Текст книги "Ленинград действует. Книга 3"

Автор книги: Павел Лукницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 48 страниц)

Глава тринадцатая
После салюта

Ленинград в радости – Чувства и впечатления – Свободное дыхание – Сердце подводит… – Наступление продолжается – Твое имя – город Ленина!

(Ленинград. 29 января – 20 февраля 1944 г.)

Ленинград в радости

29 января

Свежи и остры впечатления, чувства, переживания этих дней! Да!

Ленинград вступил в первые часы новой, послеблокадной эпохи. Грань двух эпох удивительно резка и определенна!

Высшее чувство удовлетворенности и гордости владеет каждым, кто вместе со всеми ленинградцами выполнил свой долг до конца блокады, кто в первый ее день сказал себе: «Буду с родным городом; что ни случилось бы с ним, буду его защитником и не покину его!»

Жесточайшие испытания выпали на долю каждого ленинградца, бывали моменты, когда любому празднующему ныне свое торжество человеку казалось: «Сил моих больше не хватит, я не выдержу до конца!..» Но он призывал на помощь волю, которую воспитывал в себе каждый день. Призывал на помощь веру в победу, никогда, ни на час за все эти два с половиной года не покидавшую его. И находил в себе силы переступить через очередное испытание. Голод, бомбежки, обстрелы, труднейший быт, крайнее перенапряжение физических и духовных сил – ничто не сломило его, и он дождался невыразимо полной радости. Блокады нет. Блокада снята. Немцы под Ленинградом разгромлены, уничтожены. Вся громада – пусть еще сильной, но уже деморализованной группы армий «Норд», ощерившись, как волки перед огнем, злобствуя, страшась партизан и своего ближайшего будущего, – отступает к Кингисеппу и Нарве, к Луге, в смутной надежде удержаться там на новых рубежах обороны. Охватывая эту группу с трех сторон, надвигаются на нее наши армии Ленинградского, Волховского, Прибалтийских фронтов. В лесах Ленинградской области стремительно разрастаются, смыкаются, освобождают до прихода Красной Армии села и деревни объединенные в бригады партизаны – они действуют по единому плану, направляемые и руководимые Ленинградским штабом партизанского движения, который оказывает им огромную помощь, перебрасывая к ним на самолетах лучших коммунистов – командиров и политработников, оружие, боеприпасы, продовольствие, медикаменты и печатное слово. Партизаны жгут немцам пятки, ведя крупные, хорошо организованные бои; спасают население от репрессий, вдохновляют измученных мирных жителей.

А в Ленинграде моем – победившем, гордом и счастливом – торжественная тишина!

Сознание говорит каждому: твой дом стал домом, живи в уверенности, что он будет стоять невредимым и дальше, что в любую следующую минуту не ворвется с треском, грохотом, пламенем в твою квартиру снаряд! Ходи отныне по улицам, не выбирая маршрутов, не приглядываясь и не прислушиваясь, не примечая глазом укрытие, которое может тебе вдруг понадобиться. Не обостряй слух: тишина улицы не угрожает тебе внезапным звуком разрыва, ни близко, ни далеко не заскрежещут ломающиеся крыши… Люби природу! Ветви куста – не средство маскировки, а живое растение. Погода стала просто погодой, а не «обстановкой», благоприятствующей или неблагоприятствующей обстрелу. Синие квадраты на северных сторонах улиц с белыми надписями: «Граждане, при артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна!» – уже стали предметом исторического изучения. Трамваи останавливаются уже не в наиболее безопасных местах, а на прежних своих остановках. Тикающий метроном – просто пауза отдыха между двумя передачами, а не напряженная дистанция между возгласами: «Внимание, внимание!.. Район подвергается артиллерийскому обстрелу. Движение по улицам прекратить, населению немедленно укрыться!» или: «Внимание, внимание! Артиллерийский обстрел района продолжается!..»

Не будет больше встающих над грудами кирпичей столбов желто-бурого дыма, отныне только в памяти могут возникнуть бегущие с носилками сандружинницы, дети с оторванными руками, лужи крови на асфальте, через которые нужно переступать… Все это кончилось. Навсегда, навеки!..

Сознанием понимаешь этот непреложный совершившийся факт! Но условные рефлексы блокадного периода еще не изжиты. Счастье безопасности и покоя еще не вошло в плоть и кровь. Раздастся ли резкий звук, затикает ли метроном, вступишь ли на ту площадь, которую обходил всегда по краю, озарит ли тебя в вечерней туманной тьме внезапная, яркая вспышка от трамвайной дуги, – условный рефлекс (внутренняя собранность и напряженность) приходит раньше, чем мысль: «Ах, ведь это не то, не то, того уже не может быть, ведь немцы отогнаны и разбиты!»

И много еще мелких особенностей в быту, какие интересно наблюдать нынче как пережиток преодоленной блокады!

В каждом ленинградце великая гордость: выдержка помогла ему дожить до часа наступления справедливости. Справедливость восторжествовала!

Как это хорошо, как прекрасно, как радостно – может понять только переживший все ленинградец!

Ничего, что все мы устали, что силы у многих иссякли! Ничего, что в сердце почти у каждого физическая, щемящая, моментами острая боль! Эти дни не забудутся никогда. Воспоминания затянутся дымкою грусти и радости, может быть, они романтизируются, но на всю жизнь останется чувство удовлетворенности от сознания, что ты сделал все от тебя зависевшее, чтобы приблизить эти дни, что совесть твоя чиста: защитник Ленинграда, да, ты сделал все, что мог, и даже больше того, что было в твоих человеческих силах!

Война еще не кончена. Не время еще отдыхать. Впереди и Луга, и Псков, и Нарва, и Выборг, томящиеся под пятой Гитлера. Впереди сотни городов до Берлина, которые нашей армии надо взять, чтобы полной и навеки неотъемлемой стала наша победа.

Война еще не кончена. Но я хорошо знаю, что мы, ленинградцы, уже сейчас переживаем прекрасные дни! Я жалею всякого, кто не был в эти дни в Ленинграде и на Ленинградском фронте. Нам, видевшим все и участвовавшим во всем, может позавидовать любой человек, мечтающий быть счастливым! Ощущение, что исторические события как живительный ток проходят сквозь тебя, – невыразимое счастье!

Война еще не окончена. Наступление продолжается!..

Чувства и впечатления

30 января

Еще невозможно разобраться во всех своих чувствах и впечатлениях, потому что сердце и переполнено счастьем, и безмерно утомлено после сплошь бессонных ночей, спешки, скитаний по фронту, напряженнейшей работы в условиях порою непосредственной большой опасности. Пройдет какое-то время, все можно будет оценить, обозначить точной мыслью и точным словом.

Как и сотни тысяч фронтовиков, я видел многое… Снова и снова вспоминаю утро первого дня наступления, – бесподобный, разбудивший весь город гром нашей артиллерийской подготовки, которая смела все на своем пути, перепахала землю на несколько километров в глубину вражеской обороны. И потом… Я видел везде наших бойцов, для которых воистину наступление было долгожданным, незабываемым праздником, таким, что раненый, отмахиваясь от своей раны, как от чего-то докучливого, отказывался эвакуироваться, устремлялся, вопреки всем запретам, в бой.

Я видел, как водружаются красные флаги на руинах освобожденных городов и сел. Артиллерийские дивизионы вкатывались в ночные, пустые, горящие деревни; высылали вперед разведку, чтоб занять новые рубежи, на которых еще искали тайных прибежищ последние фашистские автоматчики… Были бесконечны непрерывные потоки спешивших к первой линии фронта машин – боевой техники всех видов и всех назначений. Я сам бывал в русле этих потоков – каплей взметенного гневного океана…

Наступление продолжается… Снова нужно видеть и гневные и счастливые глаза побеждающего бойца, освобожденных от фашистского ига детей и женщин, целующих загрубелые солдатские щеки. Нужно до конца войны или до конца своих дней быть проникнутым чувством победы и славы, витающим над нашими наступающими войсками. Ради этих дней мы терпели все, терпели долго, упорно, безропотно. Изумительный, величественный салют в Ленинграде был вещественным, зримым символом всего, что испытываем мы в эти дни.

А сейчас я у себя в квартире – без голоса: дни были оттепельными, сапоги дырявыми, и на снегу у ночных костров всегда не хватало места! Варю и пью крепкий чайный настой с вином…

Дома – покой, тишина и приятное сознание, что квартира моя уже не карточный домик, который пронизывается железом и сталью, как бумага пронизывается ножом, а настоящее жилье, с кирпичными крепкими стенами, с окнами, в которых стекла уже не вылетят, когда я вставлю их, на место разбитых, в последний раз…

И счастье живет в душе!

Свободное дыхание

31 января

…Город меняется на глазах. Иные уже в городе разговоры, иные начинаются дела. Надо очень внимательно всматриваться и вслушиваться, чтоб заметить конкретные проявления нового… Ну вот, взглянул вдоль Невского… – все движение пешеходов переметнулось на северную сторону. Нет обстрелов! Теперь нет менее и более опасных сторон, и люди отучают себя от блокадного способа ходить по городу. Раньше Дворцовую площадь не пересекали, – ходили по окружности. Теперь идут напрямик. На Невском в потоке пешеходов есть по-прежнему много военных моряков, но почти нет людей в серых шинелях и в полушубках: фронт ушел от города, фронт теперь далеко…

Подешевели папиросы, массовый покупатель их – фронтовики – теперь далеко. На стенах – крупно отпечатанными черными буквами «Приказ войскам Ленинградского фронта» – победный приказ от 27 января. В трамваях меньше народа, а вообще на улицах – больше, значительно больше: те, кто выбирался из своих квартир только по насущным делам, теперь гуляют, ходят и по делу и без дела, «дышат воздухом», счастливые сознанием своей безопасности, привыкая к нему, напитываясь им, растворяя им напряженность, в какой пребывали два с лишним года блокады, когда каждую минуту были готовы к смерти от вражеского снаряда.

Всюду разговоры о возвращении эвакуированных, о предстоящем теперь возвращении родных и близких.

И каждый думает о том, как теперь наладить свою жизнь «по-нормальному», перейти с фронтового на мирный быт, отбросить привычные трудности, какие прощались быту, потому что находился в блокаде.

А город тянется вширь, словно расправляя занемевшие руки, расширяется – железными дорогами, ремонтирующимися с исключительной быстротой. Вот уже вчера пошли поезда на Красное Село, на днях – на Колпино, вот уже Октябрьская дорога вся – наша, и быстро восстанавливается. Скоро пойдет в Москву первая «Красная стрела» – путем довоенным, быстрым, почти невероятным в своей реальности!.. И кондукторши в трамваях говорят: «Скоро опять будем ездить в Стрельну, в Рыбацкое… А конечно, – починят путь, трамваи скоро пойдут!» Управхозы деловито осматривают свои дома: много ли чинить? Много ли стекол нужно? Если вставить, то теперь уж не вылетят!.. Детей можно выпускать на улицу, не беспокоясь об их судьбе. Заведующая детским очагом радуется, душа спокойна, ответственность схлынула – теперь детей, резвящихся на дворе, уж не придется вдруг, по тревоге, по звуку разрыва, как наседка цыплят, собирать и гнать со двора в безопасное помещение. Вот в таком настроении встречает меня на улице Щорса заведующая очагом! Меновые цены продуктов падают, повышается ценность денег, у жителей – стремление покупать мебель и нужные вещи.

Вдохновение первых дней наступления, жгучий интерес к событиям на фронте у многих городских жителей уменьшился после приказа и последовавшего салюта, который как бы провел черту между блокадным и новым временем; теперь фронт и фронтовые дела уже не касаются непосредственно города. Судьба города определилась до конца… Он победил, он возвращен к полной жизни. «А как же с северной стороны? – порой слышны недоуменные голоса. – Ведь оттуда-то еще могут обстреливать?.. «– «Нет, не могут, – не станут, побоятся, им не до обстрелов сейчас…» – «А как же? Говорят, они обстреливали с дюн?» – «Да вы посмотрите на карту: где дюны, а где наши форты, – пусть только попробуют, наши форты, вы думаете, дремать станут?..»

Управхоз Наталья Васильевна: «Все еще не верится, что уж не будет обстрела, никак не могу привыкнуть!»

Да и впрямь: улицы-то ведь все те же, все такие же – кажется, будто дышат еще угрозой! И ходишь по ним, одергивая себя всякий раз, когда по инерции старые «обстрельные» рефлексы действуют…

Пушкин мы взяли 24-го… А еще 22-го немец бил по городу самыми тяжелыми из тяжелых своих орудий. В Володарском районе, на Выборгской стороне падали громадины, разнося все кругом… И не странно ли думать вот сегодня, через какую-нибудь неделю, что т о уже стало историческим прошлым и никогда не вернется?

«Как-то привычней было при обстрелах, – сказала одна гражданка. – Знала, как себя вести, а сейчас и не пойму, как держаться!»

Еще несколько слов о салюте, который был подлинным празднеством. На Марсовом поле, на набережных были толпы, именно толпы, как во времена довоенных демонстраций, – высыпали на улицы все, все! По каналу Грибоедова спешили с фонариками – сотни фонариков прожигали тьму («Будто в заутреню!» – сказала какая-то старушка). Те немногие, кто оставался дома, раскрывали настежь форточки, высовывались из них, глазея. А на Марсовом при первых залпах люди вздрагивали, шарахались, не в силах еще освободиться от ощущения, что эти звуки – не звуки обстрела… И при свете ракет иные с опаской посматривали на небо: «Как же так освещен город? А не опасно ли это?

Ах, да, немец уже далеко, опасности от него быть не может, а все-таки…»

Соседка по квартире призналась мне: на Марсовом она вдруг заключила в объятия и расцеловала какого-то сослуживца, с которым в другое время и в голову не пришло бы делиться чувствами. И еще целовалась с каким-то пожилым, небритым рабочим. А потом обхватила незнакомую, выбежавшую было на свет с лопатою дворничиху, стояла с ней в обнимку…

– А все-таки, – сказала управхоз Наталья Васильевна, – люди были какие-то ошалелые: радовались, но не просто радовались, а как-то с оглядкой, ширя глаза на ракеты, на все кругом, как на нечто непонятное, невероятное… Не могли понять до конца, что ж это происходит?!.. И сейчас еще не понять всего до конца!..

Другая, делясь со мной впечатлениями о залпах, уже явно фантазируя (вот оно, зарождение легенды!), упорно подчеркивала, что среди многих пушек одна какая-то – «чудовище» – ухала с такой невероятной силой, что перекрывала все звуки, и пламя от нее летело, отрываясь, как огненные хвосты, от Павловских казарм, где стояла пушка, к Летнему саду, где эти «огненные хвосты» начинали спадать. И среди прожекторов один, дескать, был особенный, со столбом красного света, широким таким столбом, густым, плотным, и именно совсем красным… И орудия кораблей выбрасывали пламя, окутывались его мгновенной вспышкой, гигантскими вспышками… Нет, разве в Москве такими были салюты?!

Куда там, переплюнули мы Москву!..

Просто как на ненормальную посмотрели все в столовой на ту артисточку из Радиокомитета, которая призналась, что не вышла на улицу смотреть салют и вообще его проспала, «потому что не думала, что так будет, не знала, что устроят фейерверк, думала – просто будут стрелять из пушек… А теперь, конечно, жалею!..».

Из ресторана «Северный» смотреть на салют выбежали все до последнего человека – кухарки, официантки, гардеробщики – и ресторан заперли! Для уравновешенных, ко всему привыкших ленинградцев такая экспансивность – необычна, и это показательно!

Но прошло несколько дней, все поуспокоились, все вошло в колею, обычные разговоры, привычные – своей чередой идущие – дела. Сразу посмотришь – будто ничто и не изменилось. Тут – партсобрание, там – очередное заседание, всюду обсуждение множества простейших бытовых дел… Тот едет в командировку в Москву, этот – стоит в очереди за продуктами.

Белые грузовики по Невскому, и в них – солдаты. Это грузовики с далекого уже фронта… Машины скорой помощи, длинные автобусы Красного Креста, санитарные трамваи – особенно по ночам, катятся по городу, привозят раненых с фронта. Их много… Жертвы велики, но никто о них не говорит, предпочитают не думать об этом. Командир танковой бригады, герой прорыва блокады полковник В. В. Хрустицкий сгорел в своем танке KB под Волосовом[28]28
  Указом Президиума Верховного Совета СССР В. В. Хрустицкому присвоено звание Героя Советского Союза.


[Закрыть].

Вот его портрет в редакции «На страже Родины» – здоровый, полнокровный мужчина, широкое, простодушное лицо. Погиб, как тысячи других, кто ради нашей радости, ради радости города и всей страны отдал свою жизнь просто и бестрепетно. Прекрасная победа нелегко далась, победа пришла сквозь кровь!

И сейчас, когда я пишу это, в темных болотах идет все тот же кровопролитный бой, стремительное наступление наше ширится и растет. Как клещами сжимаем мы немцев во многих местах! Сегодня или завтра лишатся они последней железной дороги – дороги Луга – Псков, и бросят всю технику, и будут по грудь в топких болотах пытаться спасти свою шкуру, выбраться из этого губительного для них «котла». Ага! Пусть, пусть мрут в этих болотах! А уцелевшие пусть не забудут в дни страшного для них бегства, как обстреливали население Ленинграда, как на захваченной ими территории глумились и издевались над непокоренным ими, гордым русским народом!

Сердце подводит…

1 февраля. 6 часов вечера

Сегодня меня должны были отправить в госпиталь. Но я отложил отправку до завтра, потому что из Москвы приехал заведующий фронтовой редакцией ТАСС В. Лезин, и я просил его зайти ко мне. Позавчера я упал на улице, проходя к штабу. Сердце!.. Нате-ка!.. А Лезин позвонил сегодня: «Хочу вас направить в одну из действующих армий». Узнав же, что я болен: «Бывает, что и раненые не выходят из строя!» Бывает, конечно… Но Лезин-то знает об этом только по нашим корреспонденциям! Так вот я «не выходил из строя» уже давно, ибо уже давно работаю через силу и забывая себя, хотя это и работа для ТАСС! А потом Лезин: «Ну хорошо, я придумаю вам работу в городе…» А я действительно вообще не могу работать сейчас, и это меня угнетает, и особенно потому, что мне именно сейчас, больше чем когда-либо, хочется быть на фронте, видеть все! Нельзя пропустить эти неповторимые дни.

Но в промелькнувшие две недели я не мог и не хотел рассчитывать свои силы! Это были дни предельного перенапряжения, сплошного бессонья, чрезвычайных физических усилий. За эти дни, помимо всего, я послал пятнадцать корреспонденции в ТАСС, из них половину – очерков, и написал большую статью для «Правды». Все это – оперативно, поверх всякого утомления.

По комнате хожу с трудом; нагибаюсь – головокружение. Боль в сердце – непрестанна. Давление и всякая гадость…

Наступление продолжается. Фронт сейчас отдалился, а своей машины у меня нет и не предвидится. Как только я почувствую, что мое сердце не отказывается мне служить, я опять поеду на фронт и опять буду наблюдать, изучать, запоминать, корреспондировать, набираться впечатлений для той большой книги, которую стану писать после полной победы.

Наступление продолжается

8 февраля. Военный госпиталь

Госпиталь как госпиталь!.. Лежу, меня лечат, отдыхаю, беседую с лежащими в палате на других койках. А больше – пишу, анализируя все происшедшее за последнее время и обстановку в освобожденном от блокады городе. Размышляю, в частности, о тех, кто обретались в эвакуации и теперь сразу же устремились в давно покинутый ими Ленинград, еще не способный по состоянию своего жилищного фонда принять всех. Вернувшиеся в большинстве (особенно женщины) держатся скромно, непритязательно, просто счастливы: мытарства эвакуации кончились, теперь они – дома, уже потому, что вернулись в свой родной город, а устроиться… «а, как ни устроят, теперь уже не пропадем!..» Эти женщины уехали по закону, по приказу, потому, что спасали своих детей… Но есть среди возвратившихся и иные люди: здоровые, уклонившиеся от мобилизации, спокойно отсидевшиеся в глубоких тылах мужчины, которым надо сейчас, преодолев систему вызовов и разрешений на въезд в Ленинград, – скорее, скорее! – все ухватить первыми, уцепиться за должность, за всяческие блага. Прежде всего они требуют себе «вне очереди» немедленного предоставления квартир (или возвращения своих прежних, в которые переселены по решению горисполкома жители разрушенных, разбомбленных домов)…

Однако… Стоит ли мне думать об этих людях?

За дни, проведенные мною в госпитале, наши войска продвинулись далеко.

2-я Ударная армия генерал-лейтенанта И. И. Федюнинского подошла к Нарве.

Первым из всех частей 2-й Ударной (на днях) форсировал реку Нарву 1074-й стрелковый полк Н. Г. Арсеньева (с которым весной прошлого года я подружился у Круглой Рощи). В составе 314-й дивизии генерал-майора И. М. Алиева, входящей в 109-й стрелковый корпус, полк этот, переброшенный из-под Шлиссельбурга, перейдя по льду Финский залив, миновав Малые Ижоры и Ропшу, вступил в бой за деревней Колодези. Это было 24 января.

Стремительно наступая с боями до Волосова, взяв затем Веймарн, сделав за сутки еще семьдесят три километра, полк захватил деревню Кривые Луки, форсировал реку Плюссу (к этому времени – 1 февраля – соседние полки освободили Кингисепп). Полк в десять часов утра 2 февраля овладел деревнями Сур-Жердянка и Усть-Жердянка у реки Нарвы. Затем, в тот же день в пятнадцать часов тридцать минут, первым, повторяю, из всех частей Ленинградского фронта форсировал эту реку. За рекой Нарвой, в деревне Вязки, полк захватил план всех «Тодтовских» инженерных сооружений нарвского узла вражеской обороны и создал, пройдя шесть километров, за рекой так называемый Нарвский плацдарм.

Первым из батальонов, вступивших на вражеский берег, был второй батальон полка. Им командовал старший лейтенант Павел Гурьев. Во главе батальона под развернутым, за три минуты простреленным в восемнадцати местах, полковым знаменем шли по льду офицеры батальона вместе с командиром полка[29]29
  См. схему 5-ю. В этот период времени юрод Нарву, однако, взять не удалось, потому что здесь, на границе Эстонии, немцы создали одну из сильнейших крепостей своей обороны. Бои на расширенном плацдарме продолжались с перерывами до 26 июля, когда штурмом Нарва была взята.


[Закрыть].

Вслед за 1074-м полком, в тот же день, в двадцать часов на левый берег Нарвы вступили другие полки 314-й, получившей название Кингисеппской, стрелковой дивизии, – 1076-й и 1078-й.

3 февраля, когда по всему фронту наступления река Нарва была форсирована во многих местах, 1074-й полк на плацдарме отразил двадцать пять контратак. 4 февраля немцы бросили на 314-ю дивизию свои новые танковую и стрелковую дивизии, но безуспешно. В этот день Н. Г. Арсеньев был тяжело ранен – в пятый за время войны раз. Сейчас он находится в госпитале…

Севернее города Нарвы реку начиная с 3 февраля форсировали части 30-го гвардейского корпуса генералмайора Н. П. Симоняка и других соединений 2-й Ударной.

Так, с действий 314-й стрелковой дивизии 109-го стрелкового корпуса генерал-лейтенанта Н. И. Алферова начались тяжелые бои на Нарвском плацдарме. К 4 февраля плацдарм частями армии был расширен до восемнадцати километров по фронту и пятнадцати в глубину.

12 февраля

Каждый день читаю фронтовую газету «На страже Родины», а по вечерам слушаю по радио победные салюты Москвы. 29 января был приказ генералу армии Попову, поздравляющий 2-й Прибалтийский фронт со взятием Новосокольников. В оперсводке за 2 февраля сообщение: на Нарвском направлении наши войска заняли более сорока населенных пунктов, в том числе Усть-Луга, Кривые Луки и другие. Наступление наших войск развивается и южнее Сиверской, и за Новгородом, и за Любанью, и западнее Новосокольников, и в других направлениях. 3 февраля Москва салютовала Коневу и Ватутину за окружение немцев 2-м Украинским фронтом в районе Звенигородки и Шполы. 5 февраля опубликована полоса о жутких насилиях над местным населением и зверствах гитлеровцев в Кингисеппском районе, а в оперсводке сообщается о полном очищении войсками Ленинградского фронта побережья Финского залива до устья реки Нарвы. 6 февраля был салют войскам 3-го Украинского фронта, которым командует генерал армии Малиновский, за окружение Никополя и Апостолова. В этот день восточный берег реки Нарвы севернее и южнее города Нарвы полностью очищен от немцев. 8 февраля – салюты войскам генералов Малиновского и Толбухина за взятие Каменки и Никополя. 9 февраля на Лужском направлении взяты Оредеж и более тридцати населенных пунктов и продолжается наступление западнее и юго-западнее Новгорода. 10 февраля на Лужском направлении взято Толмачево и в этом районе форсирована река Луга, – бои на подступах к Луге разгораются…

13 февраля. Канал Грибоедова

Вчера взяты Батецкая и более сорока населенных пунктов. Идет бой за Лугу. Я стремился в момент взятия Луги быть там. Нет ничего обиднее для меня, чем сознавать, что пропускаю и это событие. Но вчера, после моего решительного демарша, врачи наконец выписали меня из госпиталя, хотя и убеждали пробыть в нем еще неделю. Взяли с меня расписку, что выписан на свой страх и риск, по собственному настоянию.

Но сегодня я действительно чувствую себя не в силах предпринять поход за сто тридцать километров, даже если б в моем распоряжении была машина.

Выписался, а сердце продолжает болеть и самочувствие скверное. Домой попал только вечером, потому что по пути из госпиталя надо было переделать множество неотложных дел. Ходил, чувствуя себя слабым, испытывая головокружение после десяти дней лежания в постели.

…Отец лежит в госпитале в Москве, с инфарктом, уже почти три месяца…

Вечер

И вот, пока писал это, в двадцать часов по радио слышу: салют! Приказ Говорову: «В результате умелого обходного маневра и последующего затем штурма, вчера, 12 февраля, войска… овладели городом Луга». Перечисляются фамилии командиров отличившихся соединений и частей: генералов Свиридова, Трубачова, Хазова, Иванова, Якутовича, Ястребова, Бунькова, полковников Батлука, Елшинова, Борщова, артиллеристов генерал-майора Коробченко, подполковника Горского, подполковника Лященко и других… Слышу двенадцать залпов из ста двадцати четырех орудий!.. Сердце бьется с острым колотьем, но радостно!

А оперсводка перечисляет взятые за последние пять дней города и крупные населенные пункты: Гдов, Ляды, Полна… Взято всего более восьмисот населенных пунктов. Лужский плацдарм ликвидирован, южнее Батецкой идем вперед… А немцы издали приказ о разрушении и уничтожении всех домов на путях своего отступления…

20 февраля

Позавчера приказ Коневу (2-й Украинский фронт), салют и большое сообщение Совинформбюро: «Ликвидация окруженных в районе Корсунь-Шевченковский немецко-фашистских войск» (частями 2-го и 1-го Украинских фронтов). Убито пятьдесят две тысячи гитлеровцев, взято в плен одиннадцать тысяч, вывезено немцами на самолетах больше двух-трех тысяч офицеров. Вся техника и вооружение захвачены нашими войсками. В районе южнее Звенигородки с 5 по 18 февраля убито до двадцати тысяч солдат и офицеров противника. В газетах статьи о немецких застенках в Луге, об убийстве в поселке Торковичи (в районе Оредежа) девяноста четырех детей, сорок из них – в возрасте от двух до восьми лет; двадцать из этих детей убиты и сожжены живьем в детском доме 5 февраля. Тысячи мирных жителей расстреляны возле лужского полигона, около Наплотиновки и у Сокольнических ключей.

Вчера взяты Плюсса и больше ста населенных пунктов южнее озера Ильмень.

В Плюссе собираются партизаны, чтобы вместе идти в Ленинград, на парад, который будет для них устроен.

Один из ответственных руководящих работников Ленинграда делал доклад на заводе. Сказал: «Враг сбросил на Ленинград за время блокады двадцать пять тысяч фугасных, семьдесят пять тысяч зажигательных бомб и выпустил по городу семьдесят пять тысяч снарядов». Говорил это в широкой аудитории. Мне сказали об этом в ЛенТАСС.

Хельсинки бомбят летчики Гризодубовой: после второй бомбежки финские правители послали своих представителей просить мира в Стокгольм. Это – уже в третий раз. Перед тем англичане ответили: «Безоговорочная капитуляция». Те не согласились… В Финляндии, говорят, осталось шесть немецких дивизий. Но правительство все еще слушается Гитлера.

Волховский фронт, выполнив свои задачи, приказом ставки от 13 февраля – с 15 февраля расформирован. 8-я и 54-я армии переданы Ленинградскому фронту. Где будет Мерецков? Не на финском ли участке?

Илья Груздев на днях вернулся из Новгорода, где был как член Ленинградской чрезвычайной комиссии по расследованию совершенных немцами злодеяний. В Новгороде в момент освобождения не осталось ни одного местного жителя! Когда прислали кинопередвижку для освобожденного населения, смотреть фильм пришлось одному секретарю горкома партии, представлявшему собою всю советскую власть и все местное гражданское население. Из лесов выходят какие-то русские люди, но черт их разберет: кто прятался от немцев, а кто подослан немцами? Среди пленных не удалось найти ни одного, кто дал бы путные показания о том, что гитлеровцы творили в Новгороде. А местного населения нет, свидетелей нет. Немцы замели свои следы весьма основательно.

Я чувствую себя чуть получше, решил при первой автомобильной оказии выехать в Лугу, и дальше – вдогонку наступающим частям нашего фронта.

Лихарев предложил: «Не хочешь ли ты первой «Красной стрелой» выехать в Москву двадцать второго, с тем чтоб обратно – двадцать четвертого». Хочу, конечно, но запросил по телефону Москву, ТАСС, жду ответа… Родители жены Лихарева нашлись в Гатчине. Родители одного из корреспондентов ТАСС – в Луге. Старики-то еще порой попадаются, а вот молодых – нет!

В освобожденные города и села свободного въезда пока нет, – ездят только те, кто направлен туда на работу. Общение с местным населением резко ограничено, и это – правильно.

Твое имя – город Ленина!

20 февраля. Вечер

В городе – тишина. Меньше военных, мало автомашин, грузовиков: фронт далеко. Попадаются трофейные: легковые, штабные.

Снаряды от дыр заделываются. Скоро приезжие начнут удивляться: «Где же следы обстрелов? А говорили – много!» Волна реэвакуантов несколько схлынула: въезд в Ленинград временно прекращен. Все же любыми способами едут, устраиваются кто как может. Телеграф перегружен. Мириады телеграмм, заявлений, запросов, просьб. Все учреждения завалены телеграммами, требованиями и просьбами вызвать. Многим вербующимся в Ленинград на периферии ставят штамп: «Мобилизован в Лен. область». Рассчитывая на Ленинград, – едут, но… оказываются направленными в разные пункты области, какую-нибудь Угловку. Атакуют горисполком, обком, райкомы. Тщетно. Все станции: Тихвин, Хвойная и прочие – загружены толпами дожидающихся, пробирающихся в Ленинград…

Ольга Берггольц на пленуме в Доме имени Маяковского резко раскритиковала некоторые «литературные писания» о Ленинграде. Н. Тихонов разнес прочитанный им сердцещипательный авантюрный романчик о Ленинграде.

Согласен! Не прикасайтесь к блокадному Ленинграду те, кто не пережил в нем годы блокады! О нашем городе можно писать только кровью сердца. Право писать о героизме Ленинграда надо выстрадать и заслужить. Из тех, кто здесь не был, этим правом может воспользоваться только Лев Толстой грядущего времени. Мы – рядовые «блокадники» – пишем в своих дневниках, в своих романах, рассказах, очерках и военных корреспонденциях о том, чему сами были свидетелями, что знали (и главное прочувствовали), быв участниками необыкновенных событий.