Текст книги "Ленинград действует. Книга 3"
Автор книги: Павел Лукницкий
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 41 (всего у книги 48 страниц)
Здесь я вновь встретился с уже знакомой мне Иконниковой – ныне здоровой, веселой девушкой, а в сорок первом году, когда она была завалена при бомбежке…
Вот что сегодня записано мной с ее слов:
– Наш цех был на четвертом этаже, я пролежала заживо погребенная с трех часов дня до вечера, с глазами и ртом, забитыми мусором, распростертая, придавленная, хотела тогда только умереть!..
Ее раскопали, она осталась жива потому, что подругу ее, лежавшую над ней, раздавило насмерть и труп этой подруги уберег девушку от тяжести каменных, сгрудившихся над ней плит. Три месяца Иконникова лежала в больнице, долго не могла шевелиться. Несколько дней нельзя было даже обмыть ей волосы. У нее оказались переломы костей. Мучения были страшными. Все, однако, зажило, только пальцы левой руки в холодную погоду ноют и плохо сгибаются.
Всю блокаду Иконникова панически боялась бомбежек и обстрелов, говорит об этом прямо и откровенно. Подруги Иконниковой, работавшие сегодня с нею вместе у верстака, молодые девушки, в тот раз находились в цехе, но засыпаны не были. Сейчас по их веселым разговорам и поведению нельзя даже предположить, что они пережили тогда! Такова и сама Иконникова…
Во дворе на груде руин работали другие бригады, в частности – Лентрикотажа. Недавно при выноске мусора под лопату попался позвоночник с ребрами. Но вообще скелетов не попадается: кости в большинстве случаев изломаны и перемешаны с мусором, известкою, кирпичом.
Под полуобрушенным потолком первого этажа мусор до половины высоты уже убран. Я стоял здесь, наблюдая, как выносят его на улицу женщины бригады Лентрикотажа. Три старушки сидели в сторонке, ленясь работать и причитая, что потолок каждую минуту может обрушиться и похоронить их. Все другие работали энергично, а две девушки, проходя с носилками мимо меня, весело крикнули: «Ну, как по-вашему, медаль заработали мы?» – «А есть у вас медали?» – «Есть, конечно… Вот нужно ее отработать, – мы и стараемся!»
Смеясь они прошли мимо.
На улице, углубляя выемку для трамвайного пути, энергично трудилась бригада Радиокомитета. Тяжелой своей работой очень довольны две девушки, только в августе окончившие техникум, а ныне, на этом, первом в их жизни строительном объекте выполняющие обязанности и десятников, и мастеров, и техников, и табельщиков – в зависимости от надобности.
– «Кто вы?» – спросил нас вчера один мужчина. Мы ему ответили: «Техники по эксплуатации». А он нам: «По эксплуатации нас?» И мы вместе с ним смеялись.
Я спросил этих девушек: заметно ли, чтобы кто-либо работал с неохотой?
Они ответили: такие случаи, конечно, наблюдаются, кое-кто стремится выбрать себе работу полегче, ждет не дождется вечера. Но таких очень немного.
Огромное большинство работают охотно и добросовестно, несмотря на усталость…
От площади Искусств к дому № 15 уже проложены рельсы, но выемка еще землей не засыпана, не забалластирована…
С мастерком на пуантах
22 августа
Сегодня я провел день с балеринами, с которыми познакомился еще в субботу, девятнадцатого.
И вероятно, потому, что ночью, проходя по улице Ракова, думал я о балетной сцене, – оскаленные руины разъятого фугасками дома казались мне фантастическими декорациями.
В дневные часы сегодня все опять представлялось обыкновенным: таких домов в Ленинграде тысячи, все они будут восстановлены!
Из оконных проемов второго этажа, где по-прежнему кипит работа, выдвигался над захламленным двором помост. Там я нашел Лидию Семеновну Тагер. Она, как всегда, явилась на развалины отлично одетой, в белых туфельках, белой шляпе, в легком и безукоризненно сшитом пальто.
Худенькая, уже не первой молодости женщина, по облику своему похожая на артистку и явно коренная ленинградка, она повела меня в ту, внутри третьего двора, квартиру первого этажа, которая уже оштукатурена силами хореографического училища. Зашла в одну из комнат и… через несколько минут вышла уже в ином облике: в синей, измазанной штукатуркой рабочей робе, в русских, залепленных присохшим белым раствором сапогах, в грубой, туго обтянувшей всю голову косынке И золотых часов с браслетом на левой ее руке уже не было.
У Лидии Семеновны должностей много: она – заведующая учебной частью знаменитого хореографического училища А. Я. Вагановой. Она ответственный секретарь городской военно-шефской комиссии по искусству. Она секретарь парторганизации училища. А сейчас, кроме всего, бригадир той бригады штукатуров, которая здесь с конца июля работает.
История эта началась так…
Когда стайка тоненьких веселых женщин, модно причесанных и изящно одетых в легкие летние платья, взобралась на помост, к ним строго обратился сутуловатый человек в измазанном известкой ватнике:
– Вы кто?
– Я Тагер, Лидия Семеновна, – ответила старшая. – А это Вера Костровицкая, тоже блокадница, – чего только не пережила! А это Ирочка Сокальская, она у нас начальник пожарной охраны. А вот Клопцова – истопницей теперь!.. Мы с улицы Росси, два.
– А там что?
– Хореографическое училище. Мы – балерины. А я завуч и секретарь парторганизации. Нас пока одиннадцать, будет больше. А вы тут кем?
– Вроде как главным инженером. Герасимов я. А он… Товарищ Алферов, чего за моей спиной от балерин прячешься? Он – начальник управления эржэу номер один… Пришли, значит? Ну а что вы, тростиночки, делать можете?
– Нам сказали: здесь нужны штукатуры и… балерины!..
– А без «и» можете?
– Как это понимать: без «и»?
– А так: бригада балерин-штукатуров!
– Это вы предлагаете, поскольку мы гримироваться умеем?
Всем стало весело. Герасимов не рассмеялся:
– Предлагаю потому, что научиться можете. У нас девяносто восемь процентов женщин, но штукатуров нет. Работа тонкая!
– Кто учить станет?
– Вот он: лучший каменщик! – Герасимов подманил рукою груболицего, загорелого рабочего в насквозь «проштукатуренной» робе.
Истонченная блокадою преподавательница класса танца Вера Сергеевна Костровицкая и маленькая большеглазая Ирочка Сокальская чуть скептически оглядели тощего, от лба до сапог измазанного мужчину.
– А он в специфике нашей профессии разберется?
– А поговорите с ним! – молвил Герасимов и хитровато подмигнул каменщику.
Тот, отерев с потрескавшихся губ алебастровую пыль, заговорил неожиданно на отличном английском языке: о мимике рук, играющих то округлыми, широкими движениями, то распластанной кистью, то ласково манящей открытой ладонью, а потом о четырех турах Авроры, выполняемых, стоя на пальцах вытянутой ноги в «Спящей красавице». И убедительно объяснил, что все это может пригодиться в искусстве штукатурного дела…
Хореографистки почувствовали себя интеллектуально посрамленными.
– А вы кто?.. Наш союзник? – спросила одна. Каменщик расхохотался:
– Ага!.. В штукатурном деле буду, девушки, вашим верным союзником! Гуков моя фамилия. Федор Яковлевич! Из управления Союзникельолова. Ну так что? Создадим бригаду?
И хореографистки с искренним воодушевлением ответили:
– Попробуем!..
В первый день августа балерины явились в перчатках, в синих, охватывающих волосы сеточках, в платьях с короткими рукавами, в брезентовых туфельках. Гуков в двух назначенных для бригады комнатах виртуозно показывал приемы работы. Поставлены были козлы, изготовлено мельчайшее сито. Девушки тщательно, хорошо набили дранку. На следующий день началась заготовка раствора, – перчатки пришлось повыбрасывать; глухие спецовки и плотные косынки – в мелу, в извести, в алебастре – придали балеринам уже настоящий рабочий вид. Им казалось, что, заготовляя раствор, они хорошо запомнили указанные Гуковым пропорции… Но как размешать раствор? Лопата в руках не ходит! А Гуков, как нарочно, ушел! Началось взволнованное обсуждение всех приходящих в голову ассоциаций… «Да ведь это вроде как тесто! Вот так его и подхватывай!..» Загрунтовали потолок вторым раствором, а он не пристал – отваливается лепешками… «Девочки, да мы же переэкономили алебастр!» Все пришлось отколачивать, в новый раствор прибавили алебастра, – казалось, все пошло хорошо, но… когда штукатурка высохла, в ней зазмеились трещинки!.. «Раствор у вас слишком жирный! – сказал улыбаясь Гуков. – Но ничего, затирайте лучше!..»
А как затирать? Кельмочкой? Ладонью? Или ребром ладони, поколачивая им, как при массаже? Ну конечно, движениями физкультурного массажа следует и песок просеивать… А набрасывать раствор, пожалуй, всего трудней! Гуков стал к стене и советует: «Наклоните сокол, вроде палитры, вспомните приемы пинг-понга, тенниса, ведь вы же спортивные девушки, спорт вам и здесь поможет!»
Лидия Тагер – высокая, ей на козлах мешает рост, а вот Ирочке – очень удобно, стоит на пуантах, мастерком, ладонями ходит по потолку и не устает ничуть. Кто-то внизу дирижирует палкой. Гуков велит уберегать от раствора глаза. И, уже увлеченно работая, приобретая сноровку и опыт, ученицы хореографического училища, все более мастерски штукатуря большую квартиру, звонкими голосами пересказывают одна другой, как в тяжкую первую блокадную зиму не пропустили ни одного урока у Вагановой – не прервала она занятий ни на один день… И как в июле, после той зимы, дали в Филармонии традиционный отчетный концерт. И об обстрелах, бомбежках, пожаре в училище… Все было!..
А теперь вот иная работа идет – хорошая работа: «Это ведь не кирпичи с места на место таскать!.. Штукатурить потолок – это наглядно, это – созидательный труд, это – останется!..»
Секретарь парторганизации
Что нужно пережить, чтобы работать так?
Я уже сказал об Иконниковой. А вот беседа моя с Лидией Семеновной Тагер…
Кроме этой бригады из состава хореографического училища были созданы три бригады чернорабочих. Когда штукатурное дело у бригады Л. С. Тагер «пошло», к штукатурам стали проситься и рабочие из тех бригад: две пианистки – Лыскина и Владимирова, Николай Павлович Ивановский – артист балета с женой, преподаватель, литературы Всеволод Алексеевич Успенский. Все они были в эвакуации на Урале, вернулись в Ленинград недавно и не захотели отстать в своем труде от штукатуров-блокадниц.
– Мы их обучали сами! Сейчас нас шестнадцать, и еще два кандидата есть.
…Но бригаде нужно работать, и только Лидия Семеновна остается со мною. Звучным, очень приятного тембра голосом, в котором слышится грудной звук, смотря на меня убеждающими, умными глазами, рассказывает о своих переживаниях в зиму голода и о том, что было тогда в училище…
– Столько было дела, что мне некогда было ни голодать, ни умереть.
Пятьдесят детей, которых учили мы, зимовали в общежитии. Спасали, обхаживали их… Мне помогло, что я мало ела и до войны. Уже в сорок втором году муж, комиссар батальона, приходил иногда за двадцать километров, из-за Московской заставы пешком, приносил еду.
С шефской комиссией я объездила весь фронт – и Ленинградский и Волховский. Первый раз, летом сорок второго года, с агитмашиной на Карельский перешеек, чтобы там наладить агитработу. Потом аэродромы объездила и многие части. Сблизило меня это и с миром искусства и с фронтовиками.
Но сначала было только училище, работа с детьми начиная с пятнадцатилетнего возраста. Народная артистка Ваганова была с нами. Весной все мы отправились на очистку города, очищали трамвайное кольцо за Казанским собором, превратившееся в общегородскую свалку.
А в июле сорок второго года дали традиционный, ежегодно бывающий в этом месяце, концерт в Филармонии. Дети – тощие, как селедки, но успех был необычайный. После этого концерта старших детей мы эвакуировали на Урал.
…Первого декабря сорок первого года в училище попал снаряд.
Внезапно. Я шла в «Пушкинский класс» – в комнату пятого этажа, хотела там столовую устроить. Неожиданно остановилась: холодно, не захотелось идти. И он попал! Первый снаряд, выпущенный по району в тот день! Рухнула стена, я увидела пустоту. Контузило волной, перевернуло, ударило об стену. И я побежала на чердак, на пост, боясь, что там наших дежурных убило. Их только засыпало, и я их свела вниз, и детей тоже, и – минут через сорок – потеряла сознание. Очнулась. На мне сидела моя собака, спаниель, и выла (она пережила блокаду, – потом ей дали свой, собачий паек. И сейчас жива!).
Выла… Товарищи вокруг стояли и плакали. Это было на пятом этаже, на полу, на коврах, – я упала, не дойдя до кровати. Стали лечить. К вечеру началась бомбежка, и я побежала дежурить.
Полгода голова болела.
…После разрыва снаряда начались в пятом этаже протечки потолка. Мы берегли паркет, коридоры… На чердаке одно время мы занимались с композиторами. Ученицы в училище боялись бомб и снарядов. Мы выходили на чердак, чтоб им стыдно было бояться. Страшно было только перебираться с чердака на крышу и обратно: как в воду прыгать – с лестницы, с чердака! Но захватывающее было зрелище, когда падали бомбы!
Первую зажигательную бомбу мы тушили, таская ящики с песком. Это было в первые дни бомбежки. Потом еще одиннадцать. Потом зажигательных много было.
Я уже позже испугалась: как это мы, гася бомбы, не упали с крыши? Но это уже когда мы настроили там всякие мостики. И «капитанский мостик» наверху – домик на чердаке выстроили: нужно было чем-то людей занять! Снесли туда диванчик (печку нельзя было), круглые сутки там дежурили.
Фугаски падали только кругом, а ни одна на нас не упала. Но попали к нам два «чемодана» – по триста зажигательных бомб в каждом. Попали в декорационные сараи во дворе, и оба сарая сразу вспыхнули, как порох, пожар такой, что все пожарные команды тушили (в октябре или в ноябре сорок первого случилось это). Потушить – невозможно, важно было отстоять жилые флигеля и школу… И мы тушили сами, первобытными способами – с десяти с половиной вечера до четырех утра: стены, занавески, репетиционный зал, проход в школу.
Все вышли тушить! Сами – больные, старые, дети. Передавали ведра с водой, и огнетушителей много было. Два самых высоких товарища высовывались из окон, мы их держали за ноги, они поливали из окон, мы их держали за ноги, они поливали из огнетушителей. Потушили. Получили благодарность в приказе. На мне одни дырки от костюма остались. И потом дразнили меня: «брандмайор!»
…В эту зиму все уцелели, никто не погиб у нас, кроме трех мальчиков, чье спасение от нас не зависело, – погибли они не в здании. Один – первого января. Его мать умирала. Я его отправила во Дворец пионеров, а он ускользнул, от голода был уже не в себе. Он бы не погиб, я с ним делилась.
Но он ушел за карточкой матери и замерз на улице. Были у нас лежавшие долго, но мы их выходили…
А знаете… Есть у нас черный кот: барометр! Если лежит на батарейке – значит, все тихо. Вдруг удирает, подняв хвост: будет бомбежка или обстрел!..
Вера Сергеевна Костровицкая – преподавательница классического танца.
Лежала несколько месяцев. Думали, умрет. И решили перевезти в училище, чтоб здесь умерла, – хоть похоронили бы. Я ее нашла на Петроградской стороне. Ее, оказалось, нельзя было поднимать. И она – выжила!..
Л. С. Тагер заговорила о том, что война переменила ее, стала она другим человеком. «Лучше?» Скромничает: «Может быть, лучше, может быть, хуже, но – другим! Раньше, например, не пила, теперь могу пить, как мужчина.
Это – хуже. Но все мелкое отсеялось, кругозор шире, прощаемость больше…
Разве стала бы я теперь по пустякам нервничать? А те, кто вернулись из эвакуации, стали хуже: мелочны. Я это поняла. Учла. Приняла реэвакуантов хорошо, чтобы не было антагонизма. Но с ними трудно: нужно много работать с ними, чтобы вытравить из них их мелочность, их развившиеся в эвакуации обывательские качества!..»
Завтра Л. С. Тагер уезжает дней на десять в Москву…
Прощаюсь с ней.
Но вот перерыв. Сидя на заваленном известкою подоконнике, над проваленным полом соседней квартиры, многоопытные, искусные, звонкоголосые штукатуры, жадно съедая в перерыве пайку хлеба, рассказывают мне о том, как радостны для них видимые всем результаты их штукатурного творческого труда.
И все в блокаде испытавшая, ничего не боявшаяся Вера Сергеевна Костровицкая говорит мне о том, каким эластичным, гибким становится от такой тренировки тело!.. Пожалуй, им очень довольна была бы сама Ваганова!..
Пройдут годы… Вспомнят ли жильцы дома № 15 на улице Ракова тех штукатуров из хореографического училища, которые веселой бригадой, любовно и вдохновенно отделывали их восстановленные после бомбежки квартиры?..
Надеюсь, верю: эти квартиранты будут жить между собой дружно!
Глава двадцать пятая
Конец войны
Пароход «Казахстан» – Уезжаю из Ленинграда – Коротко обо всем прочем
(Ленинград. 23 августа – 5 сентября 1944 г.; и – через пять государств, до Праги. Сентябрь 1944 г. – июль 1945 г.)
Пароход «Казахстан»
Последнее, с чем удалось мне познакомиться перед отъездом из Ленинграда на другой фронт, был Ленинградский торговый порт и находившиеся в нем корабли. Почти ежедневно с 23 по 29 августа я проводил время в Управлении порта и на кораблях Балтийского торгового флота, стоявших в Межевом канале, у причалов порта, – на «Казахстане», «Эверанне», «Беруте» и других. Но больше всего – на достойном легенды «Казахстане». Я сделал столько записей, что по ним следовало бы написать отдельную книгу. В изучении удивительной истории этого корабля мне помогли многие: главный инженер порта Вайханский, капитан порта Б. Л. Бернштейн, секретарь созданной здесь исторической комиссии, штурман дальнего плавания К. Е. Яковлева, начальник пароходства Коробцов, а больше всего команда самого корабля, и в частности главный его механик Ф. А. Фурса… Только в самом кратком изложении имею я возможность дать здесь историю этого корабля…
23−29 августа. Торговый порт
Пароход «Казахстан», стоящий у причала № 34, по типу своему – лесовоз 6500 тонн водоизмещения, с машинами мощностью 1650 лошадиных сил, когда-то роскошно отделанный красавец, строился вместе с однотипным «Узбекистаном» во французском порту Сен-Назер, там же, где был спущен на воду самый большой в мире пароход «Нормандия».
14 июля 1938 года на «Казахстане» был поднят флаг, и с командою в тридцать восемь человек лесовоз ушел в свой первый рейс – на Архангельск.
Мореходные его качества оказались отличными, до войны он сделал множество благополучных рейсов. 11 июня 1941 года, заканчивая последний рейс в Германию, он вышел из Гдыни в Либаву. С начала войны, превращенный в военный транспорт, он верно нес свою службу, рейсируя в Балтийском море, в Финском заливе.
В ночь на 28 августа, набрав в качестве пассажиров до трех тысяч пятисот бойцов и командиров прижатой к морю 8-й армии, он вышел из горящего, штурмуемого с суши и воздуха Таллина вместе со всеми военными транспортами и боевыми судами Балтфлота в трагический поход – в Кронштадт. Развороченный уже утром фугасными авиабомбами, лишенный хода и управления, объятый страшным пожаром, расстреливаемый с воздуха, он, как и все транспорты, в море, кишащем минами, оказался перед лицом явно неминуемой гибели. Из тридцати восьми человек его команды в живых осталось семеро. Несколько сот армейцев-пассажиров перегруженного донельзя парохода погибли от бомб, пожара, пулеметного обстрела с фашистских самолетов и бросаясь с борта в воду. Но то, что произошло дальше и что во всех подробностях рассказал мне Ф. А. Фурса, было не только подвигом семерых уцелевших членов команды «Казахстана» и помогавших им воинов Красной Армии! Нет! Ликвидация паники и спасение пылавшего корабля можно смело назвать свершенным советскими людьми чудом!
Главный очаг пожара был потушен. Семь человек команды сумели восстановить ручное управление, механизмы, поднять пар и под продолжающимися атаками бомбардировщиков и штурмовиков шли дальше, видя, как вокруг на минных полях, пересекаемых наугад, гибли другие корабли и тысячи людей, даже в воде расстреливаемых фашистами.
Корабль удалось сначала довести до острова Стэнщир, там у самого острова пароход влез носом на валуны. Всю ночь желающие покинуть корабль на шлюпках, высланных комендантом крошечного островка, высаживались на берег.
В ночь на 31 августа с оставшимися на борту двумя тысячами бойцов и командиров 8-й армии «Казахстан» – вновь под обстрелом и бомбежками – шел в Кронштадт. Простояв там трое суток, своим ходом пошел в Ленинград…
Считаю долгом перечислить имена семерых героев, сумевших спасти свой пароход и его пассажиров. Это были: второй помощник капитана Л. Н. Загорулько (капитан был выброшен взрывной волной с мостика в море), старший механик В. А. Фурса, боцман Николай Гайнутдинов, машинист I класса Николай Шишин, машинист I класса Л. А. Слепнер, кочегар I класса Андрей Шумило и «дядя Петя» – повар Монахов, единственный из экипажа корабля, плававший на нем со дня поднятия флага в Сен-Назере[59]59
В одной из газетных статей не все фамилии совпадают с перечисленными мною. Но приводимые мною сведения – «из первых рук» и потому правильны.
[Закрыть].
Конечно, много героев нашлось и среди воинов армии: полковой комиссар Лазученков, батальонный комиссар Гош, майор Рыженко, полковник Потемкин, капитан Горохов, политрук Блохин, пограничники под командованием майора Авдеенко, старшина 1-й статьи Абрамов и многие другие. Среди стойко выдержавших испытание на гибнувшем корабле пассажиров был и писатель Александр Зонин…
Пароход «Казахстан» оказался единственным уцелевшим в этом трагическом походе торговым кораблем, превращенным в военный транспорт. Все остальные погибли. Только боевые корабли Балтфлота понесли сравнительно небольшие потери…
На долгий период блокады «Казахстан» остался в Ленинграде.
3 сентября 1943 года на этот, превращенный огнем и бомбежками в страшный скелет, пароход явились несколько моряков из той уцелевшей семерки. Они решили, чего бы это ни стоило им, восстановить пароход.
Как черные обгоревшие обломки костей гигантского трупа, перед ними громоздились груды извитого огненным жаром, бесформенного железного лома.
Трудно было даже проникнуть внутрь этого безобразного хаотического сплетения. Только корпус корабля оставался целым, вся надпалубная часть его была разрушена. Невозможно было поверить, что те два-три десятка людей, которых удалось собрать старым «казахстанцам», – неопытных, никогда не бравшихся за подобные дела, могут хоть что-либо изменить в этом хаосе разрушения. Никаких чертежей, планов, схем не было. Блокада продолжалась, неоткуда было взять конструкторов, негде было найти те сложнейшие металлорежущие станки, без каких казалось немыслимым начинать дело. Любой завод предпочел бы отправить всю эту исполинскую груду перекрученного металла в плавильные печи, заявив, что проще построить новое судно.
Но моряки «Казахстана» от своей фантастической мечты не отказались. Они почти все делали вручную, без чертежей, на глазок. Немцы следили за их работой в стереотрубы, обстреливали «Казахстан» артиллерией, разбили снарядом трубу, осыпали корпус и палубу восстанавливаемого парохода осколками рвавшихся вокруг снарядов.
Вопреки всему, хотя на корабле зараз больше пятидесяти человек не работало, «Казахстан» был полностью восстановлен через восемь месяцев титанического труда. В мае 1944 года, дав первые обороты огромного четырехлопастного винта, вскружив рыжую балтийскую воду, пароход «Казахстан» встал у пирса, и его капитан Беклемишев доложил неожиданно поднявшемуся по трапу на палубу наркому морского флота, что, вступив в строй действующих единиц Балтийского торгового флота, «Казахстан» готов выйти в рейс для выполнения любого боевого задания. Повар Монахов угостил всех отличным по блокадным возможностям обедом!
Нет, прежней роскоши в отделке корабля уже нет. Но все сделано отлично, напрочно, так, чтобы ничем не оконфузить себя в любом, хотя бы океанском, рейсе.
Единственно на что в простоте душевной пожаловался мне капитан Владимир Михайлович Беклемишев: «Линолеум, черт бы его побрал, застилающий полы коридоров и кают, немножко бугрится! Не учли, расстилая его зимой, расширение, вызываемое летней температурой! Придется еще с ним повозиться!..
Первый рейс команда корабля хочет совершить в Таллин, в тот самый Таллин, который на днях, вот-вот будет освобожден!
Не сомневаюсь: сверкающий огнями, чистенький и нарядный, «Казахстан» когда-нибудь придет и в Сен-Назер, и там все будут глядеть на него, как на чудо, потому что такой, каков он сейчас, он и есть чудо, сотворенное ленинградцами!
Уезжаю из Ленинграда
31 августа
Военный подвиг Ленинграда сменился подвигом мирного восстановительного труда. В Ленинграде войны уже нет. А война между тем на наших широко раскинутых от Баренцева моря до Черного моря фронтах, а теперь уже и на Западе, где союзники наконец крепко взялись за дело, продолжается. 1 августа нашими войсками освобожден Каунас, 25 августа – Тарту; с 20 августа развернулось гигантское наступление в направлении на Яссы и Кишинев; через три дня началось восстание против гитлеровских войск в Румынии; 24-го взят Кишинев; позавчера Черноморским флотом и 3-м Украинским фронтом Толбухина взята Констанца, и в тот же день началось народное восстание в Словакии, а сегодня войска 2-го Украинского фронта под командованием Р. Я. Малиновского вошли в Бухарест. Народ Болгарии рвется из пут, которыми душит его прогитлеровское правительство. Все ближе наша Красная Армия к геройски, самостоятельно сражающейся с гитлеровцами Югославии – ее огромная, трехсоттысячная партизанская армия ширится, умножается; организуемая маршалом Тито, она становится всенародной регулярной освободительной армией…
А на Западе, после высадки 15 августа на средиземноморском побережье англо-американских войск, разыгрывается большая война во Франции. В Париже было восстание, и неделю назад французы освободили свою прекрасную столицу от гитлеровцев. На очереди – Брюссель. А на нашем севере на очереди разрыв с Германией Финляндии…
Впервые за три с лишним года войны я не хочу больше оставаться в Ленинграде. Мой долг перед родным городом выполнен до конца. Я хочу ощутить вкус полной победы над гитлеризмом, видеть своими глазами счастливые лица освобождаемых всюду людей и радоваться вместе с ними; видеть не здесь – издали, а на фронте, как гребень исполинского Девятого вала в последний раз обрушится на устрашенный фашизм и гневным всесильным ударом сметет его с лица земли навсегда.
Да… Такое у меня сейчас настроение, что невмоготу мне сидеть на месте!
Ночь на 2 сентября
Затосковав по большой свободе, думая о Балканах, о Югославии (о партизанах которой я много слышал в блокаде), сегодня утром я сорвался из дома, побежал к Николаю Тихонову, потом к Прокофьеву, стремясь «между прочим» посоветоваться. Тихонов – советовал, Прокофьев – отговаривал. Днем я почти было решил завтра утром послать в ТАСС телеграмму, проситься. Были еще колебания. Но только что, ночью – телефонный звонок из Москвы. Лезин: «Мы решили извлечь вас из Ленинграда». Он назвал мне три направления: Румынию, Польшу или Восточную Пруссию. Я мгновенно ответил согласием.
Странное это совпадение! Словно либо я угадал мысли Лезина и Пальгунова в Москве, либо мои мысли достигли их и возбудили в них решение вызвать меня.
Бывают же на свете странности!
Буду проситься в Румынию. Думаю, оттуда пойдем далеко!
5 сентября
Сижу в «стреле». Идет дождь, косой, длинный. В половине третьего звонил в госпиталь отцу, встретился с его голосом: в эту минуту он звонил мне. Был у него вчера – застал его в постели за работой над мемуарами, как заставал его и во все другие частые мои посещения.
И вот еду. На сколько еду, не знаю, – наверное, не меньше чем на два месяца. Может быть, и на гораздо более длительное время. Кое-кто из писателей в Ленинграде мне завидует: считают, такая поездка свидетельство того, что ТАСС меня ценит, что я там на хорошем счету.
После трех лет войны как бы заново еду на войну, потому что эта война – иная, и все там будет совсем не похоже на все знакомое здесь, в Ленинграде.
Ехать интересно. Единственное, что тревожит и волнует; болезнь отца, тяжелая болезнь, и страшно думать, что, может быть, вчера я с ним виделся, а сегодня разговаривал по телефону в последний раз. Тяжело оставлять его с думами о том же. Но, может быть, судьба окажется к нам благосклонна и я увижу его если не совсем здоровым, то – оправившимся…
Вот – поехали!.. Щемящее чувство, как всегда, когда уезжаешь надолго и особенно погружаясь в такую неопределенность!
Чемодан, вещевой мешок, шинель, походное снаряжение. Как все это будет трудно таскать! А ведь взял только самое необходимое! Еду, поглядывая на серое, в каплях дождя, стекло окна, немного грущу. Соседи по купе – два интендантских майора – читают газеты.
…Только сейчас, прочитав газеты, узнал: сегодня в восемь утра прекращены военные действия с Финляндией; вчера англичане вошли в Брюссель; вчера американцы заняли Намюр, Мец и Нанси; декларация болгарского правительства, наша отповедь и так далее. Как повернут нашими победами весь мир и как быстро развиваются все события!.. Да… Война, может быть, кончится еще в этом году!
Коротко обо всем прочем
За время, прошедшее с начала войны, когда Ленинград сковал вокруг своих рубежей пятую часть всех гитлеровских сил, брошенных на восток, войсками одного только Ленинградского фронта было уничтожено, ранено и взято в плен больше миллиона гитлеровских солдат и офицеров, захвачено и уничтожено больше четырнадцати тысяч орудий и минометов, двух тысяч танков, девять тысяч самолетов и около двухсот тысяч пулеметов, автоматов, винтовок. Только за август и сентябрь 1944 года на Балтике было потоплено тридцать шесть вражеских кораблей, а с октября 1944 по апрель 1945 года силами КБФ и авиации – еще сто двадцать кораблей…
…Расстояние до Берлина сокращалось для нас с каждым днем. А весной 1945 года среди войск нашей армии, вступивших в Берлин и праздновавших в нем нашу победу, были и многие, упомянутые в этой книге, защитники Ленинграда!
17 сентября, на следующий день после торжественного вступления наших войск в столицу Болгарии Софию, я вылетел в Бухарест. В начале октября с отрядом югославских партизан дошел до предместий Белграда. Затем с войсками 2-го и 3-го Украинских фронтов прошел весь дальнейший путь наступления, – был при штурмах и освобождении Белграда, Будапешта, Вены и закончил войну в майской, ликующей Праге. Повсюду там, в войсках, сражающихся за эти и многие другие города, я встречал давних знакомых, подружился со многими из них, особенно с членом Военного совета 53-й армии генерал-лейтенантом П. И. Гороховым (с ним вместе я достиг Праги); искал по госпиталям, но, увы, в горячке боев за Будапешт не нашел тяжелораненого командира артиллерийской бригады, уже не майора, а полковника К. А. Седаша, «выкормившего» меня в феврале сорок второго года в своем артиллерийском полку, в боях под Погостьем, когда я едва не погиб от голода… [60] 60
Я встретился с ним – к нашем взаимной радости – недавно, через 23 года после той встречи!
[Закрыть]