Текст книги "Были два друга"

Автор книги: Павел Иншаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

    – Где же Николай? – спросила она.

    Я почувствовал себя виноватым перед Николаем и принялся расхваливать друга. Мне хотелось, чтобы у Нади сложилось о нем хорошее мнение.

    Мы не слышали, как конферансье объявил очередной номер концерта. На сцену вышел Николай. Надя обрадовалась и обеими руками схватила меня за локоть.

    – Вот он какой ваш друг бесценный! А вы молчали

    Николай довольно забавно пародировал фокстротоманов. В зале стоял хохот. Надя была в восторге от его пародий.

    – Замечательно!

    – Николай – хороший танцор. И вообще он чудесный парень. – Я снова начал хвалить Николая.

    – Вы что-то слишком расхваливаете его, – заметила Надя, вопросительно глядя мне в глаза.

    – Это так и есть.

    Николай не ошибся в своих расчетах: его выступление для Нади было приятным сюрпризом. Когда он сел на свое место, она так мило улыбнулась ему, что мне стало вдруг грустно. Я пожалел, что не танцую и не пою. Еще в школе мои сверстники увлекались танцами, музыкой, а я, кроме книг, ничего не знал. Мне тоже хотелось сделать для Нади что-то необыкновенное, чтобы и мне она подарила такую же улыбку. После концерта я стал прощаться. Надя сказала:

    – Я думала, что Николай и вы проводите меня до метро.

    Я посмотрел на Николая. На его лице мелькнула тень досады: ему хотелось остаться с Надей наедине. Мои возражения она ласково, но настойчива отвергла. Мне вдруг пришла догадка, что она избегает быть наедине с Николаем.

    Мы проводили ее до метро. Попрощались. В общежитие возвращались молча. Я чувствовал, что Николай сердится, наверное, не рад, что познакомил меня с Надей. Возле сквера он сказал:

    – Иди. Я хочу подышать свежим воздухом.

    И вот я сижу и думаю: неужели начинаю влюбляться в эту девушку? После разговора с Надей во время концерта она стала ближе мне. Стоит мне закрыть глаза – я вижу ее улыбку, голубые ласковые глаза.

    Нет! Приложу все усилия, чтобы этого не случилось. Становиться товарищу поперек дороги – подло.

    10 ноября

    В этом году зима началась рано. После Октябрьских праздников выпал снег, а потом ударили морозы.

    Николай затащил меня на каток. Там мы неожиданно для себя встретили Надю. Увидев ее, я очень обрадовался.

    Она была в синих спортивных шароварах, шерстяном свитере и красивой вязаной шапочке. Лицо разрумянилось от мороза.

    Я плохо катаюсь на коньках, мои неловкие движения забавляли Надю. Когда она и Николай, взявшись за руки, плыли по замкнутому кругу, я смотрел на них и думал: хорошая пара. В эти минуты я не испытывал в себе чувства зависти и ревности, потому что я искренне люблю Николая.

    Мы весело провели выходной день. Надя взяла нас под руки, и мы направились к метро.

    – В следующий выходной пойдемте на лыжах в лес, – сказал Николай.

    – Чудесно! – воскликнула Надя. – Я люблю лыжи! – А вы? – спросила она меня.

    – Нельзя сказать, что очень, но на лыжах держусь немного лучше, чем на коньках, – ответил я.

    Сегодня я заметил, что мои советы Николаю пошли на пользу; он вел себя с Надей просто, по-товарищески, и она оценила это.

    Я не подал виду, что обрадовался предстоящей лыжной прогулке по лесу. Весь день буду видеть Надю. Милая, хорошая девушка! Разве можно не любить такую?! С сегодняшнего дня начну регулярно ходить на каток и во что бы то ни стало овладею коньками. На лыжах я держусь прилично, и радуюсь, как ребенок, что вскоре мне предоставится возможность показать Наде свои спортивные способности. Ради нее мне хочется сделать что-нибудь необычное.

    Я не сомневаюсь уже, что люблю Надю. Это случилось давно, только я все время обманывал себя, напускал на себя равнодушие. Еще на концерте художественной самодеятельности я окончательно убедился, что люблю ее, и с грустью думаю, что безнадежная любовь принесет мне много неприятностей. С нетерпением и радостью я ожидаю лабораторных занятий, бродя по коридору, невольно ищу глазами, не мелькнет ли светлым облачком ее халат. Когда я вижу Надю, мое сердце замирает от счастья.

    Как ни глупо, но мы с Николаем влюбились в одну девушку. Либо у нас одни и те же вкусы, либо причиной этому – наша дружба.

    С каждым днем меня все больше тянет к стихам. Написал уже несколько сонетов, посвященных Наде. Напишу целый томик стихов и, когда буду уезжать после института на работу, передам ей. Пусть моя любовь будет чиста и возвышенна, как у Петрарки.

    17 ноября

    У нас что-то похожее на любовь втроем. Вчера мы были в кино. Надя разрешила нам проводить ее до дому. Сегодняшний день мы провели в подмосковном лесу на лыжах. Этот день навсегда останется в моей памяти.

    Мы углубились в бор. Вокруг царила величественная тишина. Сосны горделиво стояли в своих горностаевых накидках и, казалось, приветствовали нас, наклонив ветви. Кусты будто завернуты в вату.

    Голос Нади в лесном безмолвии звучал как-то по-особому, я наслаждался им, как музыкой. В ее устах обычные слова приобретали особую значимость. Потом разговором завладел Николай. Он увлекательно рассказывал о своем детстве, о войне.

    Я молчал. Мне было грустно. Грустно оттого, что я люблю Надю, а она не догадывается об этом. Мне казалось, что если я малейшим намеком выдам ей свои чувства, она будет презирать меня.

    И еще мне грустно оттого, что я должен играть третье «необходимое» лицо. Я давно заметил, что Надя избегает с Николаем встреч наедине, поэтому он всегда приглашает на эти свидания меня.

    – Что же вы все время молчите? – несколько раз спрашивала меня Надя. Мне только и оставалось пожимать плечами.

    – Бука вы! – с милой улыбкой бросила она мне. За такую улыбку я благодарил свою судьбу.

    Наконец оба умолкли: или наговорились вволю, или оборвалась нить разговора. Я глянул на одиноко стоявшую на поляне сосну, запушенную снегом, и на память прочел стихи Лермонтова.

    На севере диком стоит одиноко

На голой вершине сосна,

И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим

Одета, как ризой, она.

    Прочел я их с чувством. На лицо Нади, разрумянившееся от мороза, набежала тучка. Может быть, стихи разбудили в ней грустные воспоминания, а может быть, она догадалась о моих чувствах к ней.

    – Вы любите стихи? – спросила меня Надя.

    – Кто же их не любит!

    – Есть такие, что не любят.

    Николай посмотрел сначала на меня, потом на Надю. Похоже, что камешек брошен в его огород. Он никогда не читал стихи.

    – Прочтите еще что-нибудь, – попросила Надя.

    Стихов на память знаю я много, почти всего Лермонтова, Блока, Есенина, добрую половину стихов Пушкина. Читал на заданные темы.

    – О зиме, – просила Надя. Я читал о зиме.

    На меня нашло то, что поэты называют вдохновением. Когда Николай попросил прочесть стихи о любви, тут я дал себе волю, Мы стояли на поляне под одинокой сосной. Надя все время смотрела на меня. Я видел, что стихи, как музыка, волновали ее, увлекали воображение. Николай стал задумчивый и хмурый. Я прочитал и два своих сонета, посвященных Наде. Не знаю, догадалась ли она об этом.

    – Вы, наверное, и сами пишете стихи? – спросила она, когда мы возвращались к электричке.

    – Куда там мне! – отмахнулся я.

    – Этому я не поверю.

    – Он тайком от всех кропает свои стишата, – заметил Николай с явным расчетом, чтобы уязвить мое самолюбие. Мне стоило немало усилий, чтобы подавить в себе обиду и не ответить грубостью.

    – Я хотела бы почитать ваши стихи, – сказала Надя.

    Я сделал вид, что не слышал. Мы молча шли к станции, усталые и проголодавшиеся. Мне так и не подвернулся удобный момент показать перед Надей свое лыжное искусство – на нашем пути не встретилось ни одной высотки, откуда можно было бы лететь стремглав, ловко лавируя между стволами деревьев. Но на сегодня хватит и стихов.

    – Неплохо бы нашу прогулку повторить в следующее воскресенье, – заметила Надя.

    – Обязательно! – обрадованно воскликнул Николай.

    Я промолчал, обиженный на Николая. «Кропает стишата». Стишата, цыплята, котята…

    – А как вы думаете? – спросила меня Надя.

    – Не знаю. Если будет настроение, – сухо ответил я, уверенный в том, что без меня прогулка не состоится.

    – Поэты все делают по настроению, – заметила Надя. – Вы, наверное, жалеете, что провели сегодня день в лесу?

    – Нет. Почему же? – ответил я с той же сухостью.

    До станции мы все молчали, и в нашем молчании было что-то неловкое. Мы все трое чувствовали, что хорошо проведенный день чем-то испорчен.

    Проводив Надю до станции метро (дальше она не разрешила провожать), мы возвращались домой. Николай был задумчив и рассеян. У общежития он как бы невзначай бросил:

    – Ты, оказывается, хитрец.

    – Что ты этим хочешь сказать?

    – Так просто. – Он принялся насвистывать какой-то грустный мотив.

    И вот я сижу за своими дневниками и думаю о том, что эти прогулки втроем надо прекратить. Боюсь, что рано или поздно мы рассоримся с Николаем. А я не хочу этого. Ссориться с другом из-за девушки – глупо.

    Чем больше я думаю о любви, тем чаще прихожу к выводу, что она соткана из самых тончайших противоречий. Это никогда не уравновешивающиеся чаши весов: на одной стороне – радость, счастье, блаженство, на другой – сомнения, тревоги, ревность. Моя любовь к Наде пока дает мне одни мучения, горькие раздумья. И хуже всего то, что она вклинилась в нашу дружбу с Николаем. Чем все это кончится – не знаю. Ощущение такое, будто я попал в бурное течение реки, оно кружит меня, и я не знаю, к какому берегу прибьет.

    По-моему, дружба и товарищество должны стоять выше чувства любви. Дружба – благородна, любовь – слепа и эгоистична. Хватит ли у нас с Николаем здравомыслия и мужества вынести испытания любви, которая валуном легла на пути нашей дружбы?

    21 ноября

    Вчера вечером писал стихи о Наде. Неожиданно в комнату вошел Николай. У меня было такое чувство неловкости, будто он застиг меня, как воришку, в своем доме. Я спрятал лист в книгу. Николай это заметил.

    – Кропаем?

    Я, кажется, покраснел, обида, как тиски, сжала сердце. Кто давал ему право издеваться над моими чувствами!

    – Да, представь себе, кропаю стишата, – с вызовом ответил я, подчеркнув последние слова.

    – Ты что-то давно не писал их, – сказал Николай, задумчиво глядя мне в глаза.

    – Это мое личное дело, и отчитываться я ни перед кем не собираюсь.

    Он хотел что-то сказать, но махнул рукой и лег на койку, положив ноги на спинку. Взял с тумбочки томик стихов Маяковского. После прогулки в лесу у него на тумбочке появились два томика – Маяковского и Лермонтова. Этих двух поэтов любила Надя. Николаю больше нравилась поэзия Маяковского.

    – Вот это поэт! – часто восхищался он и читал вслух полюбившиеся ему строки.

    Он успел даже заучить на память «Юбилейное», «Во весь голос». Поэзия Маяковского для Николая была открытием, и он восторгался каждой его меткой фразой.

    Я заметил еще, что после прогулки в лесу Николай приуныл, стал задумчивым и раздражительным.

    Как– то вечером мы занимались каждый своим делом: Николай читал, а я украдкой дописывал стихи.

    – Вася! – вдруг окликнул Николай.

    – Ну?

    – Давай поговорим начистоту. Хватит нам в прятки играть.

    – Не понимаю.

    – Ты все понимаешь. Очень хорошо понимаешь. К чему лгать? – Он встал с кровати. По его голосу я понял, что предстоящий разговор не сулит нам ничего хорошего.

    – Ну что ж, если у тебя есть о чем говорить, давай говорить, – равнодушно ответил я, досадуя на то, что он мешает мне закончить стихотворение.

    – А тебе не о чем говорить со мной? – наши взгляды встретились. Я стойко выдержал его пристальный, изучающий взгляд. – Скажи, только честно, Надя тебе нравится?

    Он снова заставил меня краснеть. Я вспыхнул, готовый послать его ко всем чертям. Что это еще за допрос? Какое ему дело до моих чувств?!

    – Я давно знаю, что ты любишь ее.

    – Ну и что ж из этого?

    Он сунул руки в карманы и начал шагать по тесной комнате, то и дело натыкаясь на стол или стул. Меня всегда раздражает эта дурная его привычка. Маячит перед глазами, не дает сосредоточиться.

    – Меня тревожит не то, что ты любишь ее. Это факт, не подлежащий сомнению. Но твоя неискренность, скрытность…

    – Как все это можно понять? – спросил я, все ожесточаясь. У него не клеится любовь, а он нападает на меня.

    Я подумал: прав ли он, упрекая меня в скрытности и неискренности? Да, я скрываю свою любовь и делаю это без всякой корысти, не рассчитывая на взаимность. Переболею месяц, два и на этом все кончится. К чему же тут излияния? Разве только, чтобы пощекотать его нервы? Нет, он не имеет оснований упрекать меня в неискренности. Не моя вина, что он снова неудачно влюблен.

    – В лесу ты читал ей свои стихи? – допытывался Николай.

    – Нет, – солгал я, не желая до конца разоблачать себя. – И вообще, что это за допрос?

    – Подожди, не кипятись. Я знаю, что одно стихотворение твое. Я как-то случайно прочел черновик.

    Отпираться дальше я не мог, да и не было смысла. Сначала я думал, что он ищет повода поссориться со мной, но потом понял, что все эти дни его мучило что-то тяжелое, и он ищет во мне товарищеской поддержки. Я признался, что люблю Надю, пишу о ней стихи, но взаимности добиваться не стану и что у меня хватит сил заглушить в себе это чувство. Говорил я искренне, и Николай поверил мне.

    – Не везет нам с тобой, – с горькой улыбкой сказал он, ероша волосы.

    Мы долго молчали. Я сидел за столом, уткнув глаза в книгу, Николай ходил по комнате. Каждый из нас думал о Наде

    – Нет, не любит она нас, – мрачно проронил Николай.

    – Это правда, – согласился я. – Тебе не надо встречаться с нею. Так будет лучше.

    – Она и без того избегает с нами встреч.

    Нам ничего не оставалось, как оставить Надю в покое.

    1 декабря

    Вечером я занимался. Николай два часа назад отправился в институт на какое-то собрание. В комнате было так тихо, что отчетливо слышалось тиканье наручных часов. Вдруг из коридора донесся голос Николая. Потом мой слух уловил голос Нади. Я различил бы его среди тысячи голосов. У меня сладко забилось сердце. Я не видел Надю несколько дней и страшно соскучился. А может, это обман слуха? Надя никогда не была в нашем общежитии.

    В комнату вошел Николай, а с ним Надя в синем пальто с серым каракулевым воротником и такой же шапочке. Улыбаясь, она протянула мне руку. Наши взгляды встретились. Что-то ласковое, милое было в ее взгляде. Мне показалось, что от ее улыбки в нашей «келье» стало светлее и уютнее.

    Она осмотрелась, пожурила за беспорядок: на окне нет занавески, койки заправлены небрежно, книги лежат всюду. Надя за пять минут навела у нас порядок. Я смотрел на нее и любовался ее быстрыми и ловкими движениями.

    Надя обратила внимание на то, что над койкой Николая вместо коврика висела огромная карта Кавказа, испещренная красными линиями. Мы рассказали ей, что давно мечтаем попутешествовать по Кавказу. Во время летних каникул решили отправиться вдвоем в туристский поход, полазить по горам, забраться в заповедные леса, побродить по побережью Черного моря от Батуми до Тамани. Мы уже откладывали деньги на палатку и кое-какой туристский инвентарь. Николай в проектном бюро брал чертежные работы, и по ночам мы сидели над ними, чтобы к лету собрать немного денег.

    Надя, как и мы, никогда не была на Кавказе, и сразу зажглась нашей идеей.

    – А меня взяли бы с собой? – спросила она. – Буду готовить вам обед, одежду чинить.

    Мы обрадовались и сказали, что возьмем ее без всяких условий.

    – Только не знаю, удобно ли? – усомнилась она.

    – А что же в этом неудобного? Какие там чудесные места! Горы, леса, ледники, ущелья, альпийские луга, заповедники, субтропики. – Николай вытащил из тумбочки несколько книг, в которых было описание Кавказа, и положил перед Надей. Она с интересом рассматривала виды этого благословенного края и восторгалась, как девочка.

    – Нет, я от вас не отстану.

    Мы на карте показали ей разработанные нами маршруты. Поездом мы доберемся до Орджоникидзе, оттуда пешком по Военно-Грузинской дороге через Тбилиси на Батуми, затем по побережью до Гагры, побываем на озере Рица, в Кавказском заповеднике.

    Этот маршрут мы изучили до мелочей, знали на память все населенные пункты, реки, хребты и ущелья, через которые проляжет наш путь. Надя не верила, что мы никогда не были на Кавказе, а так много знаем о нем.

    Весь вечер мы говорили о заманчивом путешествии. Надя попросила у нас книги о Кавказе.

    Скорее бы весна. У меня даже кружится голова от предвкушения радости, что мы втроем отправимся путешествовать.

    19 января

    Сегодня последнее лабораторное занятие. Нади не было. Мне хотелось хоть издали взглянуть на нее. Николай узнал, что она больна, и предложил после занятий зайти проведать ее. Я обрадовался этому. Мне казалось, что я не видел ее целую вечность. Может быть, она тяжело больна? Из столовой мы отправились к Наде. Проходя мимо цветочного магазина, я подумал: не купить ли цветы. Сказал об этом Николаю.

    – Идея! – воскликнул он.

    Мы облюбовали цветущий кустик гортензии, стоивший двадцать четыре рубля. У нас не хватало двух рублей. Мы смотрели на нежные бледно-голубые цветы и вздыхали.

    Продавщица – молодая женщина с очень хорошим лицом, заметила наше затруднительное положение и предложила нам цветок подешевле.

    – Не доверили бы вы нам два рубля до завтра? – попросил Николай.

    Продавщица с улыбкой посмотрела на нас.

    – Для девушки?

    – Для девушки!

    – Ну, хорошо, берите.

    Николай было протянул ей студенческий билет в залог.

    – Не надо, голубчик. И так верю, – ответила женщина, бережно запаковывая в бумагу нашу покупку.

    Тетушка Нади Варвара Петровна ввела нас в комнату, где стояли две кровати, посреди круглый стол, возле двери шифоньер.

    Надя лежала в постели. При виде нас она улыбнулась приветливо и грустно. Лицо ее было очень бледно. Николай распаковал гортензию, поставил ее на стул возле постели больной.

    – Какая прелесть! – воскликнула Надя,– ласково прикасаясь пальцами к цветам.

    – На Кавказе в ботаническом саду гортензии цветут круглый год, – сказал я, чтобы напомнить ей о нашем предстоящем путешествии.

    Надя приложила к губам палец, чтобы мы не говорили об этом в присутствии тетки. Она рассказала нам, что перенесла на ногах грипп и он дал осложнение. Теперь дело идет на поправку.

    Мы пробыли у Нади больше часу. Николай смешил ее забавными анекдотами. Откуда он только берет их?

    Надя поблагодарила нас за цветы, но больше за то, что мы догадались проведать ее.

    Милая Надя, если бы ты знала, как я люблю тебя!

    25 января

    На нашем курсе началась производственная практика. В конце второго курса мы проходили ее в институтских мастерских, где знакомились с различными металлорежущими станками. На третьем курсе у нас была первая производственная практика. Но все это, вместе взятое, мало дало нам, как будущим инженерам. Начальство не особенно строго спрашивало с нас за практические занятия, ну, а мы не особенно серьезно относились к ним, надеясь на то, что впереди еще много времени.

    Николай, Брусков, Струков и я попали на подмосковный станкостроительный завод. Над нами взял шефство инженер завода по технической учебе Федор Сергеевич, – демобилизованный офицер. Он носит еще военную форму, только без погон.

    Общее знакомство с заводом начали с конструкторского бюро. Когда вошли в огромный, с двухсторонним светом зал, заставленный чертежными столами, между которыми трудно было пройти, я сразу почему-то почувствовал – это моя будущая стихия. Еще до поступления в институт я мечтал стать конструктором.

    Главный конструктор завода Виктор Никитич – моложавый, подтянутый, безукоризненно одетый, познакомил нас с работой своего бюро. Чем больше я вслушивался в его объяснения, чем внимательнее присматривался к тому, что делали конструкторы за чертежными «комбайнами», тем больше убеждался, что мне нравится конструкторское дело.

    Здесь, на ватмане и кальке, творческая мысль конструкторов воплощается в замысловатое сплетение линий, за чертежными столами идет битва за скорость станка, за экономию металла, за высокую производительность. Станкостроительное производство – это такое производство, без которого не может работать ни один завод, ни одна фабрика, шахта, мастерская.

    На стенах развешены большие фотографии станков, выпускаемых заводом. Тут несколько десятков различных моделей, все они похожи друг на друга, как родные братья, и в то же время разные.

    Виктор Никитич посвящал нас в тонкости работы конструктора.

    – Каждый конструктор, – говорил он, – должен быть технологом. Он прежде всего должен чувствовать металл, как токарь чувствует свой станок. Это дается практикой.

    Его слова заставили меня призадуматься. Практика! Вот ее-то у меня и нет. Я еще из лекций и книг уяснил себе, что конструктор должен быть эрудирован в своей области. В современных условиях он не может работать в одиночку. Даже самый талантливый и опытный конструктор не в состоянии один создать сложный станок, ибо в его проектировании должны участвовать электрики, инструментальщики, гидравлики и другие специалисты. Я представляю себе станок в пятьдесят, семьдесят тонн, у которого больше десяти тысяч деталей, до десятка электродвигателей. Одному конструктору на разработку такого великана потребовалось бы десять – пятнадцать лет. За это время станок страшно устарел бы. Сейчас не время изобретателей-одиночек, какими были когда-то Нартов, Яков Батищев…

    – Раньше все детали станка были оригинальными, – говорил главный конструктор. – В модели, которую мы сейчас разрабатываем, почти восемь тысяч деталей. Можете себе представить, сколько потребовалось бы времени на их разработку. А во что это обошлось бы производству, если, начиная от станины и кончая гайкой, нужно было все делать заново. И вот перед конструкторами встал вопрос – унифицировать детали. Это колоссальный резерв в нашем производстве! Мы ставим перед собой задачу – добиться семидесяти пяти процентов унифицированных деталей станка. Задача конструкторов создать станок высокой производительности, надежный, экономичный, небольших габаритов, легко управляемый, безопасный в работе и красивый по форме…

    Николая тянуло в цехи, а мне не хотелось покидать этот светлый зал, заставленный чертежными столами.

    26 января

    Знакомство с цехами мы начали с модельного, где творческая мысль конструктора с плоскостного выражения на чертеже принимает объемную форму деревянной модели. Мы ходили за нашим шефом Федором Сергеевичем, как экскурсанты. Рабочие на нас смотрят одни удивленно – что это, мол, за ватага экскурсантов, другие покровительственно: ничего, не святые горшки лепят, третьи – с иронией – ходят тут, мешают работать.

    Формовщики – это своего рода скульпторы. С какой тщательностью они с помощью гладилок, резцов и других несложных инструментов придают форме законченный вид!

    Я обратил внимание на то, что в литейном цехе инженера трудно отличить от рабочего. Все они в спецовках, с перепачканными руками и лицами. Когда Федор Сергеевич представил нам мастера цеха, молодого инженера, мы приняли его за рабочего.

    Пока мы присматривались, как формовщики колдовали над массивными формами, началось литье. С опаской мы приблизились к вагранке. Федор Сергеевич предупредил нас, чтобы держались подальше, потому что возможны при литье воздушные взрывы, которые далеко по цеху разбрасывают брызги расплавленного металла. Кран подал огромную бадью. Рабочий открыл отверстие в печи, и в бадью по желобу хлынула огненная струя расплавленного чугуна, разбрасывая вокруг искры: они взрывались в воздухе и были похожи на звезды. Зрелище было захватывающее. Вагранщик и литейщик стоят рядом с бадьей, прикрыв лица рукавицами, их будто избегают огненные брызги. Девушка-термистка на расстоянии, как фотограф, то и дело прицеливается аппаратом к струе металла, замеряя температуру. К ней подошел пожилой усатый литейщик, он через темные очки смотрел на струю.

    – Ну, сколько?

    – Тысяча четыреста.

    – Не верю, – улыбается литейщик, озорно подмигивая вагранщику. Подходит вплотную к бадье, ребром ладони резко рассекает струю металла. Мы так и ахнули от изумления. Останется усач без руки. Но каково наше было удивление, когда литейщик сначала понюхал свой указательный палец, потом лизнул его.

    – Правильно, девушка, тысяча четыреста, – сказал он, улыбаясь.

    Мы не могли понять, в чем тут дело. Мастер цеха объяснил нам, что тут нет обмана, все это делается по законам физики. Вокруг руки, когда она попадает в огненную массу, образуется воздушная оболочка, она-то и предохраняет руку от ожога. Если рука будет сухая или слишком влажная, может быть тяжелый ожог. На такой фокус может рискнуть только человек, который запанибрата с расплавленным металлом. Прав главный конструктор – металл надо чувствовать.

    Я часами смотрел бы на захватывающее зрелище литья. Вот где мысль конструктора находит уже более конкретное воплощение.

    Нет, я не жалею, что поступил в станкостроительный институт.

    5 февраля

    Нас раскрепили по местам. Николая зачислили на временную работу в механический цех фрезеровщиком, дали ему станок и восьмой разряд. Повезло Николаю. Он будет не только отбывать практику, приносить заводу пользу, но и зарабатывать деньги. Николай советовал мне пойти к нему подручным, обещал за месяц научить самостоятельно работать на фрезере. Но меня тянет к чертежному «комбайну». Я договорился проходить практику в конструкторском бюро. С чувством священного трепета сел за свое «рабочее» место.

    Ведущий конструктор дал мне скопировать головку шлифовального станка. На чертежном деле я немного набил руку, когда мы с Николаем брали на дом работу в проектном бюро. И все-таки я волновался, приступая к работе. На первый взгляд она была не очень сложной, и тем не менее я кое-что напутал в чертежах. Это заметил мой сосед Женя Белов, работающий в конструкторском отделе уже третий год. Чертеж пришлось переделывать заново.

    8 февраля

    Я успел уже разочароваться в конструкторском деле. Целыми днями мне приходится механически вычерчивать детали, несложные узлы. В бюро на этой работе сидит группа девушек. Я предполагал, что главный конструктор или его заместитель поручит мне самостоятельную работу, пускай даже пустяковую. А тут сиди и вычерчивай то, что уже давно изобретено. И надо хорошо знать нормали – стандартные части станка – гайки, болты, рычаги, рукоятки, шестерни. В технической библиотеке я беру литературу. Часами торчу у чертежной доски ведущего конструктора Ивана Филипповича, если у меня нет срочного задания. Постепенно начинаю понимать язык конструкторов, читать то, что чертят на бумаге.

    Конечно, премудрость рядового конструктора я все-таки освою, тут надо отлично знать математику, законы физики, черчение, характер металлов, ну, а технологию буду осваивать постепенно. Меня пугает другое. Мне хочется изобрести машину, чтобы я был ее творцом. А это как раз и невозможно при современном производстве. Над модернизацией уже существующих станков работает все конструкторское бюро – шестьдесят человек! Меня просто обескураживает, что в коллективе теряется личность конструктора.

    Николай работает в механическом цехе на фрезерном станке. Я каждый день бываю у него. Мне нравится механический, здесь, как ни в каком другом цехе, видно торжество техники.

    Я снова невольно завидую своему другу. Завод для него – родная стихия, здесь он все схватывает на лету. Он может разговаривать с мастерами и рабочими о таких производственных делах, что мне и в голову никогда не придут. Ко всему же этому он получает ставку фрезеровщика восьмого разряда. Только теперь я начинаю испытывать на себе, что значит идти в институт со школьной скамьи. И не только один я это чувствую, но и мои однокурсники, кроме Николая и Володи Брускова. На нас тут смотрят, как на школяров. Даже обидно. Ведь мы скоро будем инженерами. Соберемся в столовой во время обеденного перерыва и перемываем косточки всем, кто отвечает за нашу практику. Познакомили с производством, распределили по местам и забыли о нашем существовании. Струков сидит в плановом отделе, пишет никому не Я нужные бумаги. Вельш на побегушках у начальника, литейного цеха, он тоже целыми днями сидит в конторе, ведет учет. Нам не дают настоящего дела, на производстве мы не нашли еще своего места.

    С ужасом я думаю о том, что через год мы защитим диплом, получим назначение на работу. Какие из нас инженеры, если мы не знаем производства…

    22 апреля

    Весна! Прекрасная и трудная для нашего брата студента пора. В скверике на липах, покрытых легким зеленым пушком, неугомонно чирикают воробьи. Небо чистое и голубое.

    Я опять начал писать Наде стихи. В сердце столько радостных чувств. Порой становится грустно. Грустно оттого, что надоело под семью замками прятать свои чувства от той, которая стала дороже жизни. Хочется настоящей, большой любви. Но я не смею даже намекнуть ей о своих чувствах. Мне всегда кажется, что стоит только одному из нас признаться Наде в любви, наша дружба втроем развеется, как туман под ветром.

    24 апреля

    У Николая – новое увлечение. Он задумал сконструировать универсальный токарный станок нового топа. Эта мысль зародилась у него давно, когда он до института работал еще на заводе токарем. Об этом он говорил мне не раз на первом курсе. Во время производственной практики Николай снова вернулся к этой мысли. Весь вечер он объяснял на чертежах принцип задуманного им станка, своей смелой идеей увлек и меня. Договорились работать вместе. Сидели за чертежами чуть ли не до утра.

    28 апреля

    Все эти дни мы с Николаем много работали над станком. Работа увлекла нас настолько, что мы забываем об отдыхе и о том, что время близится к экзаменам. Стол и подоконник у нас завалены справочниками и учебниками. Встречается много трудностей, иногда закрадывается сомнение: осилим ли мы эго дело?

    30 апреля

    Работа над станком вдруг затормозилась: мы запутались в расчетах. Николай нервничает, роется в справочной литературе. Я настаиваю, чтобы работу над станком отложить до каникул.

    7 мая

    Сегодня втроем были в парке культуры и отдыха. В глазах Нади, в ее улыбке не то грусть, не то раздумье. Весна – пора любви. Уж не закралась ли в ее сердце любовь? Тогда к кому?