Текст книги "Были два друга"

Автор книги: Павел Иншаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

    Трудно понять девушку, если любишь ее.

    Мы бродили по парку и говорили о предстоящем походе на Кавказ. Потом мы присели на скамейку передохнуть. Надя вдруг закрыла ладонями лицо. Мне показалось, что она плачет.

    – Что с вами?

    Она отняла руки от лица. Глаза ее были по-прежнему печальными. Надя вздохнула.

    – Не знаю.

    Я давно заметил, что она не умеет лукавить и обманывать.

    Николай разрывал лист сирени на мелкие кусочки. Лицо его было тоже грустным и озабоченным. Как-то неожиданно пришла догадка: ему хочется побыть наедине с Надей. Но у меня такое же желание. Как ни хороши прогулки втроем, хотелось другого. Мы ведь обманываем себя, что у нас только дружба. Этого не могла не знать Надя. Может быть, и ей надоели прогулки втроем.

    У меня появилась мысль – сделать им приятное, и я начал выискивать удобный повод, чтобы оставить их.

    Против этой мысли бунтовало все мое существо. «Уйти сейчас, – думал я, – значит навсегда потерять Надю». Трудно передать словами то душевное состояние, которое я пережил в парке. Душу мою рвали два противоречивых чувства – эгоизм и благородство. По какому такому праву я должен уступать своему товарищу девушку, которую люблю? Мы в одинаковом положении. Почему же я, а не он должен сделать этот шаг? Да, я люблю ее, но я люблю и товарища и никогда, ни при каких обстоятельствах не стану ему поперек дороги.

    – У меня что-то голова разболелась, – сказал я, потирая пальцами виски.

    Николай, наверное, понял мое намерение и посмотрел на меня благодарными глазами. Если люди долго живут вместе, они без слов могут понимать друг друга.

    – Что с вами? – спросила Надя. Приложила ладонь к моему лбу. – Жар. Вы, наверное, простудились.

    – Пойду домой, – заявил я и протянул ей руку. Она посмотрела мне в глаза почти испуганным взглядом. Я держал ее руку и тоже смотрел ей в глаза.

    – Не уходите, – прошептала она как-то жалостливо.

    – Это надо, – тихо ответил я.

    – Нет, этого как раз и не надо. – Надя опустила глаза.

    – Надо, – твердо повторил я и крепко сжал ее пальцы.

    Глазами, пожатием руки, интонацией голоса я сказал все. Быстро шел по аллее, не оглядываясь. У меня было такое чувство, будто я, как трус, покинув поле боя, убегаю от своего счастья. Еще два – три усилия – и оно будет моим. От боли хотелось кричать, плакать от жалости к себе, от обиды, которую сам причинил себе. В это время я был похож на самоубийцу, который в цветущую пору весны насильственно лишает себя жизни, запутавшись в сложных противоречиях. Мне хотелось тишины, одиночества.

    Не помню, как я добрался до станции метро, как где-то пересел на электричку и поехал, сам не зная куда. Увидел в окно лес и вышел из вагона. Это был какой-то дачный поселок. Почти бегом направился в сторону леса.

    Только запах хвои вывел меня из страшного состояния. Я пошел в чащу, чтобы не встречаться с людьми. Перед глазами все время стояло грустное лицо Нади, я ощущал на себе ее взгляд, слышал ее голос: «Этого как раз и не надо». О чем говорил ее взгляд?

    Я представил себе Надю и Николая на той же скамейке, где оставил их. В сердце пробудилась такая острая боль, что я упал на траву и заплакал.

    Долго я лежал, уткнувшись лицом в мягкую, душистую траву. А потом спросил себя, отчего я плачу. От боли? От обиды? От жалости к себе? Или потому, что я люблю Надю? Ведь я совершил благородный поступок по отношению к товарищу.

    Постепенно я успокоился. Лег на спину. Надо мной между ветвей деревьев голубело небо, такое чистое и глубокое, как глаза Нади. И у меня вдруг стало легче на душе. Что ж, пускай я буду страдать, зато они будут счастливы. И мне показалось, что нет на свете большего счастья, как приносить людям счастье.

    Все, что я пережил и передумал сейчас, мне захотелось излить в стихах. Вынул блокнот. Стихи писались легко. Это пела душа, переполненная хорошими чувствами.

    Из лесу я вышел успокоенный, умиротворенный, с гордым сознанием, что поступил правильно и благородно. В общежитие добрался ночью. Николай встретил меня тревожным вопросом:

    – Ты где пропадал?

    Оказывается, он пришел домой вскоре после того, как я покинул парк.

    – Почему ты так неожиданно решил уйти из парка? – спросил он. Лицо его было хмуро, озабоченно, в глазах уныние.

    – А что?

    – Да так. Ты испортил нам день.

    – Не понимаю.

    – После тебя и Надя заторопилась домой. У нее, видишь ли, тоже разболелась голова. – Он мрачно усмехнулся.

    Не думает ли он, что мы с Надей сговорились одурачить его?

    – Я старался для тебя. Понял, что я лишний, и ушел.

    Николай засунул руки в карманы, прошелся по комнате.

    – А лишним оказался все-таки я, – глухо, с болью в голосе проговорил он.

    – Как это?

    – А так. Ты разыграл благородного рыцаря…

    Будто ком грязи он бросил мне в лицо. Я с хорошими намерениями оставил их вдвоем, тут не было ни капельки личной корысти. Как он смеет глумиться над моим поступком?

    Николай долго шагал по комнате и часто вздыхал. Мы оба понимали: кончилась наша дружба втроем. Может быть, она любит другого?

    Легли мы спать, когда над Москвой рождалась бледная утренняя заря. На сердце было тяжело, одолевали мрачные мысли. Мне казалось, я навсегда потерял дорогого человека.

    12 мая

    Близятся экзамены. Мы с Николаем много занимаемся. Никто из нас не говорит о Наде. Но я понимаю, что у Николая, как и у меня, она все время стоит перед глазами. О путешествии по Кавказу тоже молчим. Чувствую – оно не состоится. Охладели мы и к своему изобретению. Николай несколько раз заглядывал в чертежи, ворошил волосы, сопел, морщил лоб, но в конце концов, досадливо махнув рукой, бросал чертежи на подоконник.

    Иногда меня охватывает такая тоска, что не знаю, куда и деваться. Надя мне часто снится по ночам. Скорее бы каникулы. Может, расстояние и время притупят душевную боль.

    Недавно Николай встретил ее в институте, пригласил в парк. Она отказалась. Напомнил ей о походе на Кавказ. В ответ Надя пожала плечами. Она умная девушка и понимает, что дружба втроем – это ложь.

    Николай тоже мучается, только не подает виду.

    27 мая

    Вечером шел по улице и неожиданно встретил Надю. Мы оба растерялись. У нее слегка порозовело лицо, заблестели глаза, она улыбнулась мне той улыбкой, которая порождает радость и надежду.

    Некоторое время мы стояли на улице, не зная, о чем говорить. Я не мог скрыть от нее своей радости и взволнованности.

    – Зачем вы тогда ушли из парка? – спросила Надя.

    – У меня разболелась голова.

    – И часто она у вас болит? – в уголках ее губ дрожала лукавая улыбка.

    Я промолчал.

    – Что ж мы стоим, – сказала Надя.

    – Вы домой? Разрешите, я провожу вас. Она кивнула головой.

    – Что-то ни вас, ни Коли не видно в институте.

    – У нас экзамены.

    – Завидую вам.

    – Чему же завидовать?

    – Дружбе вашей. А я очень одинока, – с грустью призналась Надя.

    – Этому я не поверю.

    Она строго посмотрела на меня.

    – Завтра выходной день. Почему бы нам втроем не поехать за город, – сказал я.

    – Я с удовольствием, – оживленно, даже, как мне показалось, с радостью ответила она. Лицо ее вдруг стало задумчивым. – Впрочем, я кое-что думаю дома сделать. Тете немного нездоровится. Передайте Николаю привет.

    – Передам.

    Разговор у нас не вязался. Молча мы дошли до станции метро, и мне стало невыносимо грустно, что вот сейчас мы простимся с нею и пойдем в разные стороны.

    – Вы сказали, что одиноки. А между тем отталкиваете от себя друзей, – сказал я.

    В ее глазах – раздумье.

    – Я успела привязаться к вам. К вам и Коле… – поправилась она и снова замолчала.

    – Так почему же вы отвергаете нашу дружбу?

    – Не надо об этом говорить.

    В голосе, в глазах Нади было столько грусти, что я не мог ничего понять. Взял ее руку.

    – Надя, что все это значит?

    Опустив глаза, она молчала, легонько высвободила руку.

    – Если бы вы знали, как нам с Николаем тяжело, больно, что вы отталкиваете нас от себя.

    Глаза Нади стали влажными.

    – Не надо об этом, Вася. Мы, девушки, очень привязчивы, – прошептала она. Губы ее подрагивали. Протянула мне руку. – Прощайте.

    – Почему «прощайте»? До свиданья, – сказал я, задерживая ее руку.

    Надя кивнула головой и улыбнулась.

    В общежитие я не пошел, а до полуночи бродил по улице. Безрадостно было у меня на душе. Надя ясно дала понять, что наша дружба втроем дальше продолжаться не может. Значит, конец нашим прогулкам, надеждам. Впрочем, каким надеждам? У меня их никогда не было.

    Мне пришла мысль перепечатать на машинке все свои стихи, посвященные Наде, и отправить ей почтой без подписи. Пусть знает, как мучительно любил ее один неизвестный.

    Я поспешил в общежитие. Николай уже спал. Я вытащил из чемодана толстую тетрадь в голубом переплете и почти до утра читал свои стихи.

    30 мая

    Позавчера почтой отправил Наде стихи и теперь жалею об этом, не нахожу себе места. Зачем я это сделал? Прочтет она, посмеется над чувствами безымянного поэта и бросит в печь. Перечитываю на память стихи, они кажутся мне пошлыми, мещанскими, сентиментальными… А вдруг она догадается, что это я писал? Как буду смотреть ей в глаза? Глупо, безрассудно. Мальчишество! Скорее бы сдать экзамены, и домой.

    Когда– то я посмеивался над Николаем, что он потерял голову. Теперь мы поменялись ролями. С опаской я хожу по улицам, боюсь встретиться с Надей. Лишний раз боюсь показаться в институте. При одном воспоминании, что я сделал непростительную глупость, готов провалиться сквозь землю. Если бы не напряженная работа перед экзаменами, я сошел бы с ума Высчитываю дни, когда сдам последний экзамен и уеду домой. Там, в лесной стороне, может быть, так остро буду ощущать свои страдания.

    10 июня

    Сдал предпоследний экзамен. Путался на одном из вопросов. Профессор снял очки и укоризненно покачал головой. Я покраснел.

    – Что с вами, голубчик? – спросил старик.

    Что я мог ответить ему? Интересно ли для него, что я люблю и ужасно мучаюсь, что моя любовь превратилась в пытку, она отнимает столько душевных сил? Профессор задал мне еще несколько дополнительных вопросов. Ответил я на них довольно гладко. Боялся, что профессор снизит мне балл. За все четыре года я не имел оценки ниже пятерки.

    Видимо, профессор не совсем был удовлетворен моими ответами, ожидал от меня большего. Постучал пальцами по столу, почесал висок и, скрепя сердце, поставил мне пять. Совестно было принимать эту оценку. Лучше бы он заставил прийти завтра и сдавать снова.

    Остался еще один экзамен. Вялость и апатия ко всему…

    Николай работал усидчиво. Из четырех экзаменов он три сдал на пятерки, один на четверку. О Наде мы никогда не говорим. Иногда в вечерние часы Николай вдруг исчезал надолго. Я знаю, что это время он бродит возле дома, где живет она.

    Отношения у нас с ним мирные. Николай даже внимателен ко мне. Наша общая неудача еще больше сблизила нас.

    Великое дело дружба! С нею не страшны никакие испытания, никакое горе.

    12 июня

    Удача приходит к нам, когда мы ее совсем не ожидаем.

    Все это произошла случайно. Вечером мне захотелось проветриться, и я отправился бродить по городу, избегая тех улиц, где мог встретить Надю. Не торопясь, я проходил мимо какого-то сквера, анализируя в памяти одну формулу. Утомленный мозг, помимо моего желания, продолжал то, чем он занимался все эти дни подготовки к экзаменам. Бывало, и во сне мерещатся формулы, теоремы, уравнения, интегралы. Вдруг слышу:

    – Вася!

    Голос очень знакомый. Я даже вздрогнул от неожиданности. Смотрю – Надя! Меня сначала бросило в холод, потом в жар.

    – Вы и здороваться не хотите.

    Оказывается, мы встретились, и я не заметил ее. Я обрадовался и в то же время испугался, вспомнив о злополучных стихах. Как мне хотелось, чтобы они затерялись на почте! Я не знал, о чем говорить с Надей. Она заметила мою растерянность.

    – Что с вами? – спросила она, всматриваясь в мое лицо.

    – Я всегда такой.

    – Неправда! Помните, зимой в лесу вы читали стихи?

    При упоминании о стихах мне стало не по себе. Ответил я что-то нечленораздельное.

    – Признайтесь, вы пишете стихи?

    Я не знал, куда деваться, что ответить на ее вопрос.

    – Когда-то от нечего делать писал, – сухо ответил я.

    Надя горько усмехнулась.

    – Вот как! – воскликнула она не то с досадой, не то с разочарованием.

    – Почему вас интересует это?

    – Мне всегда казалось, что стихи пишут, когда в душе много больших, хороших чувств. Но оказывается, что стихи пишут от нечего делать.

    Я промолчал. Мы стояли возле сквера, и нас то и дело толкали прохожие. Мы вошли в сквер, стали под деревом.

    – Прочтите мне стихи, которые вы писали от нечего делать, – попросила Надя. В ее голосе я услышал упрек и досаду.

    Я ответил, что нет настроения.

    – Ну, тогда я сама прочту.

    От стыда я готов был убежать или провалиться сквозь землю. Но так как первое было неприлично и нежелательно, а второе невозможно, я сказал:

    – Прошу вас, не надо.

    – Почему?

    – Очень прошу вас.

    – Смотрите, какой чудесный вечер и луна. Разве это не располагает к поэзии? – спросила она с оттенком иронии. Для меня она всегда была загадкой, а сейчас и подавно.

    Я.посмотрел на большую холодную луну, и она мне показалась несмешливой.

    – Нет, не располагает, – буркнул я. Надя вздохнула.

    – Очень жаль.

    Я думал, как мне выпутаться из этой глупой истории со стихами. Лучше всего было отрицать свое авторство, мол, знать не знаю и ведать не ведаю.

    – Вы все время говорите о стихах. Не пишете ли вы сами стихи? – спросил я, притворясь, что ничего не знаю.

    Надя пристально посмотрела мне в глаза. Я подумал, что мне удалось ввести ее в заблуждение, и у меня отлегло на душе.

    – Сама я стихов не пишу. Но недавно по почте получила целую тетрадь стихов. Автор счел нужным скрыть свое имя, – сказала, она, не отрывая глаз от моего лица. В ее зрачках сверкали искорки безобидного лукавства.

    – Видно, стихи настолько глупы, что автор решил не открывать своего имени.

    – Нет, стихи чудесные! Для меня это дорогой подарок. Мне никто еще не писал стихов,– оживленно проговорила Надя и улыбнулась мне так, что у меня снова появились проблески надежды.

    – Это интересно, – сказала я, все еще притворяясь.

    – Не только интересно, но и необычно. И знаете, я получила стихи накануне дня своего рождения. Я хочу пригласить автора на семейный вечер…

    – Но вы говорите, что не знаете, кто автор?

    – Вы автор! Не отпирайтесь. Некоторые из стихов вы мне читали зимой, помните, на поляне?

    – Надя…

    – Я никогда не поверю, что такие стихи можно писать от нечего делать, – заявила она.

    Отпираться дальше я не мог.

    – Простите мою неумную затею. Я не в силах был скрывать… Вы все понимали, вы все видели… К тому, что написано в стихах, я не могу больше ничего прибавить… Вы обиделись на меня?

    – Что вы?

    Я робко взял ее руку и пожал. Надя не пыталась высвободить ее. Это придало мне уверенности, и я сказал, что давно люблю ее Она ответила, что и я давно нравлюсь ей, а весной в парке, когда я оставил ее с Николаем, она окончательно поняла, что любит меня.

    Все как сон. Несколько минут назад я был убежден, что с отправкой стихов я похоронил последний проблеск надежды.

    До полуночи мы ходили по скверику, сидели на скамейке. Потом я проводил ее домой. На лестничной площадке мы условились о встрече. Я робко привлек ее к себе и поцеловал. Поцелуй получился неловким, и мне стало совестно. Первый раз я целовал губы девушки.

    В общежитие я шел пешком, ощущая на губах сладость первого поцелуя.

    Вспомнил о Николае. Каково-то ему будет, бедняге? Что я скажу ему? Скрывать от него, что она любит меня, – нечестно. В душе пробудилось угрызение совести. Выходит так, что свое счастье я строю на несчастье друга. Но разве моя вина, что Надя свой выбор остановила на мне? Мне жаль его, стыдно перед ним, будто я у него похитил самое дорогое.

    Добрался до общежития уже на рассвете, когда над Москвой занималась заря. Рассчитывал застать Николая в постели, и очень удивился, увидев его сидящим за столом. Казалось, он спал, зажав кулаками виски и уперев локти о стол. Волосы всклокочены, лицо хмурое, страдальчески сжаты губы. Я молча смотрел на него, стоя у порога. Он открыл глаза, в них тоска. И даже не глянул на меня, сидел в той же позе.

    – Что-нибудь случилось? – спросил я. Он поднял голову и начал нервно шлепать ладонью по столу. Неужели он догадывается, где я был? Ну и что ж, пусть догадывается. Не вижу ничего дурного в том, что полюбил девушку и она тоже полюбила меня.

    – Почему ты не спишь? Что-нибудь случилось?

    – Я и так проспал царство небесное, – ответил Николай. Встал и начал ходить по комнате, сунув руки в карманы.

    – О чем это ты?

    – Все о том же, – буркнул он. В его голосе звучали злобные нотки.

    Я развел руками.

    – Я тоже не понимаю, откуда у тебя столько притворства, лицемерия, – проговорил Николай, вызывающе глядя на меня в упор.

    Меня возмутил его тон, грубые слова. За что он оскорбляет меня?

    – Я попрошу объяснить мне, что все это значит.

    – Ты нечестно, подло поступил по отношению к товарищу.

    – Можно ли все-таки объяснить это?

    – К чему разыгрывать невинность?! Я все знаю. Он видел меня с Надей на улице, когда я провожал ее домой.

    – Тем лучше, если ты все знаешь. Не вина моя, а счастье, что Надя полюбила меня, – сказал я.

    – Да, конечно, – Николай усмехнулся. – Кто же обвинит тебя, что ты у товарища отбил девушку?! За такие подвиги только похвалят. Вот, мол, молодчина, не растерялся.

    Лучше бы он ударил меня.

    – Я не отбивал ее у тебя и не обманывал никого. – Трудно мне было говорить, стыдно перед ним, будто я действительно совершил подлость.

    – Да, ты действовал очень честно. Разыгрывал перед нею рыцаря, тайком от меня писал ей стихи…

    – В чем же моя вина, если Надя полюбила меня, а не тебя?

    Николай вздрогнул, как ужаленный, обжег меня злым взглядом.

    – Я вел себя, как простофиля, а ты пользовался моей доверчивостью и действовал исподтишка, – сказал он.

    Мы стояли друг перед другом, глядя один на другого, и, наверное, были смешны в этих позах. Гнев мой сменился чувством неловкости и стыда. Лицо Николая медленно менялось, в глазах погасла злоба.

    – В наш век дико драться из-за женщины. Прости, что нагрубил тебе. Войди в мое положение… – сказал он.

    – Не обижаюсь на тебя. Не спорю, может быть, я поступил по отношению к тебе подло, но сложилось все так…

    – Ладно. Хватит об этом. Прошу только об одном. Если у тебя осталось ко мне хоть немного уважения, никогда при мне не говори о ней, – попросил Николай.

    Я был бесконечно рад, что он простил меня, вернее, смирился со своим положением. За окном рассветало. Николай прошелся по комнате.

    – Ну, почему так получается: одному счастье само валится в руки, от другого оно бежит, как от прокаженного? – с болью выговорил он.

    Я молчал. Он снова прошелся по комнате.

    – Одного опасаюсь: ты не сможешь оценить по-настоящему любовь этой девушки, потому что не знаешь цену счастья, которое выпало на твою долю.– Помолчав, Николай добавил уже теплее, задушевнее: – Если бы ты создал ей счастье, я тоже был бы счастлив. Но если исковеркаешь ей жизнь, не прощу тебе…

    15 июня

    Я восхищаюсь благородством Николая. Только удивляет меня то, что он легко смирился со своим положением. Если бы мы поменялись ролями, я не смог бы простить, ненавидел его всю жизнь.

    Наши отношения сдержанны. По-прежнему мы вместе готовимся к экзаменам, ходим в столовую, только избегаем смотреть друг другу в глаза. Я чувствую свою вину перед ним, а он, наверное, не может подавить в себе чувство обиды, душевную боль. Такие раны в душе заживают нескоро. И заживут ли они? Мне хочется, чтобы с Николаем мы на всю жизнь остались настоящими товарищами. Но возможно ли это? Один счастлив, другой страдает по вине своего товарища.

    У меня не выходят из головы слова Николая: «Если исковеркаешь ей жизнь, не прощу тебе». Почему он сказал мне это? Я ведь люблю ее больше всего на свете. Если я потеряю ее, не стану жить.

    18 июня

    Сегодня был у декана на консультации. Он сказал мне, что у дирекции есть намерение оставить меня после окончания института в аспирантуре. Мысль для меня заманчивая. Стать научным работником, преподавателем института, где учился, – это не каждому дается. Посоветовался с Николаем.

    – Аспирантура – большая честь для тебя, – сказал он. – Но ты не знаешь жизни. Тебе необходимо поработать на большом производстве. Аспирантура от тебя никуда не уйдет.

    Я согласился с его доводами. Надя тоже за то, чтобы я после института пошел на производство.

    Скоро каникулы, и меня пугает разлука с Надей. Временами становится даже неловко от полноты своего счастья, если знаешь, что ты обидел товарища. У меня все время такое ощущение, будто я случайно, стал обладателем чужого сокровища…

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ДОМА

    В тихом домике Ивана Даниловича Торопова стало вдруг суетно, как обычно бывает перед большим праздником. Ефросинья Петровна с утра до ночи не покладая рук стирала, гладила, тщательно протирала мебель. Иван Данилович, придя с работы домой, принимался помогать жене, колол дрова, носил воду, крутил мясорубку, привел в порядок двор и сарай. Как все мужчины, он не любил, когда в доме шла побелка или стирка белья, когда комнаты теряли свой привычный вид, нарушался порядок; столы стояли без скатертей, окна без занавесок.

    – Хватит тебе лоск наводить. Отдохнула бы. С ног скоро свалишься, – не раз говорил Иван Данилович непоседливой жене.

    – Молчал бы ты, – отмахивалась она. – Разве вы, мужики, понимаете толк в нашем деле?

    – Толк, толк, – ворчал Иван Данилович. – Не нравится молодым, пускай по-своему делают.

    Кладовушка Ефросиньи Петровны была заставлена всевозможными яствами домашнего приготовления, но хозяйке все казалось мало. Как же! Из Москвы едет сын с молодой женой и товарищем. Надо угодить всем: и невестке, которую она никогда не видела, и сыну, и его товарищу.

    Иван Данилович за день на работе уставал меньше, чем от домашних хлопот по случаю ожидаемого приезда молодых. А ей-то как, Ефросинье! Сядут гости и домочадцы за стол, будут есть и не подумают, сколько хозяйка вложила в них труда и искусства. Подсчитать бы, сколько она день-деньской топчется возле печи, бегает по магазинам и рынкам, сколько расходует сил и энергии и как устает от всех этих хлопот!

    Но кто по-настоящему оценит неблагодарный труд домохозяйки! Муж придет вечером с работы, жалуется на свою усталость, а жена только вздохнет украдкой, приготовит ему помыться, накрывает стол, за обедом подсовывает кусок какой получше. Муж поел – и на боковую, а жена все топчется, все хлопочет и не жалуется на усталость. А другой еще и попрекнет куском хлеба, назовет бездельницей, сидящей у него на шее. Не каждый поймет, что чистота и уют в доме, вкусная пища, свежая постель, чистая выглаженная одежда стоят хозяйке больших трудов и что домашняя работа во много раз тяжелее той, что на производстве выполняет муж. Вырастут дети, станут честными трудолюбивыми гражданами, муж с гордостью скажет: – Это я вырастил и воспитал! – И опять женский труд, бесконечные хлопоты и заботы не принимаются в расчет.

    Когда Иван Данилович прочитал письмо Василия, в.котором он сообщил, что получил диплом инженера с отличием и женился на любимой девушке, старик обрадовался и в то же время огорчился. Обрадовался тому, что сын стал инженером. Насчет его женитьбы Иван Данилович сказал жене:

    – Не обсохло на губах молоко, а уже женился. Хотя бы с нами посоветовался, показал бы свою кралю.

    Ефросинью Петровну тревожило не то, что сын женился, а то, на ком он женился. По ее убеждению, от выбора жены зависит жизнь мужчины. Хорошая жена может сделать его счастливым, построить крепкую дружную семью. Ведь есть же такие, что женятся, познакомившись на танцульках, не посоветовавшись с родителями, а потом сетуют, что не сошлись характерами, расходятся, судятся, калечат жизнь себе и детям. И хотя она считала сына человеком серьезным, порядочным, но кто знает, кого он привезет в родительский дом. Не дай бог капризную барыньку, что любит спать до обеда, часами вертеться перед зеркалом, ленится за собой постель прибрать.

    Но своих материнских тревог Ефросинья Петровна не высказывала мужу, а когда тот принимался ворчать на сына, становилась на защиту своего дитяти. Ради одного того, что Василий будет работать в родном городе, жить в отчем доме, она готова простить ему даже плохую жену.

    – Эх, молодежь пошла, – вздыхал Иван Данилович, снедаемый беспокойством.

    – Хватит тебе, ворчун, – говорила Ефросинья Петровна. – Еще и в глаза не видел невестку, а уже честишь.

    Молодых ходили встречать к первому вечернему поезду, а они приехали шестичасовым, и никто их не встретил. Иван Данилович, чисто выбритый, принаряженный, досадуя на сына, что тот перепутал в телеграмме номера поездов, снял уже пиджак и начал развязывать галстук, когда в комнату с двумя чемоданами в руках ввалился Василий. Следом за ним – Надя и Николай. Иван Данилович вместо того, чтобы оставить в покое галстук, который он надевал только в особо торжественных случаях, начал быстро снимать его, но затянул сильнее.

    – Э, черт! Навыдумывают всяких тряпок! – вместо приветствия проворчал Иван Данилович, в досаде бросил его под ноги.

    Ефросинья Петровна, увидев сына и молоденькую невестку, вскрикнула: «Ой, боже!» и заплакала от радости.

    – Мама! Не плачь! – Василий, бросил чемодан, протянул руки навстречу матери. – Это моя жена, Надя!

    Пока Василий и Надя переходили из рук в руки, Николай стоял в дверях. Он хотел выйти во двор, чтобы не мешать семейной встрече, но в этот момент его заметил Иван Данилович.

    – А, Николай! – воскликнул он. – Что же ты стоишь, как сирота казанская? – Он обнял Николая, поцеловал. – Ну, как? Значит, тоже к нам работать?

    – Приехал, Иван Данилович, – улыбнулся Николай.

    – Это хорошо! Тоже женился?

    – Не успел.

    – И хорошо сделал, что не успел. А мой, видишь, обабился. – Иван Данилович плутовато подмигнул, кося глаза в сторону невестки.

    Ефросинья Петровна одновременно улыбалась и плакала, и от этого ее добродушное лицо казалось детским.

    – Что же ты плачешь, мама? Радоваться надо, – говорил ей Василий, поглаживая ее мягкие серые волосы, собранные в узелок на затылке.

    – Это я от радости, сынок, – отвечала она, вытирая фартуком мокрое от слез лицо. – Ах, господи! – вдруг сказала она, заметив Николая, разговаривавшего с Иваном Даниловичем. – Ты уж прости меня, старую, совсем растерялась от радости. С приездом тебя, сынок! – Она взяла его за голову, наклонила к себе, поцеловала.

    Николаю сдавило дыхание, защекотало глаза.

    Ефросинья Петровна с первого же взгляда оценила невестку и несказанно обрадовалась. Теперь она утрет кое-кому из соседок нос, что каркали, мол, Василий привезет из Москвы кикимору, потому что порядочная москвичка не поедет из столицы к чертям на кулички. Никифоровна так та прямо сказала, что расторопные родители, пользуясь неопытностью паренька, сумели сбыть с рук залежавшийся товар.

ПЕРВЫЕ ШАГИ

    На месте пустыря, где несколько лет назад паслись козы, вырос огромный станкостроительный завод. С юга на север в строгом порядке тянулись кирпичные и железобетонные корпуса с широкими проемами окон. Между корпусов – асфальтовые дороги, обсаженные липами и тополями. Территорию завода из конца в конец на две равные половины разделяла центральная дорога, вдоль нее тянулись цветочные клумбы, зеленые кустарниковые бордюры, елочки и березки.

    Василий и Николай ходили по заводской территории, знакомились с расположением цехов, любовались продуманной планировкой завода. Николай указал на корпус литейного цеха.

    – Помнишь, мы работали на стройке этого цеха?

    – Помню. Оскандалился я тогда. Завод мне нравится,– ответил Василий. Его радовало то, что в родном Лесогорске прибавилось еще одно крупное производство. Пока он учился в Москве, рабочий поселок разросся в большой промышленный город. Когда только успели выстроить столько заводов и домов!

    Николай радовался тому, что в завод вложена и его частичка труда. С легкой грустью он вспоминал, как работал здесь вместе с Дашей. Где она сейчас?

    Василия зачислили на должность конструктора, Николая – мастером механического цеха, Брускова, который тоже получил направление на этот же завод, заместителем начальника литейного цеха.

    Перед тем, как оформиться на работу, Николай посоветовал Василию:

    – Не лучше ли тебе сначала два – три года поработать в цехе?

    – Нет! – решительно заявил Василий. – Конструкторское бюро – это мозг завода.

    Он все еще был убежден, что на заводе только конструктором он покажет свои способности. К тому же у него есть кое-какой опыт в этом деле.

    Но в первые же дни Василий разочаровался в своих способностях. Получив от ведущего конструктора задание – самостоятельно разработать несколько деталей рабочего узла конструируемого станка, он в душе обиделся, что ему поручили такую несложную работу. Но когда он приступил к делу, сразу почувствовал, что ему не хватает опыта. До головных болей он напрятал память, рылся в справочниках, исписал много бумаги. Обратиться к ведущему конструктору или соседу по столу за советом не позволяло самолюбие. Вдруг они начнут посмеиваться: вот, мол, имеет диплом с отличием, а разобраться в азбучной истине не может.

    Как– то к нему подошел главный конструктор завода Иван Федорович Тараненко – высокий грузный мужчина лет около шестидесяти. Поправив на носу очки с толстыми стеклами и пощипывая коротко подстриженные седоватые усы, он глянул на чертеж.

    – Шо вы тут мудрите? – спросил он с украинским акцентом.

    Василий назвал детали узла.

    – Чего же вы над нею голову ломаете? – сказал Тараненко. Сквозь стекла очков его карие хитроватые глаза казались непомерно большими. Василий растерянно смотрел на главного конструктора.

    – Вы чулы, шо таке нормали?

    – Да, слышал.

    – Так якого же греця изобретаете, шо изобрели до вас сто лет назад?

    В помещении было тихо, и все конструкторы слышали голос Тараненко. Кто-то хихикнул, все многозначительно переглянулись. Василию стало стыдно за оплошность. Только сейчас он понял свою непростительную ошибку. Вместо того, чтобы взять стандартные детали и применить их к узлу, он начал «изобретать». Тут и работы всего на два – три часа.