, и потому мусины уговоры на него плохо действовали. – Колхозный фон у нас с тобой не тот, вот что.
– Сама я не хочу, что ли, в люди выйти, Алексей Иванович? – успокаивала его Муся. – Я сегодня со всей бригадой в косовице помогу. Расшибусь, а план выполним. Вы только себя твердо держите, Алексей Иванович, я на вас надеюсь…
Гончарук недовольно жевал губами.
– Да я третий день на одном нарзане. При чем тут «надеюсь, не надеюсь»… На одном нарзане, будто при смерти.
Сергей убежал не дослушав.
И вдруг – вот он, председатель, едет на своей двуколке, что-то записывает.
– Анисим Петрович! Обедать когда?
– Это городским-то? – Председатель почесал карандашиком нос. – А сколько отправили на склад?
– Сорок корзин.
– Ишь ты! Вот они, городские, какие! Через час веди их в огородную бригаду, вот записка. Я уж сказал там… Погоди, Емельянов! Как полсотни отправите, только тогда меди, слышишь?
На половине дороги между селом и садом встретился Вольтановский. Он с ходу стал на тормоза так, что в машине все завизжало, и сделал рукой знак садиться.
– Где тебя носит? Ищем, ищем. Садись быстрей!
– Ехать?
– Перебрасывают в соседний колхоз. Сел?
– Да у меня, дядя Петя, бригада в саду осталась…
– Подумаешь! Нынче-то хоть кормили?
– Меня кормили, а их нет. Папа там уже, в новом колхозе?
– Надо быть, там. Огромадную, понимаешь, задачу дали. Тут хоть колхоз на шоссе, а там, брат, из глубинок возить, по степи. Запорем резинку, ей-богу запорем!
– Эх, дядя Петя, я же с поста убежал!
Вольтановский только махнул рукой.
– Антон Антонович нам что говорил? – продолжал Сергей. – «Не срамите, говорит, себя». А я? Взял да и осрамил. Семенов узнает, в газете как шлепнет…
– Эх, свалился ты на мою голову!.. – Вольтановский затормозил перед пешеходом, устало шедшим по краю дороги. – Не в колхоз, случайно?
– В колхоз.
– Будь такой добрый, тут со мной начальник молодежный сидит, надо распоряжение насчет кормежки приезжих передать. Вот тебе, папаша, записочка. Передай, я тебя прошу, а то спасу нет. Заел меня!
Машина тронулась. Вольтановский скосил правый глаз на Сергея:
– Вылитая Зотова, ей богу. Получится из тебя ходячая директива.
Сергей не обиделся. Он знал, что прав.
Верхушки сада, где работала сережина бригада, пробежали за гранью холма и исчезли…
Странная пошла жизнь. В ее быстрых водоворотах мелькали с какой-то сказочной быстротой события и люди. Он даже не простился с Зиной, не отчитался перед Бабенчиковым. Пусть бы они приехали в город – лучше, конечно, без тети Нюси, – и он показал бы им море и тот парк, что недавно устроили, и улицу, где он, Сережа, живет.
Еще раз пробежали перед его глазами люди первых его степных дней и исчезли – может быть, на всю жизнь.
6
Степь задымилась сумерками, но розовый дым заката еще долго полз над землей. Потом, когда стемнело, взошли крупные, яркие звезды, и след бледно-розоватых облаков нехотя растаял в ночи.
Тетя Саша, вдова с дочерью Олей, двенадцатилетней девочкой, у которых поселили водителей, разостлала под деревьями два рядна, набросала подушек, поставила возле ведро с медовым квасом и, предупредив, что рядом пасека, ушла в свою крохотную, из двух комнатенок, мазанку. Все – и отец, и Еремушкин, и Сергей, и Зотова – легли вповалку, как на пляже. Чудесный запах свежего сена веял над ними. Одно было неприятно – что рядом пасека. Впрочем, тетя Саша, которой Сергей высказал свои опасения, улыбаясь в темноте одними зубами, заверила, что ее пчелы смирные.
Наскоро поели и легли спать. Это была первая ночь, когда все водители собрались вместе, и каждому хотелось рассказать о своих впечатлениях.
– Я тебе очень много должен рассказать, папа, – прижавшись к отцу, сказал Сережа. – Я чего только не делал! Я даже бригадиром был, знаешь! Дали мне семь девчонок…
– Интересно, кто ж тебя, дьяволенка, в пруду выкупал, – забурчала засыпающая Зотова, которая, как всегда, все знала.
Прижавшись лицом к щеке отца, Сергей тихонечко засмеялся:
– Я тебе завтра одному расскажу, ладно, пап?
– Ладно, сынок. А я по тебе, знаешь, соскучился. Кого ни спрошу: «Где мой?» – «Да, говорят, где-то шастает, командует чем-то».
И уже закачало первою дремой и, как бы легонько приподняв, мягко и нежно забаюкало. Но тут он услышал голос тети Саши:
– Кто из вас старшой? Вставайте! Полевод просит.
Отец поднялся. Сон отогнало и от Сергея. Низенький, коренастый старик с густой и круглой, как баранья шапка, бородой виновато обратился к отцу:
– Емельянов? Вы уж извиняйте, за ради бога, что потревожил, да, знаете, какое дело: комбайн остановился. Решили было всю ночь сегодня убирать, а чего-то случилось, никак сами не разберутся. Не поможете, а? А то пока до МТС доберемся…
Отец разбудил Вольтановского. Сергей тоже вскочил и оделся:
– Я, папа, с тобой еще нигде не был, все без тебя да без тебя.
– Да ведь устанешь, смотри…
– С тобой, пап, я никогда не устану.
Полевод погладил Сережу по голове:
– А ничего, пускай едет, там у нас ребятишки дежурят – не заскучает.
Тачанка уже ждала. Двинулись в самую гущу ночной темноты, как в пропасть. Ночь посырела, замерла.
– А что, ваши комбайнеры и при росе убирают? – спросил отец.
– У нас отчаянные, – ласково сказал невидимый полевод. – Им роса не препятствует. Только вот сегодня что-то подкачали… Ну, да и то сказать: труд ведь ответственный – не спят, не едят, перекурить спокойно некогда… Урожай-то какой! Такой только во сне и видали до нынешнего лета.
Поеживаясь от прохватывающей его сырости, Сергей в полудремоте слушал рассказ об урожае. Ночь овладевала им, как никогда не слышанная сказка. Она была какой-то гулкой и вместе с тем тишайшей. Звуки впивались в тишину, как москиты.
Наконец где-то далеко впереди, как огонь корабля в море, блеснул костер.
– Стоят, – вздохнул и сплюнул полевод. – Стоят, окаянные! Верите или нет, не за себя страдаю – за колхозников, – сказал он отцу. – Такое, знаете, в этом году увлечение урожаем, такая доблесть, зерна нельзя просыпать – убьют! Вот сейчас полсела не спит, думает: в чем дело, почему комбайн остановился? Меня третьего дня молодежь чуть не бить собралась. «Давай, кричат, косы, будем вручную убирать!» Ну, косы еще туда-сюда, а косарей ведь нет, это теперь все равно что блоху ковать… И что же вы думаете, Светлана наша, помощник комбайнера, где-то на сдаточном подхватила старика со старухой. Косари! Любители! Где-то он счетоводом в артели, не знаю точно, но старый, видно, знаток. Приехали они как раз перед вами – и старик сейчас же семинар открыл. Косу отбил, показал, как и что. С утра высылаю, участок им персональный выделил. Пусть, пусть! Тут и голыми руками готов убирать… В чем дело, герои? – крикнул он, вглядываясь в темноту, опламеняемую костром.
От комбайна еще дышало жаром, как от паровоза. Тракторист и комбайнер копошились где-то внутри комбайна. Несколько сельских ребят безмолвно наблюдали за их работой.
Полевод бросил вожжи ближайшему мальчугану.
– А у горючего сторож есть? – сразу спросил он.
– Есть, есть, Курочкин стоит, – ответили ему.
– Эй, хозяева невезучие! Вылезайте кто-либо для переговоров! – насмешливо сказал старик, подходя к костру и устало присаживаясь на чью-то разостланную одежонку. – Кони в порядке? – спросил он у ребят.
– В порядке, Александр Васильевич, – ответили ему хором.
– Ну, спасибо вам от души… Вот, смотрите, – обернулся он к Вольтановскому, дремавшему всю дорогу и, наверное, ничего не слышавшему из его рассказов. – Вот, смотрите: невелики человечки, а ведь какая от них богатая помощь делу! Я любого из них на самого себя не сменяю. Послал я их в ночное с конями, а они контрпроект вносят: «Мы, говорят, заодно и горючее будем охранять и машины, когда комбайнеры уснут». А ведь оно и в самом же деле – не оставишь. Оно как бы и ничего, а с другой стороны, нежелательно… Вылезай, вылезай, Светланушка, рассказывай! – закончил он, похлопывая рукой по траве рядом с собою.
Смуглая спокойная девушка, отряхиваясь, подошла к костру.
За нею следом, буркнув себе что-то под нос, появился тракторист.
– А Яков Николаевич где же? – сразу встревожился полевод.
– А Якова на медпункт увезли, приступ язвы, – сказала Светлана с таким виноватым видом, будто она-то и была виновницей его болезни. – Я, Александр Васильевич, полдня в МТС протолклась: кое-чего нужно было привезти, горючее на завтра заказала, сводки наши сдала. А он все один да один. Я приехала – он прямо зеленый, едва стоит. Мучился, мучился, а час назад с водовозкой и уехал.
– Тут, значит, вы и остановились? – догадался Вольтановский, только сейчас окончательно проснувшийся.
– Тут, значит, мы и остановились, – в тон ему ответила девушка, скользнув по лицу Вольтановского гордым взглядом своих огромных, ярко сияющих глаз.
– Что, сами определяете? – спросил Светлану отец.
Взяв в рот соломинку, она недоуменно пожала плечами.
– А ну, дайте-ка свет, – строго сказал тогда отец, как говорят врачи, когда приступают к осмотру больного.
Комбайн красиво, загадочно светился, похожий на маленький корабль.
– Ты, Петро, обследуй очистку, – сказал отец, – а я режущий аппарат посмотрю.
– Мадам, с вас сто грамм! – ни с того ни с сего подмигнул Вольтановский Светлане и, кряхтя, полез на комбайн.
Светлана виновато последовала за ним.
Полевод сидел у костра, всем туловищем повернувшись к машине, и лицо его выражало радостное недоумение. Когда Емельянов и Вольтановский, осмотрев машину, вернулись к костру, он ни о чем не спросил их – он только следил за ними, молча шевеля губами.
– Режущий аппарат не зарывался в землю? – поинтересовался отец. – Очень уж на низкий срез поставили. Ну, а полотна отказали из-за сырости. Вы что, в первый раз сами ведете?
Светлана смутилась, и соломинка снова появилась у нее на губах.
– Да нет, она с весны работает! – Загалдели мальчишки. – Она наша вожатая была, она все здорово понимает… устала просто…
– А загонку свою хорошо знаете? Ночью-то на свет полагаться нельзя, на память надо вести. Полотно-то сменили?
– Сменила.
– Сырое положите просушить, часа через два снова смените… У тебя что, Петро?
– Передние и задние подвески первой очистки надо было подогнать, – небрежно ответил Вольтановский, и Сергею показалось, что все это он сейчас выдумал, а что на самом деле никаких оплошностей он не нашел. Очень не хотелось, чтобы Вольтановский торжествовал над нею, такой тихой и спокойной.
– Пройди с ней разок, – сказал отец.
Затарахтел трактор, дым и пыль хлынули на огонь костра, взметнув его. И Вольтановский запел с мостика:
Про-ща-ай, люби-и-мый го-род,
Ухо-о-дим но-чью в мо-ре…
Привстав на колени, полевод долго следил за комбайном.
– Волнующая машина, – сказал он, блестя глазами. – Я, товарищ Емельянов, в основном городской человек, но повлекло меня в деревню не что иное, как машина. Тогда еще только-только трактора появились. Увидел я их в работе – и все в городе бросил. Это, думаю, что ж такое, это ж переворот истории! Какое ж это земледелие, а? Это ж индустрия! И какие тут могут быть мужики? Разве вот они – мужики? – показал он на ребят, слушавших его, затаив дыхание. – Вот возьмите хоть этого, Ваську Крутикова. Если он через три года на комбайн за помощника не станет, я его из колхоза выгоню. – И полевод погрозил пальцем парнишке такого могучего сложения, что трудно было угадать, сколько ему лет. – Так, считаете, обошлось? – вдруг спросил он, ища вдали огненный след комбайна.
– Думаю, обошлось, – сказал отец, тоже глядя вслед комбайну. – Вы поезжайте, мы тут с сынишкой поспим у костра.
– Вот и прекрасно, – охотно согласился старик и сейчас же заторопился. – А это мы засчитаем особо, починку-то, вы не беспокойтесь. Поеду, Наталью Ивановну, председателя нашего, успокою. Да и зерновозки надо подослать.
