Текст книги "Были два друга"

Автор книги: Павел Иншаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)

    – Ничего, всякое бывает, – добродушно сказал Тараненко и пошел дальше по узкому проходу между чертежными столами.

    Трудности в работе встречались на каждом шагу. Надо было почаще спрашивать, советоваться. Но Василию казалось неудобным лишний раз обращаться с вопросом к соседу.

    Вечером у проходной Василия часто поджидал Николай, чтобы вместе идти домой.

    – Ну, как?

    – Плохо, – отвечал Василий.

    – Я же говорил тебе – шел бы ты в механический или сборочный. Там настоящее дело.

    – Если бы я знал производство, как ты.

    – В цехе ты как раз и узнаешь его.

    Василий не мог представить себе, как ему было бы трудно, если бы он не чувствовал локтя товарища. Только сейчас он оценил по-настоящему Николая за его способность быстро разбираться в новой обстановке, знакомиться с новыми людьми. Этого как раз и не хватало Василию. Он медленно вживался в новую среду. После работы Василий часто заходил в механический или литейный, по совету Николая ко всему присматривался, изучал технологию.

    Чем больше Василий вникал в жизнь завода, тем интереснее ему было. Впервые за свою жизнь он познал радость труда, сознание гордости, что он честно зарабатывает свой хлеб, что на производстве он стал пусть пока еще маленькой деталью, каких тут тысячи, составляющих в целом производственную машину. До этого он только брал от жизни, теперь же настала пора отдать то, что он обязан был отдавать стране, народу – труд, знания, силы. И хотя в работе встречалось много досадных просчетов и неувязок, Василий вечером возвращался домой с тем радостным чувством, какое испытывает человек, проживший с пользой свой трудовой день.– Он что-то сделал, может быть, еще не так, как нужно, но завтра он сделает больше и лучше.

НЕВЕСТКА

    Ефросинья Петровна с первых же дней привязалась к невестке, как к родной дочери. Скромная и трудолюбивая, Надя вскоре рассеяла тревоги и свекра. Десяти лет Надя потеряла мать, а через два года на фронте погиб отец. Выросла она у тетки, которая не баловала ее. Варвара Петровна, рано овдовевшая, работала на швейной фабрике. Все домашние хлопоты лежали на плечах девочки.

    Попав в новую семью, Надя и тут не могла сидеть сложа руки, хотя свекровь категорически запрещала ей браться за черную домашнюю работу.

    – От кастрюль и стирки грубеют руки. Труд стряпухи быстро старит женщину. Ты молодая, тебя должен муж любить, – говорила ей часто свекровь.

    – Это плохо, когда муж любит жену за белые ручки, – отвечала Надя.

    – Эх, деточка, не каждый ценит наш бабий труд, – вздыхала Ефросинья Петровна. – В домашних хлопотах баба тупеет.

    В словах свекрови Надя чуяла горькую правду. Неужели и ей, как Ефросинье Петровне, уготована судьба домохозяйки? Василий до женитьбы соглашался с тем, что она будет работать на производстве, учиться на заочном отделении института. Теперь же он и слышать не хочет, чтобы она устроилась на завод, говорит, что тут работать труднее, чем в институтской лаборатории. Неужели он хочет привязать ее к кастрюлям, пеленкам? Нет, в этом она не может упрекнуть его. Наоборот, ему не нравится, что она наравне с матерью хлопочет по хозяйству.

    – Маме тяжело одной всех нас кормить, обстирывать, убирать комнаты. К тому же от безделья можно сойти с ума, – отвечала ему Надя.

    – Бери уроки музыки. Соберем денег, купим пианино. Ты ведь любишь музыку. А о маме не волнуйся, она любит домашние хлопоты. Она и сама не раз мне жаловалась, что ты берешься решительно за все.

    – Не могу же я сидеть и смотреть, как мама с утра до ночи возится по хозяйству. Нас вон сколько, а она одна.

    Наде казалось странным, что Василий не ценит и не жалеет мать, которая не чает в нем души.

    – Я боюсь, что ты погрязнешь в будничных хлопотах, – недовольно проговорил Василий. Он все чаще стал замечать, что Надя вечером, слушая его рассказы о делах завода, вдруг впадала в задумчивость и украдкой вздыхала. Ее что-то волновало и томило. Не раз он пытался вызвать ее на откровенный разговор, но она отмалчивалась. Неужели ей не нравится его дом, семья или она тоскует по Москве? – Наденька, я тебя очень люблю и хочу, чтобы тебе хорошо было в нашей семье, – как-то сказал Василий и ласково привлек ее к себе.

    – А мне почему-то кажется, что ты из меня хочешь сделать домашнюю хозяйку, – чуть слышно проговорила Надя.

    У него удивленно приподнялись брови. Он не понимал, почему она пришла к такому выводу, что плохого в том, что он окружает ее заботой, хочет, чтобы она была довольна его семьей, ограждает от всего, что может омрачить ее.

    – Наденька, ты обижаешь меня, – сказал он сконфуженно. – Я ведь для тебя хочу лучше…

    Она задумчиво прошлась по комнате.

    – Я хочу устроиться на работу, – ответила она.

    – Разве тебя упрекают в чем-нибудь?

    – Дело не в этом, Вася. Я не привыкла сидеть дома. Меня угнетает праздная жизнь. Разве у твоих товарищей жены не работают?

    – Тяжело там будет работать. Не надо торопиться. Ты же хотела поступить в заочный институт. Надо хорошенько подготовиться. Я помогу тебе. Работа от тебя никуда не уйдет.

    – Тебе не хочется, чтобы я работала на заводе.

    У Нади характер был покорный и ласковый. Она любила Василия и не хотела с ним спорить. Но этот разговор заставил ее серьезно задуматься. Чуткая ко лжи, она в разговоре с мужем скорее почувствовала, чем услышала что-то фальшивое. Что же дурного в том, что ей хочется работать на заводе, а не скучать дома от безделья? В Москве осталась тетя Варя, ей надо помогать, но из заработка Василия она не решалась выкраивать старушке немного денег. Оставить ее на произвол судьбы она не могла.

    Надя посоветовалась со свекровью.

    – Что ты, доченька! Осрамить нас хочешь? Нас соседи засмеют. И не думай об этом, – заявила Ефросинья Петровна.

    В тот же день за обедом она напустилась на сына:

    – Уж не ты ли заставляешь Надю устраиваться на работу? Этого только нам недоставало.

    – Что ты, мама! Я пытался отговорить ее… Надя сидела, потупив глаза. Иван Данилович косо посматривал то на сына, то на жену. Положил ложку, вытер салфеткой усы.

    – А у тебя что, есть охота работать? – спросил он невестку.

    – Я хочу поступить на завод. Я ведь техникум окончила, лаборанткой работала, – ответила Надя, ища у свекра поддержки.

    – Ну что ж, хорошее дело надумала. Что толку дома сидеть. От безделья человек портится. В такие годы надо трудиться на производстве, – сказал Иван Данилович.

    – Соседи нас засмеют, что невестка не успела приехать к нам, а мы ее на работу погнали, – заявила Ефросинья Петровна.

    – Пусть дураки смеются, для них законы не писаны, – отрезал Иван Данилович. – Это дело ее доброй воли. Ежели хочет работать, пускай работает. Одобряю! А нет – пущай дома сидит. Стряпухой будет. Так-то.

    – Или у нас есть нечего? Или мы попрекаем? – начала было Ефросинья Петровна.

    – Не в этом дело, мать. Надежда – техник. Ее место на заводе, а не у плиты. Ежели бы меня сейчас оторвали от производства, от людей, я сразу бы завял. Вот в чем соль. – Для большей убедительности Иван Данилович поднял указательный палец.

    С чувством благодарности Надя посмотрела на свекра. Он понял ее. Перевела взгляд на Василия. Он нервно постукивал вилкой по скатерти. Наде стало жаль его.

    Василий раньше не подозревал, что у Нади за кротостью ее характера скрывается настойчивость. Ему ничего не оставалось, как примириться с тем, что Надя устроилась на работу. Первые дни он опасался, что она, устав на работе, не будет уже той ласковой и внимательной, какой была все время. Но опасения его были напрасными. Надя стала более веселая, подвиж– ная, будто ожила. С работы она приходила довольная, с увлечением рассказывала домочадцам заводские новости, о своей работе, о новых подругах. Работа на заводе давала ей за

день столько впечатлений, что она и дома жила ими.

С работы приходили вместе. Василий снимал пиджак, ложился на диван, и в ожидании обеда читал газету. Надя облачалась в домашний халатик, принималась помогать свекрови.

    Однажды в начале зимы солнечным днем Василий и, Надя отправились на лыжах в сосновый бор. Светило неяркое солнце, в его лучах запушенные снегом сосны сверкали хрусталем. В лесу было тихо и торжественно. От мороза и быстрого бега у Нади раскраснелось лицо. В бежевом свитере и красной трикотажной шапочке она под солнцем вся светилась здоровьем и счастливой молодостью. Василий вспомнил подмосковный лес, прогулку на лыжах. Вот такая же она была тогда – веселая, красивая.

    – Надя, помнишь наши прогулки в Москве? – спросил Василий, идя рядом с нею.

    – Нас было трое. Ты читал нам стихи, – ответила Надя, повернув к нему улыбающееся лицо.

    Василию захотелось сейчас повторить московскую прогулку. Он начал читать стихи, которые тогда писал для Нади. Так же, как в подмосковном лесу, они остановились под елью, покрытой снегом. Надя с улыбкой смотрела на него. Вдруг она уронила в снег палку, покачнулась, приложила руку в синей варежке к глазам.

    – Ой! – отчаянно вскрикнула она.

    Василий успел подхватить ее, испуганно прижал к груди.

    – Что с тобой, Наденька?

    Она с трудом держалась на ногах.

    – Надя, милая, тебе плохо?

    Она молчала, губы ее были сжаты, глаза закрыты, веки слегка вздрагивали. На лбу выступили капельки пота.

    – Наденька?! Что же ты молчишь?

    Она открыла глаза, обхватила руками его шею, припала щекой к его щеке. На ее губах мелькнула чуть уловимая улыбка, в глазах светилось что-то гордое, радостное.

    – Кажется, я… У нас будет ребенок.

    В порыве радости он начал целовать ее холодные губы, щеки, глаза.

    – Наденька, это очень хорошо! – растроганно проговорил Василий. После того, как Василий женился на любимой девушке, начал на заводе самостоятельную трудовую жизнь – все ему виделось в розовом свете. Люди, окружавшие его, казались ему хорошими, готовыми в любую минуту подать руку помощи. Мир для Василия был полон очарования. Временами ему казалось противоестественным то, что человек может быть всем доволен

    – Теперь тебе придется оставить работу на заводе. Время подумать о нашем будущем ребенке, – не раз говорил он Наде.

    – Не волнуйся, Вася. Все будет хорошо, – отвечала Надя. – У нас прибавится семья, а это вызовет новые расходы. И тете Варе помогать надо.

    – Варваре Петровне от каждой получки я буду высылать деньги.

    – Ты не так уж много зарабатываешь.

    – Я буду искать дополнительную работу. Может быть, начну писать в газету.

    – Тебе и без этого хватает работы. А мне не тяжело. Понимаешь, я люблю свое дело. Если ты уважаешь меня, не требуй, чтобы я ушла с завода.

    Надя так ласково смотрела ему в глаза, что Василий не стал настаивать. Матери он строго-настрого приказал, чтобы она, боже упаси, не разрешала Наде поднимать тяжести, носить воду, мыть полы.

    – И, сынок, будто я не знаю, что женщине надо в этих случаях, – ответила мать

    Вечером часто приходил Николай с чертежами. Они с Василием усаживались в горенке за стол. Чертили, высчитывали, рылись в справочниках, спорили. Иногда засиживались до утра. Им никто не мешал работать над изобретением универсального токарного станка, который они задумали еще в Москве.

    Надя тут же сидела за шитьем детских распашонок, капоров, простынок. Она смотрела на увлеченных чертежами товарищей и радовалась их дружбе. Когда они уставали в бесплодных поисках какого-то сложного конструкторского решения, Надя старалась отвлечь их от работы, дать им передохнуть, показывала свое шитье. Товарищи охотно оставляли свои чертежи и принимали в ее рукоделии самое горячее участие.

    В доме Тороповых все заботливо готовились к появлению нового члена семьи. В одну зарплату Василий купил детскую кроватку, во второю – коляску.

    Как– то Василий пришел с работы домой и не застал Надю: ее увезли в роддом. Не став обедать, он побежал узнать, как она себя чувствует. В палату его не пустили, и ему пришлось написать Наде записку. Утром, идя на работу, он делал большой крюк, чтобы узнать о здоровье Нади, передать ей цветы и гостинцы. С работы он обязательно забегал в роддом, потом уже шел домой. С завода два-три раза на день звонил дежурной сестре.

    И однажды в телефонной трубке женский голос сказал ему, что его жена родила сына и чувствует себя превосходно. Василий отпросился у ведущего конструктора и побежал в роддом, толкая по дороге встречных прохожих.

    Появление в доме нового члена семьи чувствовалось во всем. Все стало выглядеть в новом свете. Иван Данилович начал смотреть на сына, как на взрослого человека. В депо он встречному и поперечному с гордостью сообщал, что у него в доме появился внук. Домой Иван Данилович теперь шел не как обычно – не спеша, вразвалку, а торопливо, озабоченно. Ведь дома в детской кроватке, посапывая, лежит внук. Войдет в дом, чинно повесит фуражку и первым делом в горенку, нагнется над кроваткой, почмокает губами, сощурит в улыбке глаза.

    – Ну, как, брат, – живем? Ну живи, живи. Места у нас хватит всем.

    Но больше всего ликовала Ефросинья Петровна. Не доверяя неопытной невестке, она сама купала внука, стирала его пеленки, пеленала.

    Все в доме были по-своему счастливы. Ребенок еще прочнее сплотил семью.

    Чем больше Василий Торопов чувствовал полноту семейного счастья, тем острее Николай Горбачев ощущал неустроенность своей личной жизни. В этом была какая-то обратная зависимость. Одному сопутствовала удача, другого она обходила стороной.

    А время шло своим чередом. В труде, в постоянном напряжении незаметно проходили дни, – каждый из них был неповторим и в то же время похож на другой, как близнецы.

    В то время как Василий Торопов за чертежным столом добросовестно вычерчивал детали машин, Николая Горбачева перебрасывали с одной работы на другую. Шесть месяцев он работал мастером механического цеха, три месяца помощником начальника этого же цеха. Здесь он не сработался со своим начальником Медведевым. Началось с того, что Николай поддержал двух рабочих рационализаторов, помог им технически оформить и произвести некоторые расчеты в чертежах. На производственном совещании он выступил с критикой в адрес своего начальника за без душное отношение к рационализаторам. Позже оба предложения рабочих были одобрены и приняты, но Медведев затаил обиду на своего помощника. Отношения их испортились. Начальник цеха в молодом; энергичном инженере увидел претендента на свое место: Медведев имел только среднее техническое образование. Трения между ними дошли до того, что дирекция вынуждена была перевести Горбачева исполняющим обязанности начальника самого отстающего на заводе кузнечного цеха. Начальник здесь болел третий месяц, работа была запущена, цех систематически не выполнял план.

    Николай только освоил кузнечное дело, устранил неполадки в цехе, наладил производство – на работу вышел старый начальник цеха. К этому времени на заводе не было вакантных мест, и Николай неожиданно оказался не у дел. Дирекция временно перевела его в сборочный цех на заштатную должность – мастером сборочной бригады экспериментальных станков. Эту должность директор ввел в счет административно-управленческой единицы по заводоуправлению. Николаю ничего не оставалось делать, как смириться со своим положением и ждать, когда министерство утвердит новое штатное расписание.

    Тогда и в голову не приходило, что впоследствии заштатная должность принесет ему много неприятностей.

НАЧАЛО ИСТОРИИ

    Надя давно начала замечать, что Василий вечерами, если не работал с Николаем над проектированием станка, все чаще стал засиживаться за письменным столом. Он что-то писал, зачеркивал, переписывал, иногда в досаде рвал написанное и опять принимался писать с какой-то фанатической настойчивостью. В эти часы он не любил, чтобы его отвлекали по мелочам. Надя знала, что он ведет дневник, но никогда не заглядывала в него, считала, что дневник – это разговор человека наедине с собой. Еще по студенческим стихам она заметила у Василия литературные способности.

    И вот в заводской многотиражке «Станкостроитель» Надя прочитала небольшой очерк Василия о токаре-скоростнике. Очерк понравился ей. Он выгодно отличался от статей и заметок многотиражки, чаще всего написанных сухим, серым языком.

    – Поздравляю, Вася!

    – С чем?

    – С очерком.

    – Понравился?

    – Понравился.

    На губах Василия засветилась довольная улыбка. Надя всегда была скупа на похвалы.

    Потом в многотиражке стали появляться статьи и очерки за подписью В. Торопова.

    То ли оттого, что жизнь Василия была наполнена богатым содержанием, или потому, что в нем оставалась еще неизрасходованная энергия, или сама окружающая обстановка была настолько значительной и интересной, – его потянуло к перу. Началось это с того, что как-то Николай посоветовал ему для заводской многотиражки написать очерк о лучших рационализаторах механического цеха. Его очерк заметила областная газета и попросила написать для нее о передовиках станкостроительного завода. Он это принял, как очень ответственное задание, и несколько вечеров работал над рукописью.

    – Ты у меня труженик, – говорила Надя, всматриваясь в утомленное лицо Василия. – Но куда это годится? Глаза красные, веки припухли. Надо беречь свое здоровье.

    Василий провел ладонью по мягким белокурым волосам жены.

    – Я для областной газеты пишу очерк, – признался он – Понимаешь, я придаю этому большое значение. Мне хочется, чтобы на мой очерк обратили внимание. Это очень и очень важно. Разве плохо освоить новую профессию, например, стать журналистом?

    Надя вспомнила, что после рождения сына он не раз говорил о дополнительном заработке. Неужели он ради этого отказывает себе в отдыхе?

    – Да… но муза жестоко мстит тем, кто стремится превратить ее в источник дохода, – в раздумье | проговорила Надя.

    У Василия сразу потускнели глаза. Его обидело замечание жены. Почему она думает, что он ради заработка тратит столько труда, недосыпает? Заводская многотиражка не заплатила ему ни копейки. Но ведь и дополнительный заработок не помешает семье.

    – Ты не сердись на меня. Это я к слову. А сейчас спать, спать.

    Василий встал, потянулся. Да, ему очень хотелось спать. Но он долго ворочался в постели, не в силах отключить мысли от незаконченного очерка. Ему и во сне мерещились плетение фраз, люди, о которых он рассказывал в очерке.

    И очерк напечатали в областной газете. Дебют Василия был удачным. Редактор прислал ему письмо, в котором просил почаще выступать на страницах газеты с очерками и корреспонденциями. Василий с радостью принял это предложение.

    Однажды на завод приехал московский писатель. Он больше месяца пробыл на заводе, ходил по цехам, сопровождаемый то главным инженером, то главным технологом, беседовал с рабочими и инженерами, бывал на собраниях.

    Василию тоже как-то довелось побеседовать с литератором, который остался доволен этой беседой.

    – Вы умеете в людях подмечать то, из чего складывается индивидуальность, – сказал писатель

    Василий был польщен.

    Приезжий заинтересовался молодым конструктором, пригласил к себе в гостиницу.

    – У вас очень острая наблюдательность, – заметил писатель. – Вы прекрасно знаете производство, умеете хорошо видеть человека Я прочел ваши газетные очерки – вы не лишены литературных способностей. Почему бы вам не попробовать написать о заводе что-нибудь фундаментальное?

    – Что вы! – смущенно воскликнул Василий.

    – А вы все-таки на досуге подумайте об этом. Вы, можно сказать, живете в теме, а главное, видите и мыслите, как писатель.

    Этим словам Василий сначала не придал серьезного значения, просто приезжий наговорил ему много приятного. Нет, на писателей Василий смотрел, как на особенных людей. У писателя есть что сказать народу, он должен сочетать в себе вдохновение поэта, мудрость философа, смелость новатора, мужество и бесстрашие борца. Но приезжий все-таки внушил ему дерзкую мысль: попробовать написать о заводе книгу.

    Незаметно для себя Василий начал больше внимания уделять своим запискам, старался смотреть на людей, на производство, общественную жизнь глазами пишущего человека. В голове рождались какие-то образы, сюжеты. Приступать к книге он не торопился,, надо было накопить материал, осмыслить его, отобрать наиболее яркое, значительное.

    А писать было о чем. Каждый человек, только внимательно присмотрись к нему, – благодатный материал для лепки образа. На огромном производстве каждый день происходило много больших и малых событий, конфликтов. Завод вырос на глазах Василия, и сам он сейчас рос вместе с заводом.

    Внешним толчком написать книгу о людях своего завода Василию послужила канительная история с изобретением.

    Из главка был получен проект станка, одобренный отраслевым научно-исследовательским институтом и утвержденный министерством. Требовали как можно быстрее пустить его в серийное производство, нужда в такой машине была большая. Главный конструктор завода Тараненко, фыркая и усмехаясь в усы, испестрил листы вопросительными знаками и каверзными замечаниями. Когда его пригласил директор завода и поинтересовался новым заказом, Тараненко ответил:

    – Мы получили не станок, а кота в мешке. Сидят там работнички!

    – В чем дело? – насторожился директор Геннадий Трофимович Пышкин, зная чудаковатость главного конструктора.

    – Намудрили.

    Геннадий Трофимович поморщился. Это был высокий, раздобревший красавец мужчина лет около пятидесяти, белокурый, голубоглазый, веселый, очень подвижной.

    – Ну, знаете, дорогой Иван Федорович, вам не мешало бы выбирать выражения. Проект одобрен и утвержден в Москве, – заметил директор.

    – А хиба там дурнив нема? Геннадий Трофимович нахмурился.

    – У вас, дорогой, наверное, опять печень не в порядке? Что, станок очень сложный? – спросил он.

    – Ерундистика. Посмотрите сами.

    Геннадий Трофимович молча разложил перед собой чертежи, присматриваясь к пометкам Тараненко. Хотя он и не силен был в чертежах – отвык на административной работе, – но дефекты, помеченные карандашом, заметил. Ему звонили из главка, просили принять все меры, чтобы не задерживать освоение нового станка. Геннадий Трофимович пообещал немедленно сделать все, чтобы новому станку дать зеленую улицу. И вот, теперь полюбуйся! Этот Тараненко всегда что-нибудь найдет в проектах, спущенных сверху. Начнется канитель с главком, научно-исследовательским институтом. Там на местных специалистов смотрят скептически, мол, что они понимают.

    Директор не забыл еще историю с проектом станка, тоже спущенного главком три года назад. Тараненко начисто раскритиковал его. Завод два месяца спорил с институтом и главком. В этот спор вынуждено было вмешаться министерство, оно затребовало проект станка, предназначенного для многосерийного производства, и передало заказ другому заводу. Там освоили станок, а Пышкину взамен прислали «гроб» – так он назвал новую модель сложного громоздкого станка, с которым возились больше двух лет. Он считал, что министерство в наказание прислало эту модель, чтобы не привередничали. И хуже всего то, что на этот станок было мало заказов.

    До встречи с Тараненко директор, как рачительный хозяин, радовался, что завод получил многосерийный заказ, считал, что это сделали для него работники главка, с которыми он был в хороших отношениях.

    – А не кажется ли вам, дорогой, что мы рискуем повторить старую историю? – сказал Пышкин.

    – Яку историю? – спросил главный конструктор, хитро прищурив подслеповатые глаза.

    – Да когда вы забраковали многосерийный станок, а они нам взамен подсунули «гроб».

    – А-а, – певуче протянул Тараненко. – Но его заново переделал завод, который принял заказ. И выходит, что мы с вами были правы.

    – Так что же, дорогой, прикажете делать, а?

    – Вернуть проект главку. Нехай ему черт!

    – А вы, дорогой, все-таки не спешите с выводами. Проверьте еще раз. Дайте ведущим конструкторам. Ум хорошо, а десять лучше. Тут надо десять раз отмерить.

    – Добре. Сделаем, десять раз отмеряем.

    Тараненко был прав, станок нуждался в значительной доработке. Пышкин позвонил в главк, сообщил, что заказ в таком виде принять нельзя. Оттуда последовало указание: срочно устранить недостатки и готовить станок для серийного производства. И вот конструкторское бюро, понукаемое директором, переключилось на доведение станка с лихорадочной поспешностью. Пышкин, шумный и оживленный, два-три раза на день забегал к конструкторам, полушутя, полусерьезно говорил:

    – Ну что, добры молодцы, копаетесь? Главк бомбит телеграммами, а вы не можете раскачаться. Темпов не вижу, милые, темпов!

    – Не понимаю, как могли одобрить недоработанный проект? Боюсь, что ничего не получится. Его надо делать заново, – отвечал Тараненко.

    – Ну, ну, голубчик, – улыбался своей добродушной улыбкой Пышкин. – Не будьте скептиком. У кого не бывает просчетов.

    – Сидят там дармоеды, оторванные от производства, – брюзжал Тараненко.

    – Ай-ай-ай, какой вы сегодня злой, Иван Федорович! Нехорошо, нехорошо, голубчик. – Пышкин качал головой, не переставая улыбаться. Его никто никогда не видел хмурым, раздражительным и злым.

    – Нет чтобы конкретно руководить производством…

    – Вы, дорогой Иван Федорович, везде и всюду видите бюрократизм. Нельзя так. Вот что, дорогой, давайте темпы. Страна ждет новый станок. Темпов не вижу, темпов!

    Геннадий Трофимович умел в шутливой, веселой манере требовать от своих подчиненных. Он никогда не повышал голоса, даже разнос он делал улыбаясь. Вынесет выговор и тут же скажет:

    – Ай-ай, как нехорошо! Как же вы это, а? Сплоховал, сплоховал, голубчик. Надеюсь, этого больше не повторится.

    В главке и министерстве Пышкин был на хорошем счету, завод выполнял планы, продукцию выпускал качественную, работал рентабельно, давал много экономии.

    – Добряк! – отзывались о нем рабочие.

    – Дипломат! – говорили инженеры.

    Проект станка доработали в конструкторском бюро. Тараненко скрепя сердце под нажимом Пышкина-подписал его. Станок отличался громоздкостью, сложностью регулировки. Но заказ был срочным.

    Когда станок был собран и поставлен на испытание, вот тут-то и обнаружились все минусы: он оказался очень капризным.

    – Ой, наберемся мы с ним хлопот, – почесывая висок, сказал Тараненко Пышкину. – От рекламаций не будет нам житья.

    – Рано еще панихиду петь, дорогой. Надо изучать его характер. Может, кое-что на ходу доделаем,– ответил Пышкин.

    И снова начались доделки.

    – Вот навязали нам чертяку на наши головы,– ворчал Тараненко.

    После многочисленных доделок и доводок на ходу приехала на завод приемочная комиссия. Тараненко по опыту знал, что члены приемочной комиссии обычно придирчивы к новым маркам станков, поэтому очень беспокоился за судьбу станка. Однако, к его удивлению, комиссия довольно снисходительно отнеслась к первенцу, благословила его, и он пошел в производство без дополнительных стационарных испытаний. Вскоре завод получил первые рекламации.

    – Вот вам, Геннадий Трофимович, и новый «гроб». Не було бабе хлопот, так вона купила порося, – сказал Тараненко.

    На румяном, добродушном лице Пышкина мелькнула горькая улыбка. В душе он считал себя виновником во всем. Надо было отказаться от этого заказа, тем более его предупреждал главный конструктор. Но он не сделал этого, доверился авторитетному мнению работников главка, научно-исследовательскому институту. А тут еще спешка. Но Геннадий Трофимович был не из тех, которые берут на себя вину.

    – Проект-то был одобрен институтом и главком, утвержден министерством, – напомнил Пышкин. – Рано еще нам отчаиваться, дорогой. Заводы просто не успели освоить станок. У нас при испытании он дал неплохие результаты. Придется послать своих людей, пусть помогут наладить. А нет, пусть главк пришлет авторов проекта, – сказал Пышкин.

    – Мой совет: чем скорее снимем его с производства, тем лучше. Нехай ему черт!

    – Крайности, дорогой, крайности! Мы его еще испытаем у себя, может, кое-что подправим.

    Николай Горбачев в это время работал в сборочном цехе за бригадира участка, где собирался злополучный станок. Еще при сборке он видел в новой модели много недостатков, просчетов, хотя замысел был хороший. Приблизительно над таким же типом универсального станка работал и он с Василием.

    Вечером Николай развернул чертежи и долго рассматривал их. «А ведь мы были на правильном пути,– подумал он. – Пожалуй, есть смысл продолжить работу».

    Днем он зашел в конструкторскую. Василий сидел за своим столом, производя на бумаге математические расчеты.

    – Колдуем? – спросил Николай.

    – Как видишь, – ответил Василий, положив тонко отточенный карандаш. Лицо его было усталым, видно, расчеты утомили его, и он обрадовался поводу отвлечься от цифр.

    – Вчера и сегодня я просматривал наши чертежи. Мы уже многое сделали. Мне кажется, надо быстрее заканчивать проект станка, – сказал Николай.

    – Какой же теперь в этом смысл? Нас опередили, – ответил Василий.

    – Никто нас не опередил. У нас совсем другая модель, проще, экономнее, вернее.

    В тот же вечер снова засели за работу. По самым грубым расчетам выходило, что их станок обойдется в два раза дешевле того, который сейчас готовился к серийному производству. Станок новой конструкции обещал дать заводу большую экономию.

ИСТОРИЯ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

    Через две недели схему будущего станка изобретатели показали Тараненко. Иронически посмеиваясь в усы, он долго всматривался в чертежи. Василий с тревогой следил за выражением его лица. Вдруг сейчас скажет:

    – Ерундистика! На городи бузина, а в Киеве дядько.

    По мере того, как Иван Федорович вчитывался в чертеж, с его лица сходила скептическая усмешка.

    – Це дило! – неожиданно произнес он, хлопнув, ладонью по ватману. – Вы быка берете за рога. Только вот тут надо подумать. Так не пойдет. – Он карандашом обвел рабочий узел. – И тут треба помараковать. И тут, и тут…

    В результате почти весь чертеж был в овалах карандаша.

    Не одну неделю пришлось поломать головы над замечаниями главного конструктора. Теперь они трудились с удвоенной энергией, убежденные в том, что идут по правильному пути.

    Когда второй раз показали проект Тараненко, он уже без иронической усмешки просмотрел его и заявил:

    – За такую работу я поставил бы вам пять с плюсом. Надо еще доработать кое-что. Но это мы сделаем сами. Усажу за это дело человек двенадцать, они его быстренько доведут, – сказал он.