Текст книги "Были два друга"

Автор книги: Павел Иншаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)

    Надя со стороны наблюдала за ним, как он радовался выходу книги, и невольно думала: не зазнался бы, не возомнил бы из себя бог знает что. Ведь к его книге опытный редактор приложил свою руку. И откуда в Василии вдруг эта гордость в походке, в каждом движении, самоуверенность в голосе? Все это тревожило ее.

    В семье решили отметить знаменательное событие.

    На званый обед по поводу выхода книги Василий пригласил Николая, директора завода с женой, Ломакиных, Брускова, Тараненко и еще трех конструкторов. Горенка была тесна для приглашенных, и Василий не знал, как он сможет разместить всех.

    Перед тем, как собраться гостям, он еще раз осмотрел накрытый стол. Все выглядело празднично и торжественно. Осмотрел комнату и недовольно поморщился, словно первый раз заметил низкий, чуть провисший потолок, три небольших окна.

    Василию давно хотелось завести более близкое знакомство с семьей Пышкиных, и он очень обрадовался, когда директор охотно принял его приглашение прийти на обед. С неделю назад Василий подарил Пышкиным свою книгу с трогательной надписью и с волнением ожидал отзыв о книге. Таисия Львовна на второй же день позвонила ему прямо на завод и поблагодарила за приятный сюрприз, сказала, что книга настолько увлекательна, что от нее нельзя было оторваться, и она прочитала ее за одну ночь.

    Были причины волноваться в ожидании отзывов Пышкиных. Оба они послужили Василию прототипами образов директора и его жены. В книге директор крупного станкостроительного завода был умница, человек титанической энергии, прекрасный хозяйственник. Для создания положительного образа своего директора Василий кое-что взял из внешности Геннадия Трофимовича, манеру говорить с людьми. Ну, а его супругу он показал красавицей.

    На заводе радостно была встречена книга инженера Торопова. Его поздравляли, ему говорили приятные слова. Все это кружило голову молодому автору. Опасаясь, что сослуживцы могут заподозрить его в зазнайстве, он старался держаться со всеми как можно проще, но в этом чувствовалась фальшь. На его лице, во взгляде, во всей его рослой осанистой фигуре словно было написано: «Вот, смотрите, какой я!»

    Василий понимал, что зазнайство и гордость – признак людей ограниченных, и все-таки он не мог побороть в себе самолюбования, которое, помимо его воли, прорывалось в нем.

    Николай заметил, что у его друга от успехов начинает кружиться голова, и попытался охладить его восторги и самолюбование. Как-то он пришел в конструкторское бюро и с присущей ему прямотой сказал:

    – Прочел твою книгу. Мне она, скажу откровенно, не совсем нравится. Рабочих ты принизил, они показаны поверхностно, а некоторые даже примитивно. Зато ты непомерно возвеличиваешь командиров производства. Нет, Василий, приятно тебе или неприятно, но честно скажу, в твоей книге нет боевитости, задора, острых столкновений. Твои очерки мне больше нравились.

    Будто ушат ледяной воды вылил Николай на голову новоиспеченного автора.

    – Я не писатель. Написал, как умел, – обиженно ответил Василий.

    – А я хотел снова пригласить тебя в соавторы. Есть одна замечательная идея.

    – Что ж, я приму участие, если смогу быть полезным, – сквозь зубы процедил Василий.

    С самого начала вечер проходил не так, как хотелось бы Василию. Гости собирались недружно. Тараненко прислал записку, что ему нездоровится и он не сможет прийти. Василий догадывался, что старику не хотелось встречаться в домашней обстановке с директором завода. В тесной комнате трудно было с удобствами усадить людей, нечем было занять их, и они скучали. А тут еще, как назло, задерживался директор с женой. Садиться без них за стол все считали неудобным. Решили ждать.

    Прошло еще около часу, и гости разуверились, что чета Пышкиных пожалует на вечер.

    – Семеро одного не ждут, – сказал Николай. – Всякий порядочный человек должен уважать коллектив. Вася, не думаешь ли ты нас голодом заморить?

    Хозяин пригласил гостей к столу. Только уселись и наполнили бокалы, у ворот просигналила директорская машина. Все облегченно вздохнули.

    Геннадий Трофимович был в своем неизменном светло-сером костюме, без шляпы, верхняя пуговка воротника голубой трикотажной сорочки расстегнута. Таким его привыкли видеть на заводе. Зато его супруга Таисия Львовна поразила всех своим великолепным нарядом. Это была красавица лет тридцати, высокая, статная, с пышной грудью и белокурыми волосами, уложенными в затейливую прическу. Темно-лиловое платье из панбархата едва прикрывало ее грудь, полные красивые руки и спина, почти до пояса, были обнажены. На атласной шее Таисии Львовны висело тяжелое золотое колье, в ушах серьги, на пальцах кольца с камнями. Шла она в сопровождении мужа гордо и величаво, как женщина, знающая себе цену. Прищурив карие глаза с золотистым отливом, она бегло окинула комнату, обстановку, и только после этого удостоила своим вниманием гостей.

    Таисия Львовна до замужества училась в педагогическом институте. Уже на втором курсе она пришла к выводу, что красивой девушке учиться не обязательно, тем более на педагога. Она и без института сумеет устроить свою жизнь. Познакомилась с уже немолодым, но и не старым инженером Пышкиным, а через неделю вышла за него замуж, бросив институт. Он был старше ее почти на двадцать лет.

    – Геннадий Трофимович, за опоздание вам штрафную,– сказал Николай.

    – Извиняюсь, товарищи. Холостяки не знают, что такое жена, – весело ответил Геннадий Трофимович, здороваясь с каждым за руку.

    – Генка?! – предупреждающе проронила Таисия Львовна, еще больше прищурив свои красивые карие глаза.

    – Сборы в театр или в гости – целое бедствие. Три часа вертится перед зеркалом, – добавил добродушно Геннадий Трофимович.

    – Разве мужчины что-нибудь понимают? – сказала Таисия Львовна. – Голову ему прогрызла, чтобы надел новый костюм и галстук. Нацепит один костюм и носит его, пока не протрет локти…

    – Я же иду к своим людям, на кой мне франтиться. А вот жены – это, я вам скажу, штучки! Дома на глазах у мужа целый день может шлепать в ночных туфлях, волосы ленится причесать. Идет на люди – от зеркала не оторвешь. А позвольте спросить, для чего это делается? – Геннадий Трофимович лукаво подмигнул Василию.

    Гости смеялись. Беззлобное пикирование супругов внесло в компанию оживление. Пропала натянутость и скука, царившие до появления Пышкиных.

    Таисия Львовна не осталась перед мужем в долгу.

    – Что же прикажешь делать, если сам ты ленишься ухаживать за собственной женой. Пусть уж другие поухаживают.

    – Скучная обязанность ухаживать за собственной женой, – с веселой улыбкой ответил Геннадий Трофимович.

    – А за чужой? – спросила Таисия Львовна, щуря глаза.

    – Это занятие веселее! – Тут Геннадий Трофимович засмеялся заразительным смехом. Не смеялась только его жена. Выждав, когда в комнате воцарится тишина, сказала:

    – Подумаешь, донжуан! У тебя за твоими заводскими делами и вечными заседаниями времени не хватает и за своей поухаживать, не то что за чужой.

    Снова смех. Василий переглянулся с Надей, Николай весело подмигнул Брускову, который все время морщился от перебранки Пышкиных..

    – Тася, мир! – сказал Геннадий Трофимович и обратился ко всем: – Так, говорите, за опоздание мне штрафную? С великим удовольствием. – Взял вместительный фужер. – Прошу!

    Снова смех, оживление. Только один Иван Данилович сидел насупившись.

    – Я думала, что наш изобретатель и писатель живет в приличной квартире. Горе иметь таких недогадливых хозяйственников, как всеми уважаемый Пышкин, – проговорила Таисия Львовна. Она любила выступать в роли покровительницы. Многие жены работников заводоуправления с разными просьбами обращались сначала к директорше. Это льстило ее самолюбию, и она охотно помогала им решать бытовые вопросы.

    – Если мне не изменяет память, Василий Иванович еще не обращался ко мне по квартирному вопросу. Дитя не плачет, мать не разумеет. Ну что ж, закончим новый дом для ИТР, наш уважаемый литератор получит новую квартиру со всеми удобствами.

    Николай предложил избрать тамадой Геннадия Трофимовича.

    – Браво!

    – Просим! – откликнулись гости.

    – Это меня устраивает. Тася, как ты на это смотришь? Уж мы себя не обидим, – широко улыбаясь и потирая руки, ответил Пышкин. Снял пиджак, повесил его на спинку стула. – Прошу поднять бокалы!

    Первый тост был провозглашен за новорожденного литератора, пожелали ему успехов на новом поприще. Потом пили за его книгу, за молодую хозяйку, за гостей. Тамада не давал стоять бокалам пустыми.

    Василий перехватил несколько взглядов Николая, устремленных на Надю. На душе вдруг стало беспокойно.

    Таисия Львовна часто посматривала на молодую хозяйку. После второго ребенка Надя заметно похорошела. В платье салатного цвета, сшитом со вкусом, в светлых туфлях на низком каблуке она производила выгодное впечатление. Таисия Львовна сразу увидела и оценила достоинства молодой хозяйки, но они не пришлись ей по душе. По сравнению с Тороповой она выглядела слишком декоративно. И это уязвило самолюбие Таисии Львовны. Захотелось отомстить Тороповой. Она встала, подошла к Василию и, кокетливо улыбаясь, сказала:

    – Дорогой автор, я еще хочу поблагодарить вас за такой чудесный сюрприз. Книга ваша прекрасно написана. – Она привлекла Василия к себе и три раза аппетитно поцеловала в губы.

    Гости весело засмеялись. Надя по-детски захлопала в ладоши.

    – Таська, чертенок! Ты задушишь своего писателя, а моего инженера, – сказал Геннадий Трофимович.

    Василий покраснел.

    – Вася, посмотри на себя в зеркало, – сквозь смех сказала Надя. У него на губах осталась помада.

    – Ах, пардон! – воскликнула директорша и платочком принялась стирать с его губ помаду.

    Василию было неловко и в то же время приятно видеть возле себя эту женщину. Настроение у него поднялось. За обедом он украдкой поглядывал на Таисию Львовну. Но она была уже занята Брусковым, словно забыла о существовании Василия. Брусков на кокетство директорши отвечал подчеркнутым равнодушием. Выбрав момент, он вышел во двор покурить. К нему подошел Николай, взял его за локоть.

    – Скучаешь, Володя?

    – Что-то невесело.

    – Ты хотя бы за Тасей поухаживал. – Ну ее к черту.

    – Уж не влюблен ли ты, Петрович?

    – Настроение отвратительное.

    – Я давно это за тобой замечаю. Не завидую влюбленным, да еще неудачникам по этой части, – сказал Николай.

    – У тебя тоже был такой грех? – спросил Брусков.

    – Был, Володя.

    – Ты давно знаком с Дарьей Алексеевной?

    – Мы с нею строили этот завод. Я был влюблен в нее.

    – Так, – в раздумье проговорил Брусков. – Ну, а потом?

    – Она вышла замуж за другого.

    – Кто был ее муж?

    – Кажется, инженер-строитель.

    – Где он сейчас?

    – Этого я не знаю.

    Помолчали. Николай давно замечал, что Брусков влюблен в Дашу, но пока безуспешно. Где-то в тайниках души жило чувство, похожее на ревность.

    – Николай, мы с тобой всегда были откровенными,– начал Брусков, заметно волнуясь. – Понимаешь, я полюбил эту женщину. Писал ей глупейшие письма, преследовал ее, искал встреч. У нее, думается мне, в жизни была тяжелая драма. Очень скрытная женщина. Расскажи мне все, что ты знаешь о ней.

    – Многого я тебе о ней не расскажу. Мы дружили. Я собирался жениться на ней. Уехал учиться. Она вышла замуж, и я потерял ее из виду.

    – Значит, ты любил ее? – спросил Брусков.

    – Любил.

    – А сейчас?

    – Сейчас? – Николай пожал плечами. – После всего того, что я перенес, трудно говорить о любви.

    Из дома вышла Надя.

    – Вот где собрались наши холостяки!

    – В порядочном обществе мы люди неполноценные, – ответил Николай.

    – Зачем вы так? – Надя взяла его за локоть, припала головой к плечу. Николай пожал ей руку. Надя тотчас отстранилась от него.

    – Вы родились под счастливой звездой. Ваш муж – изобретатель, а теперь еще и автор книги, – сказал Николай.

    – Не в этом счастье, – с грустью ответила Надя.– У меня предчувствие чего-то дурного. Надо радоваться, а радости-то и нет, одни тревоги.

    – Вы не верите в талант мужа? – спросил Брусков.

    – Не знаю. Пойдемте в комнату. Таисия Львовна обиделась, что сбежали кавалеры.

    – Ну, тогда пора домой, – заявил Брусков.

    – Мы вас не пустим, – Надя взяла его за руку. Как она ни упрашивала, Брусков простился и торопливо ушел.

    Василий, увидев жену, входящую под руку с Николаем, нахмурился. Его встревожило сияющее лицо Нади, возбужденный блеск глаз. В душе проснулась ревность. Гости заметили перемену в лице Василия. Геннадий Трофимович лукаво подмигнул жене.

    – Эх, завидую холостякам, – весело сказал он. Таисия Львовна погрозила ему пальцем. Геннадий

    Трофимович поцеловал ее руку.

    Вскоре Ломакины простились и ушли. За ними стали прощаться Пышкины и другие. Василий и Надя пошли проводить гостей. Николай подсел к Ивану Даниловичу, которому тоже было невесело весь вечер. Старик был рад, что гости, наконец, разошлись. Налил в стопки водку.

    – Книги пишут, людей поучают, а у самих за душой ни гроша, – ворчал старик.

    – Вы о чем, Иван Данилович?

    – Выпьем, сынок.

    – У вас Василий вон какой орел!

    – Нет, такой высоко не поднимется. – Иван Данилович салфеткой вытер усы.

    – Вы как будто не рады, что Василий делает такие успехи.

    Николай начал хвалить друга, но старик не хотел слушать его. В дверях появился Василий. Иван Данилович продолжал ворчать, не замечая сына. Василий повернулся и молча вышел из комнаты, унося в душе тяжелую обиду.

    Предчувствие не обмануло Надю. Когда в полночь разошлись гости и она со свекровью принялась убирать со стола, Василий позвал ее в боковушку.

    – Мы с мамой убираем. Подожди минутку, – ответила Надя.

    – Пусть мама одна убирает.

    – Она устала. – Надя внимательно посмотрела на него. – Ты недоволен сегодняшним вечером?

    – Недоволен.

    – Почему?

    – Ты ставишь меня перед людьми в неловкое положение, – заявил он, бросив на нее холодный, отчужденный взгляд.

    – Чем же?

    – Где ты была с Николаем? – Он уставился на нее тяжелым испытующим взглядом.

    – Как это можно понять?

    – Когда он вышел из комнаты, ты побежала следом за ним.

    У Нади дрогнули губы, глаза сделались сухими и холодными, и вся она поникла, будто завяла.

    – Ты это серьезно, Василий? – спросила она.– Николай во дворе курил с Брусковым. Я пригласила их к столу. Брусков ушел, а Николая я затащила в дом.

    – А почему у тебя раскраснелось лицо и горели глаза, когда ты вошла с ним в комнату? Это все заметили.

    – Как тебе не стыдно. Ты пьян.

    – О стыде не будем говорить? Ты думаешь, я не знаю, что он и сейчас любит тебя. Из-за тебя он приехал в наш город. Из-за тебя он не женился. Ты тайком от меня даришь ему свои портреты, – все запальчивее говорил Василий. Лицо его покрылось розовыми пятнами.

    – Успокойся, ради бога. Не шуми, – упрашивала Надя. – О каком портрете ты говоришь?

    – Не притворяйся, я все знаю.

    – Ты не можешь подозревать меня.

    Надя заплакала и упала на постель. В дверь просунулась голова Ефросиньи Петровны.

    – Господь с вами, чего вы ссоритесь?

    – Это не твое дело. Уйди, – сказал Василий.

    – Чего ты расстроился так?!

    – Прошу, мама, не вмешивайся в наши дела. Ефросинья Петровна вошла в комнату, склонилась над плачущей невесткой, погладила ей волосы, провела ладонью по плечам.

    – Успокойся, деточка. Это он выпил лишку.

    – Если бы вы только слышали… – тяжело содрогаясь всем телом, проговорила Надя.

    – Слыхала я все. Блажь нашла на него.

    За весь вечер у Василия накопилось много горечи, и ее надо было выплеснуть наружу. Он слышал, как отец жаловался на него Николаю.

    – Мама, уйди отсюда, – снова попросил Василий.

    – Не уйду. Зачем ты на нее так?

    – Не твое дело.

    – Бессовестный ты, – сказала она и заплакала. В дверях показался Иван Данилович, лицо его было хмуро, усы грозно шевелились.

    – С бабами воюешь?! – проговорил он. – Герой перед бабами, а там, где надо драться, ты в кусты. Не позволю безобразничать! Слышишь, не позволю!

    Ефросинья Петровна загородила ему дорогу.

    – Господь с тобой! Иди спать.

    – Пусти, мать! Я поговорю с ним.

    Надя встала и тоже принялась уговаривать старика, чтобы он шел спать. Василий молча стоял у двери.

    – Я тут для всех чужой. Вы все ненавидите меня.

    – Тебе должно быть стыдно, – сказала Надя.

ОТЦЫ И ДЕТИ

    После грозы обычно наступает погожий день, легче дышится воздухом, очищенным грозой.

    Василий на второй же день попросил у Нади прощения. Он признался, что ревнует ее к Николаю потому, что любит. Надя рассеяла его сомнения и тревоги, и он поверил, что она любит его и не способна запятнать свою честь, честь семьи. Они помирились.

    Труднее было примирить Василия с отцом. Они не разговаривали несколько дней, и от этого в доме всем было неловко и трудно. Надя настаивала, чтобы Василий попросил у отца прощения. Тот долго упорствовал, но под конец сдался. Примирение состоялось, и все облегченно вздохнули. И все-таки Надя чувствовала, что в доме мир временный, что между мужем и свекром есть что-то такое, что рано или поздно снова приведет их к более крупной ссоре.

    Василий никогда не думал, что его книга так тепло будет встречена читателями и критикой. Книгу заметила «Литературная газета». Потом в журналах появились положительные рецензии. Книгу переиздали массовым тиражом.

    Первое время Василий даже растерялся от столь неожиданного успеха. Не раз он добрым словом вспоминал своего редактора. Иногда даже думал, что этот успех предназначался не ему, что он случайно, по какому-то счастливому недоразумению стал его обладателем.

    Знакомые продолжали хвалить его книгу. И Василий, опьяненный славой, постепенно начал верить, что он талантливый писатель. Кому не вскружит голову безудержная хвала! Работа в конструкторском бюро, завод, общественная работа как-то незаметно отодвинулась на второй план. Приходили мысли – оставить работу на заводе и стать только литератором.

    Как– то Василия пригласил к себе в кабинет директор завода. На этот раз он встретил его не сидя за столом, как обычно встречал посетителей, а у двери. Энергично пожал руку, усадил в кресло. Спросил о семье, о творческих делах, передал привет от Таисии Львовны.

    – Читал твою книжицу, читал. Хорошо написана! Поздравляю с успехом. У нас редко пишут о заводах хорошие книги. Директоров показывают либо дураками, либо бюрократами, мешающими работать производственному коллективу. И все потому, что писатели не знают производства, – говорил Геннадий Трофимович. Он искренне восторгался книгой, потому что в ней директор завода был выведен умным, расчетливым хозяйственником, прекрасным коммунистом, который за административными делами не забывает о нуждах рабочих. Торопов показал директора не таким, каким тот был на самом деле, а каким должен быть и в то же время приближенным к натуре. Пышкин и его жена были убеждены, что автор списал их с натуры.

    После выхода в свет книги Торопова на заводе стали замечать, что Пышкин начал подражать своему двойнику из книги. Получалось так, что Пышкин незаметно для себя терял все то дурное, что было в нем. Иногда похвала на человека действует так же благотворно, как и критика.

    Не подозревал Василий Иванович того, что жена директора ревностно популяризировала его книгу. При встрече со знакомыми она спрашивала:

    – Ты читала книгу нашего инженера Торопова? Нет? О, ты многое теряешь! Прочти обязательно. Не пожалеешь.

    Таисия Львовна тут же принималась расхваливать книгу:

    – С какой любовью он пишет о людях! Обрати внимание на директора Михаила Васильевича. Это Торопов описал моего Генку. Обрати внимание и на Софочку. – Тут лицо Таисии Львовны принимало такое многозначительное выражение, что собеседница догадывалась, почему надо обратить внимание на Софочку. – Обязательно прочти книгу. Я три раза читала ее, а отдельные места знаю на память…

    – Так вот, дорогой Василий Иванович, я не забыл своего обещания. Через несколько дней мы сдаем в эксплуатацию новый дом. Тебе дадим квартиру, предназначенную для главного технолога. Думаю, она тебе понравится, – сказал Геннадий Трофимович.

    – Благодарю, – ответил Василий Иванович, тронутый заботой директора.

    – Ну и отлично. В субботу заходи с женой на чашку чая. Побалуемся коньячком.

    После работы Василий с Надей отправились посмотреть квартиру. Трехэтажный дом с балконами стоял в живописном месте, над рекой, недалеко от леса. Светло-серый, он сиял большими квадратными окнами. Вокруг него разбиты клумбы, посажены липы и елочки. Пышкин не скупился строить дома красивые и удобные. Заводской поселок был одним из благоустроенных районов города.

    Квартира Василия была на третьем этаже с балконом на реку. Маляры недавно закончили отделку комнат, пахло краской. Четыре удобно расположенные комнаты с паркетными полами, просторная кухня с горячей водой, – все было очень удобно. Наде понравилась новая квартира, она тут же начала планировать, где будет детская, гостиная. Места хватало всем.

    – Вот обрадуются папа и мама, – сказала она.

    – Обрадуются ли? – усомнился Василий.

    Надя взволнованно описала старикам новую квартиру. К ее удивлению, они отнеслись к этому больше чем равнодушно. Иван Данилович нахмурился, стал сердито пощипывать усы, а Ефросинья Петровна сразу в слезы.

    – Никуда мы не пойдем из своего дома, – заявил отец. – Ежели вам не нравится наш дом, можете идти в каменные хоромы.

    – Папа, ты сначала посмотри квартиру. Просторная, светлая. Река, лес – рукой подать. Все удобства. Вы с мамой заслужили, чтобы на старости пожить в благоустроенном доме. Пойдемте посмотрим, а потом будем говорить, – упрашивал Василий отца.

    – Бог с ними, с этими удобствами. Нам и здесь удобно, – ответил отец.

    – Ты не хочешь понять, что дело идет к тому, чтобы все люди жили в благоустроенных квартирах, – доказывал Василий.

    Радость Нади пропала при одной мысли, что им придется уйти от стариков. Она не могла представить себе, как Вовка и Наташка будут без бабушки и дедушки, да и для нее они стали родными, она привязалась к ним, полюбила. Знала Надя настойчивый характер свекра, и ей стало грустно. Не хотелось уходить из этого маленького тихого домика. Жили ведь и не замечали, что им тесно и неудобно. Здесь родились дети. Иван Данилович на будущий год собирался пристроить еще две комнаты, веранду.

    Василий три дня подряд уговаривал отца, пока тот не заявил:

    – Вот что, Василий, ты теперь человек взрослый, у тебя своя семья. Поступай так, как для тебя лучше, а нас с матерью не трогай.

    Василий растерялся, не знал, как выйти из создавшегося положения. Надя тоже колебалась. Она понимала: уйти на новую квартиру – значит поссориться со стариками. Понимал это и Василий. Но он рассчитывал на то, что старик поворчит, подуется и тоже перейдет на новую квартиру. От внуков он никогда не уйдет. Как-то вечером Василий решил окончательно поговорить с отцом.

    – Ну, как, папа, не изменил ты своего решения? Отец хмуро посмотрел на него и ответил на вопрос вопросом:

    – А у вас на заводе все рабочие имеют подходящие квартиры?

    Василий знал, что завод хоть и построил много жилых домов, однако не все рабочие и инженеры были устроены с жильем.

    – Большинство рабочих живет в благоустроенных домах, – ответил он.

    – У вас на заводе работает формовщик Гаврилов. Знаешь такого?

    – Ну, знаю.

    – А знаешь, что он болен туберкулезом?

    – Нет, не знаю.

    – Плохо. А знаешь, что Гаврилов живет в тесной, сырой квартире, а у него семья? На твоем месте я уступил бы квартиру Гаврилову, – сказал отец.

    – Но ведь этот дом строили для инженерно-технических работников.

    – А что, они – особые люди? Белая кость, голубая кровь?

    – Я не говорю этого. Квартиру дирекция выделила мне. Нам, нашей семье.

    – Нам с тобой пока за шею не каплет.

    – Тесно становится в нашем доме.

    – В тесноте, да не в обиде…

    Василий не рад был, что затеял снова разговор с отцом о новой квартире. Он понял, что старика не переубедишь.

    – Значит, не хочешь переезжать в новый дом? Ну что ж, дело твое. Надумаешь, милости просим.

    Иван Данилович пощипал ус, вздохнул.

    – Эх, Василий, мелко же ты плаваешь. Все бы только для себя…

    Вопрос был решен. Молодые Тороповы переехали на новую квартиру. Не одна неделя у них ушла на то, чтобы обставить комнаты хорошей мебелью.

    Надя больше всего беспокоилась о том, чтобы создать мужу все условия для творческой работы. Кабинет его перекрасили в синий цвет с золотой окантовкой, установили письменный стол, вдоль всей стены книжный шкаф, вдоль другой стены тахта, кресла, тумбочки. Один чернильный прибор, купленный в комиссионном магазине, мог бы украсить любой кабинет.

    Когда Ефросинья Петровна посмотрела, как молодые обставили свою новую квартиру, прослезилась.

    Надя так устала от непрерывной суеты, наводя порядок в новой квартире, что утратила способность радоваться. Она с грустью вспоминала тихий дом, аккуратный двор и уютный садик. Когда она с детьми приходила к старикам, будто отдыхала у них от громоздкой мебели, ковров, портьер, разных безделушек.

    – Мама, неужели нельзя уговорить папу, чтобы вы переехали к нам? – спрашивала Надя.

    – Куда там! Он и слушать не хочет. А по внукам скучает. Придет с работы, поглядит вокруг, повздыхает. Но не жалуется, молчит. Я-то уж знаю его характер, – отвечала Ефросинья Петровна.

    Как– то Вовка заявил матери, когда стали собираться домой:

    – Мама, давай останемся у дедушки.

    – Разве у дедушки лучше?

    – Лучше.

    Надя вздохнула и украдкой вытерла слезы.

БРАСЛЕТ

    Шли дни, и Надя постепенно стала привыкать к тому, что они живут врозь со стариками. Нелегко ей было работать на заводе, воспитывать детей, вести домашнее хозяйство, заочно учиться в институте. На старой квартире помогала свекровь, здесь же все приходилось делать самой. К ночи так уставала, что валилась с ног. Она пригласила из Москвы тетю Варю. Потом уступила настойчивому требованию мужа и ушла с работы, чтобы подогнать учебу, больше внимания уделить детям.

    Первые дни ей чего-то не хватало. Она привыкла рано вставать, торопливо делать уборку, готовить завтрак, кормить детей и мужа, спешить на работу. Каждая минута была на учете. В этом был какой-то смысл и долг. Теперь же она была хозяйкой своего времени, могла спать, сколько ей заблагорассудится. И все же она по-прежнему вставала рано. Дел дома было столько, что не хватало суток, и уставала она теперь больше, чем тогда, когда работала на заводе. Не оставалось времени и на учебу. А главное, во всей этой суете она не видела смысла.

    Надя все чаще приходила к печальному для себя выводу: она напрасно бросила работу на заводе. Ведь раньше, когда в доме еще не было тети Вари, она успевала вести домашнее хозяйство, заниматься детьми, выкраивать время для учебы. Теперь же она вертелась, как белка в колесе. Это был какой-то Сизифов труд, оставляющий в душе горький осадок неудовлетворенности и досады.

    И другое, что немало тревожило и угнетало Надю, – это одиночество. Стенами квартиры она отгородила себя от подруг и знакомых. Василий приходил с работы часто усталый и раздраженный, чего раньше Надя не замечала за ним. Она понимала: после выхода книги его тяготила работа на заводе, к конструкторскому делу он потерял вкус, отсюда его усталость и раздражительность. Василию хотелось уйти с завода и заняться литературным трудом, но он не решался на этот шаг, чего-то ждал.

    Последнее время к ним зачастила Таисия Львовна. Дом, где жили Пышкины, находился рядом. Директорша сначала усиленно напрашивалась Наде в подруги. Но они были очень разны характерами и взглядами на жизнь. Василий Иванович по-прежнему дорожил расположением к себе Пышкиных и просил Надю, чтобы она не отталкивала от себя Таисию Львовну. Надя скрепя сердце старалась быть внимательной к ней. Пышкина чувствовала, что та в душе презирает ее, но это не огорчало настойчивую директоршу. Она и сама собиралась что-то писать, выдавала себя за любительницу литературы.

    – Надя, вы не ревнуете? – спрашивала Таисия Львовна.

    – Что вы! Я слишком уважаю своего мужа, чтобы ревновать его, – отвечала Надя.

    Порой, когда Василий уединялся с Таисией Львовной у себя в кабинете, Надя брала детей и уходила в гости к старикам. Для нее становилось тяжелым бременем слушать воркующий голос директорши, ее веселый, беспечный смех. Но мужа Надя считала человеком порядочным, не способным размениваться на мелочи. У него просто не хватает мужества дать понять этой женщине, что ее частые визиты компрометируют его, да и на нее, жену директора, бросают тень.

    – Ох, не нравится мне эта директорша, – не раз предупреждала тетя Варя. – И чего ты не отвадишь ее от своего дома? Или не видишь, что бабенка льнет к твоему мужу?

    – Пусть, – отвечала Надя. – Если он способен на такое, его не остановишь.

    – Соседи и так плетут всякую чепуху. Эх, доверчивая ты и смирная. Она-то бабенка молодая, смазливая.

    Надя только вздыхала.

    – Сама ты толкаешь мужа к этой вертихвостке. Верь, но не доверяйся.

    Василий Иванович все чаще думал, что ему необходимо бросить работу на заводе и отдаться творческому труду. Все реже он стал бывать в цехах. Производство, люди, с которыми общался каждый день, примелькались ему, казались обыденными. Постепенно ослабевали те контакты, которые раньше соединяли его с заводом.

    И он пришел к выводу: необходимо создать для себя другие условия, иначе он ничего не сможет написать.

    И он уволился с завода.

    Первые дни Василий Иванович наслаждался тем, что утром мог спать, не тревожась, что опоздает на службу. Вставал он в десять утра, принимал ванну, завтракал и уходил к себе в кабинет. Просматривал газеты и журналы.

    Когда у Василия Ивановича было хорошее настроение, он садился за письменный стол и думал, о чем бы ему написать. Теперь у него есть опыт, да и за шею не каплет. Можно не торопясь обдумывать свое будущее произведение. Написать вторую книгу о заводе? Тут он признавался себе, что о заводе больше ничего не напишет, потому что эту тему уже исчерпал. О чем же писать?

    В голову лезли разные пустячные мысли. Между тем подходило обеденное время. Не написав ни строчки, Василий Иванович садился за обеденный стол, уверяя себя, что вечером он обязательно поработает. Завел привычку после обеда отдыхать.