Текст книги "Ленинград действует. Книга 3"

Автор книги: Павел Лукницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 48 страниц)

На правом фланге, где оборонялась пятая рота, взвилась красная ракета.

Арсеньев, внимательно наблюдая, увидел: на участке, выдающемся клином вперед, немцы ворвались в дзот и в землянку наших автоматчиков. Он сразу понял, что положение здесь, на стыке с 1078-м полком, создалось угрожающее.

Позже выяснилось, что обстановка была такова: прямым попаданием снаряда шестеро из двенадцати автоматчиков были убиты. С двух сторон клина на позицию, которую автоматчики обороняли, сразу ворвались по старым ходам сообщения немцы. Оставшиеся в живых автоматчики во главе с лейтенантом Романовым оказались под перекрестным огнем, расстреляли диски, израсходовали гранаты и погибли все, кроме случайно уцелевшего Романова. После боя было насчитано более пятидесяти трупов перебитых ими врагов. Но в тот критический момент немцам удалось затащить в дзот и в землянку свои минометы и пулеметы.

Вражеское командование, стремясь развить успех, бросило сюда свежий батальон пехоты.

Точная своевременная информация с низов, в частности командира пятой роты Николая Тимофеева, дала возможность Арсеньеву немедленно принять правильное решение. На бросившийся в атаку батальон гитлеровцев Арсеньев вызвал огонь PC, и через одну минуту «катюши» с предельной точностью накрыли весь этот батальон. Одновременно левее на передний край противника спикировали четыре наших самолета, присланных соседней армией Мерецкова, которому просьба о них была передана за двадцать минут до этого. Самолеты сбросили бомбы на другой батальон гитлеровцев, поднявшийся было в атаку.

Когда пламя и дым после налета «катюш» рассеялись, оказалось, что вражеского батальона нет – он исчез с лица земли. А там, куда сбросили свой груз наши самолеты, немногие уцелевшие гитлеровцы со стонами переползали через трупы своих соратников.

Однако на клинообразном участке пятой роты, куда ворвались немцы, все еще продолжался гранатный бой. Командир роты Тимофеев, в этот трудный момент потеряв двух минометчиков, сумел заменить их собой – сам выпустил из ротного миномета сорок мин. Слева на помощь к сражающимся гранатами бойцам пятой роты устремились бойцы первой (штрафной) роты, возглавленные заместителем командира по политчасти Беловым. Командир первой роты Яковлев с другой группой бойцов подобрался к захваченной противником землянке и разбил гранатами минометы и пулеметы, которые немцы успели установить там. А справа бойцы и командиры соседнего, 1078-го полка выбили немцев из занятого ими дзота.

Успеху первой роты и левофланговой группы бойцов 1078-го полка способствовали батареи 76-миллиметровых пушек капитана Медынина, пулеметчики командира четвертой роты Скрипко и минометчики Лозбина. Открыв огонь по немецким передовым позициям, они воспретили противнику подбросить новые подкрепления. Когда дзот и землянка были отбиты и весь клин снова оказался в наших руках, Арсеньев со своего ПНП видел, как последние десятков шесть немцев, хромающих и окровавленных, бежали по лощине.

Критический момент миновал.

Бой длился десять часов. После седьмой отраженной нами атаки немцы уже не показывались ни на одном участке поля боя. Огонь вражеской артиллерии затих совсем. Нашей артиллерией за время боя было выпущено восемнадцать тысяч пятьсот снарядов. В воронках, рытвинах, лощинах, на искрошенных пнях, вдоль всего переднего края лежало больше семисот вражеских трупов. Сколько их утонуло в болоте и сколько было в глубине вражеской обороны, мы не знаем.

Выползая за бруствер, наши бойцы стаскивали в свои траншеи трофейное оружие, боеприпасы и документы.

Когда у нас в подразделениях была проведена перекличка, оказалось, что за десять часов жестокого боя полк потерял двадцать семь убитыми, тридцать пять ранеными – всего шестьдесят два человека. Двадцать восемь из них, занятые перед боем укреплением блиндажей, были застигнуты во время работы огнем артподготовки.

Потери оказались столь малыми потому, что спокойствие и уверенность в своих силах не покидали воинов в бою; действуя самоотверженно и храбро, они, однако, понапрасну не подставляли себя под удар, умело пользовались укрытиями. Никто не дрогнул, никто не побежал. Характерно: вторая и третья линии окопов полка были изрядно разрушены артподготовкой, а первая линия траншей оказалась почти не поврежденной – снаряды перелетали через нее. То ли немцы стреляли не точно, то ли старались отсечь возможные наши подкрепления, рассчитывая, что с малочисленными защитниками первой линии траншей справится их атакующая пехота. И, конечно, прежде всего опасались накрыть эту изготовившуюся к атаке свою пехоту. Большую роль сыграли и дружная взаимопомощь стрелковых подразделений, и отличное взаимодействие артиллерии и пехоты. Но самое главное, застать нас врасплох своим ударом немцам не удалось, а наш мгновенный и решительный контрудар оказался действительно внезапным и неожиданным для врага. Результаты боя были оценены командованием как отличные. Николай Георгиевич Арсеньев награжден орденом Отечественной войны I степени. Пятьдесят шесть бойцов и офицеров – орденами и медалями, В ночь после боя весь полк под защитой сильного артиллерийского и минометного огня восстанавливал свои оборонительные позиции. В последующие десять дней полк не только восстановил их, но и значительно улучшил.

Противник, однако, не оставил намерения прорвать линию нашей обороны на этом важнейшем участке. Напряжение, в котором полк живет все дни, что я нахожусь здесь, свидетельствует о том. Арсеньев полагает, что теперь установить заранее день и час новой попытки врага нанести удар труднее.

Наученные горьким для них опытом, немцы стараются путать признаки начала своего наступления.

Полк готов встретить удар в любой день, в любой час.

Перед расставаньем

28 мая. 3 часа дня. КП полка

Мы с Никитичем решили посмотреть еще раз на окружающую местность.

Шагали по каким-то обрывкам, лоскутьям металлического мусора. Я, не заметив, встал на мину и, созерцая немецкие позиции, стоял на ней, пока Никитич не обратил моего внимания, на чем я стою! Поскольку мина не взорвалась, отнестись к этому можно было с юмором.

29 мая. 9 часов 45 минут утра. КП полка

Вчера днем получен приказ: перевести полк на новое, еще более опасное и ответственное место – правее, к опушке рощи. Свой участок обороны – передать левому соседу. Арсеньев сам обошел новый рубеж. За эту ночь туда перешел третий батальон. Удачно – без потерь, потому что, собрав командиров, Арсеньев коротко, быстро, ясно и точно дал все необходимые приказания каждому. Говоря о боеприпасах, оружии, материалах для строительства, Арсеньев рассуждал как хороший хозяин:

– Свои снаряды сосед оставляет нам, а мы ему – свои. Но наиболее ценные мы тоже заберем с собой…

И с улыбкой заговорщика, обращаясь к своему начарту:

– Ты ему объясни, ну ты же отлично умеешь уговаривать и хитрить, ты же ловкач: им тащить это нет смысла, они здесь ближе к складам, достанут!

Вечером – неожиданный для бойцов отдых: повзводно ходили в 1078-й полк смотреть кинофильм «Секретарь райкома». За ночь третий батальон удачно, без потерь занял назначенный ему рубеж.

Работа моя в общем сделана, сегодня покину полк.

…На столе – стакан воды с давленой клюквой. Керосиновая лампа прикрыта газетой, чтобы свет не бил в лицо Арсеньеву. Он спит после хлопотливой ночи. На других нарах посапывает, подложив под голову кулак, адъютант Карт.

Вчера Арсеньев долго пребывал в соседней «комнатке», обучая своего ординарца Берту Савинову «морзянке». Черноглазая, белозубая, широколицая, краснощекая, красивая девчонка, Берта до войны училась на токаря в ремесленном училище. Было ей шестнадцать лет, когда в 1942 году, заявив, что ей восемнадцать, она пошла в армию добровольно, сандружинницей. Потом была палатной сестрой, затем решила поступить на курсы зенитчиков, но там – в тылу – ей показалось скучно, и она убежала в свою санроту, на фронт, за что была посажена на тринадцать дней на гауптвахту и оттуда за новый дисциплинарный проступок угодила в штрафную роту на два месяца. После боя, 10 мая, пожалев ее молодую жизнь, Арсеньев взял ее к себе ординарцем. Берте здесь не нравится: «Хочу снайпером или кем-нибудь, но быть там, на передовой, там хорошо: или уж бей, или тебя – все равно!» Хмурится, не признает никаких своих обязанностей и дисциплины.

Вчера рядом с блиндажом разорвалась какая-то штуковина – красным озером полыхнуло в коридор. Так и не поняли мы: снаряд не снаряд, мина не мина, фугас, что ли, какой-либо старый?

Вместо того чтобы испугаться, Берта с веселым смехом рванулась к выходу из блиндажа – полюбопытствовать. Так же, не ведая страха, как неискушенный зверек, она вела себя, когда тяжелый, 150-миллиметровый снаряд разорвался недалеко от нас, на пустом болоте. Такой же она была и в бою 10 мая: во время артподготовки, находясь в штрафной роте на переднем крае, не сидела, как все бойцы в укрытиях, а носилась по траншее с восторгом и смехом, явно развлекаясь всем происходившим. Вокруг нее ранило и убило нескольких бойцов, ее не задело; она перевязывала раненых с той же наивной детской веселостью.

И потом ходила за два километра в санроту за бинтами, по открытому полю, под продолжавшимся артиллерийско-минометным огнем.

Когда первый раз увидела разрывы снарядов и бойцы вокруг попадали в грязь и кричали ей «ложись!», она огрызнулась: «Как же я лягу! Тут же грязно!» Осталась стоять, и это ей «сошло» с рук. Она очень довольна, что месяц была в штрафной роте, чуть ли не полна гордости: «Я даже в штрафной роте была!» – «А что ж тут хорошего?» – «А как же! Иначе ничего бы и не увидела!»

Арсеньев снисходителен к ней. Она для него лишь девчонка. У нее хорошая улыбка, черные волосы, настоящая узбекская тюбетейка, ворот гимнастерки расстегнут, погоны тут явно ни при чем! Плотная, здоровая, наивная девушка!..[6]6
  4 февраля 1944 г. под Нарвой Берта Савинова была убита при том же разрыве снаряда, каким тяжело ранило Арсеньева.


[Закрыть]

Арсеньев проснулся от писка зуммера, – поговорил по телефону о подсобном хозяйстве полка. Где-то в тылу, у Назии, это хозяйство ведут женщины и несколько бойцов трофейной команды. Обрабатывают двадцать два гектара: картофель, капуста, морковь, лук. А на Ладоге рыбак вылавливает для полка здоровенных лещей. Получив сообщение, что поймано тридцать девять килограммов лещей, Арсеньев приказывает распределить эту рыбу между бойцами передовых рот.

Время от времени, с короткими частыми шипами, будто вздыхая, работает наш «иван долбай»: PC летят в воздухе, оставляя огненные следы, и ослепительным каскадом разрывов рассыпаются на немецких позициях. После этого немцы начинают яриться – сыплют сюда тяжелыми.

Я выходил смотреть…

Вчера какая-то наша «машинка» неподалеку заработала так часто и таким низким незнакомым голосом, что никто не мог определить, что же это за штука – явно автоматическая. Не «катюша», не «иван долбай», не зенитная пушка, – видимо, нечто новое, впервые здесь введенное в действие[7]7
  Это были, по-видимому, введенные на Волховском фронте в 1942 г. тяжелые установки 30-миллиметровых минометов, стрелявшие с собираемых на земле рам. Они назывались М-30, одна мина весила 90 кг, один залп дивизиона таких «эрэсов» состоял из 126 мин.


[Закрыть].

«Иван долбай» дал несколько серий по пятнадцать – двадцать ударов.

Бойцы повыскакивали из блиндажей взволнованные: «По нашим бьет! По переднему краю!»

– Ну, сейчас немец даст сюда! – заметил Арсеньев. Справился по телефону: – Как разрывы легли?

Получил ответ:

– Хорошо! Немного близко, но хорошо.

PC рвались по самой кромке немецкого переднего края, очерчивая ее.

Отсюда же казалось, будто реактивные снаряды легли на наши траншеи.

В блиндаже крысы. Бегают и пищат над матерчатым подстилом, за бумагой, набитой на стены. Возятся, царапаются, шуршат, сыплют песок. А в ходах сообщения они нагло, стайками встают по краям, не боясь людей. Если подумать о том, отчего расплодились и разжирели они здесь, на этой, знавшей столько кровопролитнейших боев местности… но об этом лучше не думать!

День сегодня холодный, пасмурный. А спать было жарко и душно. Топилась печурка, воздуха в блиндаже мало. Но спал я крепко, хоть и вдвоем на наре, и не раздеваясь, сняв только сапоги…

11 часов 30 минут утра

Пришел капитан Сыч, а с ним капитан Давиденко, вчера назначенный начальником штаба. Обсуждают: куда поставить тылы полка? Совершенно некуда: всякое годное место набито частями, а если уйти далеко в тыл, к Назии, – трудно будет со снабжением. Разговор о какой-то просеке. Но она засечена немцами и обстреливается. «Я не хочу, – говорит Арсеньев, – вашим семьям рассылать «похоронки». Там из тылов может получиться пшик!»

Сыч изучает карту. Между разговорами и обсуждениями Арсеньев умылся, оделся. Сейчас сидит аккуратный, бритый, блестя своими орденами.

Пришла мне и Никитичу пора прощаться с ним. Пойдем вместе с Сычом к тылам полка, а там Сыч обещает нам выдать верховых лошадей.

Завтра из Ленинграда отправлю в ТАСС, в Москву, три маленькие корреспонденции о братьях Шумовых и о полке Арсеньева. «Прощай, любимый город!» – напевает Арсеньев, разглядывая схему нового расположения полка.

Третьи сутки он почти ничего не ест («Не хочу!») и держится только силой воли. Как ни тщательно скрывает он свое состояние, я понимаю – нервничает: когда же начнут немцы и все ли он предусмотрел, чтобы сразу дать им отпор?

Жизнью своей и жизнями тысяч людей своего полка, своей дивизии, своей армии отвечает Арсеньев за благополучие на этом ничтожном клочке болота. Он знает, что судьба Ленинграда зависит и от него.

Какое неотступное, полнодумное, чувство ответствен ности!

Глава пятая
Июньские записи

Возвращение с передовых – В войсках противника – В госпитале – Крепкие люди – Опять в ДКА – Мой час – Обстановка в городе

(Ленинград. 1 июня – 2 июля 1943 г.)

Возвращение с передовых

Ночь на 1 июня. ДКА

С командного пункта полка Никитич, я и капитан Сыч вышли позавчера, в час дня. Шли по траншее, за маскировочными изгородями, затем дорогой Гонтовая Липка – Синявино и, наконец, леском. Воронок в пути столько, что от одной до другой не насчитать больше пяти метров. Эта дорога обстреливается постоянно, ежесуточно. Мы, однако, под обстрел не попали – немцы нас не заметили. В лесочке, где тылы полка, Сыч дал трех верховых лошадей – мне, Никитичу и коноводу Рустему Исмагулову, казаху родом из Петропавловска, красивому тонколицему парню с погонами кавалериста и в лихо заломленной набекрень пилотке. Он оказался отличным джигитом. Привычен к верховой езде и я, потому весь путь доставил нам огромное удовольствие.

Апраксин городок я видел в прошлом году. Тогда в нем еще были полуразрушенные дома. В этом году нет и следа селения, так же как нет от самого переднего края и до реки Назии, – леса, за исключением той маленькой рощицы, где взяли мы лошадей. Исчезли с лица земли Липки, Верхняя Назия, Гонтовая Липка и другие деревни.

От Апраксина городка до Назии дорога также обстреливается дальнобойными, особенно участки, примыкающие к новой железной дороге, к устью Черной речки. Позавчера прямым попаданием (Исмагулов показал нам место) убиты двенадцать женщин, работниц. У железной дороги работает женский железнодорожный батальон.

В Петровщину, в редакцию «Отважного воина», мы приехали как домой, и вчера утром я выехал на попутном грузовике в Подолье и далее в Городище.

Здесь, у КПП сошел, направился в политотдел 8-й армии, к старым друзьям, затем – в редакцию армейской газеты «Ленинский путь», где, встретив доброе гостеприимство, заночевал. Сегодня, то пешком, то «на перекладных», «голосуя», добрался до Шлиссельбурга. Оттуда поездом вместе с Никитичем вернулся в Ленинград. Впечатлений за десять дней скитаний столько, что кажется, не был в Ленинграде месяц!

В войсках противника

5 июня. ДКА

Вишневский, Тихонов, Инбер, Прокофьев, Лихарев, Авраменко, Дымшиц, Рывина, Азаров, Вишневецкая, Левоневский и кто-то еще… Все мы, шестнадцать человек, собрались по приглашению начальника 7-го отдела подполковника Подкаминера, чтобы послушать доклад о войсках противника, осаждающих Ленинград, – о немцах, испанцах, голландцах, норвежцах, финнах; о дислокации их частей, об их настроениях и взаимоотношениях. Доклад Подкаминера был основан на показаниях пленных и перебежчиков, а также на некоторых, добытых нашей разведкой, документах…

Слушая докладчика, я кое-что, очень немногое, записал.

…Каковы причины, по которым немецкий солдат считает необходимым на русском фронте сражаться до последней капли крови, даже предвидя поражение Германии и даже в том случае, если б США и Англия начали занимать ее территорию и заняли ее всю? Главная причина: каждый немец боится возмездия со стороны русских, терпящих неисчислимые беды, принесенные им варварством гитлеровцев. Немец не боится Америки. По рассуждению немца, США не станут разрушать Германию, потому что американский солдат не зол, ему не за что мстить Германии. Англия? Англичане хоть и злы на Германию, но считают, что теперь они квиты, ибо Англия сейчас воздала Германии даже больше, чем получила от нее. А Россия… «Нет! – заявляют немцы. – Даже перед лицом катастрофы ее нельзя пускать ни на шаг!»[8]8
  Генерал-лейтенант П. И. Горохов, бывший член Военного совета 55-й армии, затем 53-й армии, прочитав мою запись в оригинале, высказался об этой части доклада подполковника Подкаминера так: «Интересный документ. Интересен своей упрощенностью. Верно, что одной из причин немецкого упорства в боях на советском фронте была «боязнь возмездия со стороны русских». Верно, что военнопленные немецкие солдаты в 1943 г. и особенное 1944–1945 гг. в своих показаниях очень часто говорили о боязни возмездия со стороны русских. Но с не меньшим упорством немцы воевали в 1941 и в 1942 г., когда ни о какой боязни возмездия и речи не могло быть. Упрощенность здесь в том, что как бы совсем сбрасывается со счетов разлагающее влияние гитлеризма, его идеологии на какие-то слои немецкого народа. Это – во-первых. И во-вторых, игнорируется организованная сила подавления в фашистском государстве и традиционная жестокость дисциплины в немецкой армии. Забываются прошлые реакционные исторические традиции развития Германии – ее философии, идеологии…» И далее, говоря о докладе Подкаминера, П. И. Горохов пишет: «…Против этой неверной характеристики войск противника выступает сам автор (П. Н. Лукницкий) в главе «Одиннадцать из миллиона» (завершающей эту книгу)…»


[Закрыть]

…О полицейских частях немцев на Ленинградском фронте. Они были присланы Гитлером для расправы над населением Ленинграда после взятия города. Им было предуказано уничтожить тысяч четыреста человек. Когда же выяснилось, что город взять нельзя, эти части оставили в обороне. А когда Гитлеру понадобились войска для наступления на юге, он взял с переднего края из-под Ленинграда кадровые части и заменил их стоявшими на второй линии полицейскими частями. Так они попали на передний край в качестве простой пехоты. Эти привилегированные гитлеровцы недовольны тем, что их сделали «серой скотинкой», они считают, что способны «на большее». Кроме того, полицейские части были пополнены штрафниками, им предстоит погибать в первую голову, – у них чувство обиды усугубляется сознанием своей обреченности…

Об этих настроениях свидетельствует множество захваченных нами писем. В краткие сроки с фронта и на фронт немцы посылают по двенадцать-тринадцать миллионов писем. Гитлеровская цензура не справляется с их потоком, поэтому она имеет указание цензуровать письма выборочно, подвергая строгой проверке прежде всего те, какие идут по заведомо подозрительным адресам. Вот в потоке писем и прорывается много таких, в каких можно найти довольно откровенные высказывания. … Всеволод Вишневский интересуется дислокацией частей противника, занимающих участок фронта против нашей ПОГ (Приморской оперативной группы), то есть против большого Ораниенбаумского «пятачка».

Докладчик в ответ рассказывает о 9-й и 10-й авиаполевых дивизиях, скомпонованных из тыловых частей немецких ВВС в октябре – ноябре 1942 года; о прибывшей на днях на этот же участок фронта ударной морской группе с полуострова Галле, о береговой пехоте и о частях, формируемых из кадрового состава флота, для отправки на Восточный фронт.

…Против Волховского фронта, в частности, стоит по-прежнему 5-я горнострелковая альпийская дивизия. Сюда же, по-видимому, переброшены голландские и норвежские части. Они крепче испанцев, потому что однопартийны с фашистами – квислинговцы. Антифашистски настроены французы, встречающиеся в гитлеровских частях. Кое-кто из норвежцев да и голландцев перебегает на нашу сторону. Один из норвежцев, перебежав к нам, просил разрешить ему выступить по радио, чтобы тем дать сигнал другому норвежцу, приятелю, о своей удаче. Ему разрешили. Приятель тоже перебежал к нам и на вопрос, что заставило его решиться на такой шаг, ответил: «Я прибыл на Восточный фронт вместе с моим отцом. Он – квислинговец. Перейдя к вам, я помогаю отцу, в случае поражения Гитлера, вернуться в Норвегию».

…250-я испанская «голубая дивизия» занимает прежний участок фронта (против Колпина – Ивановского). На днях в нее снова прибыло пополнение – двадцать третий маршевый батальон. Сначала эта дивизия была действительно добровольческой: аристократия рассчитывала, что война кончится прежде, чем дивизия дойдет до переднего края. Но из шестнадцати тысяч солдат и офицеров этой дивизии выбыло двенадцать, в том числе пять тысяч убитыми.

Добровольцев стали заменять уголовниками. Был издан циркуляр о «нормах» вербовки, было объявлено, что ежели нормы окажутся не выполненными, то занимающиеся вербовкой господа офицеры сами отправятся на Восточный фронт.

После этого – рассказывают перебежчики – дело пошло лучше. Офицер в Испании объявлял перед строем, к примеру, так: «Кто хочет добровольно идти на героический Восточный фронт? Молчите? А ну, прохвосты, – три шага вперед, трусы – два шага вперед!.. Ну ясно, прохвостов и трусов в роте нет. Значит, патриоты, – вы все добровольцы! Но всю роту мне не нужно, мне нужно девять-десять человек. Так уж я сам выберу, раз все добровольцы!..»

Так проходила разверстка по всем испанским частям. В испанской «голубой дивизии» мордобой применяется как система. В числе наказаний, к примеру, такое: офицер угощает провинившегося папиросой, и тот обязан вылезть на пристрелянный русскими край и сидеть там, пока не выкурит папиросы. Или такое: привязывают на спину мешок с землей весом в тридцать – сорок килограммов и приказывают весь день с ним работать и с ним же ночью спать.

Одного солдата по приказанию офицера раздели, вымазали сладким сиропом и на какое-то длительное время привязали к дереву – на съедение комарам…

Распространена система штрафов: офицер играет в карты и, проигравшись, идет в казарму набирать: «Койка не заправлена – пять пезет!», «Окурок на полу? Пятнадцать пезет!»

Поэтому очень много перебежчиков. Если считать всех кому удалось и кому не удалось перебежать, то – не меньше двухсот человек. Один из солдат, перед тем как перебежать к нам, подложил в дрова офицеру противотанковую гранату.

Другой, благополучно добравшись до наших позиций, объявил по радио: «Ну, маркиз Окихо! Мы выжмем из тебя все масло, которое ты выжал из нас!»

Следующий перебежчик рассказал: Окихо был так напуган, что приготовил мотоцикл и установил возле себя дежурство. Произошел скандал, и начальству пришлось маркиза Окихо убрать…

В одном из боев, в критический момент, когда положение казалось безвыходным, офицер предложил своему денщику застрелиться одновременно с ним. Но выстрела у офицера не получилось, а денщик чуть промедлил. Тогда офицер сказал денщику: «Застрели меня, а потом себя!» Тот застрелил офицера, а сам перебежал к нам.

Только в декабре и январе сдались нам в плен четыреста испанцев-солдат и пятнадцать офицеров…

Испанцы хранят наши «пропуска в плен» – листовки, напечатанные на немецком языке, а не на испанском. Рассчитывают: если попадутся – можно отговориться незнанием немецкого языка. Кстати, эти «пропуска-листовки», заброшенные нами в румынскую, окруженную на юге, армию, румынские солдаты хранят пачками, «талонными книжками», и спекулируют ими.

…О финском участке фронта. На Карельском перешейке стоят четыре стрелковые дивизии финнов: 2-я, 10-я, 15-я, 18-я и небольшая пограничная дивизия. Все они – крепкие, ибо боевых операций нет, и поэтому потерь мало, а кроме того, солдаты, которым внушены идеи реванша, считают, что их задача – «активная охрана своей границы».

Гитлер старается создать видимость невмешательства во внутренние дела Финляндии и (если «забыть» о немецких гарнизонах в некоторых городах и о немецкой армии на Севере!) предоставляет финнам возможность «самим отстаивать свою свободу и независимость». Поэтому финны духом тверже других сателлитов Гитлера. Но из всех его вассалов Финляндия испытывает наибольшие трудности. В ней почти голод. Сильно повлияли на психологию финнов разрыв с Англией и ухудшение отношений с США.

Немцев финны не любят. Известны случаи, когда солдаты-финны на несколько суток дезертируют в тыл, чтобы посмотреть, что делают там их жены.

Если все оказывается «в порядке», если жена с немцем не живет, то такой успокоенный солдат возвращается на фронт в свою часть, получает заслуженное наказание и тем доволен.

…Наша пропаганда в гитлеровских немецких частях достигает все больших успехов. Когда работают наши звукостанции (с громкоговорителями), противник всякий огонь прекращает. И только когда командование спохватится, то по его приказу начинается обстрел звукостанции артиллерией. Фронтовой тыл немцев тоже интересуется нашей пропагандой – повара, связные и прочие «эмиссары» из тыла охотно отвечают своим приятелям на вопросы шепотком: «Что говорят русские?»

Один из пленных немцев рассказывал анекдот о том, как Гитлер, Геринг, Геббельс ведут счет своим победам, и добавил: «Я тоже так научился: вот смотрите, как ведется подобный счет: допустим, складывая пятнадцать, пятнадцать и пятнадцать, вы пишете эти цифры одну под другой. Считаете: пять, пять и пять – пятнадцать. Потом считаете единицы: шестнадцать, семнадцать, восемнадцать. Под чертою, левее пятерки, пишете: восемнадцать.

Получается:

15

15

15

185

Я так уж полтора года русские потери считаю!»…

В госпитале

8 июня

Острый приступ аппендицита и бронхит. Меня отправляют в госпиталь.

10 июня

Палатка № 6, в хирургическом отделении больницы имени Свердлова (возле Смольного). Четыре кровати. На одной из них – командир группы разведчиков Иван Муравьев с ампутированными пальцами ног, лежит два с половиной месяца.

В марте ходил в тыл к немцам, отморозил ноги. Лицо здоровяка, веселый.

Сейчас он спит богатырским сном. На другой койке – летчик Юрченко, на третьей – врач Сагал, болен нервной икотой. Открыто окно, за окном ярко-зеленая листва.

Вчера Тихонов, Лихарев и другие рассказывали новости: в Смольный были вызваны Инбер, Берггольц, Авраменко, Решетов – получили от Попкова медали «За оборону Ленинграда». Вся группа писателей, работающих в Политуправлении фронта, получила медали еще 3 июня. Меня включили в список по Союзу писателей, так как обо мне – «тассовце» – позаботиться больше некому.

11 июня

Только что меня навещали писатели. Рассказали о том, как вчера в Союзе писателей, в торжественной обстановке, начальник Политуправления Ленфронта К. П. Кулик вручил орден Отечественной войны I степени Николаю Тихонову.

Потом был хороший ужин. В речах представителей руководства была отмечена хорошая работа писателей, которые на Ленинградском фронте с начала войны.

Рад за Тихонова, и приятно, что общая наша работа оценивается высоко.

13 июня. Вечер. Госпиталь

Светлое небо в разрозненных облаках – ясь белой ночи. Комары. Двор госпиталя, – скамейка, огороды, деревья с темно-зеленой листвой. Приятная прохлада.

В хирургическом отделении, в котором лежу, – палаты заняты главным образом ранеными летчиками, с ними я и беседую. Вчера разговорился с Героем Советского Союза майором Юрченко. Простой украинский парень, по отзывам товарищей – прекрасный летчик-бомбардировщик. В недавнем воздушном бою, когда вылетел на бомбежку вражеского аэродрома вместе с пятью другими бомбардировщиками своего 34-го Тихвинского гвардейского краснознаменного авиационного полка, Юрченко спасся только случайно. Его самолет был ведущим, Юрченко летел штурманом. Всеми шестью самолетами было уничтожено на немецком аэродроме девятнадцать «юнкерсов». Однако и наши – пять самолетов, кроме ведущего, – были сбиты немецкими истребителями в бою. Подбит и этот, шестой, но дотянул до своего аэродрома. Пилот остался невредимым. Два экипажа погибли полностью. Несколько человек из других экипажей – все раненые – спаслись, уже на своей территории. Майор Юрченко был тяжело ранен в бок и в живот осколком вражеского снаряда.

Стрелком-радистом вместе с Юрченко на ведущем самолете летел начальник связи эскадрильи, младший лейтенант Курьин, прослуживший в авиации восемь лет. Он погиб геройски. Раненный при бомбежке вражеского аэродрома, сбив один самолет немцев, Курьин сумел снять пулемет с бортовых креплений, положил его на борт фюзеляжа и, с огромным трудом держа его в руках, расстрелял второй самолет, наскочивший на бомбардировщик. Только поэтому пилот и штурман Юрченко остались живы.

Курьин при посадке уже был мертв. До этого боя он был награжден орденом Красной Звезды, позже представлен к Герою Советского Союза (указа о присвоении звания пока не было), а за последний бой награжден посмертно орденом Отечественной войны и зачислен в списки полка навечно.

– Такое зачисление, – сказал Юрченко, – в авиачастях на Ленинградском фронте, если не ошибаюсь, впервые!

Юрченко рассказывал мне много интересного о действиях авиации на Ленинградском фронте.

В частности, описал прибор, который позволяет видеть на экране, находящемся в Ленинграде, самолеты, взлетающие с вражеских аэродромов, например с Гатчинского, и следить за их движением в воздухе. Этот чудесный прибор[9]9
  Речь шла о еще мало известном в ту пору радаре.


[Закрыть] имеется только у нас и обеспечивает наши города от внезапных налетов – и днем и ночью. Благодаря ему мы можем встречать фашистские самолеты до того, как они приблизятся к городу, и – зная, сколько их и откуда они летят. И можем, имея с нашими самолетами радиосвязь, с земли наводить их на врага.

Юрченко худощав, как все «блокадники». Говор у него украинца, медленный, неторопливый, спокойный. И только в серых глазах Юрченко нет спокойствия, они нервные, как у многих летчиков.

Сегодня мы лежали, загорая, на траве вместе часа три подряд. И из взятой с собой книги – «Домби и сын» – Юрченко не прочел ни страницы, ну а я – ни строчки не написал. На животе Юрченко длинный вертикальный шов, операция прошла удачно, вырезано изрядное количество кишок, но чувствует себя он хорошо. Бок и спина испещрены шрамами – вынуто четыре больших осколка. Два осколочка и до сих пор гуляют где-то ниже кишок в животе.

Чувствуется, что он не прочь бы отдохнуть подольше. Но, должно быть, скоро вернется в строй – он может летать.

Вчера я заходил в палату Юрченко. На спинке стула висела его гимнастерка, на ней – Золотая Звезда, орден Ленина, Красного Знамени, Отечественной войны I степени, медаль «За оборону Ленинграда».

В клубе госпиталя был концерт. Исполнителями были дети 17-й средней школы – много девочек, несколько мальчиков. Читали стихи, танцевали, пели.

Раненые летчики аплодировали особенно энергично.

Мальчики были очень серьезны и строги. Лица их, если приглядеться, – конечно, не детские: усталые, изможденные, бледные, слишком серьезные, даже насупленные. Не такими должны быть дети! Девочки – непринужденней, естественней, и в их лицах этой некоей «блокадной скованности» незаметно. Но тоже – бледны.

Смотришь на них и думаешь: как запечатлеваются в их памяти эти годы?

Как будут они вспоминать все это через тридцать – сорок лет?

15 июня. 11 часов утра. Госпиталь

Опять сижу в садовом кресле, в саду. Уже с час, как идет обстрел города, беглым огнем. Пишу это – а снаряды свистят и рвутся непрерывно, по нескольку в минуту. Ложатся где-то недалеко, за два-три квартала, разрывы – оглушительны. Слышится двойной звук: сначала удар, потом грохот и раскат разрыва.