Текст книги "Ленинград действует. Книга 3"

Автор книги: Павел Лукницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 48 страниц)

Перед былой деревней Стожинка дорогу и равнину пересекает высокий сосновый лес – мачтовые деревья массивом в два километра. И эти два километра – сплошной завал из спиленных огромных деревьев. Теперь деревья отодвинуты от дороги, шоссе проходит между двумя зелеными валами ветвей. В завале потерялись несколько разбитых немецких автомобилей…

И дальше холмистая равнина чередуется с сосновым лесом, уже не крупным, обыкновенным, а местами – с курчавым сосновым молодняком, густым, зеленым, как исполинский мох.

И всюду, где лес, – завалы, завалы, завалы, расчищенные посередине шоссе. Они тянутся почти сплошь, до поворота на Углы. Навстречу нам на санях едет по этой пустыне крестьянка с девочкой на руках. А на повороте – немецкий танк, который был поставлен, чтоб простреливать дорогу на Углы. Возле танка хлопочут наши танкисты.

Погорелье – деревушка Баклаба – тридцать восемь километров до Пскова.

Сожженные Углы, несколько жителей в подвалах.

Сворачиваем на Вески, Карамышево: десять дворов, полтора десятка веселых ребятишек. Деревушка цела потому, что рядом в лесу стояла 3-я партизанская бригада – спасла.

Туман рассеялся, яркое солнце, голубое небо, ослепительный снег, сверкающие снегом деревья…

…А сейчас я – в Конышеве (девять дворов), Карамышевского района, – деревушка не видела немцев всю войну, потому что рядом в лесах и в самой деревне накрепко встали партизаны, а до прихода партизан население при первой тревоге укрывалось в лесах, куда немцы соваться не решались… Перед отступлением здесь был бой: враги пытались бежать через лес и деревню, партизаны дрались с ними целый день, не пропустили. Уцелевшие гитлеровцы бежали в другую сторону…

Партизанская «автономия» была на десять – двенадцать километров в окружности. Когда немцы бросили сюда крупные силы, партизаны 3-й и 7-й бригад уходили в район Струг Красных. Оказывается, часть завалов, которые я видел в пути, сделаны еще до отступления немцев местным населением, охраняемым партизанами, враг наскакивал на них танками, но и задерживался, а партизаны, пряча население в лесу, отбивали танковые атаки. При отступлении немцы пытались расчистить завалы, чтобы пропустить свои обозы, наших обстреливали со стороны Дубровны, но партизаны с боем захватывали обозы…

Глава восемнадцатая
В зоне комендатур Ремлингера

Что было здесь раньше? – Крепость карателей – Как ее строили… – Новый порядок – Барин – Участь деревни Золково – Отступая от Красной Армии – Под сильным впечатлением

(У реки Черехи и восточнее реки Великой. 7–13 марта 1944 г.)

Нет, в ту пору имени генерал-майора Ремлингера я еще не знал, как не знал его никто в нашей армии, кроме, конечно, разведчиков, действовавших в немецком тылу. Но страшные дела подведомственных гитлеровскому коменданту города Пскова местных комендатур стали мне в феврале и в марте 1944 года хорошо известны. Одна из таких комендатур дислоцировалась в районе поселка Карамышево, возле леспромхоза на реке Черехе, в прежней больнице Быстроникольской. Совместно с немецкими фашистами здесь располагался и эстонский фашистский карательный отряд.

Но имя коменданта Пскова генерал-майора Генриха Ремлингера стало мне хорошо известным впоследствии – он оказался центральной фигурой тех моих записей, которые я публикую в одной из заключительных глав этой книги, под названием «Одиннадцать из миллиона».

Что было здесь раньше?

8 марта. Быстроникольская

Второй день я здесь, в леспромхозе, в домах бывшей больницы Быстроникольской, и в сожженных, окружающих ее деревнях. Беседую с местными жителями, изучаю все, что происходило здесь и в окружности в годы гитлеровской оккупации, окончившейся несколько дней назад. Мои спутники и рассказчики – люди, случайно уцелевшие, дождавшиеся освобождения. Вот те из них, кто наиболее точно, со всеми подробностями помогает мне воссоздать картину совершенных здесь злодеяний.

Это прежде всего старый, семидесятилетний, работник почты и телеграфа, а затем счетовод-кассир лесоучастка Сергей Викторович Кулачковский. Он имеет среднее образование. Его биография ничем не запятнана. Его сын до войны работал здесь в больнице врачом. А он сам прожил на лесоучастке двенадцать лет, все годы оккупации жил здесь…

Это крестьяне из деревни Гор-Бобыли, бывшие колхозники Василий Николаевич Нилов (1898 года рождения), Никифор Нилыч Нилов (1894 года рождения) и сестра его, колхозница из деревни Рыбиха Мавра Ниловна Нилова (1900 года рождения).

Это колхозники Василий Федорович Федоров из деревни Волково (1900 года рождения), колхозницы Александра Никандровна Никандрова (1911 года рождения) из деревни Рыбиха и Антонина Васильевна Железнова (1904 года рождения) из той же деревни… Все они были здесь в годы оккупации, все испытали на себе горести, беды, лишения, выпавшие на долю местных жителей…

Прежде всего, однако, я хочу рассказать, что здесь, в четырех десятках километров от Пскова, на берегу извилистой, глубоководной, многорыбной реки Черехи, было до войны, перед приходом немцев…

Между леспромхозом и веселой деревушкой Белая Гора стояли три нарядных дома, окруженные многолетним тенистым парком.

Осыпались желуди с могучих дубов, пьянящий аромат распространяли цветущие липы. От реки и до опушки хвойного леса ширился занимавший двенадцать гектаров парк, а вдоль реки до деревни Рыбиха, что в километре от этих домиков, тянулись яблони и акации яблоневого питомника. За рекой, по склонам горы, разбегались строения совхоза «Симанское», а на десяток километров в окружности дружно жили колхозники многочисленных деревень. Были коровы и овцы у каждого, были поросята, и куры, и пчельники, были приусадебные участки, возделанные тщательно и любовно.

Кленовые и ясеневые аллеи укрывали густой тенью шоссе, ведущее к Пскову, и проселочные дороги, по которым колхозники в свободные дни выезжали к реке Черехе, чтобы закинуть неводы в спокойную воду, чтобы с песнями, на лодках навестить приятелей из соседней деревни…

В тех трех домах, ярко белевших сквозь зелень листвы, выказывавших сквозь нее свои красные железные кровли, помещалась отлично оборудованная Быстроникольская сельская больница. Был в ней опытный врач, она славилась по всей округе, в нее приезжали лечиться даже из районных центров Славковичи и Карамышево.

У совхозных рабочих заработки были отличные, закрома и амбары у колхозников ломились от запасов, от всякой снеди – мирный, благополучный край был полною чашей добра и довольства.

А вдаль отсюда, в любую сторону – так же жили в тысячах деревень колхозники и совхозники широкой Псковщины – западного края Ленинградской области.

Сразу скажу: в одном только Славковичевском районе было больше шестисот деревень. Из всех этих деревень сейчас, ко времени прихода Красной Армии, осталась целой одна-единственная деревня Рыбиха да еще несколько деревень в партизанском крае. Жители считают: отсюда до Острова (пятьдесят семь километров) и до Пскова (сорок один километр) почти ни одной деревни, вне партизанского края, не уцелело… Один лишь карательный отряд, размещавшийся здесь на территории бывшей больницы Быстроникольской, уничтожил «только по нашей округе», то есть в тринадцати деревнях, больше трехсот человек да угнал многие сотни людей в Германию!..

– Ходить-то нам никуда нельзя было, даже из деревни в деревню, а отряд разъезжал вокруг и до двадцати, до тридцати километров, – что он там натворил, мы не знаем!..

Что же это за карательный отряд был?..

Крепость карателей

8 марта. Деревня Рыбиха

Вчера, подъезжая на военном грузовике к этому краю, я видел от леса до леса только пустыню в белом саване снега. Если не знать, что здесь было раньше, – не поймешь ничего. Мало ли на свете безжизненных, пустынных пространств?.. Но вот, пройдя остаток пути пешком, на берегу реки Черехи, возле шоссе, сразу за сожженным мостом, я увидел странную крепость, злобно глядящую на все четыре стороны света, явно враждебного ее гарнизону. Так, ворвавшись сюда с чужой планеты, могли бы устроиться (вспомним Уэллса!) боящиеся всего человечества марсиане.

Центр этой – с круговой обороной – крепости составляют два – белый и серый – дома, словно камуфлирующие себя под цвет туманов и снежной пустыни.

На полтора километра вокруг бесчисленными черными точками торчат из-под снега пни. Внешний, шириною в три метра, пояс проволочных заграждений обводит всю крепость, размыкаясь только против шоссе воротами, составленными из двух башнеобразных могучих дзотов с амбразурами для орудий.

Внутри этого пояса, словно щупальца гигантского спрута, протянулись к проволоке радиальные извилистые ходы сообщения, каждый из которых оканчивается башней дзота, приспустившего бревенчатое забрало над полукружием черных своих амбразур. Ходы сообщения тянутся изнутри, от зигзагообразного кольца глубокой траншеи, укрытой снаружи валом высокого бруствера, изрезанного бойницами. Каждый перекресток траншеи и радиальных ходов сообщения скреплен маленьким пулеметным дзотом. Внутри кольца, ближе к крепости, тянется по насыпанному валу второе кольцо траншей, и от него к центру, к белому и серому домам, прорезаны другие ходы сообщения. Они ведут в узкий и высокий коридор между рядом окон и закрывающими их снаружи, засыпанными землей, бревенчатыми застенками.

Кто может подумать, что в этих двух домах и в третьем, от которого остались только пепел да печные трубы, прежде была тихая и мирная сельская больница? Кто может представить себе, глядя из этого адского осиного гнезда на унылый – до леса – пустырь, что здесь был веселый тенистый парк? Куда ни глянь – ни единого дерева. Кто жил в этой крепости? Что делал здесь? Кого так смертельно боялся?

Как ее строили…

8 марта. Деревня Рыбиха

В октябре 1943 года из деревни Крякуша, что в семнадцати километрах от Пскова, явилась сюда карательная рота гитлеровцев во главе с капитаном, одетым в эстонскую фашистскую форму. Многое о нем знают уцелевшие в округе местные жители, одного не знает никто: его фамилии. Каратели хранили его фамилию в тайне, никто никогда не слышал ее. Был он выше среднего роста, в очках, глаза черные, голос писклявый, ходил в форменной куртке на вате, выворачиваемой на любую сторону – белым или зеленым цветом наверх. На фуражке и на рукаве блестели серебряные эмблемы фашистского воинства. Привел он сюда свою роту – в ней сначала было до ста пятидесяти человек – и разделил ее на четыре части. Основное ядро разместил здесь, в больнице, три форпостных отряда расставил окрест: в деревне Хвоенка – к западу, на шоссе; в деревне Зряковская Гора – к северо-востоку в шести километрах за Карамышевом, на другом ответвляющемся на Псков шоссе; в совхозе «Симанское», за рекою, к югу. Здесь, в совхозе «Симанское», стояла немецкая хозяйственная часть, – она заставляла местных жителей заниматься обработкой полей.

Первым приказанием капитана был вызов старост тринадцати ближайших деревень – Белой Горы, Волкова, Старины, Рыбихи, Осиновичи и других.

Потребовал списки жителей. Взял на учет их всех, до малых детей, потребовал опись скота, и птицы, и утвари, и имущества. Приказал всему населению от тринадцатилетнего до шестидесятилетнего возраста являться каждый день на работу, по списку; предупредил: ежели кто не явится, тот будет расстрелян вместе со всей семьей, дом его сожжен, вся деревня выселена. Сказал, что кормежка его не касается, что все будут работать от зари до ночи, и добавил, что в этом краю партизаны будут им выведены, как моль…

Перво-наперво под охраной солдат, под плетьми и побоями бывшие колхозники начали строить эту страшную крепость. Старосты пригоняли народ к мосту через Череху, – этот мост немцы строили до прихода карательного отряда, строили долго – семь месяцев.

Согнанных невольников распределял на работы фельдфебель, в руках у которого всегда была плеть. По его приказу били рабочих палками и плетью. В первый раз, когда староста деревни Перетворы Макаров привел на одного человека меньше, потому что тот заболел, фельдфебель избил старосту при всем народе прикладом автомата, отвел на двадцать шагов в сторону и расстрелял в назидание всем. В другой раз, когда заболел староста деревни Товарицы, его, чтоб не ставить народ под угрозу тяжелой кары, согласился заменить молодой колхозник Иван Каштанов. Привел народ на работу, назвался фельдфебелю старостой, но фельдфебель тут же приказал отвести Ивана Каштанова к опушке леса, что в километре от больницы, и немедленно расстрелять.

Так эта опушка леса, носящая название «Песчаник», приняла кровь первой расстрелянной здесь карателями жертвы. Вскоре Песчаник стал весь пропитан кровью расстрелянных. Староста деревни Товарицы, узнав об участи Вани Каштанова, бежал в лес, исчез навсегда. Гитлеровцы назначили другого старосту, но и его расстреляли за то, что при облаве обнаружили в деревне двух не прописанных им мужчин, хотя те и были местными деревенскими жителями. И эти двое несчастных, случайно пропущенные в списках, тоже были расстреляны.

Выстроив крепость, каратели заставили население рубить под корень парк, и яблоневый питомник, и аллеи ясеня и клена, и все до единого кусты и деревья в радиусе полутора километров от их разбойничьего гнезда. Так было вырублено больше двенадцати гектаров многолетних деревьев.

То же происходило и на трех форпостах карательной роты.

Было приказано с рассвета до ночи маскировать дороги вехами, пилить, колоть и возить в крепость дрова, и жители возили дрова до тех пор, пока каратели не отобрали у них всех лошадей до последней.

Новый порядок

Шла зима, гитлеровцы заставили обозначать заносимые теперь снегом дороги вешками. Из деревни Быстревской не пришел на работу один человек.

Каратели явились в деревню, сожгли дом, но непокорного не разыскали – он успел бежать вместе с семьею в лес, к партизанам.

Бегством в лес вместе с семьей рассчитывал спастись староста деревни Белая Гора Дмитрий Андреев. Здесь, в глубине леса, уже жили в потайных землянках шестнадцать беглецов из деревень Горбово, Селихново и Гор-Бобыли.

Но гитлеровцы разыскали их, окружили, погнали в деревню Мочево, заперли в избу, подожгли ее, как и все другие избы деревни. Тех, кто пытался выскочить в окна, каратели расстреляли из автоматов.

Тяжелораненый Дмитрий Андреев сумел сползти в подвал запертой снаружи избы в момент, когда потолок рухнул, давя горящих живьем людей. Андреев выволок в подвал своего обожженного и раненного пулей друга – пятидесятилетнего Никандра Семанова, выполз, таща его на себе, в снежный сугроб, хотел тащить дальше, но Никандр Семанов умер тут же, и Андреев пополз один, таясь от беснующихся в пылающей деревне гитлеровцев.

Кровавя снег, Дмитрий Андреев прополз пять километров до другого лесного лагеря беглецов из деревни Корсаково и рассказал им все. Приемный сын Андреева, партизан Анатолий Ларионов увез старика к партизанам, те лечили его, но через месяц Андреев все же умер от ран.

Этот зверский акт сожжения людей живьем был совершен 5 декабря 1943 года.

– А в ноябре сорок третьего, – добавляет Кулачковский, – пришли в леспромхоз эстонцы, три офицера, пьяные, вечером, стали приставать к девушкам – Федоровой Вере, Михайловой Зине, хотели их изнасиловать в моем доме. Девушки разбежались… Я был в соседнем доме, увидел пламя, пылает дом. Я выскочил, вижу: эстонский фашист сидит в канаве, стреляет из автомата по народу, который выбегал из горящего дома, и подстрелил Зину, тяжело ранил. Другие эстонцы потом отправили ее в Псков, там она месяца полтора в больнице лежала, вернулась жива… В этом доме офицеры облили бензином белье и имущество, подожгли (это был двухэтажный казенный дом леспромхоза, я в нем жил). Женщина пожилая выскочила из окна второго этажа, схватилась за горящий подоконник, руки обожгла и ноги ушибла, по сию пору мучается. Она из деревни Циблино. Из того же дома инвалид, безногий Алексей Никандров лет шестидесяти, с деревянной ногой, по веревке спустился со второго этажа. Много детишек в доме было. Все выскочили кое-как…

В конце декабря в домике на окраине совхоза «Симанское» взорвавшимся примусом обожглись женщина и кормившийся на ее руках ребенок. Оказать им помощь пришла из деревни Перетворы акушерка Анна Михайловна Богомолова. Едва она вошла в дом, занялась перевязкой обожженных, в дверь ворвались каратели:

«Ты Кукушкина? Давай документы!..» Она предъявила паспорт. «А почему тебя зовут Кукушкина, а в паспорте ты Богомолова?» – «Потому что я по первому мужу значусь, который умер». – «А второй муж где?» – «Умер тоже!» – ответила Богомолова. Гитлеровцы вывели акушерку за дверь и расстреляли. В деревне Перетворы остались годовалая и пятилетняя дочери Богомоловой и ее шестидесятипятилетняя тетка. До прихода Красной Армии они умирали с голоду, и спасли их только соседи.

В начале января 1944 года каратели явились к жившему в леспромхозе дорожному мастеру Ивану Ивановичу Пикалеву, сказали: «Выходи со своими дочерьми, паспорта ваши нужно проверить!» Вывели Пикалева и двух его дочерей – шестнадцатилетнюю Олимпиаду и девятнадцатилетнюю Людмилу к соснам Песчаника (или, как здесь говорят, «Песченика») и под яркими лучами солнца расстреляли на сверкающем снегу. Жена Пикалева, оставшаяся с двумя малолетними детьми, только несколько дней назад, после освобождения района Красной Армией, смогла похоронить расстрелянных.

В январе расстрелы производились уже по всем деревням, ежедневно. В Песчанике были расстреляны совхозные рабочие братья Жуковы, Иван Егоров и две девушки из деревни Рыбиха, Лида Павлова и Мария Кирпичникова, а затем ее брат, Николай Кирпичников… Из сожженной фашистами деревни Старина к капитану-карателю пришла крестьянка Мария Семенова с двумя малолетними детьми, просить, чтоб ей разрешили жить в другой деревне. Семенова была тут же расстреляна. Ее мальчик умер от голода. Другого подобрали в снегу и спасли крестьяне. В январе, после сожжения деревни Старина, в ней было расстреляно семнадцать человек.

В деревне Шквары, рассказывает колхозник Федоров, и ему вторят другие, немцы набили колодец живыми людьми и взорвали его. Это в январе.

В Осиповичах беженец Демьянского района Николай Михайлов – сам, жена, мать, невестка и двое детей и сирота девочка – жили после пожара в бане.

Пришли эстонские каратели. Девочка-сирота выскочила из бани, побежала по реке, по направлению к Старине. Была застрелена. Семья Николая Михайлова сожжена живьем в запертой бане. И до сих пор косточки лежат. Это было 11 января, когда жгли и Волкове. А 6–7 января в приходе Добровитки, километров тридцать отсюда, немцы-фашисты согнали в церковь людей, человек сорок – пятьдесят, заперли в церкви и, подложив тол, взорвали.

В деревне Старина был волостной, Логинов Николай Тихонович, держали его до того в Порхове, в плену. Шел мальчик лет пятнадцати из ремесленного училища по дороге домой от верхнего моста, не дошел километров тридцати до своей деревни. Волостной поймал его и потащил к немцам в комендатуру, в Славковичи. Мужики деревни Старина просили: «Отпусти ты его домой, он ребенок, глупый». А тот не отпустил, а свел в Славковичи, в комендатуру. И там на его глазах мальчика застрелили… Волостного преследовали за такие дела партизаны. Летом – рожь жали в девятую пятницу, в сорок третьем году, волостной был приглашен немецкими властями на праздник в Славковичи. Ехал с праздника поздно вечером. В деревне Кошегорье была партизанская засада, где он с женой попал к ним в руки. Жена была отпущена, а он расстрелян партизанами. А жена позже сгорела в Карамышеве, когда фашисты там жгли людей. А сын волостного, Иван, остался в партизанах – был с ними в Эстонии, герой, не отступил от пулемета до последней пули. Жив, вместе с партизанами теперь в Ленинград поехал. Он сам искал отца, хотел убить…

Барин

9 марта. Деревня Рыбиха

Уцелевшие жители сожженных деревень еще не скоро вернутся на свои пепелища, – кто воюет в рядах Красной Армии с начала войны, кто в немецком плену или в рабстве, кто в составе партизанских бригад и отрядов ушел в Ленинград или вступил в ряды наступающих наших дивизий… Только очень немногие, скрывавшиеся в окрестных лесах, главным образом дети и женщины, перерывают в эти дни золу и пепел, чтобы заново строить избы на пожарищах родного жилья. А кое-кто тянется сюда, в единственную сохранившуюся в ближайшей округе, хотя и полусожженную, деревню Рыбиха. Поэтому в избах Рыбихи невероятная теснота. Коренные жители этой деревни гостеприимны, помогают беженцам чем и как только могут…

В одной из таких изб, в кругу тесно сомкнувшихся вокруг меня крестьян, я беседую с колхозницей Татьяной Васильевной Ниловой из деревни Гор-Бобыли, – она приютилась здесь у своих родственников Шиловых. Она заводит рассказ о приехавшем сюда с благословения фашистских властей и орудовавшем здесь с помощью немецких солдат-карателей барине – Сергее Ивановиче, прибалтийском фашисте, из Латвии (фамилии его никто не знает).

– Он должен был получить имение после войны, а до тех пор заготовлять хлеб для германской армии. Пиджачок на нем, галстук, приезжал он из Славковичей с отрядом человек двадцать немцев на большой открытой машине забирать хлеб и увозить в подводах. А подводы приходили с его партией.

Наряжали их из ближайших к Славковичам деревень. И подвозчики были из не сожженных тогда деревень, – куда денешься? Не поедешь – тебе расстрел…

Когда гитлеровцы отступать стали, все деревни эти пожгли!..

В разговор вступает другая Нилова – Мавра Ниловна. Строги, как на старинной иконе, темно-серые ее глаза, седина в волосах, бледное лицо в морщинах. Была она до войны председателем колхоза «Рыбиха». Точна в словах, говорит решительно:

– Он тут сначала дал задание: в Рыбихе на пай четыре с половиной га земли пахоты, а на половину пая – два с четвертью га. Задание такое: озимого – На полпая, сорок соток лично. Нужно было мне восемнадцать пудов ржи сдать с полпая. А я работала одна, сын – раненный при ловле карателями молодежи, когда он через речку плыл, на дорогу убегал. Кроме ржи – шестнадцать пудов ярового, и еще сдать одну тонну картофеля. Это мне только! Я не могла сдать, крестьяне тоже свое не могли и не хотели. Зарыли весь хлеб, – сами еще в деревне жили.

«Барин» явился выкапывать, нащупывал ямы. А когда крестьяне все убегали, под пулями, под обстрелом, он, со своими немцами сжигал дома.

– Этот «барин» Сергей Иванович, – вставляет свое слово крестьянин Василий Федоров, – охотился на зайца с мужиками вместо собак, заставлял их лаять по-собачьи!

А за ним солдаты с автоматами, – кто не залает – пулю! – добавляет кто-то.

И ели этих пуль наши люди, когда «барину» что не так покажется!.. Лежат в земле их косточки!

Мавра Ниловна продолжает:

– Раз двадцать семь человек не успели бежать, когда ямы с картошкою он раскапывал. Я в подвал сунулась, а сын мой Сергей, девятнадцатилетний парень, через реку вплавь бросился. Они тут пулеметный обстрел по нему открыли. Пули попали в кепку, а он – на шоссе, и тут ему – в бедро, насквозь… Там он в кусты заполз, через реку они не двинулись. А меня поймали. И всех двадцать семь нас и меня, значит, собрали, из деревни выселили; пешком, под конвоем до железной дороги, до станции Подсев. Сидели пять суток под открытым небом. Это было в октябре тысяча девятьсот сорок третьего. Потом нас погрузили в вагон. Там в вагонах весь Славковский район был. Скомандовали: в отправку, в Литву! Прошел офицер с переводчиком, объявил: «С вагонов не скакать, будете застрелены!»

Вечером нас хотели отправить. Но партизаны взорвали железную дорогу против станции Локоть. Нам пришлось ночевать в поезде, а там рядом лес, и много людей разбежались. Под обстрелом много погибло, и с детьми некоторые ранены и убиты были. Мне удалось бежать…

С нашей деревни из двадцати семи человек вернулись пять: Михайлова Евдокия со своей дочерью Анастасией, тринадцати лет, выселенка Анастасия с мальчиком семи лет. И я… Сын мой, раненый, тут оставался, его соседи подобрали, спрятали в совхозе у знакомой, Валентины Александровны Палко. Там в совхозе немцы стояли, но она хоть боялась, а «все равно, не погибать же живому!». Немцы сначала не знали, потом узнали, да он уже вылеченный был, скрыл рану. Проверили документы и приказали уйти на прежнее жительство, в Рыбиху. Я за сыном ходила, и мы с ним переехали домой.

Когда наши сюда пришли, я на радостях, что сын цел, и я вернулась, и изба цела, решила: излишек сдам, и сдала на армейский обоз овса сто килограмм и еще… вот, глядите!

Мавра Ниловна протиснулась за печь, извлекла тряпичный узелок с документами и протянула мне справку – расписку начальника полевой почты с печатью войсковой части № 3446, от 6 марта 1944 года, № 10, подписанную гвардии полковником Кутаниным, о том, что М. Н. Нилова из деревни Рыбиха сдала добровольно в фонд обороны одну тонну картофеля…

– В эту же часть, – продолжает Мавра Ниловна, – и сын пошел добровольно, – в Двенадцатую Новогородскую ударную гвардейскую бригаду. Его взял к себе полковник в охрану, так как сын ходить хорошо не может, кости пробиты.

И показывает мне справку той же части о том, что ее «сын находится на военной службе в Красной Армии».

– Картофель была с сентября сорок третьего года закопана! Сама я предложила им раскопать. А пятьдесят мер оставили для себя. А сын: «Хоть я раненый, а я хочу идти за свою Родину и за свою кровь, у меня отец в армии с первого дня и брат в армии!..»

Вот, значит, вам мой рассказ – о помещике это, о «барине». Не вышло у него здесь с имением! Уж барин!..

И такое презрение вложила она в это подчеркнутое интонацией слово, что в многолюдной избе воцарилось глубокое молчание!..

Участь деревни Волково

Высок, красив, загорелый крестьянин, волосы лежат могучей коричневою копной!.. Василий Федорович Федоров родился и всю свою жизнь прожил в деревне Волково. Вот что рассказал он об участи своей деревни и ее жителей.

– У меня сын в партизанах с первого сентября – Скорняков Юрий Васильевич. Поэтому я в лесах скрывался. Эстонцы-каратели пришли в деревню, сожгли все двенадцать ее домов, оставили только два сарая. После того из восьмидесяти четырех жителей деревни сорок два ушли в лес. Остальные сорок два выкопали землянки на пепелищах, остались. Прихожу я к ним в деревню девятого или десятого января и говорю всем:

«Ребята, уходите отсюда вон, покамест он не явился. Придет, все ужгет, и не будет тогда возможности жить, давайте в лесу жить!..» Они:

«Ничего он не сделает! Прошлый раз приходил, с землянок вывел и говорит: живите!»

А я им говорю, что он кормилец плохой нам! А они говорят:

«Ты три месяца бегал, ничего не выбегал, а мы живем и жить будем! Мы ему не нужны!»

Я ушел в лес, а на второй день, одиннадцатого января, приходят партизаны и говорят:

«Счастливый ты, что не вернулся домой. Ваших всех убили!»

Рассказывала мне женщина, одна только выжившая, Пелагея Семенова:

«Вывели с «окопов» (так мы называем землянки), всех поставили в ряд.

Одна мать с детьми стала просить милости: двое детей и сама пала на колени.

Он крикнул: «Рус, партизаны!» – и начал бить с ручного пулемета. Пустил три очереди, пока первые семь человек замолкли. Пелагея Семенова – попало ей в ногу – упала и притаилась, как умершая, и видела, как они били народ.

Фашистов было пять человек. Стрелял один, к которому подводили всех. Из сорока двух – одиннадцать малых детей и семнадцать женщин (Федоров перечисляет всех). А Николаеву Тамару, беременную, спрашивали: «С кем отяжелела? С партизаном?» И, значит, над живою измывались, делали похабные дела и после застрелили. Ей лет двадцать пять было. Милости никому – все сорок два человека погибли…

А все те сорок два человека, что жили в лесах, целы, и теперь живем на своем пепелище в Волкове, строим землянки. Хлеб у нас весь остался, закопан, благодаря партизанам. Они приезжали до всех этих дел, осенью, и сказали: хлеб немцам не возить, а мы будем делать безвластие у него в тылу, зарывайте хлеб в землю, сами спасайтесь! Эти два партизана приезжали к нам второго августа, было у нас собрание… И тогда же они сожгли мост Быстроникольский, который немцы строили семь месяцев. И разбили волостное управление Карамышевского района Шевелевской волости. Напали вместе с другими на карамышевский гарнизон, разогнали все хозяйственные комендатуры. Крестьяне хлеб не повезли, послушали партизан. Заготовку хлеба делали только партизанам, два раза собирали, приходя из леса в деревню.

Все люди шли навстречу партизанам. В Волкове, Старине и Осиповичах у нас было восемьдесят коров, мы решили отдать партизанам, чтоб не попали немцам. Партизаны взяли девятнадцать коров, «остальных взять не можем, приедем на днях». А не пришлось: немец все три деревни сжег, а скот угнал…

Действовали у нас все более Восьмая бригада, Пятый полк Воробьева и Третий отряд Жданова. Воробьев – крестьянин из деревни Галушино, Псковского района. Жданова – не знаю.

Партизаны в деревни к нам приезжали часто почти безоружные. Мы помогали. Можно сказать, все герои, а партизанам спасибо, научили нас.

Тысячи людей – пленных, босых – шли, и мы их прятали, и никто не выдал. Они бежали из лагерей, из Пскова в сорок втором и в сорок первом – таились.

Спасали мы их, кормили, одежду давали и сторожили. И сколько похоронено их у нас! Как накормишь голодного, так, истощенный, на следующий день и помрет!..

Отступая от Красной Армии

9 марта. Деревня Рыбиха

А самые зверские массовые убийства совершали гитлеровцы, когда под напором Красной Армии стали поспешно отходить к реке Великой и к внешним оборонительным укреплениям Пскова, оставляя за собой «мертвую зону пустыни».

В деревни Чухонское, Загорье и Циблино Красная Армия вошла 28 февраля.

А 26-го днем пятнадцать немецких фашистов во главе с фельдфебелем явились на пепелища этих деревень, сожженных два месяца назад, и выгнали все население из землянок. Выбрали всю молодежь, отвели одиннадцать парней в сторону, выстроили их в шеренгу и расстреляли. А шестерых девушек завели в подвал, связали им руки за спиной и сожгли живьем…

И опять заношу в тетрадь имена зверски убитых, несчетные факты злодеяний… Антонина Васильевна Железкина, горько плача, рассказывает:

– В деревне Черный Вир расстреляли часть жителей и деревню сожгли.

Одному ребенку эстонский фашист проломил голову ногой. Другой эстонец смотрел на это, сказал: «Я б таких вещей не мог сделать!»

А немецкое офицерье и солдаты, когда фронт наш шел… В Пикалихе загнали в двухэтажный дом человек двести, из Карамышева, Зароя и Пикалихи и беженцев из других деревень. Сказали: «Мы вас будем выселять!» Закрыли дом и зажгли, сожгли живьем, был стон и крики на всю Пикалиху и Карамышево… Мою невестку, жену брата, лейтенанта, который в Красной Армии, Василия Васильевича Румянцева, Тамару Васильевну Румянцеву в том числе сожгли… С тремя малыми детьми сожгли – одному девять лет, Олегу Румянцеву, второму, Славику, шесть лет, третьего, Геннадия, трехлетнего… Их сожгли там живьем!..