Текст книги "Были два друга"

Автор книги: Павел Иншаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

    – Звери вы! Надоело все это. Уйду от вас, проклятых! – крикнула она и, подскочив к комоду, начала вытаскивать свои вещи.

    Марья Васильевна испуганно посмотрела на падчерицу.

    – Да ты что, рехнулась? – опросила она. Грозно посмотрела на дочерей. – А вы, дуры стоеросовые, чего пристали к ней? Марш отсюда!

    – Мы что? Мы ничего, – пробормотала Наталья и пошла в другую комнату, за нею, прихрамывая, последовала Люба.

    Марья Васильевна подошла к Даше, обняла ее, прижала к полной груди, сквозь слезы проговорила:

    – Доченька моя, сиротинушка горемычная. Обижаем тебя. Ты уж прости. О тебе же пекусь, добра тебе желаючи.

    – Не надо мне вашей жалости, – всхлипывая, ответила Даша, стараясь освободиться из объятий мачехи

    – Грех тебе обижаться на старуху. Молодая ты, доверчивая. Жалко тебя. Вот и опасаюсь, как бы не посмеялся над тобой паренек. Плохо тебе будет в общежитии. Молодая ты, красивая. Парни на тебя зарятся. Искалечат твою жизнь, а потом хоть в петлю…

    В этот вечер Даша наревелась вволю, у нее разболелась голова. Никуда она не пошла. Николаю она не рассказала о ссоре с мачехой.

    Вечером они встретились в парке. Отыскали свободную скамейку, откуда открывался вид на реку, на заречные луга и лес.

    – Даша, у меня к тебе серьезный разговор, – начал Николай, волнуясь.

    Даша задумчиво смотрела на темнеющий в синих сумерках лес.

    – Уходи завтра же от мачехи. Пока найду частную комнату, а там получим квартиру. Не уеду я от тебя.

    Уйти из опостылевшего дома она успеет. Но выйти замуж в девятнадцать лет – не рановато ли? Окончить десятый класс, поступить в медицинский институт – ее заветная мечта

    Хорошо ли, что ради нее Николай думает бросить учебу? Он хочет стать инженером. Нет, она не примет от него такой жертвы. У них все еще впереди.

    – Не надо этого. Закончу вот школу…

    – Тебе же будет трудно работать и учиться.

    – Ничего…

    Даша сидела по-прежнему задумчивая и молчаливая. Это была уже не та Даша, какой знал Николай ее несколько дней назад.

    – Даша, я теперь вправе заботиться о тебе.

    – Не надо об этом…

    Николай насторожился. Любит ли она его? Потерять Дашу для него было страшно. Он не мог представить свою жизнь в разлуке с нею.

    – Почему не надо? – упавшим голосом спросил он.

    – Просто не надо спешить с этим, – тихо ответила она, опустив глаза. Лицо ее по-прежнему было печально и задумчиво.

    – А если я люблю тебя?

    – Закончишь институт… – начала было Даша, но Николай перебил ее:

    – Нет, тут что-то другое. Ты не любишь меня.

    – Я не хочу связывать тебе руки. Ты ведь ради меня надумал оставить институт, – ответила Даша, глядя ему в глаза.

    – Все равно я не уеду от тебя.

    – И плохо сделаешь. Он взял ее руку.

    – Дашенька, пойми, охватывает тоска при одной мысли, что нам придется жить в разлуке. Я не выдержу. Брошу институт, вернусь к тебе.

    Даша колебалась. Хотелось ответить ему: «Я люблю тебя, и пусть будет так, как решил ты. Мне тоже тяжело без тебя». Но сказала другое:

    – Буду ждать тебя. Через год приедешь на каникулы, если не разлюбишь.

    – Что ты, Даша?!

    – Всякое бывает.

    Она тряхнула головой и улыбнулась. Посмотрела вверх и заметила на огромной ели красивую гирлянду шишек. В розовом свете заката они отливались золотистым румянцем. Она указала рукой на шишки.

    – Смотри, какие красивые!

    – Да, красивые. Пять штук! Сейчас они будут твои, – заявил он, присматриваясь к высокой ели. Она росла над обрывом реки, а шишки висели далеко от ее ствола и не менее десяти метров от земли. Ему хотелось сделать Даше приятное. Что еловые шишки! Если бы она приказала ему броситься со скалистого берега в бушующее море, взобраться на вершину самой высокой горы, пройти по канату над пропастью – он, не задумываясь, сделал бы это для нее. Порывисто снял пиджак.

    – Ты что? – испугалась Даша, схватив его за руку.

    Он отстранил ее, подошел к ели, обхватил ствол руками и начал быстро карабкаться вверх, ловко работая руками и ногами. Вот он достал сучок, подтянулся, схватился за ветку, нашел ногой опору. Продираясь сквозь густые ветки, он поднимался все выше и выше. Внизу тускло мерцала в розовом закате река.

    – Коля, ну зачем ты?… Сорвешься, – говорила Даша, боязливо следя за каждым его движением. Она не рада была, что заметила эти шишки.

    Николай прицелился глазами к шишкам, они плавно качались над водой в двух метрах от него. Надо продвинуться к ним по гнущейся под ногами ветке, достать рукой верхнюю ветку, подтянуть ее к себе. Но сделать это было невозможно без риска сорваться с дерева. Бултыхнуться в реку с десятиметровой высоты – это полбеды. Хуже – свалиться на берег.

    Даша так и обмерла от ужаса, когда под ним треснула ветка и он резко качнулся. Вскрикнув, она закрыла глаза.

    – Все! – донеслось радостно сверху.

    Даша открыла глаза. Николай держал в руке веточку с пятью шишками. Взял ее в зубы и начал спускаться вниз.

    – Получай!

    Она с улыбкой приняла веточку с шишками, прижала к груди.

    – Спасибо. Но зачем рисковать? Я так испугалась… – И Даша поцеловала его.

    Шишки были темно-золотистые, будто покрыты лаком. От них пахло лесом и солнцем.

    И все-таки вечер не принес Николаю успокоения, разговор с Дашей еще больше растревожил. После прогулки в лесу она стала иной, озабоченной, скрытной, будто повзрослела за эти дни. Он не мог понять, что произошло с нею.

РАЗЛУКА

    Приближался день отъезда. Неугомонная Ефросинья Петровна с утра до позднего вечера хлопотала возле печи. Напрасно Василий и Николай уговаривали ее не беспокоиться. Она и слушать не хотела. Как же отпустить сына и его товарища в такую даль без пирогов и сдобы, без жареного гуся.

    Николай работал до последнего дня и едва успел получить в конторе расчет. Но нашел время забежать в универмаг. Для Ивана Даниловича он купил фетровую шляпу – старик по праздникам носил старую, полинялую Для Ефросиньи Петровны – цветной полушалок Старикам понравились подарки, хотя они не хотели принимать их, журили за расточительность.

    – Жениться мне, что ли, – говорил Иван Данилович, бережно, как очень хрупкую вещь, держа в руках шляпу и любовно рассматривая ее. Она была светло-серая, с белой атласной подкладкой. – В таких, поди, министры ходят. Ах ты, расточитель! – а у самого глаза блестели, как у ребенка, получившего красивую игрушку. Надел шляпу – Самый раз. Ну, брат, спасибо. Уважил старика.

    Николай накинул на плечи Ефросиньи Петровны полушалок. Смущенная и обрадованная, она шутливо повела плечами, глянула на себя в зеркало, улыбаясь, подмигнула старику.

    – Ну, мать, ты в этой обнове, что девка красная. За тобой хоть снова ухаживай, – сказал Иван Данилович, картинно разглаживая усы.

    Василий наблюдал за этой сценкой и с благодарностью поглядывал на товарища. Сумел Николай угодить старикам.

    – Ну, расточитель, пойдем в зал. Мы сейчас с матерью накажем тебя, – проговорил Иван Данилович.

    В зале был уже накрыт обеденный стол. Среди тарелок с закусками стоял пузатый графин с водкой, настоянной лимонной корочкой, бутылка красного вина. Иван Данилович крякнул от предвкушаемого удовольствия

    – Ну, орлы! – сказал он, чинно усаживаясь за стол и беря в руки графин.

    – Мне вина, – попросил Василий.

    Иван Данилович налил стопки и рюмки, солидно расправил усы, взял свою стопку.

    – За отъезжающих. Русская поговорка гласит: не имей сто рублей, а имей сто друзей. Деньги – вода, дружба – золото Тебе, Василий, повезло…

    Николай смутился

    – Хочу, чтобы вы жили, как братья родные, – продолжал отец. – Рад буду, ежели Николай в нашей семье заменит нам покойного сына – Ефросинья Петровна поднесла к глазам конец фартука – Вот что я скажу тебе, брат: всегда, в любое время наш дом – твой дом, наша семья – твоя семья.

    – Спасибо, Иван Данилович, – ответил Николай. Выпили по стопке, повторили. Иван Данилович предупредил:

    – Не взыщите, что проводить на вокзал не смогу. Собрание у нас.

    На станцию провожать Николая пришла целая делегация – почти вся бригада каменщиков. Пришли прораб, бригадир, десятник. Всех их Василий знал по стройке, и сейчас ему было неловко за себя, что он сбежал с работы. Наряженная Нюра с густо накрашенными губами, заметив его, кивнула ему и не без ехидства спросила:

    – Ну, как, зажили ваши ручки белые? Василий сделал вид, что не слышал ее слов. Ему было обидно, что он родился и вырос в Лесогорске, а провожать его в дорогу пришла только мать. Николай же двух месяцев не прожил в городе, и у него уже столько друзей. Среди провожающей молодежи Василий заметил Дашу, и на душе у него стало еще тягостнее. Она была в темно-синем платье, в новых желтых туфлях, на плечах цветастая шелковая косынка. Притихшая, грустная, она со стороны посматривала на Николая. Глядя на нее, Василий подумал, что она любит Николая. На его месте он женился бы на ней. Такая девушка!

    Николая окружили ребята. Бригадир упрашивал его пойти в буфет, выпить с ним на прощание. К Николаю все льнул его подручный Ваня Чернов.

    – Будешь нам писать из Москвы, Коля? – спрашивал он

    Даша с подругами стояла в стороне и ждала, когда Николай подойдет к ней, а он не мог вырваться из окружения ребят. Даше хотелось повернуться и уйти, не сказав ему на прощание ни слова. В уши сочились предостерегающие слова Марьи Васильевны: «Поиграется, бросит, а ребята забор дегтем вымажут». От этих мыслей еще тоскливее становилось на душе.

    – Приезжай, Николай Емельянович, на будущий год. Примешь молодежную бригаду, отведу хороший участок. Не пожалеешь, – говорил прораб.

    – Обязательно приеду, – обещал Николай.

    – Он из-за одной Даши вернется к нам, – сказал Ваня Чернов.

    – Если не приедет, мы отобьем у него Дашу, – добавил кто-то из ребят.

    Василий, скучая и рассеянно глядя по сторонам, слушал наказы матери: не надрывать себя учебой, не простуживаться, не жалеть на питание денег. Он снова увидел Дашу. Ему хотелось, чтобы она заметила его, подошла и пожала на прощание руку…

    Нюра насмешливо глянула на Дашу и, лукаво подмигивая девушкам, пропела:

    Куда Даша денется,

Если Коля женится?

    – Отстань, Нюра, – сердито ответила Даша, нервно теребя конец косынки.

    – Ну-ка, дай послушаю твое сердечко, – не унималась Нюра.

    Девушки засмеялись. Это еще больше обидело Дашу. Кусая губы, она молча отошла от них и направилась к выходу с перрона.

    Николай заметил удаляющуюся Дашу, и сердце его дрогнуло. Растолкав ребят, бросился ей вдогонку.

    – Даша!

    Она не оглянулась, только ускорила шаг, вот-вот побежит. Николай догнал ее у самого выхода с перрона.

    – Даша!

    Она остановилась, опустила голову, чтобы он не видел ее глаза, полные слез.

    – Дашенька, родная, скажи только одно слово, и я останусь.

    Она подняла голову. В ее взгляде были боль и тоска.

    – Не надо этого, – сказала она и улыбнулась сквозь слезы.

    Николай взял ее за руки. В это время раздался свисток паровоза. На перроне движение, суматоха. В эти последние минуты прощания и Николаю и Даше казалось, что за два месяца знакомства они не сказали друг другу и сотой доли того, что надо было сказать.

    – Ты опоздаешь. Беги! – выговорила она.

    – Это твое последнее слово?

    – Буду ждать.

    – Эх, – вырвался у Николая не то вздох, не то стон. Поцеловав Дашу, он бросился было к вагону, остановился, хотел еще что-то сказать, но махнул рукой и побежал дальше. Даша смотрела ему вслед.

ССОРА

    Василий Торопов и Николай Горбачев учились по-разному. Николай каждый закон, каждую теорему старался осмыслить практически. Если он не мог сделать каких-то сопоставлений, найти примеров из практики, то закон или теорема оставались для него добросовестно заученными, но неразгаданными иероглифами. Василий в этом составлял полную противоположность своему товарищу. Он не искал сопоставлений и примеров из жизни, не задумывался, как сможет знания, полученные в институте, использовать в своей практической деятельности. И всегда легко усваивал материал.

    На втором курсе на Василия обратили внимание не только студенты, но и преподаватели. Кое-кто смотрел на него как на будущего ученого, пророчил ему аспирантуру. Однокурсники часто обращались к нему за помощью. Кто-то из девушек бросил фразу «Вася Торопов – ходячая энциклопедия».

    Все это приятно дурманило Василию голову, льстило. Он начал мнить себя человеком незаурядным.

    Николай раньше других заметил, что у его товарища от успехов начинает кружиться голова, и он искал повода поговорить с ним об этом. Повод нашелся скоро. Николаю не давалось уравнение, он обратился за помощью к Василию.

    – Я дома еще предупреждал тебя, что нам нужно тренировать не бицепсы, а интеллект, – поддел Василий.

    Николай криво усмехнулся.

    – Это что, упрек?

    – Да, если хочешь, упрек. На каникулах ты увлекался рекордами, любовными делами, а в учебник не заглянул ни разу. Вот оно и трудно для тебя решить пустячное уравнение.

    Николая обидели не столько слова Василия, сколько тон, каким они были сказаны.

    – Не слишком ли ты мнишь о себе?

    – Я говорю то, что есть на самом деле.

    – А так ли оно на самом деле? Вчера ты сказал мне, что Журавлева – торичеллиева пустота, Иваненко – тупица, Колесников – профан. Ты плохо думаешь о людях. Все они, как и я, середнячки. Не всем же с неба звезды хватать, – сказал Николай.

    – Кто же вам мешает быть отличниками? Общественная работа? Любовные дела? Подсчитай, сколько драгоценного времени ты тратишь на письма к Даше.

    Василий и сам не понимал, почему с его языка срывались колючки, если речь шла о Даше. Он всегда с иронической улыбкой наблюдал за тем, как Николай вдохновенно строчил ей письма.

    – Не хочешь ли ты сказать, что мы умственно ограничены и нам не место в институте?

    Василий в предчувствии ссоры насупился.

    – Ты передергиваешь мои слова.

    – Как же иначе можно понимать твои характеристики товарищей? Или ты не знаешь, что Наташа Журавлева всю войну работала на оборонном заводе токарем, училась в вечерней школе? Светлана Иваненко три года на фронте была санитаркой. А я знаю, что такое быть санитаркой в бою. Она имеет два ранения. Колесников командовал пулеметным взводом. У него сквозное ранение в грудь. Меня возмущает твое пренебрежение к людям. Все они ведут общественную работу.

    – У нас вуз инженеров, а не общественных деятелей,– заметил Василий. – Для нас учеба прежде всего, а не упражнение в ораторском искусстве.

    – По-твоему, для студента общественная работа, если не вредна, то бесполезна?

    – Некоторые тупицы потому и стали активистами, что не способны хорошо учиться. Пробел в знаниях они пытаются восполнить активностью. Как же! Разве у беспартийного профессора поднимется рука поставить активисту неуд, – едко сказал Василий.

    – А ты знаешь, сколько времени у них отнимает эта работа? Их избрали наши же товарищи.

    – Избрали потому, что они этого хотели. Меня никуда не изберут, – ответил Василий. После истории с Зиминым он остыл к общественной жизни института, молчал на собраниях.

    – Кто же изберет человека, предпочитающего работать только для себя? – сказал Николай, ероша волосы. У него, когда он нервничал, подергивалась левая щека.

    Николай прошелся по комнате, остановился против Василия.

    – Инженер – это прежде всего организатор производства. Ему приходится иметь дело не столько с машинами, сколько с живыми людьми. Производству нужны не ходячие энциклопедии, а боевые командиры, организаторы. Наш вуз готовит нас не только как инженеров, он учит нас быть советскими гражданами, если хочешь знать, учит той скромности, которой как раз и не хватает тебе.

    – Но производству не нужны и Митрофанушки, – вставил Василий.

    Они готовы были рассориться. Николай понял, что Василия переубедить трудно. Подавив в себе вспышку обиды, он начал более мягко, стараясь не задеть болезненного самолюбия товарища:

    – Ты, Вася, не обижайся на мою прямоту. Я обязан сказать тебе, может быть, очень обидные слова.

    Василий настороженно сверкнул глазами, готовый к отпору.

    – Ну, говори, – глухо сказал он.

    – Не забывай, что ты комсомолец.

    – Громкие фразы! – Василий махнул рукой и направился к двери, не желая продолжать разговор. Николай взял его за локоть.

    – Подожди. Не петушись. Я все же доскажу тебе.

    – Ну, я слушаю.

    – Можешь обижаться на меня, но я все же скажу тебе, что не только я, но и все замечают…

    – Что замечают?

    – Что ты зазнаешься, любуешься собой…

    – Вот как! А не кажется ли тебе, что ты слишком опекаешь меня?

    – Это не опека. Это долг товарища – предостеречь…

    – Ну, знаешь ли… – Василий взялся за ручку двери.

    Он так обиделся на Николая, что не разговаривал с ним три дня, хотя они вдвоем жили в маленькой угловой комнате, выходящей окном на глухую каменную стену соседнего дома. Ему казалось, что Николай из зависти нападает на него, и что однокурсники тоже непрочь бросить камешек в его огород только потому, что он преуспевает в учебе. Василий не раз задумывался, что у него общего с Николаем, настоящая ли у них дружба или игра в дружбу? Они часто спорят, иногда эти споры кончаются ссорами. Каждый имеет право мыслить и действовать по-своему, но кто Николаю давал право опекать его, читать нравоучения. Подумаешь, ментор нашелся!

    Не сразу остыла в душе обида. Но уже на третий день Василий все чаще и чаще думал о том, что Николай, пожалуй, кое в чем прав, что нужно серьезно подумать о своем поведении. Кичиться ему пока еще нечем, да и сама кичливость признак людей ограниченных. Что же плохого в том, что Николай вовремя указал ему на его слабости. Найти настоящего друга трудно, а обидеть легко.

    Тяготясь одиночеством, Василий искал повод помириться с Николаем, а потом решил, что будет честнее, если без всякого повода он извинится перед товарищем. Сделал он это не сразу, мешало самолюбие, с которым справиться было нелегко. По дороге в институт он догнал Николая и спросил:

    – Ты сердишься на меня? Николай пожал плечами.

    – Думаешь, мне тогда легко было говорить с тобой?

    – Нелегко. Понимаю.

    – Ну вот. Я прошу тебя, если буду спотыкаться на ухабах, поддержи меня, одерни. Бывает же так – человек начинает в чем-то фальшивить. На это не обращают внимания. И фальшь обычно так разрастается, принимает такие уродливые формы, что он сам уже не в силах справиться с собой. Мы начинаем бить тревогу тогда, когда человека спасти уже трудно, – сказал Николай

    Примирение состоялось, и у обоих легко было на душе. Их дружба становилась все прочнее – она росла и мужала в спорах. Со временем отсеивалось все сентиментальное, что если не вредило настоящей дружбе, то и не украшало ее.

НЕОЖИДАННЫЙ УДАР

    Николай регулярно переписывался с Дашей. Она писала, что по-прежнему работает на стройке, только в бригаде штукатуров, вечерами посещает школу рабочей молодежи, что ей очень грустно без него, что верит в него, ждет

    Николай не раз обращал внимание на то, что письма Даши становились все печальнее, хотя она и старалась в них заверить его, что в ее жизни нет особых перемен Но между строк чувствовалось другое.

    С ноября письма от Даши стали приходить все реже и реже, в них еще ощутимее чувствовалась боль, невысказанная горечь, а потом и жалобы на то, что Николай редко отвечает на ее письма. Откуда у нее столько обиды, печали и горечи. Каждое ее письмо болью отзывалось в его душе, вызывая разные догадки Он не мог понять, почему у Даши такое тягостное настроение, нервозность, столько безнадежности, каких-то туманных намеков. Потом она вдруг вовсе перестала отвечать.

    Все время Николай ходил хмурый и злой – в декабре все его письма остались без ответов. Напрасно он два-три раза на день спрашивал у дежурной по общежитию, нет ли ему письма, и уже подумывал на зимних каникулах съездить к Даше, узнать, в чем дело.

    Василий, наблюдая, как Николай томится в ожидании писем, как-то на память прочел из «Евгения Онегина»:

    «Мой бедный Ленский!

Изнывая, Недолго плакала она

Увы, Невеста молодая

Своей печали не верна.

    Другой увлек ее вниманье,

Другой успел ее страданье

Любовной лестью усыпить…»

    Николай вдруг изменился в лице.

    – К чему ты это? – хмуро спросил он.

    – Сам понимаешь, к чему, – с улыбкой ответил Василий и вдруг поймал себя на мысли, что он скорее злорадствует, чем сочувствует товарищу.

    – Нет, Даша не такая, – в раздумье сказал Николай. Стихи произвели на него тягостное впечатление. С тех пор, как Даша перестала отвечать на его письма, к нему не раз закрадывалась мысль, что она, может быть, полюбила другого. Но легкомыслие и измена как-то не вязались с Дашей.

    Сейчас он живо представил себе стройную, черноглазую улыбчивую девушку в синем комбинезоне и беленькой косынке, вечера, проведенные с Дашей. Тогда он верил, что она любит его. Но потом Даша не пожелала, чтобы он остался с нею, хотела уйти с вокзала, не попрощавшись с ним… А теперь перестала отвечать на письма. Неужели между ними кто-то встал? Зачем же тогда она писала такие хорошие письма? «А вдруг у Даши… будет ребенок?» – как-то неожиданно пришла ему догадка. Нет, она сообщила бы ему об этом.

    Чем больше Николай думал о Даше, о ее странном молчании, тем оно непонятнее и загадочнее становилось для него.

    Однажды после занятий по дороге в общежитие Николай сказал Василию:

    – Сегодня обязательно получу письмо.

    – Предчувствие? – спросил Василий.

    – Не знаю. Может быть.

    Незаметно для себя он ускорял шаг, и Василий едва поспевал за ним.

    В общежитии дежурная Константиновна, приветливая старушка, загадочно улыбаясь, сказала Николаю:

    – Ну, парень, танцуй.

    – Письмо? – Николай весь просиял, глянул на Василия. – Я же говорил тебе, – и принялся перед дежурной бойко выстукивать чечетку.

    – Ну, хватит, хватит. Получай свою цидульку, – смилостивилась Константиновна.

    Николай схватил конверт и в порыве радости поцеловал старуху.

    – Видно, от зазнобушки, – сказала Константиновна. – Молодежь…

    Прыгая через ступеньки, Николай помчался по лестнице на третий этаж. Когда Василий вошел в комнату, Николай в шапке и пальто сидел на кровати, вертя в руках нераспечатанный конверт, как бы не решаясь вскрыть его. Лицо у него было встревоженное, в глазах недоумение и разочарование.

    – От нее? – спросил Василий. Николай дернул левым плечом.

    – В том-то и загвоздка, что не от нее. Почерк незнакомый. И адреса обратного нет, – досадливо сказал он.

   Николай осторожно вскрыл конверт, извлек письмо. Василий наблюдал за ним. Вот у Николая испуганно поднялись брови. Как бы не веря своим глазам, он снова посмотрел на адрес конверта. Лицо его стало жалким.

    – Что она пишет? – участливо спросил Василий.

    – Ничего особенного, – ответил Николай несвоим голосом. Встал, сунул руки в карманы пальто и принялся беспокойно ходить по тесной комнате, задевая ногами то стул, то койку. Лицо его было мрачным, глаза блестели лихорадочно.

    – С Дашей что-нибудь случилось? – спросил Василий.

    Николай молча еще раз прочел письмо, порвал на клочки, открыл форточку и выбросил вон. Ни слова не сказав, вышел из комнаты, хлопнув дверью.

    Василий терялся в догадках. Не иначе, что-то случилось с Дашей. И Василий уже пожалел, что отпустил Николая одного, зная его горячий характер. Ясно было то, что Николай получил очень неприятное известие о Даше. Но где он бродит до такого позднего часа? Уже начало второго. Василий подумал: не отправиться ли на поиски товарища? Но где его искать, Москва большая. Разделся и лег спать.

    Утром Василий увидел Николая, нервно шагающего по комнате. У него были красные глаза с припухшими веками, видно, не спал всю ночь.

    – Николай, это не по-товарищески, – с обидой сказал Василий.

    Николай резко повернулся к нему.

    – Что не по-товарищески?

    – Что с Дашей?

    Николай молчал. Василий знал, что сейчас с ним говорить бесполезно. Посмотрел на часы: они опаздывают на занятия. Вскочил с постели, принялся торопливо одеваться.

    – Однако скрытный же ты.

    – Молчи! И без того тошно, – крикнул Николай срывающимся голосом.

    – Ну, ладно. Пошли на лекции.

    – Не пойду.

    Василий один ушел в институт. После занятий, не забегая в столовую, поспешил в общежитие. Николая в комнате не было. Уборщица сказала, что ушел час назад. У Василия не выходило из головы загадочное письмо. Если бы с Дашей что случилось, например, тяжело заболела или даже умерла, Николай не скрывал бы этого. Значит, в письме сообщали такое, чего он не может сказать даже другу.

    Николай вернулся уже в первом часу ночи, когда Василий собрался спать. На этот раз от него пахло вином. Он положил на стол сверток, снял шапку и небрежно швырнул ее на кровать, туда же бросил и пальто

    – Не спишь? Вот и хорошо! Сейчас выпьем с тобой, – оживленно сказал Николай, развернул сверток, извлек бутылку вина, колбасу, булки. Он слегка пошатывался.

    – Ты и так пьян, – заметил Василий, удивленно наблюдая за другом.

    – Черт с ним!

    – Ложись-ка лучше спать.

    – Думаешь, я пьяный? Ну, выпил немного.

    – Ты мне все-таки скажи, что с Дашей? Николай опустил взлохмаченную голову, долго молчал, что-то припоминая.

    – Не от вина я пьян, Вася. От горя, – начал он.– Вчера получил письмо. Обрадовался. Думал, от нее. А оно, видишь, какое дело… Мать ее пишет… Предупреждает, чтобы не тратился на бумагу и марки. Видишь, жалость какая!

    – Ну чего ты тянешь! Говори, что с Дашей. Лицо Николая вдруг искривила гримаса боли.

    – Понимаешь, замуж вышла. Не дождалась… У Василия сжалось сердце.

    – Я и тогда это чувствовал.

    Василию живо представилась черноглазая девушка, ее милое улыбчивое лицо, ямочки на щеках. Тяжело сейчас Николаю. В том, что Даша вышла замуж, Василий не видел ничего противоестественного. Такие, как она, не засиживаются. Тем более, ей тяжело жилось у мачехи, да и работать на стройке, а вечером учиться – нелегко. Ждать несколько лет, когда Николай закончит институт и женится на ней, – тоже трудно.

    Василия удивляло другое. Николай осенью читал ему некоторые Дашины письма. Сколько в них искренности и нежности! Даша писала грамотно, умно, просто, каждое ее слово было согрето теплом любви. И вдруг выйти замуж за другого.

    – Я же говорил, женись на ней. Взял бы ее с собой.

    – Предлагал. Не захотела. Я и тогда догадывался, что ей нравится Федин. Что я для нее – безродный студент. – Николай со злостью ударил кулаком по столу.

    – Не убивайся.

    – Хватит! Давай пить вино.

    – С тебя и этого достаточно. – Василий взял со стола бутылку и спрятал ее к себе под подушку.

    – Я ей напишу. Напишу ей такое, что взвоет, – грозил Николай.

    – Это теперь бесполезно. Она просто посмеется над твоим письмом.

    – Пусть смеется. Может, и поплачет. Я все выскажу ей.

    – Послушай, Николай, ты когда-то говорил, что у Даши очень вредная мачеха. Не устроила ли она вам злую шутку? – высказал предположение Василий.

    Николай подумал и вдруг звонко шлепнул себя ладонью по лбу.

    – А ведь верно! Как это я не додумался? – Он поворошил и без того всклокоченные волосы. – Напишу своему дружку Ване Чернову.

    От Вани Чернова ответ пришел на десятый день. Ничего утешительного для Николая не было в его письме. Паренек подтвердил, что на стройке действительно ходят слухи, что Даша вышла замуж, а за кого, никто не знает. Она ушла с работы, бросила школу, не закончив десятого класса.

    Значит, Марья Васильевна писала правду. Погас последний огонек надежды. Николай уже не вздыхал. За все эти дни у него будто окаменело сердце. Долго он смотрел на листок, исписанный корявым почерком. В раздумье постучал пальцами по столу, взял общую тетрадь, сердито поскрипывая пером, принялся писать Даше свое послание. Исписал лист, прочел. Показалось, что письмо недостаточно злое. Порвал его и снова начал писать, на этот раз подбирал слова, чтобы как можно больше уязвить самолюбие Даши, наповал убить словом.

    Он исписал четыре странички. Пробежал глазами строчки, мрачно усмехнулся и снова порвал свое послание. К чему теперь многословие, ненужное излияние своих оскорбленных чувств, любви, затоптанной в грязь? Нет, надо одной фразой, одним словом, словно пулей, убить ее наповал. Долго он искал такое слово…

ЕЛОВЫЕ ШИШКИ

    Уже в разгар экзаменов Василий начал собираться домой. Он бегал по магазинам, присматривался, какие подарки купить для отца и матери.

    – Маме я думаю купить красивую хрустальную вазу. Она любит посуду. А вот что купить отцу – не знаю. Что ты посоветовал бы? – опрашивал он у Николая.

    – Для матери я купил бы хорошую шерстяную кофточку, а отцу – пыжиковую шапку, – посоветовал Николай.

    – Пойдем вечером, побродим по магазинам. Поможешь мне выбрать подарки, – попросил Василий.

    За вечер обошли несколько магазинов. Ефросинье Петровне купили теплую цигейковую безрукавку, отороченную белым мехом, а Ивану Даниловичу фетровые сапоги.

    – Ты все-таки не хочешь ехать со мной? Напрасно, – сказал Василий.

    Николай глянул на него и вздохнул.

    – Ты же понимаешь, что мне тяжело будет там

    – Проверишь еще сам.

    – Что проверять? И так все ясно. А тебя прошу, зайди к Марье Васильевне, выясни все подробно. Сделаешь?

    – Конечно, сделаю.

    – И сразу напишешь мне.

    – Напишу. А может, все-таки поедем? Обрадовал бы моих стариков! Поедем! Не пожалеешь. Помнишь, в прошлом году ты тоже долго колебался. А поехал – не жалел, – настойчиво уговаривал Василий. Он понимал, что друга надо отвлечь от мыслей о Даше, дать ему хоть немножко забыться.

    – Нет, Вася, не поеду я, – ответил Николай.

    – Ну, смотри сам. Надумаешь – приезжай. У нас в доме всегда будут рады тебе.

    Сдав последний экзамен, Василий уехал ночным поездом. Николай остался один. Он составил себе план, как проведет зимние каникулы: почитает кое-что, каждый день будет ходить на каток.

    Когда уехал Василий, а следом за ним товарищи по общежитию, Николая охватило чувство одиночества. Пугала тишина обезлюдевшего вдруг общежития. Изводила тоска по Даше – она не выходила из головы, все время стояла перед глазами.

    Сунув руки в карманы, он долго шагал по комнате, потом уходил и до позднего вечера бродил по Москве, лишь бы не быть наедине с собой.

    Никогда он не чувствовал еще себя таким одиноким. Ругал себя за то, что написал Даше грубое письмо, что послушал ее и уехал со стройки на учебу. Уже на второй день после отъезда Василия он жалел, что не поехал с ним. Хотелось хотя бы издали увидеть Дашу, объясниться с нею. С каждым днем его все больше тянуло туда, где жила она. С нетерпением он ожидал письмо от Василия и был твердо убежден, – тот обязательно напишет, что произошло какое-то недоразумение. Даша по-прежнему любит и ждет его. Но писем от Василия не было.