Текст книги "Ленинград действует. Книга 3"

Автор книги: Павел Лукницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 48 страниц)

Но в какие рамки можно поставить разбушевавшуюся стихию? Как – с ураганным напором – мы перешли Днепр, так же могучей стихией, входя в пределы Германии, пройдем мы победным шагом до очага фашизма – Берлина.

И как ни старались министры приехать в Советский Союз в момент, когда наше наступление затихнет, в наиболее выгодный для них момент, – они не угадали: наступление продолжается, и мистер Иден и сэр Холл уже угощены в Москве пышными салютами по поводу взятия сначала Мелитополя, а затем Днепропетровска и Днепродзержинска. И эти салюты почувствуются ими весьма ощутительно в переговорах. Мы показали всему миру, что мы можем победить и одни, без посторонней помощи!

Дом на Счастливой улице

4 ноября. Ленинград. 42-я армия

Леня Уваров, с которым за все время войны я встретился первый раз, и то на трамвайной остановке, торопливо ткнул пальцем в карту:

– Вот в этом квадрате. А там спросишь Счастливую улицу, дом номер девять… Приедешь?

– Приеду! – сказал я уже вскочившему на подножку трамвая приятелю, в прошлом инженеру, а ныне капитану, командиру саперной части.

Леня Уваров знал мое пристрастие: везде искать интересных людей. Но что может делать управдом на фронте? Да и чем особенным управдом может быть интересен? Леня сказал мне:

– Безногий, живет в своем доме, как жил и всегда, не командир, не боец – просто управдом. Но приезжай, познакомлю, будешь доволен!

На днях я поехал в тот, указанный мне на карте, пригород Ленинграда.

Обозначу его, как принято теперь, «населенный пункт Н». Трамвай, петля, контрольнопропускной пункт, километра полтора пешком, а потом попутный грузовик по так называемому «способу голосования»: моя поднятая рука и готовность шофера подвезти шагающего по грязи офицера.

– Теперь мне налево! – сказал минут через пятнадцать шофер. – А вам, товарищ капитан, направо, по этой улице!

Я сошел. Но где же тут улицы? Серое, кое-где присыпанное красным кирпичом да ржавым железом вязкое поле. Две-три печные трубы. Рытвины, ямы, покинутые траншеи, рвы… Даже в середине дня было сумеречно… Начал накрапывать холодный дождь. Я вынул карту: сомнения нет – этот значительный населенный пункт должен быть именно здесь. Я вновь оглядел окрестности: пусто, обычные признаки переднего края.

«Где ж тут искать Счастливую улицу, номер девять? – с горечью усмехнулся я. – Да еще название какое: Счастливая!»

Однако первый же красноармеец вежливо указал мне рукой:

– Дом девять? Захарыча?.. Это туда!

Я брел все дальше. Кругом уже рвались снаряды и мины. Все виды укреплений переднего края потянулись мимо меня. Но каждый мною спрошенный красноармеец направлял меня все в ту же сторону:

– Дом девять? Это, товарищ капитан, туда!

Разветвлялись ходы сообщения. Рев минометов усилился. Слышался треск пулеметных очередей. Надо было оберегаться пуль. «Куда же еще? – подумал я. – К гитлеровцам, что ли?.. Вон рогатки колючей проволоки!»

– Товарищ командир! Вы что в открытую ходите? Давайте сюда! – словно подтверждая мои сомнения, крикнул мне из хода сообщения какой-то сержант с автоматом и в каске.

– Да где же тут Счастливая улица, дом номер девять? – раздраженно спросил я его, спрыгнув в окоп как раз вовремя, чтоб уберечься от внезапного шквала мин.

– А! Вы к Захарычу? А разрешите у вас документы!.. – откозырнул мне сержант и, проверив их, сказал: – Это туда, дальше.

Через двадцать минут я был в массивном блиндаже на том клином выдающемся вперед участке переднего края, где располагалась саперная рота Уварова. Он встретил меня задорным смехом, а я чертыхался. Наконец, накормив меня обедом и дав к обеду «сто грамм», все время пошучивающий, он принял серьезный тон:

– Так вот… Место, где мы находимся, и есть дом номер девять – большой, трехэтажный кирпичный дом на тенистой, обсаженной могучими березами, оживленной улице. И единственное, что от всего означенного осталось, – слышишь трескотню? – здесь в самом деле весьма оживленно. Да вот погляди, стены блиндажа моего – кирпичные, этот сводчатый потолок двухсотдесятимиллиметровым не прошибешь. Подвальный этаж тут был, и живет здесь ровно двадцать три года управдомом Иван Захарыч Анисимов. Только в неудачный момент ты пришел – он отправился в город за красной материей. Нам надо писать лозунги к празднику, а материи нет. Но у него в городе знакомства – достанет! Захарыч наш чего хочешь достанет, таких управдомов и на Невском проспекте нет… Оглядись хорошенечко – на его мебели и мы живем. Диван этот, комод, стол, в который ты локти уставил, – все это, брат, его собственное, нажитое трудом. В этой я обитаю, а его комнату посмотреть хочешь?.. Да-да… У него своя отдельная комната! Здесь же квартира была, это мы недавно сверху землю насыпали, а когда я здесь поселился, так над нами еще этажа полтора торчало – вот был ориентир!.. Теперь сверху, сам видел, гладко. Только то, что под землей, и осталось!.. А все-таки Захарыч мой как был управдомом, так и поныне в той же должности. Жалко, ты не застал его, один вид чего стоит – длинный, худой, жилистый, лицо, знаешь, серьезное, сосредоточенное, как у заядлого рыболова.

Впрочем, рыбу тут негде ловить. Пруд, правда, был, караси плавали, а только в сорок втором пришлось засыпать нам этот пруд, уж очень припахивало – гитлеровцев там, наверно, сотни четыре лежит. Нынче вместо пруда – земля бугром да воронки… И за этих гитлеровцев тоже надо спасибо сказать Захарычу, это он так по-хозяйски с ними распорядился. Кабы не он…

Ну да потом расскажу, ногу тогда и оторвало ему. Теперь трудно старику ходить здесь, ведь под пулями, а на деревяшке-то как пригибаться? В тыл мы пытались его отправить, да он ни в какую. «Не уйду, говорит, из своего дома, хоть вы тут расстреляйте меня!» Мол, враг его из дому не мог выжить, а мы посягаем… Что ж, возразить нам нечего, так и остался он. Хочешь взглянуть на его бытье?

И, растворив передо мной белую квартирную дверь, Уваров ввел меня в соседнюю комнату. Удивительно было мне увидеть ее: здесь все осталось на своих местах, все не соответствовало месту, обстановке и времени. Это была обыкновенная комната мирного городского жителя, за исключением лишь того, что окно в ней заделано кирпичом, а в треснувшую кафельную печь воткнута железная труба времянки. Никелированная кровать с постельным бельем, затянутая кружевным покрывалом. Пузатый буфет с посудой, швейная машинка в углу, на столике машинки, накрытом клеенкой, стояли самовар и примус.

Овальное зеркало в старинной раме, фотографии веером на стенах, розовый абажур, свисающий с потолка, под абажуром гнездилась маленькая, от автомобильной фары, лампочка с проводом, протянутым к постав, ленному в углу аккумулятору.

– Это – дочка его, студентка педвуза, погибшая здесь в сорок первом, – коснулся Уваров фотографии пышной хорошенькой девушки с теннисной ракеткой в руках. – А это жена. Ее бомбой убило, когда «юнкере» снес угол третьего этажа; о муже беспокоилась она (в тот момент муж за водой на пруд пошел), взбежала на третий этаж, чтобы покликать его… А это он сам, – видишь? – шляпу, как у Максима Горького, он носил, теперь небось в шлеме ходит.

Умное, с глубокими морщинами, худощавое лицо, типичное лицо старого питерского пролетария-мастерового, глянуло на меня с выцветшей фотографии…

Я взмолился, потребовал, чтобы Уваров тут же рассказал мне о Захарыче все. Уваров спросил дежурного: «Как там наверху, порядок?», отдал какие-то приказания по поводу группы саперов, что ночью выйдут разминировать проходы для разведчиков возле пруда, подписал и отправил какие-то донесения и, усадив меня в плюшевое кресло, а себе взяв табурет, сказал:

– Ну слушай, коли так. Расскажу…

И под глухой гул рвущихся вокруг блиндажа снарядов и мин поведал мне историю жизни Захарыча.

– М-да… Лет ему сейчас сорок девять. У нас он вольнонаемным телефонистом числится, сам понимаешь, нет же в воинских частях такой должности: управдом! И не он к нам в подразделение вступил, а правильней сказать, подразделение наше к нему в дом вступило… В юности работал он подмастерьем на заводе, потом электромонтер ром стал. В первую мировую войну солдатом под Варшавой немца бил, там и надорвался, подтаскивая снаряды. В шестнадцатом в Петербург вернулся демобилизованный начисто, как потерявший трудоспособность. Жил он тогда в Нарвском районе, за Путиловским заводом.

Двадцать четвертого октября тысяча девятьсот семнадцатого года Захарыч стал красногвардейцем, приняв участие в оцеплении красногвардейцами кавалерийского училища на Обводном канале.

Он не был в партии. Не в партии он и сейчас, бог весть почему остался непартийным; когда я спрашивал его, он добродушно улыбнулся: «Не поздно еще. Думал, мало от меня проку… Зато дочь я растил комсомолкой, сам ей Ленина вслух читал, как только понадеялся, что до понимания доросла!..»

В девятнадцатом, когда на Петроград лез Юденич, Захарыч во имя защиты родного города сжег свой собственный дом, – да, да, свой маленький деревянный домик на Счастливой улице, той, что отстроилась за Путиловским.

Ты понимаешь, как это произошло?.. Наша артиллерия била по белым, но домики Счастливой улицы мешали ей, скрывали вражеские рубежи. Тогда рабочие сами решили убрать всю улицу, вынесли свои пожитки, а дома сожгли. С полным сознанием долга сделал это и наш Захарыч. Артиллерия в тот раз выиграла бой.

Вот когда впервые Захарыч стал защитником города Ленина! А к зиме девятнадцатого он поселился здесь, в этом доме, в бывшем, я хочу сказать, этом доме, от которого остались сейчас только угловая комната, где мы находимся, да еще три комнаты того же подвального этажа. Захарыч стал управдомом. На третьем этаже жили с семьями два агронома, на втором – зубной врач и пенсионер – какой-то престарелый гражданский моряк, весь первый этаж занимала квартира профессора Наровчатого.

Об этот дом осенью сорок первого ударилась и разбилась волна гитлеровского нашествия. Фашисты дошли до соседней комнаты, той, где в сорок первом дочь Захарыча, Аннушка, залегла с пулеметом, стреляла до последнего патрона и была убита в упор вбежавшими в комнату автоматчиками. А в эту комнату гитлеровцы не вошли: из нее Захарыч через дверь швырнул штук десять гранат – собрал их вокруг дома за несколько минут до вступления гитлеровцев в березовую аллею. Запалы он взял у погибших бойцов морской пехоты.

Автоматчики полегли рядом с Аннушкой. Пулемет был разбит, но из вражеских автоматов Захарыч отстреливался еще больше часа, пока подоспевшие красноармейцы не отшвырнули врагов от дома.

Дальше нашей улицы гитлеровцы к Ленинграду не прошли, так и стала она передним краем Ленинградского фронта, непреодолимым поныне. Не кто иной, как Захарыч, не пожелавший никуда уйти из своего дома, прозвал ее Счастливой улицей – в память той, о которой я рассказывал.

Дом стоял еще долго. Профессор эвакуировался. Зубной врач и один из агрономов с семьями выехали еще раньше. За старым моряком под жутким обстрелом приехала раз трехтонка, моряк отправил жену и детей, посадил в кузов и второго агронома с семьей, сам уехать не пожелал. И остались жить в доме трое: моряк да Захарыч со своей Прасковьей Федоровной. Кругом кипел непрерывный бой, на поселок налетели бомбардировщики, везде занимались пожары, трещали и падали деревья. Все дома были побиты снарядами, наши части из развалин домов сооружали дзоты и доты, оборонялись от гитлеровцев. А единственный каменный дом, уже не раз продырявленный минами и снарядами, стоял, постепенно обнажаясь, потому что кварталы вокруг превращались в пустырь. Но Захарыч никуда не хотел уходить из дома. Моряк теперь жил в его подвальной квартире. Возле дома похоронил Захарыч свою дочь Аннушку. Рядом с нею похоронил Прасковью Федоровну, разыскав ее тело под развалинами рухнувших от фашистской фугаски этажей. Старый моряк устроил на остове кирпичной стены наблюдательный пункт – у него была подзорная труба, и какой-то мальчик бегал от него с донесениями к артиллеристам. Гитлеровцы взялись раздолбать этот дом до конца, вгоняли в него снаряд за снарядом.

Моряк был убит на своем посту. Захарыч никуда не пошел, Захарыч наотрез отказался уйти из дома, когда командир стоявшей здесь части хотел было удалить его силой. Крепко поругался тогда с командиром Захарыч, заявил, что он здесь хозяин, потому что он управдом, потому что он не пустил гитлеровцев дальше этого дома и потому что рядом с домом – родные ему могилы… Раз ночью фашисты предприняли попытку широкого наступления на этом участке фронта. Захарыч пошел вместе с бойцами в контратаку. Когда все командиры пали в бою и рота замешкалась, Захарыч крикнул: «Ребята, здесь командую я! Не бывать в этом доме немцу!.. Ленинградцы, сынки, вперед!» И на пруду, что ныне засыпан, гитлеровцев в ту морозную, метельную ночь полегло больше четырехсот. А Захарычу в ту ночь вражеской миной оторвало ногу. Когда он вернулся из госпиталя, здесь с моим подразделением уже находился я… Завтра Захарыч явится из города, разукрасит все наши блиндажи лозунгами, и вместе мы будем встречать годовщину нашего Октября. Оставайся, мы знатно отпразднуем этот день! Сказать по секрету, мои подрывники одну штуку готовят для гитлеровцев, в общем, иллюминация тут будет хорошая! Останешься?

Но как ни хотелось мне повидать Захарыча, служебные обязанности заставляли меня с рассветом вернуться в Ленинград. Я ночевал в той комнате, на дверных косяках которой капитан Уваров показал мне следы пуль, выпущенных два года назад пылкой хорошенькой Аннушкой, не пожалевшей своей жизни для защиты родного города.

Когда наши войска, громя гитлеровцев, уйдут от Ленинграда далеко-далеко вперед, этот разрушенный дом надо будет сохранить в его нынешнем виде – превратить его в памятник обороны города, в дорогой сердцам ленинградцев музей…

Срок приближается

5 ноября

Вчера по радио, а сегодня в газете «На страже Родины» опубликованы «Итоги летней кампании Красной Армии» (с 5 июля по 5 ноября). Огромное и радостное сообщение, с перечислением блистательных наших побед, начиная от наступления после разгрома немцев на линии Орел – Курск и на линии Курск – Белгород… Взятие Харькова, освобождение побережья Азовского моря, удар на Смоленском и Рославльском направлениях, форсирование Днепра и освобождение всей Левобережной Украины. Наступая на фронте в две тысячи километров, Красная Армия продвинулась на запад где на триста, а где и на четыреста пятьдесят километров.

Сегодня провел несколько часов на батарее тонкоствольных зенитных орудий, врытой в маленький сквер против Исаакиевского собора, рядом с превращенным в холм Медным Всадником. Здесь все – история Революции: восстание декабристов, алые знамена первых дней Октября. По этому скверу проходил Ленин…

Когда ранним утром письмоносец принес газеты, бойцы и офицеры, выйдя из блиндажа, построились против грядок огорода, торжественно слушали сообщение.

Потом обсуждали его, – та же печка-времянка, шуршащая жарким огнем в блиндаже, какие везде на переднем крае, те же полевые телефоны, та же надежность бревенчатых накатов, засыпанных ленинградской землей. И вокруг них, исчезнув из поля зрения за валами котлована, – прекрасный архитектурный, всему миру известный ансамбль.

Лейтенант Рязанцев, держа в руке свежепахнущую типографской краской газету, говорит о прочитанном перед строем. Сидящие на скамьях бойцы слушают с необычайным вниманием, их лица суровы, и только по живости веселых глаз можно угадать, что думает и чувствует каждый. Среди них есть воронежцы, москвичи, украинцы, смоляне.

– Знаете ли вы, товарищи, что означают эти великолепные цифры? – говорит круглолицый, здоровый красноармеец Андрей Шутко. – Семнадцать тысяч потерянных немцами орудий – это сотни сохраненных Красной Армией жизней наших советских людей, наших женщин, детей. Десять тысяч самолетов, которых лишился враг, – это спокойствие, возвращенное Красной Армией сотням наших городов! Больше пятнадцати тысяч разметенных немецких танков – это десятки тысяч гектаров земли, на которых мы опять будем выращивать хлеб!..

Выступает прибористка-красноармеец Соловьева, подобранная на улице в состоянии крайнего истощения, а теперь здоровая и веселая женщина. Выступает младший лейтенант Щукин, говорит о том, что готовность орудий батареи к мгновенному открытию огня сбережет и людей и культурные ценности Ленинграда…

– Только вчера мы были очевидцами убийства снарядами наших детей и женщин – здесь, на набережной Невы!.. Я делаю все зависящее от моих сил и знаний, чтобы таких убийств не было!

– А я, – уверенно говорит командир орудия младший сержант Кузнецов, – торжественно обещаю: первый же вражеский самолет, летящий над моим орудием, будет сбит!..

Горячая беседа на полуслове оборвана трелью звонка.

– Воздушная тревога! – кричит командир батареи капитан Ибатуллин. – По местам!

Блиндаж мгновенно пустеет. Меньше чем через полминуты тонкие стволы орудий поднимаются к облачному серому небу. Разносится голос командира:

– Поверить передачу! Поиск!

Но хищник не решился вынырнуть из облаков. Гул мотора стихает. Отбой!..

25 ноября

Вчера в Союзе писателей состоялась встреча с делегацией Киргизии (первая делегация приезжала в начале прошлого года, привезла голодающим ленинградцам продовольствие, так же как приезжали тогда и делегации Таджикистана и других республик).

Вечером в городе, как и всегда, была абсолютная тьма, на расстоянии вытянутой руки ничего не видно. Только мгновениями небо озаряется вспышками – ухают разрывы немецких снарядов. Два длинных автомобиля остановились у Дома Маяковского, из машин выходят гости в восточных халатах и в барашковых шапках. Эти гости привезли – уже прямиком в Ленинград – эшелон с продовольствием и промышленными товарами.

В зале клуба яркий электрический свет, жарко натоплены печи. В составе делегации народный поэт Киргизии Алымкул Усенбаев… От ленинградских писателей с приветственными речами выступали Н. Тихонов, Б. Лихарев и я.

Седой худощавый подполковник Николай Тихонов называет гостям имена киргизов-воинов Ленинградского фронта и таких, прославленных на других фронтах, богатырей, как Герой Советского Союза Чолпонбай Тулебердыев, закрывший своим телом амбразуру вражеского пулеметного дзота.

Алымкул Усенбаев заканчивает вечер своими, посвященными Ленинграду песнями, с превосходным мастерством и изяществом аккомпанируя себе на трехструнном когызе.

Из ярко освещенного зала, провожая гостей, выходим в темную ночь, свистящую снежную вьюгу. Два длинных автомобиля, отъезжая, растворяются в непроглядной тьме.

А потом мы с Тихоновым и Лихаревым шагаем в той же тьме по набережной Невы, и мокрая пурга хлещет нам в лица, и мы разговариваем о нашей армии, о Киргизии, и о Ставском – близком нам писателе, храбром человеке, о котором в этот вечер, к нашей грусти, узнали, что он погиб где-то под Невелем на фронте.

1 декабря

Весь день сегодня состояние тревожное. Получил из Москвы телеграмму от 29-го: «Был сильный сердечный припадок положили в госпиталь на две недели точный адрес сообщу целую Лукницкий…»

Отец мой не такой человек, чтоб посылать подобную телеграмму без очень серьезных оснований. И подпись «Лукницкий» говорит о том, что посылал ее не сам, – значит, лежит.

За отца я боюсь: ведь ему 68 лет!

5 декабря

Город по-прежнему под обстрелом, сегодня с утра – обстрел района, в котором живу.

6 декабря

ТАСС на мои просьбы навести справки об отце не ответил мне, до сих пор молчит. Вчера наконец первое, более или менее успокаивающее известие – телеграмма от родственников: у отца инфаркт, но состояние улучшается. Однако от самого отца вестей нет.

В городе уже дней пять подряд новая волна неистовых обстрелов. Обстрел моего района начинается ежедневно с девяти-десяти утра и длится до вечера.

Сегодня снаряд попал в дом напротив моих окон – в жилой дом Малого театра.

Стекла в двух комнатах моей квартиры опять выбиты.

С Лихаревым сегодня «гулял» по городу. Снаряды рвались поблизости, особенно когда мы шли по Кирочной; рвались вообще всюду, весь день. Вчера снаряд упал на Невском, против Книжной лавки писателей, осколком убита стенографистка Радиокомитета. Окна лавки выбиты, повешено было объявление: «Все благополучно, все ушли домой». В субботу снаряд попал в трамвай на Невском, разбиты оба вагона, полные людей, – кровавое месиво. В числе убитых – группа врачей, ехавших вместе в трамвае. Тут же разбита автомашина.

Много крупнокалиберных снарядов легло невдалеке от дома, в котором живу.

Снаряды попали также в мебельный магазин на Невском, в столовую на Невском, в трибуны на площади Урицкого. Трещали дома, разрывы хлопали над головой.

Только что, пока писал это, прозвучало по радио сообщение о конференции трех держав и коммюнике о декларации, подписанной 1 декабря в Тегеране Сталиным, Рузвельтом, Черчиллем. Это единственное для меня радостное событие за неделю. Воспринимаю его как личную радость.

С каждым днем все ближе надвигается срок решительного наступления на Ленинградском фронте, когда я должен буду находиться на передовых позициях.

Для этого наступления все готово. Ждем только морозов, которые сковали бы почву, сделали бы ее проходимой для танков и тяжелой артиллерии. Об этом все говорят почти открыто. Уверенность в успехе на этот раз у всех полная.

Архитектурное наступление

17 декабря

Три раза (29 ноября, 4 и 7 декабря) я был в Архитектурно-плановом управлении. Теперь оно преобразовано в Проектно-планировочное управление Ленгорсовета. Беседовал с начальником АПУ инженером-строителем М. В. Морозовым, с его заместителем Наумовым, участвовал в совещаниях, на которых высказывались лучшие архитекторы города – Н. В. Баранов, И. И. Фомин, Б. Р. Губаненко, О. И. Гурьев, А. С. Гинсберг, В. А. Каменский, Серебровский, М. В. Морозов и другие.

Еще обстреливают Ленинград из дальнобойных орудий гитлеровские мерзавцы. Еще рушатся дома, гибнут люди, еще не снята блокада. Но ленинградцы уже не ограничиваются подсчетом жертв и ущерба, нанесенного и наносимого городу. В Ленинграде архитекторы и строители управления и шести районных проектных мастерских сделали проекты восстановления разрушенных объектов города и полной реконструкции его, превращения его, по сути, в новый, еще более прекрасный город. В Ленинграде будут не только улучшены все исторические ансамбли (и главным образом те из них, которые складывались во второй половине XIX века, в условиях капитализма, приводившего к различным ненормальностям и несообразностям – например, к противоречиям в облике центра и окраин), но и созданы новые, соответствующие требованиям социалистической революции, коммунизма, при котором ленинградцы, как и вся страна, будут жить!..

Общее руководство проектированием нового Ленинграда возложено на главного архитектора города Н. В. Баранова. Его инициатива, энергия и организаторские способности сплотили людей, начавших в условиях блокады грандиозное, дерзкое «архитектурное наступление» на все, что мешает городу-победителю гордиться своими удобствами, своим стилем и красотой.

«…Мы все знаем, какое место занимает Ленинград в Союзе, какое исключительное значение он имеет и какие исключительные сокровища для дальнейшей социалистической стройки находятся в нашем городе. Именно поэтому обязанностью нашей организации является с особым вниманием, с особой исключительной настойчивостью заняться вопросами усиления мощи нашей Красной Армии, нашего флота…» Так учил Сергей Миронович Киров, эти его слова опубликованы в «Ленинградской правде» 1 декабря 1942 года.

Мы повторяем их и сейчас, в кировские дни, отмечаемые всем населением Ленинграда…

Мы помним о прославившемся в боях 1941 года Ленинградском пехотном училище имени Кирова. О давшем Родине десятки героев танковом соединении, носящем имя Кирова. Кировцы бесстрашно таранили вражеские танки. Кировец Калабанов один, вступив в единоборство с сорока двумя немецкими танками, поразил их. Этот подвиг стал легендарным. Мы помним об удивительных делах Кировского завода, выпускавшего танки и ремонтировавшего их так, что прямо из цехов они шли в бой. Кировский завод еще и сейчас – на самом переднем крае обороны города. Имя С. М. Кирова носит красивейший проспект, по которому шло в бой народное ополчение и который сейчас – часть главной магистрали между северными и южными передовыми позициями города. Мы любим наш крейсер «Киров», бьющий по немцам главным калибром своих орудий… С. М. Киров сделал многое для выражения облика города, для его промышленности, которая помогла отстоять город в наши дни. По инициативе Кирова на Ижорском заводе построен первый блюминг, создан первенец тракторостроения – тракторный цех завода «Красный путиловец»; строились совершенные конструкции машин, станков, оптических приборов; в металлических цехах вырабатывалась высококачественная сталь; на верфях строились корабли, какие сейчас ведут по врагу огонь.

Многое в городе разрушено. Но все будет не только восстановлено, но и сделано лучше, чем было. Разовьется, вырастет, новый облик приобретет город!

На улице Росси, в кабинете, выходящем глухо занавешенными окнами во двор, вместе с архитекторами, склоненными над огромными планами, схемами и чертежами, не обращая, как и все, никакого внимания на свист и гулкие разрывы снарядов, ломавших крыши где-то неподалеку, я знакомился с уже разработанными и еще разрабатываемыми проектами… Что – в них?

Конечно, прежде всего – ликвидация последствий разрушений, в архитектурной форме. Установка на прежние места зарытых в землю, обновление заделанных в земляные футляры и восстановление исковерканных памятников искусства. На тридцати главных магистралях города – остекление домов, заделка пробоин, очистка и озеленение разрывов, образовавшихся между домами.

Реставрация фасадов и окраска Невского, Литейного, Владимирского, Загородного, Садовой, Кировского проспекта, площади Урицкого, Адмиралтейского проезда, Советского проспекта (которому будет возвращено название: Суворовский. Исторические названия будут возвращены многим проспектам, улицам, площадям Ленинграда). Все это – в плане 1944 года.

Острова, занимающие двадцать восемь гектаров, включатся в новый общегородской парк, который охватит двести восемьдесят гектаров площади. Он протянется на восемь километров от восстановленного стадиона Ленина, через расчищенный Петровский остров к Петропавловской крепости. Другие зеленые массивы будут созданы во всех частях города, в частности вдоль Суворовского проспекта, до Смольного – там с будущего года на месте разрушенных начнется строительство новых зданий. Вокруг Смольного будет создан новый архитектурный ансамбль, с прямым въездом на Охтенский мост (уже сейчас началась ломка деревянных зданий, укладывается трамвайная ветка).

Разрабатывается проект «поворота Ленинграда лицом к морю», создания морского пассажирского вокзала, которого до сих пор вообще не было; преобразования всей ныне хаотической прибрежной зоны – Гавани, острова Декабристов и пр. – в великолепный «фасад города», с большими дноуглубительными работами на мелководье Финского залива, и реконструкция Торгового порта. Проект восстановления Петергофа и Пушкина. Включение в ансамбли заводов и новых предприятий. Реконструкция Международного проспекта, с упразднением безобразного Клинского рынка (архитектор Каменский). Преобразование Мытнинской набережной, территории за Артиллерийским музеем, территории Петропавловской крепости и ее обводов.

Реконструкция территории вокруг Инженерного замка, с созданием прямых проходов от него к Невскому. Полное разрешение архитектурного ансамбля между Варшавским и Балтийским вокзалами. Вывод больших жилых и парковых массивов далеко на юг. А Сестрорецк и значительная часть Карельского перешейка, откуда нынче из своих железобетонных дотов ведут по нашему городу огонь финны, будут превращены в курортную зону, где вырастут сотни санаториев и домов отдыха…

И многое, многое другое проектируется сейчас!

Особенно энергично работает архитектурно-планировочная мастерская, руководимая О. И. Гурьевым, в которой проект совместно с Гурьевым делает архитектор Надежда Георгиевна Агеева…

Уже было много конкурсов. Еще не все варианты утверждены. Еще идут горячие обсуждения и споры. Но работа кипит. Трудно! Не хватает кадров (Академия архитектуры в этом деле не принимает участия). Пока из Москвы и других городов приехали единичные архитекторы, на местах еще много рогаток.

Еще только ожидается прибытие первой партии – двенадцати человек: архитекторов, инженеров, геодезистов. Но уже намечено создать трест геодезических съемок и инженерных изысканий…

Все пока делается руками и энтузиазмом ленинградцев-блокадников.

Но и у руководителя всех работ – главного архитектора города Николая Варфоломеевича Баранова, и у каждого участника этих работ энтузиазма хватает!..

Такова наша вера в будущее. Таково, кажущееся в условиях блокады фантастическим, архитектурное наступление наше на осаждающих Ленинград гитлеровцев!

Скоро блокады не будет!.. Фантастические мечты будут претворены в действительность!

Что это?

23 декабря

Сегодня ленинградцы были взбудоражены раскатистым, мощным гулом нашей сильной артиллерийской стрельбы, доносившимся со стороны Красного Села.

Вначале редкий, огонь сменился артиллерийской непрерывной артподготовкой.

Затем загрохотала и немецкая артиллерия – там, на фронте…

Неужели началось?..

Но в редакции «На страже Родины» и в штабе фронта все как будто спокойно. Нет обычной в таких случаях спешки…

Что это?[18]18
  «…Фронт на Ораниенбаумском участке, Красносельском, Ульяновском и Мгинском направлениях тянулся на расстоянии свыше 170 километров. «На каком же из этих участков советское командование предпримет штурм «северного вала»?» – вот вопрос, который не на шутку тревожил гитлеровцев. Они усиленно ведут разведывательные поиски. Демонстрацией перехода в наступление и ложной артиллерийской подготовкой противник провоцировал нас на открытие огня. Но мы не поддавались на провокации. Врагу отвечала все та же артиллерия. Не менялась нами и интенсивность ведения огня. Массированные же огневые удары нашей артиллерии, непрерывные действия разведгрупп были на Красносельском направлении обычным явлением. Пользуясь этим установившимся режимом, артиллерия фронта сама могла провести ряд разведывательных огневых операций.
  К началу наступления было очень важно знать истинное расположение артиллерийских батарей противника. За это время могла произойти смена огневых позиций, могли появиться новые батареи. Нужно было заставить противника открыть огонь.
  По разведывательным данным, которые имело наше командование, немцы ждали нашего наступления. Что ж, будем наступать!
  23 декабря 1943 года артиллерия на Красносельском направлении в течение часа вначале пристреливалась, а затем провела артподготовку. Под ее прикрытием в бой пошли сильные разведывательные группы. Немцы, вообразив, что мы начали наступление, ввели в действие основную массу своей артиллерии.
  Заговорили даже те батареи, которые ни разу до этого не открывали огня. 20 новых, ранее ничем себя не обнаруживавших немецких минометных батарей крупного калибра засекли наши разведчики» (В. Якутович. От прорыва к разгрому. Сб. «В огненном кольце». М., Госполитиздат, 1963, стр. 158–159).


[Закрыть]