Текст книги "Ленинград действует. Книга 3"

Автор книги: Павел Лукницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 48 страниц)

Павел Лукницкий
Ленинград действует…
Фронтовой дневник
Книга третья (февраль 1943 года – до конца войны)

Защитникам Ленинграда, всем, кого уже нет с нами, и здравствующим ныне, в год 50-летия Октября мой многолетний труд посвящаю…

Здесь нужно, чтоб душа была тверда;

Здесь страх не должен подавать совета.

Данте, «Божественная комедия»

Презирая опасность и смерть, клянусь всеми силами, всем своим уменьем и помыслами беззаветно и мужественно помогать Красной Армии освободить город Ленина от вражеской блокады, очистить все города и села Ленинградской области от немецких захватчиков…

Из клятвы ленинградских партизан

От автора

Итак, труд, занимавший мои мысли и время ровно двадцать пять лет – с первого дня Отечественной войны и до последней строки этой книги, закончен.

Третий том моего фронтового дневника охватывает период времени, начинающийся с февраля 1943 года, когда сразу после прорыва блокады наши войска, добиваясь полного ее снятия, улучшая свои позиции, накапливая и организуя новые мощные силы, начали готовиться к последнему, решающему удару. В январе 1944 года этот удар был нанесен, блокада снята полностью, и от стен свободного города армии, хорошо оснащенные техникой, двинулись на запад, освобождая всю территорию Ленинградской области. К концу июля 1944 года гигантская по размаху битва была успешно закончена – ни одного гитлеровского, солдата, кроме пленных и мертвых, на земле ленинградской не осталось. Описание дальнейшего наступления наших войск за пределами Ленинградской области в мою задачу не входит. Но не только действиям войск Ленинградского и Волховского фронтов, – не меньшее внимание я уделил и самому Ленинграду, городу-герою, чье население с небывалым в истории мужеством и спокойствием выдерживало новую цепь испытаний. Современные варвары-гитлеровцы, подвергая в этот период Ленинград почти ежедневным зверским обстрелам, разрушали город, несли смерть множеству мирных людей и больше всего детям и женщинам… В этот период, с великолепным хладнокровием, презрением к смерти и к беснующемуся врагу, с вдохновляющей на подвиги верой в победу, население Ленинграда приступило к восстановительным работам в городе, планируя их так, чтобы после победы сделать Ленинград еще прекраснее, чем он был до войны.

Только по мере освобождения городов и сел Ленинградской области узнавали мы, ленинградцы, а за нами весь мир, на какие чудовищные преступления шел враг, поставивший себе целью полностью смести с лица земли Ленинград, уничтожить или превратить в покорных рабов все население города нашего и области.

Книга эта, а с нею и весь мой трехтомный труд заканчивается описанием логического следствия вероломного нападения гитлеровцев на наш город и содеянных ими преступлений: описанием судебного процесса над немецкими карателями-изуверами. Процесс происходил в Ленинграде (в Выборгском Доме культуры), одновременно с Нюрнбергским процессом, зимою 1945–1946 гг.

Показания немецких карателей в переполненном зале Дома культуры, свидетельства уцелевших жителей Ленинградской области на этом процессе открыли ленинградцам не только весь объем и всю чудовищность совершенных гитлеровцами преступлений, но и самую суть фашизма, превращавшего рядовых немцев, даже против воли некоторых из них, в такие человеконенавистнические, звероподобные существа, степень одичания и подлости которых трудно определить словами.

Шаг за шагом прослеживая своими наблюдениями прорастание чувства победы в душах ленинградцев, а затем постепенное претворение подвига воинского в подвиг мирного восстановительного труда, я посвящаю много внимания не только быту, делам, но и психологии ленинградцев. Она поразительна с любой точки зрения, и ее изучению я хочу своим трудом в меру моих сил и возможностей помочь. Объем материала, включенного в этот третий, завершающий, том, огромен не только потому, что по сравнению с двумя первыми томами третий том охватывает период времени почти в три раза больший, но и потому, что сама жизнь в этот период была насыщена крупнейшими и интереснейшими событиями.

Масштаб событий таков, что, конечно, в моем дневнике я не имел возможности полностью охватить их, хотя и стремился к тому, чтобы последовательное изложение того главного, что довелось мне знать и видеть, дало бы читателю возможно более ясное представление обо всем в целом и о многих характерных частностях.

Некоторые моменты «предвидения» – предощущения грядущих событий, записанные в моем дневнике, характеризуют, конечно, не какую-то мою личную способность к прогнозам, а то, что «носилось в воздухе», – ту атмосферу, общую для всех, уверенных в победе и в своих силах ленинградцев, остро вглядывавшихся во все происходившее в мире и прежде всего на фронтах Отечественной войны, анализировавших события и потому способных к прогнозам, иной раз удивительно правильным.

Задача моего труда – показать на ленинградском материале крушение бредовых замыслов фашизма, катастрофу, к которой привел его советский народ благодаря беспримерной стойкости, храбрости своей, патриотизму и глубочайшей вере в партию, что вела наш народ к Победе.

Январь 1967 г.

Пользуюсь случаем, чтобы принести мою глубокую благодарность всем, кто своими материалами, воспоминаниями, ценными советами и уточнениями помог мне обработать – от первого тома до третьего – мой подробнейший фронтовой дневник (далеко еще не полностью в этих трех томах использованный). Прежде всего в числе лиц, которым – моя признательность, хочу упомянуть защитников Ленинграда генерала армии И. И. Федюнинского, генерал-лейтенантов М. П. Духанова, П. И. Горохова, полковников К. А. Седаша, А. И. Трепалина, Б. А. Шалимова, П. А. Пилютова, врача В. Г. Потапову (ныне Лебедеву), В. В. Лебедеву (ныне Соловьеву), В. П. Одоеву, всех участвовавших в обороне Ленинграда писателей и журналистов. Кроме того, не могу не упомянуть редактора всех трех томов К. С. Иванову и картографа издательства В. Г. Виноградова, проделавшего трудную работу по обработке и перечерчиванию сделанных мною схем и карт. Обращаюсь к читателям с просьбой сообщать мне свое суждение, присылать советы и указания. Отнесусь к ним со всем вниманием, – они окажутся весьма полезными в случае переиздания моего труда.

Глава первая
После прорыва блокады

Из новогоднего письма – Наступление на Синявино и на Мгу – Путь в Кобону – Вызов в Москву – Встречи, размышления и наблюдения

(Ленинград, Кобона, Волховский фронт, Москва. Февраль− апрель 1943 г.)

Из новогоднего письма

Этим письмом, посланным мною 2 января 1943 года, то есть еще до прорыва блокады, я предваряю настоящую, третью книгу моего дневника, потому что оно хорошо характеризует настроение, с каким ленинградцы, радуясь разгрому немцев на Волге и на Дону, вступали в тысяча девятьсот сорок третий год…

«…Поздравляю вас с наступившим Новым годом и с хорошими вестями Информбюро. С каждым днем все ясней: Германия приближается к катастрофе, приближается наша Победа! Подумать только: разгромлена четвертая часть всей германской армии, действующей на наших фронтах. Мы, русские люди, скупы на выражение своих чувств, мы молчаливы, каждый переживает свои чувства внешне очень спокойно. Без воплей и без трагических жестов мы встречали печальные известия прошлым летом. Без шумного изъявления радости мы встречаем прекрасные вести сейчас. Прослушав у радиорупора хорошую весть, мы только скажем с улыбкой: «Вот здорово!»… – и опять, как ни в чем не бывало, приступаем к нашим обычным делам.

Но в душе у каждого постепенно зреет, накапливается большая радость, все больше бодрости, все больше нетерпения: когда же совсем, до конца, додавим мы этого мерзостного врага? И мысли каждого уже продолжают наше наступление, мы видим внутренним взором освобожденные Ростов-на-Дону, Новгород, Киев и Псков, мы уже представляем себе, как вновь будем пахать землю на Украине, под крымским солнцем купаться в мирной, благостной черноморской волне, и строить новые дома, заводы, Дворцы культуры в Минске… Чуть труднее представить себе наши, волнуемые ветром Победы знамена на улицах Кенигсберга, Штеттина и Берлина; стройные, осыпаемые цветами, колонны наших гвардейцев в Праге. Но мы знаем: и это будет!

Обязательно будет, – разве кто может усомниться в том?!..

А пока нетерпенье горит в груди, еще напряженнее мыслишь, еще, может быть, острее ощущаешь все тяготы и невзгоды нынешнего нашего бытия. Это потому, что уже видишь конец им, уже тянешься представлениями в послевоенное время, когда, отдохнув, можно будет всем налаживать жизнь по-своему, делать обычную свою – мирного времени – работу, полностью вернуться к гражданской своей профессии, жить домом, в семье, в уюте, в покое и безопасности.

После каждой хорошей вести Информбюро хорошо мечтается и спокойнее спится. Каждый новый успех уже воспринимается как нечто естественное и должное, – иначе, мол, и не может быть!

После той исполинской выдержки, какую в тяжелейшие дни испытаний проявили все мы – весь наш народ и каждый из честных людей в отдельности, – наша великая страна станет еще сильней и прекрасней, чем была раньше, до этой Отечественной войны…»

Наступление на Синявино и на Мгу

11 февраля. Ленинград. ДКА

Только пять дней назад встречали ленинградцы на Финляндском вокзале первый прямой поезд с Большой земли, пересекший Неву по новому, за девять дней построенному у Шлиссельбурга, мосту. Я встречал этот поезд в Морозовке, против Шлиссельбурга, и ехал с ним. Это было большое событие, торжественный праздник для всех ленинградцев! Первый подарок «блокадникам» после прорыва, 18 января, блокады! А сейчас назревают новые большие события – новый этап боев, о которых пока горожане ничего не знают!

Обстановка в районе прорыва блокады, на так называемом мгинско-синявинском выступе немцев сейчас такова: узенькая, от восьми до десяти километров шириной, полоса между южным берегом Шлиссельбургской губы Ладожского озера и Синявинскими высотами соединяет теперь ленинградскую «Малую землю» с Большой землей – со всей нашей страной. Этой полосой, отбитой у немцев в январских боях, кольцо блокады разомкнуто. Бегут по ней автомашины по новой, проложенной за несколько дней прибрежной железнодорожной ветке, идут в Ленинград поезда – эшелон за эшелоном, доставляя нам танки, артиллерию, боеприпасы, продовольствие и свежие войсковые пополнения… Полегчало!..

В этой же полосе, ставшей новыми передовыми позициями, ведут упорные наступательные бои 67-я и 2-я Ударная армии Ленинградского и Волховского фронтов (67-я армия теперь подчинена уже не Ленинградскому, а Волховскому фронту). Задача этих армий – расширить полосу прорыва, взять Синявинские высоты и затем овладеть линией Кировской железной дороги на участке Ленинград – Войбокало. Это тем более важно, что вся восьмикилометровая полоса, находящиеся на ней наши войска, новая прибрежная железнодорожная ветка и автомобильная дорога – единственные, осуществляющие наземную связь Ленинграда со всей страной, – хорошо просматриваются немцами из Синявина, непрерывно, днем и ночью обстреливаются беглым артиллерийским огнем и разрушаются вражеской авиацией…

В январе немцам удалось удержать свои позиции на левобережье Невы от Арбузова вниз по течению до устья Тосны и к востоку до Мустоловских и Синявинских высот. В руках противника осталась и прибрежная полоса вдоль реки Тосны, в районе действий 55-й армии – от Ивановского до Красного Бора.

В страшнейших торфяных болотах расположены и в тяжелейших условиях воюют наши, прорвавшие блокаду, 67-я и 2-я Ударная армии. Немцы в удерживаемый ими район спешно подтягивают резервы, снимая свои части с других участков фронта и подвозя свежие дивизии из своих глубоких тылов – со стороны Чудова и Гатчины…

Немцы не оставляют надежды восстановить прежнее положение, снова замкнуть кольцо блокады… Им это не удается. Но и нашим армиям, несущим большие потери, не удается взять штурмом Синявино. Бои ведутся ожесточенные, очень кровопролитные.

Позади Синявина, в глубине лесов, расположен крупнейший пункт обороны немцев, превращенный немцами в мощную крепость, железнодорожный узел Мга.

Туда и к Синявинским высотам немцы стянули из своих тылов и с флангов сильнейшие резервы. Хорошо зная об этом, наше командование решило наступление 67-й и 2-й Ударной армий в лоб на Синявино прекратить и поставило перед другими армиями Ленинградского и Волховского фронтов новую задачу: начать наступление на немецкую оборону в обход мгинско-синявинской группировки. Наступление развивать с участка 55-й армии Ленинградского фронта – от Колпина, в полосе Октябрьской железной дороги, в направлении Красный Бор – Тосно, навстречу 54-й армии Волховского фронта, которая должна наступать тоже в полосе Октябрьской железной дороги, но из района Смердынь, на Шапки.

Замысел этой операции ясен: окружить всю мгинскосинявинскую группировку немцев.

Вчера, 10 февраля, в 10 часов 30 минут утра, со стороны Колпина после двухчасовой артподготовки двинулись вслед за танками в наступление на Красный Бор передовые дивизии ленинградской 55-й армии. Полоса наступления протянулась от берега Невы и от Ям-Ижор до линии Октябрьской железной дороги…

В составе 55-й армии действуют сейчас в числе других гвардейские дивизии Н. П. Симоняка и 45-я стрелковая дивизия, 35-я лыжная бригада и другие части, участвовавшие в прорыве блокады.

В Политуправлении фронта я узнал не только общие задачи начавшейся вчера операции, но и немало подробностей первого дня наступления. Почти никто в городе ничего о затеявшихся боях не знает. Надежды большие, но, пока они не оправдаются, у нас о делах фронтовых говорить не любят: молчание – золото!..

Сегодня утром в ДКА приехал на день работник Политуправления фронта майор Дертин. Еще возбужденный пережитым, все повторяя, что «в ушах у него звуки разрывов, бомбежки, свист пуль», он рассказал: вчера, в середине дня, передовые части 55-й армии взяли половину Красного Бора, медленно, но упорно продвигаются вперед, сражаясь с 250-й «голубой» испанской дивизией, занимающей участок от Красного Бора в сторону Ивановского на берегу Невы. К сегодняшнему утру взято в плен триста испанцев. Есть среди пленных и немцы.

Другие части армии движутся к юго-востоку. Против них брошены немецкие резервы, подтянутые из тыла… Тридцать пять фашистских самолетов вчера бомбили и обстреливали из пулеметов Колпино. На город немцами обрушен бешеный орудийный огонь. Маленький этот город окончательно превращен в развалины. Одна из бомб, попав в Ижорский завод, угодила в склад боеприпасов…

Дертин шел с батальоном лыжников по дороге. По этой же дороге двигались наши обозы. Штурмовики налетели на них. Дертин отскочил в сторону, зарылся в снег, слушал вокруг себя свист пуль. На дороге полегли многие… Дертин приехал в ДКА переодеться, – на нем черное кожаное пальто и сапоги, тогда как все там в полушубках, валенках и маскхалатах…

Ночь на 13 февраля. Кобона

В Ленинграде все последние дни восьмичасовые – десятичасовые воздушные тревоги и сплошь артобстрелы.

К исходу 10 февраля части 55-й армии, пройдя четыре-пять километров, взяли весь Красный Бор, Старую Мызу и деревню Чернышево, половину деревни Степановки и станцию Поповку. Вчера вступившая в бой 45-я гвардейская стрелковая дивизия очистила от немцев деревню Мишкино.

На Волховском фронте позавчера двинулась в на ступление 54-я армия – навстречу войскам Ленинградского фронта. В тяжелейших условиях, по грудь в снегу, воины этой армии, ведя ожесточенный бой, также прошли вперед несколько километров…

Нева у Арбузова форсирована! 1943 г.

Сегодня, воспользовавшись первым успехом наступления своих соседей на флангах немецкой группировки, вновь со стороны Невы и Шлиссельбургской губы двинулись в бой – в лоб на Синявино – войска 67-й и 2-й Ударной армий.

Ближайшая их задача – ликвидировать давно окруженные, но до сих пор не взятые, изрядно нам надосадившие узлы обороны немцев в 1-м и 2-м городках имени Кирова и 8-ю ГЭС, на берегу Невы, а затем выровнять здесь линию фронта, взяв приневский укрепленный узел Арбузово[1]1
  Первые три пункта частями 67-й и 2-й Ударной армий были взяты нами в боях с 13 по 15 февраля, а 20-го взятием северной окраины Арбузова линия фронта с этой стороны была выровнена. 17 февраля части левого фланга 55-й армии (45-я гвардейская дивизия и лыжная бригада Потехина) продвинулись на четыре километра вперед, оттеснив противника к реке Тосне.


[Закрыть].

В эти дни немцы подбросили сюда полки нескольких дивизий, сняв их из-под Урицка и с Синявинских высот, а в районе наступавшей 54-й армии Волховского фронта – из-под Чудова и Синявина – до четырех дивизий. Наши части, продвинувшись на востоке на пять километров, а со стороны Колпина на четырнадцать километров (но на левом фланге не прорвав оборону немцев за рекой Тосной), вынуждены были вести столь тяжелые бои, что «ставка Верховного Главнокомандования 27 февраля приказала прекратить дальнейшее наступление и начать подготовку новой наступательной операции… В марте 1943 года войска Ленинградского и Волховского фронтов вновь перешли в наступление, стремясь завершить разгром мгинско-синявинской группировки противника»… Но и эта операция не привела к успеху. Однако «…удерживая все это время в своих руках инициативу, наши войска нанесли соединениям 18-й немецкой армии крупные потери и сорвали план наступления противника на Ленинград. Они сковали под Ленинградом около 30 вражеских дивизий в тот период, когда на южном фланге советско-германского фронта Советская Армия, преследуя разбитого на Волге и Северном Кавказе врага, успешно развивала наступление на запад.

В связи с наступившей распутицей и возросшим сопротивлением гитлеровцев ставка Верховного Главнокомандования, приняв предложения командующих фронтами, 2 апреля приказала прекратить наступление, закрепиться на достигнутых рубежах и организовать здесь прочную, глубоко эшелонированную оборону…»

(«Битва за Ленинград». М., Воениздат, 1964, стр. 277–278).

Примечание автора. Все примечания к тексту книги везде далее даны автором.

Путь в Кобону

13 февраля. Кобона

…Уговорившись с А. Прокофьевым, направляемым на Волховский фронт во 2-ю Ударную армию, ехать до Кобоны вместе, мы, и художник М. А. Гордон, в 7 часов вечера выехали поездом из Ленинграда. От Финляндского вокзала до станции Ладожское озеро ехали два с половиной часа. В пути обменивались новостями, рассуждали о войне, о южных фронтах, о близящейся катастрофе Германии.

А потом, после многих и долгих хлопот, ехали в кузове попутного грузовика через Ладожское озеро, минуя огни бакенов, укрепленных на льду, встречая и обгоняя огни бегущих машин. Но по сравнению с прошлым годом машин было мало, и направлявшиеся к Кобоне шли порожняком.

Все вокруг было мне давно знакомо: регулировщики, ветер, лед со сметенным с него снегом, ниши зениток, костры. Приятно сознавать, что трассу больше не обстреливают артиллерией – немца на берегу Ладоги нет! И южный берег, всегда прежде декорированный вспышками ракет, теперь темен и не угадывается в ночи. Ночь особенно тусклая, изморозь, мрак, оттепель…

Остановка – посреди озера. Хнычущий голос: «Возьми, прицепи!..» – шофер застрявшего грузовика умоляет взять его на буксир. Наш соглашается. Вместе, в свете фар задней машины, ладят трос. Разговор, состоящий преимущественно из непечатных слов. Но смысл его таков: «Сколько проехало, ни один не останавливается, как ни просил… А ты – хороший человек!» – «Ну, еще неизвестно, хороший ли?» – «Хороший, хороший! Кабы не ты, просидел бы я здесь всю ночь!» – «А я вот никогда не сижу… Если остановлюсь, каждый спросит: «Горбачев из первой роты? Не нужно ли тебе чего?» Горбачева из первой роты все знают!..»

Километров через пятнадцать на какой-то кочке трос оборвался, я заметил фары оставшейся далеко – почти на горизонте – машины, а за нами волочился по льду только трос…

Ближе к восточному берегу какие-то во тьме конные обозы, шатры, палатки, темнеющие линии не разберу чего… Уже у пирсов шофер заблудился, стал кружить, ища дорогу, а за ним гуськом кружили штук шесть машин… Но вот выехали к пирсам, шофер сказал: «Я на склад, а вам туда – в деревню!»

Оставив машину, мы долго плутали, Прокофьев не узнавал своей родной деревни Кобоны. Обошли ее крутом и – в половине третьего ночи – ввалились в домик дяди Прокофьева, ныне занимаемый его сестрой, служащей эвакопункта. В доме спали, Прокофьев поднял всех, сказал: «Собери нам, Маша!», и, радостно принятые, в тепле, мы умылись, отдышались. Вскипел самовар, пили чай. В пятом часу утра я лег спать, раздевшись, на тахте, в чистых простынях.

– А я ночь не спала! – говорит утром Клава, двоюродная сестра Александра Прокофьева. – И не ложилась вовсе!.. В подпол ходила, картошку перебрала всю. Днем-то еще неизвестно, какая погода будет. Вы знаете, в ясную погоду мы ничего не делаем, только на небо и смотрим. А для дел пасмурную погоду выбираем. Он в пасмурную погоду не летает…

23 ноября немцы сбросили на деревню Кобону сорок шесть бомб. Налетают часто, бросают бомбы по три зараз. И обстреливают из пулеметов. Летают все по ночам – в ясные ночи. Недавно бомбили четыре ночи подряд. И только на четвертую над озером нашим удалось сбить бомбардировщик. Пятеро немцев взяты в плен, шестого застрелили…

4 часа. Войбокало

Расставшись с Прокофьевым и его родственниками, я в случайном автомобиле скорой помощи выехал в Войбокалу… Эвакопункты, пирсы ледовой трассы, деревня. Шум, летчики – все знакомое мне с прошлого года по 8-й и 54-й армиям… Сколько новых дел, людей, боевых эпизодов предстоит мне узнать в здешнем фронтовом краю!..

Вызов в Москву

17 февраля. Поезд Волхов – Москва

Уже не одну телеграмму в Ленинграде за прошедшие полтора месяца получил я от ТАСС с требованием выехать в Москву! Как бы я себя чувствовал там, в момент, когда наши войска здесь прорывали блокаду!.. Мне тогда удалось отвертеться, кое-как сумел объяснить, что «обстановка требует моего пребывания на Ленинградском фронте». Убедил! Оставили! Везде побывал, все увидел, все о прорыве знаю, и горжусь этим, и радость испытал невыразимую.

Теперь опять! Послав в ТАСС несколько корреспонденции о действиях Волховского и Ленинградского фронтов, получил по телеграфу холодное, категорическое требование выехать в Москву. Попытка отговориться фронтовыми событиями не помогла; повторили: «Выехать немедленно!» Прекрасно понимаю, чего хотят: отправить на другой фронт. А я хочу быть только на Ленинградском. Снимем блокаду совсем, нечего станет здесь делать, тогда – пожалуйста, куда угодно!

Еду в Москву, прямому приказу надо подчиняться. Но посмотрим, удастся ли ТАСС вырвать меня из Ленинграда! Логика – за меня!

…Все последнее время вражеская авиация систематически налетает на железную дорогу в районе Волхова. Хочет помешать доставке в Ленинград подкреплений. Особенно бомбит дорогу на участке от Шлиссельбурга до Званки.

10 февраля на станцию Пупышево налетели четыре бомбардировщика, одна бомба попала в цистерну с бензином, восемь цистерн сгорели, разбиты четыре вагона с красноармейцами. Один из самолетов сбит зенитками…

В Волховстрое дикая неразбериха с билетами, посадкой пассажиров и всем, что относится к службе движения. Хотя билет у меня есть, все ж надо идти регистрироваться к этапному коменданту. Оттуда – на «Безымянную, 26», за полтора километра, к другому коменданту, за посадочным талоном. Оттуда – в кассу (домик в полукилометре от станции), компостировать. Все – в темноте, все – неизвестно где, все – с очередями. Измотаешься!

После длительной беготни и перекрестных расспросов удалось выяснить, что поезд из Волховстроя идет через Вологду, на Буй и два вагона в нем – через Ярославль в Москву. От станции Волховстрой осталось только название: все разбито. Год назад все было цело. Город стал неузнаваем.

Разрушены здания горсовета, НКВД, множество других зданий, а вблизи станции – полностью все кварталы. Бомбежки продолжаются по сию пору. Но движение поездов ничуть не уменьшилось.

Выехал в теплушке. Поезд переполнен эвакуируемыми из Ленинграда. И поныне еще их везут каждый день – и стариков, и женщин, и детей.

В пути было сообщение: взяты четыре города. Пассажиры называют: Краснодар, Ворошиловград, Шахты. Спорят: то ли еще Красноармейск, то ли Первомайск. Слышу фразы: «Ничего! Научились мы воевать!», «Так их (по матушке), скорей бы всех их уничтожить!», «А пойдет так, пожалуй, к весне всю Украину очистим…», «Сеять будем на Украине!», «И очень даже просто!..», «А вот у нас, на Ленинградском, заедает что-то…»

Другой вразумляет: «Так ведь у нас и условия другие…» И третий: «Да, тут танками не пройдешь!..» И еще один: «Закопался он здорово!..»

«А Войбокалу и сейчас по ночам обстреливает. Из Мги, наверно, – сорок пять километров от нее!»

«Достает?»

«Достает, проклятый. Днем не бьет, только по ночам…»

В Ярославле встретился с отцом. Мне повезло: ему как раз дали командировку в Москву, сейчас он едет вместе со мной, генеральское звание и вызов высокого военного начальства помогли отцу сесть в поезд без хлопот.

Еду теперь уже не в теплушке, а в пассажирском, плацкартном вагоне.

…Никто ничего не говорит о сегодняшних делах на Ленинградском фронте, абсолютное большинство, очевидно, не знает о них, Совинформбюро сообщений не давало.

А я о них думаю непрестанно.

Удивительный все-таки человек Николай Павлович Симоняк! Оборона Ханко и Пулковских высот, прорыв блокады – его первая заслуга в удаче форсирования Невы и самом прорыве. Сейчас его 63-я гвардейская – снова первая ударная сила: именно полки Симоняка брали Красный Бор, он, ничего не боясь, сам бывает в наиболее опасных местах, изучает досконально обстановку, в какой заваривается его повелением бой… А вот левее 63-й, на усть-тосненском участке генерал А. А. Краснов, командующий 45-й гвардейской дивизией… Ему не удалось развить наступление в решающие дни прорыва блокады. Ему не удалось и сейчас прорвать оборону немцев на реке Тосне. Необходимо сказать, конечно, что эту оборону немцы укрепляли шестнадцать месяцев, превратили правобережье Тосны в сильнейший рубеж[2]2
  После взятия Красного Бора и неудачи на левом усть-тосненском фланге новым командиром 45-й гвардейской дивизии был назначен «симоняковец» Савелий Михайлович Путилов, отлично руководивший прекрасными людьми дивизии во всех последовавших боях.


[Закрыть]. Но ведь и Красный Бор – некогда мирный поселок, в котором до войны было около двадцати тысяч жителей, а ныне не осталось ни одного, – такой же считавшийся немцами неприступным рубеж. А вот Симоняк взял его в первый же день наступления своей славной дивизии, после прорыва блокады переброшенной в состав 55-й армии и двинувшейся в бой вместе с танками 1-й краснознаменной бригады, впереди других. 269-й, 270-й, 342-й полки дивизии Симоняка снова на устах у всех знающих боевые дела на фронте.

…А Синявино, Мга будут взяты, как будут освобождены и все города, села, деревни нашей великой страны. Порукой этому – героизм миллионов советских людей!

Я приехал в Москву. Как и предполагал, меня решили было сделать разъездным корреспондентом по всем фронтам, с тем чтобы между поездками я жил в Москве. Ради того чтобы не оставлять Ленинград, я готов был даже расстаться с ТАСС вообще и добиться перевода в одну из воинских частей Ленинградского фронта. Об этом я поставил в известность руководство ТАСС и, пока находился в Москве, стал добиваться нужных мне результатов в Главном Политическом Управлении Красной Армии, в кадрах которого состояли многие спецвоенкоры органов центральной печати. В ожидании решения моей судьбы я писал в Москве для газет и журналов, для разных международных комитетов и для Совинформбюро рассказы, очерки и корреспонденции о людях Ленинградского фронта.

ТАСС долго задерживал меня в Москве. Здесь состоялось межфронтовое многодневное совещание военных корреспондентов, мне было поручено проанализировать все корреспонденции нескольких военкоров, выступить с докладом и рекомендациями. Происходили собеседования по поводу методов работы ТАСС и в Центральном Комитете партии. Выступая на совещании, пришлось резко и откровенно говорить о недостатках этой работы: о серости, безликости, штампованности публикуемого материала, – я был дружно поддержан редакторами «Вечерней Москвы», «Красного флота», «Труда», «Московского большевика» и других газет. Эти редакторы высказывали желание получать от ТАСС и рассказы, и очерки, и, главное, материал не от «одного корреспондента, подписывающегося десятком фамилий», а от многих, отличающихся друг от друга своей манерой писать. В результате были вынесены полезные для общего дела решения.

После совещания ТАСС согласился оставить меня до конца блокады на Ленинградском фронте, дав возможность публиковать через его редакции не только сухой репортаж, но и рассказы, и художественные очерки. Окрыленный этим обещанием, я выехал в Ленинград.

Мой московский дневник этого времени не имеет прямого отношения к обороне Ленинграда, поэтому здесь я даю лишь несколько записей, представляющихся мне ценными «с ленинградской точки зрения».

Встречи, размышления и наблюдения

6 марта. Гостиница «Москва»

В письме Мухтару Ауэзову в Алма-Ату пишу о пережитом в Ленинграде, о фронтовой жизни. И продолжаю так:

«…Но я все-таки доволен и ни за что не променял бы эту жизнь на прозябание в глубоком тылу, став подобным тем некоторым из наших «эвакуантов», коих, находящихся в жалком состоянии, ты встречаешь у себя в Алма-Ате. Я с грустью убеждаюсь в том, сколь многие, в единственном стремлении во что бы то ни стало сохранить свое существование, утратили и чувство собственного достоинства и вообще человеческий облик.

У нас, в Ленинграде, людей мало, люди очень нужны. Я за это время узнал, что родной город можно любить, как близкого родного человека, – я не могу жить без Ленинграда, несмотря на то что в нем как будто и одинок и бездомен: квартира моя разбита, ни жены, ни родственников у меня в нем нет.

И уж если суждено мне будет дожить до того светлого дня, когда ни одного гитлеровца под Ленинградом не станет, – я знаю, что всю жизнь буду считать правильным свое решение не покидать этот город, несмотря ни на что, какие бы трудности на мою долю ни выпали.

Вот, Мухтар-ага, я знаю, ты меня поймешь, ты знаешь, что такое любовь к родине, ты любишь свой родной тебе Казахстан, мог ли бы ты покинуть Алма-Ату, если б твой город осаждали враги? Я уверен: ты оказался бы в рядах самых упорных его защитников… Вот ты зовешь меня пожить у тебя спокойно.

Нет, Мухтар, я приеду в Среднюю Азию и в Казахстан тогда, когда буду сознавать, что мой долг перед войной выполнен до конца, что я заслужил право отдыхать и быть равным среди казахов так же, как я сейчас равный среди людей на фронте, отдавших себя служению Родине… И тебя тогда позову в гости к себе в Ленинград, мне не совестно будет чувствовать себя в нем хозяином…

Кое-кто, преисполненный высокомерия, со скептической усмешкой называет меня романтиком! Что ж, быть романтиком в том смысле, что человек сохраняет любовь к Человеку, когда многие это чувство утратили, быть романтиком в том смысле, что человек не считает извечно высокие понятия словесной мишурой, – разве так уж плохо?