Текст книги "Ленинград действует. Книга 3"

Автор книги: Павел Лукницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 48 страниц)

«…Да, часть приказов, которые я исполнял, – показал в другом месте Ремлингер, – были неразумны и даже преступны, но я их должен был выполнять как военнослужащий немецкой армии…»

«…Начальником контрразведки штаба группы «Норд» был барон фон Зюськинд-Швенди, полковник…»

10 часов 30 минут утра. Утреннее заседание

Зал пока пуст, в нем только солдаты внутренних войск НКВД – дежурные, поддерживающие порядок. Сцена закрыта занавесом. За сценой, на стульях в два ряда, сидят, развалясь, дремля, кто вытянув ноги, кто нога на ногу, напялив на самый нос каскетки и фуражки, нахохленные, как куры на насесте, подсудимые – все одиннадцать немцев.

Вот пустили в зал, публика льется по проходам бегом, шумя, – кажется, сейчас зал переполнится. Оказываются же занятыми лишь двенадцать примерно рядов – после седьмого, так как первые шесть рядов оставляются свободными для публики, имеющей служебные пропуска.

Перелистав страницы материалов предварительного следствия, я понял, что тактика Ремлингера – добиться, чтоб его признали лишь «солдатом в чине генерала» – лишь военнопленным, а не военным преступником. Ложью, увертками, сокрытием каких бы то ни было своих преступлений, «ничегонезнайством» он пытается уйти от кары. Он, дескать, генерал, только выполнявший приказы высшего командования. Применяя эту тактику, он, опытнейший и виднейший тюремщик, очевидно, следует примеру тех, кого судят в эти же дни на Нюрнбергском процессе. Посмотрим, как будет изворачиваться он сейчас?

«Признаете ли себя виновным?»

«Нет!»

Государственный обвинитель спрашивает Ремлингера о той, 3-й кавалерийской дивизии, в которой Ремлингер служил и из состава которой были выделены карательные подразделения.

«Кто был командиром этой дивизии?»

Попросив дать время вспомнить, Ремлингер отвечает:

«Генерал Гинант».

«Вы другую фамилию называли?»

«Было несколько командиров за время моего пребывания в дивизии (переименовывает их)».

«Вас лично никто не вербовал в нацистскую организацию?»

«Нет».

«Вы говорили, что такой разговор о вербовке был, но вы от этого отказались?»

«Нет, я не показывал этого!..»

«Как лично вы отнеслись к гитлеровскому перевороту?»

«Я не рассматривал это как переворот, а как результат выборов».

В зале смех.

«Вы не слышали о вооруженном перевороте?»

«В Германии ничего об этом не слышали!»

«Выборы, значит, были… нормальные?»

«Нормальные!»

Смех в зале. Ремлингер продолжает:

«Мы, солдаты, в Германии политикой не занимались. (В зале смех.) Нам запрещено… В приказах говорится, что солдат не имеет права заниматься политикой».

«Но из Нюрнбергского процесса мы знаем, что генеральный штаб занимался политикой!»

«Может быть… Я не был в генеральном штабе».

«Но некоторые генералы этим занимались?»

«Возможно… Солдаты не занимались».

«Но вы не солдат, вы генерал!»

«Я был майором».

«Когда вы получили чины полковника и генерала?.. Очень быстро при Гитлере вы их получили».

«Я бы и без Гитлера их получил не позже… Я пришел в армию не офицером, а как обычный, рядовой солдат».

«До тысяча девятьсот двадцать девятого вы прошли только до майора».

«Я считаю, что это было очень много!»

Ремлингер рассуждает о германской армии и о том, что большая армия была нужна.

«Для войны?» – спрашивает прокурор.

«Нет… Разумный, умный государственный деятель понимает, что нужна большая армия для поддержания государства. Мир может быть обеспечен только большой армией».

Ремлингер рассуждает о том, что Германии после разорения и обнищания нужен был мир и что все считали: Гитлер, придя к власти, обеспечит это.

«Как вы относитесь к завоеванию Австрии?»

«То, что Австрия примкнула, это уже не ново!»

«Примкнула? (В зале смех.) Чехословакия тоже примкнула?.. А может быть, это все-таки был захват?»

«Согласен…»

«Какие награды вы получили при Гитлере?»

«Никаких!»

«В тысяча девятьсот сорок первом году что получили?»

«В тысяча девятьсот сорок первом году получил «крест за военные заслуги».

«За что именно?»

«За общую пригодность к службе. (В зале смех.) Я принимал участие в покушении на Гитлера…»

«Что, вы хотите обелить себя этим?.. А в тысяча девятьсот сорок втором?»

«То, что я сказал раньше. «Крест второго класса, с мечами».

" В тысяча девятьсот сорок третьем году какую награду поручили?»

«Это было только утверждение, что имею право носить железный крест, полученный в первую мировую войну. Я заработал себе первые два креста в первую мировую войну, а впоследствии было только подтверждение права ношения этих крестов. Мы не считаем, что право носить то, что мы заработали, есть награда».

«В тысяча девятьсот сорок пятом получили?»

«Да, в Будапеште, но не на русском фронте».

«Когда вы получили назначение на Восточный фронт?»

«В июле тысяча девятьсот сорок третьего года. Сначала в Опочку, полевым комендантом. В Псков прибыл в последних числах сентября тысяча девятьсот сорок третьего года на должность коменданта».

«Какие указания получили?»

«Никаких особых указаний не получал, а мой предшественник ввел меня в курс дела… Генерал Штокхаузен, командир дивизии, приказал мне занять эту должность».

«Какие указания дал?»

«Никаких, но по телефону сообщил, что я должен занять эту должность вследствие болезни предшественника».

«А другие основания?»

«Никаких… Учитывая большое количество войск, эту должность в Пскове должен был занять генерал. Гораздо больше работы было в Пскове, чем в Опочке, и неприятнее она была».

«Чем занимались там?»

«Главным образом должен был заботиться о том, чтоб наилучше жили там расквартированные части, чтоб был порядок на улицах и везде… Охрана железной дороги, обычные обязанности: обеспечить нормальную жизнь населению, театр, гостиница, магазины, также – охрана населения…»

«Охрана населения? Как это понять?»

«От нападений солдат».

В зале смех.

«А не наоборот?»

Смех.

«Ни один солдат не смел, не имел права разрешить себе вольность…»

…И опять допрос идет «короткими очередями»: лаконичные вопросы, ответы:

«Какие части были в вашем подчинении в Пскове?» – «Кроме того, примыкали ко мне отделение «Семь» и маленькое отделение полевой жандармерии». – «Что значит – маленькое?» – «Тактическое: начальник его, также заместитель, адъюнктура, вооружение и прочее… Обычные!» – «Отделение гестапо имелось при комендатуре?» – «Нет». – «Полиция?» – «Полевая жандармерия». – «Чем она занималась?» – «Обеспечением уличного движения…»

В зале общий смех.

«Кому это отделение подчинялось?» – «Оно подчинялось «1-Ц»…» – «То есть контрразведке?»

Ремлингер стал оспаривать понимание отдела «1-Ц» как контрразведки.

«Чем же этот отдел занимался?» – «Обеспечением работы театра…»

В зале хохот. Ремлингер смутился. Прокурор:

«Кто занимался арестами?» – «1-Ц», – потупившись, произнес Ремлингер.

«Кого там арестовывали?» – «Неизвестно кого». – «Но советских людей арестовывали?» – «Очевидно». – «Много?» – «С течением времени, вероятно, много». – «Куда их направляли?» – «Не знаю. Эти аресты производились сообща: гестапо и «1-Ц», а также вместе с отделом «1-Ц» группы «Норд»… «-«Значит, вы были связаны с гестапо?» – «Нет, сам не был. Это отделение занималось сообща с другими». – «Значит, ваши заместители?» – «Гестапо – тайная полиция, работало совершенно самостоятельно, и оно привлекало к контакту и «1-Ц». – «Кто руководил начальником тюрьмы псковской?» – «Никто. Тюрьмой руководил лейтенант (такой-то)». – «Кому он подчинялся?» – «Как я уже сказал раньше, – генералу Мюллеру, – судебный генерал…» – «Какую роль выполняли вы в угоне мирного населения?» – «Сказать честно, никакой! Угон населения был делом группы «Норд», которая занималась всеми этими вопросами, связанными с гражданским населением, гражданскими городскими предприятиями, также обработкой всех полей… все реки, озера, также…» – «А вы, комендант Пскова, этим не занимались?» – «Для этого было отделение в комендатуре, подчинявшееся экономической инспекции, которое было органом, выполняющим распоряжения экономической инспекции… В моем распоряжении было четыре комендатуры» (перечисляет их). – «А на предварительном следствии вы показали, что этими вопросами занимался ваш заместитель, начальник седьмого отделения!» – «Должен это исправить. Начальник седьмого отделения не был моим заместителем. Он был только подчинен мне…» – «А сельские комендатуры? Все были вам подчинены?» – «Да…»

Прокурор спрашивает о том, какие приказы давал Ремлингер сельским комендатурам. Ремлингер отвечает:

«Я только переправлял приказы группы «Норд» местным комендатурам. Там было уже настолько все налажено, что ничего не нужно было приказывать». – «И все это выполнялось с точностью?» – «Как полагается в Германии, все выполнялось с точностью!»

В зале смех.

«А вы знаете что-нибудь о Гаагской конференции? В свое время подписанной и Германией? Вы знали, что вы совершаете тягчайшие преступления?» – «Нет… Я только выполнял приказы». – «Поскольку вы выполняли такие приказы, то вы совершали преступления». – «Может быть, по вашему пониманию – да; по нашему – нет!..» «Вы давали приказания, чтобы при эвакуации сжигать населенные пункты?» – «Эти указания, поскольку они уже были обозначены в приказе, я только переправлял дальше». – «И они выполнялись?» – «Начали выполняться». – «Вы контролировали сожжение населенных пунктов?» – «Ни возможности, ни времени не было. В приказах достаточно ясно было сказано, что это должны были делать местные комендатуры». – «Значит, вы не сомневались, что приказы об угоне, сожжении населенных пунктов будут выполняться точно?» – «Работа уже была на ходу, уже в течение двух лет работа по угону рабочей силы продолжалась. У меня не было оснований сомневаться». – «Сколько тысяч мирных жителей прошли через Псков?» – «Не знаю. За поставку рабочей силы я не отвечал». – «Ну вот… За эту поставку рабочей силы Заукель несет ответственность в Нюрнберге, а вы – здесь». – «Я понимаю…» – «Показания свидетелей о вашей роли в злодеяниях вам известны?» – «Все эти свидетели не читали ни одного приказа за моей подписью, где было бы сказано, что – расстреливать…» – «Что же, врут?» – «Обязательно». – «Почему?» – «Потому, что… во-первых, это показывает людей, которые находились в группах «особого назначения»; во-вторых, эти люди находились когда-то в тюрьме, которой ведал я, и они хотят отомстить за суровое отношение». – «Вы разве не возглавляли все тюрьмы?» – «Я был комендантом одной из тюрем, но не всех тюрем, как это кто-то сказал». – «В которой находились Скотки, Янике, Зоненфельд и прочие?» – «Да, да». – «Так это же ваши воспитанники?»«Да… да…» – «Но вы их учили тому, что делать на пользу Германии?» – «Наоборот, они приносили вред Германии. Моя воспитательная работа не имела никакого отношения к Советскому Союзу. То время, которое они должны были провести в тюрьме, использовалось для исправления их характеров и недостатков». – «Вот вы и исправили!» – «Не у всех удается достичь улучшения. Также в школах есть хорошие и плохие ученики». – «Вы генерал. Прекрасно знаете, какую линию проводило ваше правительство по отношению к Советскому Союзу». – «Мое воспитание было бы таково же, если б я имел счастье жить в России». – «Но пропаганда убивать женщин, детей, расстреливать мирное население и прочее…» – «В армии не проводилась!» – «Генералу неприлично лгать перед судом Верховного трибунала!» – «Я говорю только правду». – «Люди, сидящие с вами, несут ответственность наравне с вами. Какой интерес им лгать?» – «Не могу вспомнить, чтоб был хоть один свидетель, который говорил бы, что в армии пропагандируется, что нужно расстреливать детей». – «Но вы знаете, что это делалось!» – «Я только здесь об этом узнал. Там об убийствах женщин и детей ничего известно не было… В области в течение двух лет шла партизанская борьба, она все усиливалась. Никак нельзя было избежать случаев, когда были невинные жертвы». – «Но речь идет о массовом истреблении!» – «С моей стороны никогда не было приказа, чтоб расстреливать мирное население». – «Но вы знаете, что это было!» – «Вчера и позавчера узнал. Эти случаи по времени и месту не относятся к моему пребыванию в комендатуре. Случаи были, когда деревни сгорали как результат боев, и эти случаи расследовались, если страдало население. Под моим руководством никаких истязаний не было…» – «А без вашего руководства?» – «Если б мне стало известно, то такой человек стоял бы перед военным судом». – «А приказы такие давали, что если кто подозреваем в партизанской деятельности, то без расследования расстреливать!» – «Нет, не было такого приказа. Подозреваемого – расследовали, чтоб установить…» – «Но в приказе об этом не говорилось, а говорилось, что, если причастен к партизанам в какой-либо степени – расстреливать». – «В моем приказе этого нет». – «А в предыдущих?» – «Нет». – «Вы их читали?» – «Времени не было!..»

В зале смех. Прокурор читает строчки из приказа Ремлингера об охране железной дороги, что если при задержании кто-либо будет сопротивляться, то следует применить оружие. Ремлингер перебивает: «Там написано, что нужно применить оружие, но не сказано, что стрелять!.. (Смех в зале.) Оружие можно по-разному употребить!» – «По головке гладить, что-ли?» – «Можно обратной стороной употребить. Прикладом!»

В зале смех. Ремлингер продолжает:

«Если благоразумный мирный житель, то он и не станет при задержании солдатом сопротивляться… Эти приказы связаны с охраной железной дороги. Населению было ясно сказано, чтоб они не приближались к железной дороге и чтоб не выходили из населенных пунктов без своих удостоверений». – «Значит, они были на положении арестованных?» – «Не было никакой возможности иначе поступать, так как из-за всех кустов, из-за каждого дерева в нас стреляли». – «Но был приказ о расстреле тех, кто сопротивляется?» – «Не мой». – «Прежний?» – «Да, до меня». – «Вы не отменили его, он был в действии и при вас – значит, вы ответственны». – «Не я, а те, кто их издавал. Эти приказы шли из группы «Норд». Этот специальный приказ, о котором идет речь, преследует цель борьбы с нехорошим самовольством, пресечь самовольные действия отдельных частей. Он как раз в защиту советских граждан!»

«Хорошая защита!» – восклицает прокурор и читает: «Если гражданское лицо или военнопленный работает не так, как хочет этого командир, то нужно его заставлять оружием». Значит – расстреливать!»

«Нет. Не было такого: «расстреливать»…» – «Кто предоставил право комендантам расстреливать без суда и следствия?» – «Никто». – «Если б вы получили приказ о расстреле всего населения Пскова, вы бы это сделали?» – «О нет!» – «Почему?» – «Такие приказы я сначала еще раз бы проверил». – «Из ваших слов этого не следует!» – «Не нужно того говорить, что я не говорил». – «Вы сказали, что всякий законный приказ вы должны выполнить не рассуждая». – «Да… Но я считаю, что генеральный штаб таких приказов не издает…»

Объявляется перерыв на пятнадцать минут. После перерыва допрос Ремлингера продолжается. Государственный обвинитель говорит: «Во всех названных районах – Карамышево, Новоселье, Кресты, Середькино – были массовые расстрелы. Вы обязаны были об этом знать и несете за это ответственность».

«О всех таких случаях местные комендатуры должны были доносить через меня в штаб группы», – отвечает Ремлингер, и допрос продолжается в прежнем темпе:

«Но там все это происходило. Такие донесения вы получали?» – «Нет. Никаких сведений не поступало. Я бы сам вмешался». – «Но все это делалось по вашим приказам!» – «Нет. По моим приказам ничего не делалось». – «Но такие приказы издавались?» – «Нет. Ни мной, ни другими таких приказов о массовых расстрелах не издавалось».

Прокурор спрашивает Зоненфельда:

«Правду ли вы показали?» – «Ремлингер лжет!» – «Все, что вы показали, правда?» – «Да». – «Приказы Ремлингером издавались?» – «Да»…

Прокурор спрашивает Скотки:

«Вы вчера показали, что получали приказы о расстреле мирного населения, о сожжении деревень. Правду ли вы показали?» – «Да. Подтверждаю», – отвечает Скотки.

Прокурор спрашивает Янике:

«Вы подтверждаете?» – «Да, подтверждаю», – отвечает Янике.

Прокурор спрашивает Ремлингера:

«Ремлингер, вы на следствии говорили, что приказы такие – о сожжении населенных пунктов – вами спускались?» – «О сжигании – да…» – «Значит, в этой части признаете?» – «О сожжении деревень – да». – «Почему вы не хотите признать о расстрелах?» – «Никаких нет приказов о расстрелах за моей подписью. Я только переправлял дальше приказы, которые ко мне приходили. Но – в воинские части по охране железной дороги. Не могу сказать, какие части, потому что они все время менялись». – «В кавалерийский полк «Норд»?» – «Короткое время он был в подчинении. Для охраны железной дороги». – «И для проведения карательных мероприятий?» – «Нет. Эта дивизия была подчинена руководству карательными мероприятиями, а не полк. Один только раз полк занимался этим, когда нужно было проехать через лес, прочесать лес». – «В каких лагерях вы лично присутствовали?» – «Только один раз в лагере, который предназначался для мирных жителей, предназначенных для отправки в Германию». – «Кем был устроен лагерь?» – «Местной комендатурой». – «Но она была подчинена вам?» – «Номинально. Подчинялась штабу группы «Норд». – «Вы инспектировали этот лагерь?» – «Я посетил его. Случайно». – «В каком он был состоянии? Хорошем?» – «В хорошем, только грязном». – «Что вы сделали?» – «Распорядился, чтоб его вычистили». – «По данным предварительного следствия известно, что этот лагерь был в исключительно антисанитарном состоянии». – «Он не был чистым. Видно было, что там другие люди жили. Не убрано было». – «Сколько там жило?» – «Не знаю. Но когда я был там, человек двадцать было…»

Шум в зале.

«А раньше?!..» – «Не знаю. Меня это не касалось. Не подчинялся мне». – «Но вы знаете, что в этом лагере была массовая смертность?» – «Не знаю. Очевидно, вы имеете в виду другой лагерь». «Какой?» – «Не знаю…»

Шум в зале.

«Сколько лагерей было всего?» – «Не знаю». – «Комендант города обязан знать». – «Нет. Не может знать». – «Не может знать или не хочет знать?» – «Если б знал, то хотел бы сказать». – «Может быть, вы не хотите сказать потому, что там была массовая смертность? Морили голодом…» – «Если б я знал об этом и это было бы так, и то не было бы смысла скрывать, так как я не несу ответственность за это».

Прокурор спрашивает о тюрьме в Торгау:

«Как там было дело поставлено?» – «Вы меня спрашиваете, это было дело моих рук, я вам должен сказать: хорошо». – «Как вы попали в Будапешт?» – «По приказу из Берлина. В апреле». – «Какие обязанности несли?» – «Те же самые, что и в Пскове». – «Кого там расстреливали?» – «Никого не расстреливали». – «Евреев, наверное?» – «Ни одного еврея. Наоборот, большому количеству евреев я спас жизнь, вы этому не поверите». – «Кто их расстреливал?» – «Те, кто всегда этим занимался, СС, гестапо и другие. Я ничего общего не имел с ними и, когда имел возможность, спасал евреев». – «Где вы попали в плен?» – «В Будапеште, при попытке прорваться» – «При бегстве?» – «Из осажденной крепости пытались вырваться». – «И не вырвались?» – «Не удалось…» – «Как вас могли назначить начальником тюрьмы Торгау, если вы не разделяли фашистской идеологии?» – «Не Гитлер, не фашисты назначали, а генералы, как раз те, которые принимали участие в покушении на Гитлера. Если б я был фашистом, то, согласитесь, что сегодня я был бы генерал-фельдмаршал». – «Так вы, что же, проводили антифашистскую политику?» – «Я тоже не делал этого. Я воспитывал полноценных членов немецкого общества». – «Сколько по вашим приказам сожжено населенных пунктов?» – «Не знаю. Из данных – один, два, три, так как в январе месяце меня уже не было». – «Вы в Пскове были до двадцать восьмого февраля». – «Нет. Двадцать шестого декабря я был отозван на специальное задание, а третьего – четвертого февраля я вернулся. С третьего по шестнадцатое я был комендантом». – «Сколько приблизительно населенных пунктов сожжено в декабре?» – «Не знаю». – «А сколько донесений получили?» – «Они не ко мне приходили». – «Вы сказали, что вы ежедневно получали сводки (читает) о ходе эвакуации деревень и сжигании поселков. Здесь сказано: ежедневно сжигались один-два населенных пункта. Верно это?» – «Правильно». – «От кого вы получали приказ о сожжении населенных пунктов в полосе двадцати километров от железной дороги?» – «Не помню». – «А населенные пункты сжигали!» – «Нет, опять не по моему приказу… По моему приказу было только две попытки поймать партизан в районе Карамышево и (пропуск в записи)». – «Какие донесения вы получили об этих операциях?» – «Партизаны успели убежать. Единственная добыча – захватили танк немецкий, который был у партизан». – «А почему в результате этих операций были сожжены сотни населенных пунктов, уничтожены тысячи жителей?» – «Не знаю об этом». – «Вам недостаточно тех показаний – о том, что делали Скотки, Янике, Зоненфельд и другие по вашим приказам?» – «Нет, недостаточно». – «Вы верите, что они это сделали?» – «Верю, но это не по моим приказам, и я об этом ничего не знал». – «Что делалось с пленными партизанами?» – «По приказу высшего командования расстреливались». – «Это делалось в вашей комендатуре?» – «Это делали специальные части». – «Вы на предварительном следствии показали, что это делалось». – «Я и теперь это говорю. Когда я прибыл на должность коменданта, эти приказы уже были, так как борьба шла уже два года…»

Вопрос защитника:

«Вы показали, что вы окончили только народную школу. Достаточно ли этого в Германии, чтоб стать генералом?»

«Я стал генералом, следовательно – достаточно!»

Объявляется перерыв до шести часов вечера…

Да… Тактику «моя хата с краю, ничего не знаю» Ремлингер применил в полную меру своих ограниченных умственных способностей! Это понятно всем!

В зале напряженная тишина

30 декабря. 18 часов. Показания свидетелей

Первым из свидетелей дает показания колхозник из деревни Ростково, Новосельского района, В. Ф. Федоров. Ему пятьдесят три года, он малограмотный. Рассказывает он о том, что произошло в деревне Ростково 23 декабря 1943 года:

«Скажу все точно, что было в нашей деревне. Пошли на работу…

Попадаются нам множество немецких стрябителей. Только принялись за работу, заслышали стрельбу. Староста неволит работать, а у нас руки вянут, ништо не ладится… Видим, горит Ростково, сожгли его. Мы бежим, шесть километров, все бежим, все бежим, пришли домой, деревня вся горит, а мы в валенках, вода кругом. Никого не нашли, ни одного человека никого не нашли. Ищем, все промокли… Нас осталось только десять человек… В сарай всех наших согнали, сожгли заживо… Нашли мы только трупы, которых половина сожжена.

Голову тронешь, она вся рассыпается, ноги, руки отсыплятся, только туша… Нам стало страшно… Выкопали утром земляночку, так и прожили два месяца с половиной, когда пришли герои наши… Ну, я бы этих грабителей, если б только мне дали власть, я бы их перерезал всех, не могу смотреть! Погибли… (Федоров перечисляет имена и фамилии). Внучка, четырех лет, как единая куколочка, мы ее берегли… Тридцать три человека только детей погибло. Всего шестьдесят четыре человека погибло…»

«Расстрелянные тоже были?» – спрашивает суд.

«Нет, расстреляны не были, все сожжены в одном сарае, только в другой постройке три туши было… Сгорели: моя жена, Мария Николаевна, пятьдесят три года, невесткина Инна – тринадцати лет… Двадцать третьего декабря сорок третьего года было».

«Фамилии карателей вам известны?»

«Фамилии солдат не знаю. Признать их не можем, потому что темно было… Они хуже зверей!.. И больше сказать нечего!»

Колхозница Евгения Ефимовна Сергеева, 1927 года рождения, из той же деревни Ростково, уцелевшая в числе десяти, находившихся в то утро на работе в лесу, рассказывает:

«Были на работе. Прибежала домой, деревня была объята пламенем. Никого нету… Семья Трофимовых – сын, трое детей и жена Андреева – пять человек; трое детей, моя мать сожжены и две племянницы. В каждой семье были дети, от года до пятнадцатилетних – дети. Все оказались сожженными. Девушка Мария Федорова. Одна девушка была расстреляна. Сожжены были в одном сарае».

«У подсудимых вопросы есть?»

«Нет!» – ответил каждый из подсудимых.

…Колхозница Филиппова Наталья Прокофьевна, 1901 года рождения, из деревни Замушки, Карамышевского района, рассказывает:

«Мы при немцах жили в деревне Замушки. За два дня до прихода Красной Армии, в феврале тысяча девятьсот сорок четвертого года, выселились в лес, прожили там ночь и день, и пришла Красная Армия, пошла на Карамышево, а мы – домой, группой двадцать четыре человека, возвращались по три, по четыре, по пять человек вместе. Когда пришли, увидели, что там красных нет, а там – немцы. Я была с восьмилетней дочкой. Аи, думаем, нас погонят во Псков!.. Глядим: в прогоне лежат убитые старухи и дети – растоптаны ногами!.. Которые были со мной, все заплакали!..

Немцы нас с прогона убрали, погнали на край деревни, к огороду.

Там – землянка, в ней – немцы… «Постойте здесь, – говорят, – сейчас начальство войдет, решим!..»

И был шалаш, я в шалаш взошла, легла, а дочка со всеми осталась…

Вышли пять солдат с автоматами и всех постреляли. Только дочка моя упала лицом вниз, и покрыли соломой, а немцы ушли… И вечером уже пришла моя дочь, и еще одна раненая девушка – в грудь. Я раненую девушку взяла, а потом ее отправили в Ленинград… Моей дочке восемь лет было, я: «Что же ты раньше не шла ко мне?» – «Боялась, если б пошевелилась, убили бы, так и лежала со всеми в соломе» – с пострелянными, значит… Двадцать четыре человека наших убито было… Детям, которые… Модесту Захарову личико искололи ножами, голова расплющена, девочка Нина, Миша Петухов, годовалый всего ребенок, – ногами растоптаны…»

…Василий Иванович Пакулин, 1910 года рождения, жил в Заполье, Плюсского района, был завхозом запольской школы крестьянской молодежи во время оккупации.

«Как вели себя немцы?» – спрашивает свидетеля суд.

«Восемнадцатого февраля сорок четвертого года, когда эвакуировали нас, около церкви постановили всех и начали расстреливать. Тридцать пять человек расстреляли и шестнадцать тяжело ранено: Гусарова Ольга, Макар Сергеев, шестидесяти пяти лет (перечисляет фамилии), и в том числе вообще моя жена…

Детей двенадцать штук было… Они считали, что мы помогали раненым…

Отбирали скот, лошадей, у нас, в Подгорье, в Замошье, в Милютине (перечисляет ограбленные деревни). В Милютине сто тридцать домов сжег, в Заполье – тридцать… Всего из деревень Скорицы, Подгорье, Заплюсье, Замошье, Милютино и Староверский луг больше четырехсот коров и тридцати пяти лошадей угнал… А в деревне Седлицы пятьдесят человек забросали гранатами, – семьями в землянках жили, их всех убили…»

«А как вы сами остались целы?»

«Когда первый залп дали, я лег, и через меня уже весь народ падал, я лежал под убитыми. А потом я уже бежал – в лес, и там прятался до пяти часов утра… Жена моя – раненная только в ногу, тоже под трупами улежала, ребенок невредимый с нею остался…»

«Вот – крайний сидит!» – Пакулин указывает рукой на Зоненфельда.

Председательствующий:

«Подсудимый Зоненфельд, вы в деревне Заполье были?»

«Да!» – поднимаясь, признает Зоненфельд.

«Сжигали эту деревню?!»

«Да».

«В расстреле мирных граждан участвовали?»

«Да», – заметно побледнев, отвечает Зоненфельд.

Свидетельница Цветкова Прасковья Никандровна, родом из деревни Волково, жила там до сожжения этой деревни (11 января), а потом жила в соседней («наши деревни только ручеек разделяет!») деревне Пикалиха, Карамышевского района, – и я настораживаюсь: я был там в начале марта 1944 года, в Карамышевском районе, записывал все о Волкове и Пикалихе, видел кровь на местах расстрелов…

«Двадцать седьмого февраля сорок четвертого года к нам в деревню Волково и в деревню Пикалиха приехал отряд немцев на машинах. Нас выгнали из домов, погнали в большой дом на горе. Я против дома не остановилась, а все остановились ожидать приказа. А я с детишками спряталась за дом, посмотреть, что будет.

Немцы толпой погнали всех в большой дом. Я скорей захватила мальчика, дочку, и мы помчались бегом в поселок Карамышево (примерно один километр, но крайние дома – пятьсот метров). Немцы увидели, стали стрелять, но мы уже забежали во двор и просидели до утра.

Утром немцы каменные дома взрывают, деревни сжигают, нас всех гонят: «Псков, Псков!», нас гонят, а поселок Карамышево сжигают… Прошли километров шесть, стараясь тише идти… Деревня Пикалиха загорелась тоже, мы видели… А я с детьми сунулась в сторону, в снег, не заметили, так и скрылась в снегу… Когда немцы ушли, я вернулась с детьми в деревню, – в этих домах валяются трупы обгорелые, все сожжены. Человек сто восемьдесят.

Расстрелянных двое: один Петров Иван, лет двадцати, и другой Андрианов Петр, лет сорока, расстреляны, пытались, видимо, убежать…

О тех же деревнях Пикалиха и Волково рассказывает мастерица портняжной мастерской поселка Карамышево Валентина Лукинична Егорова, 1918 года рождения: на пепелищах двух домов осталось сто восемьдесят человек, сожженных вместе с домами, в большинстве дети и женщины.

«А когда ехали на Псков, много этих деревень сожженных вместе с людьми было!»

Сорокавосьмилетний колхозник Яков Кузьмич Кузмин, из деревни Мачково, Порховского района, рассказывает, как была полностью сожжена его деревня и как в деревнях Брадари и Заполье сожжены были сорок пять человек. Изобличает двух узнанных им карателей: Герера и Скотки.

Председательствующий:

«Герер!»

Герер встает.

«В деревне Мачково вы были?»

«В январе сорок четвертого».

«Поджигали деревню?»

«Ротой была сожжена эта деревня».

«Скотки!»

Скотки встает.

«Скотки, вы участвовали в сожжении деревни Мачково?»

«Участвовал…»

Изобличает карателей и старый колхозник В. Е. Егоров из той же деревни Мачково:

«Двоих знаю, фамилий не могу назвать! – Указывает на Герера. – Дере!»

Герер вскакивает, поправляет:

«Герер!»

Скотки руку тянет сам:

«Я, я у него обедал! Он меня знает!»

Герер признает, что участвовал в поджоге Мачково, но не признает, что знает Егорова, а тот смотрит на него пристально:

«Ну да, этот… Точно, точно…»

Плачет сорокадевятилетняя колхозница в темном платочке, Стогаева Александра Павловна, из деревни Заполье, Плюсского района: «Гнали нас, потом поехали в совхоз «Андромер»… Много было… Не могу сказать!.. – Сдерживает слезы, продолжает: – Я маленько отошла от дороги, с девочкой… А муж был застрелен… Наших, запольских, восемь или девять было расстреляно… А в других деревнях – это я не могу сказать, не знаю…»

«Что с деревнями делали?»

«Жгли!.. Заячье Дуброво, Милютино, Заполье, Вошково (называет другие деревни) – жгли!..» – Плачет, утирает нос платком.