Текст книги "Были два друга"

Автор книги: Павел Иншаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

    Просыпался всегда Василий Иванович с тяжелой головой, раздражительный. И сам не понимал, чего ему не хватает. Вечером, чтобы рассеяться и набраться новых впечатлений, шел с женой в театр или на концерт.

    Василий Иванович с некоторых пор снова стал замечать, что Надя ходит задумчивая и, что хуже всего, перестала с ним быть откровенной. Это настораживало его, пробуждало старые сомнения и тревоги. Несколько раз он пытался вызвать ее на откровенный разговор.

    – Что с тобой, Наденька? – ласково спрашивал он, глядя на ее похудевшее лицо.

    – Оставим этот разговор, – отвечала она. В глазах у нее грусть и смятение.

    Вечером, уложив детей спать, Надя садилась за учебники и занималась допоздна. Василий Иванович завидовал ее усидчивости.

    В день ее рождения он подарил ей браслет. Думал, что она обрадуется, бросится ему на шею, осыплет его поцелуями, как это было раньше. Но сейчас этого не случилось. Надя взяла изящную вещицу, сдержанно поблагодарила его, повертела в руках. Василий Иванович обиделся.

    – Не нравится? – спросил он.

    Надя кивнула головой. Василий Иванович насупился.

    – Я хотел сделать тебе приятное, а ты… Что ж, видно, у меня испортился вкус, – Василий Иванович прошелся по комнате, заложив за спину белые выхоленные руки. Последнее время он раздобрел, в его походке, в выражении лица, в голосе появилось что-то новое, самоуверенное.

    Надя подошла к нему, ласково заглянула в глаза. – Я давно хотела поговорить с тобой… Не нравится мне все это.

    У Василия Ивановича приподнялись брови.

    – Что «все это»?

    – Браслет. Тряпки. Вся наша жизнь, – глухо ответила она.

    – Не понимаю тебя.

    Надя помолчала, похрустывая суставами пальцев.

    – Мне приятно вспоминать то время, когда мы поженились, приехали сюда на работу. Жили мы скромно, трудились, по выходным дням ходили на прогулки, мечтали, строили планы на будущее. Потом у нас появились дети. Ты был чутким другом, хорошим отцом…

    – Разве я сейчас другой?

    – Не знаю. Мне кажется, другой. Мы были по-настоящему счастливы, хотя у нас тогда не было ни хорошей квартиры, ни дорогой мебели…

    Василий Иванович был озадачен откровением жены.

    – А теперь? – спросил он.

    – Теперь у нас нет того, что мы имели раньше. И его не купишь за деньги.

    Надя припала головой к его груди, провела пальцами по его лицу.

    – Вася, разве ты не замечаешь, что в нашей жизни есть что-то неправильное? Я ругаю себя, что оставила завод. Грустно все это, никчемно. Засасывает пустота. От нас отстранились твои родители, товарищи. Задумывался ли ты когда-нибудь над этим? Как бы я хотела вернуть прошлое. Вася, пойми, я не могу дальше так.

    Василий Иванович был просто огорошен тем, что услышал от жены. Он и сам не раз задумывался, что последнее время в его жизни происходит что-то неладное, что он в чем-то поступает неправильно, что ему чего-то не хватает, и он всегда испытывает чувство неудовлетворенности. Но к выводам, к которым пришла Надя, он не приходил. Что с того, что у него натянутые отношения с отцом. Отцы и дети – это вечный конфликт. Дети считают отцов людьми, отжившими свой век, отцы же смотрят на детей, как на малых ребят, ничего не смыслящих в жизни. У одних житейская мудрость и прожитая жизнь, у других самоуверенность и будущее. Как Надя не понимает таких простых вещей! Да, он последнее время растерял своих прежних друзей, а новых не приобрел. Это объясняется просто: когда он работал на заводе, его с людьми связывало производство. Наконец, имеет же он право строить свою жизнь так, как находит нужным? Почему он должен жить и мыслить, как все? Что плохого в том, что он, недосыпая ночей, отказывая себе в отдыхе, написал книгу?

    – И что ты предлагаешь? – спросил Василий Иванович.

    – Надо помириться с отцом.

    – Я с ним не ссорился.

    – Вася, тебе надо вернуться на завод. Ты пропадешь от безделья. Это страшно. Мы молоды, будем трудиться на заводе. Ты опять обретешь товарищей. Напишешь еще не одну книгу, – с чувством и убежденностью сказала жена.

    – Надя, пойми, все, что ты предлагаешь, – противоестественно. Это физически невозможно, – ответил Василий Иванович. В его мыслях была сумятица. Он скорее чувствовал, чем понимал, что в словах жены много горькой для него истины.

    – Ты говоришь не то, что думаешь, что чувствуешь, – продолжала Надя. – Я ведь знаю, – ты хороший, умный, честный. Ты просто не успел еще осмыслить того, что с тобой происходит последнее время. Все это я уже испытала на себе. Очень жалею, что послушала тебя и ушла с завода. Иногда я просто не нахожу себе места, тупею от пустоты. Я снова пойду работать.

    Лицо Нади порозовело, глаза светились, в голосе столько искренней горечи, боли, сострадания и любви к мужу. Все это не могло не тронуть Василия Ивановича. Он принялся нервно ходить по комнате, заложив за спину руки.

    Она смотрела на него и ждала, что он сейчас подойдет к ней, возьмет за руку и скажет:

    – Ты права. Пусть будет по-твоему.

    Василий Иванович остановился возле письменного стола, взял браслет, повертел его в руках, как бы рассматривая узоры на нем, снова положил на место.

    – Значит, все это угнетает тебя? – спросил он тихо.

    Надя молчала.

    – Что же мне, по-твоему, уйти в наш старый дом, снова вернуться на завод? Где же тут логика?

    – Ничего ты не понял из нашего разговора, – мрачно сказала Надя. Опустив голову, она вышла из кабинета.

    Разговор с женой обидел Василия Ивановича. Но он чувствовал: Надя в чем-то права. Может быть, в том, что безделье страшно утомляет, раздражает, наводит на грустные раздумья. Но что значит вернуться на завод, если он задумал написать новую книгу. И напишет ее, в этом он нисколько не сомневается…

    Василий Иванович сел на диван и задумался…

РАЗГОВОР НЕ ОКОНЧЕН

    Проходя по цеху, Николай увидел директора, что-то сердито доказывающего женщине в белом халате.

    Возле них стоял молодой инструктор по технике безопасности. Пышкин размахивал руками, что было с ним редко. Что же это за женщина, сумевшая так распалить невозмутимого, всегда улыбающегося Геннадия Трофимовича? Подошел ближе. Даша!

    Николай подумал о том, что Пышкин в запальчивости может наговорить Даше грубостей, что иногда бывало с ним, и поспешил ей на выручку. На его приветствие она слегка кивнула головой.

    – Вот, полюбуйся, дорогой, медицина требует, чтобы мы в цехе установили вытяжные трубы, – сердито сказал Геннадий Трофимович, обращаясь к подошедшему Николаю.

    – Требование медицины законно, – ответил Николай.

    – Гм… Законно. Разве я сам не понимаю, что законно. Вы думаете, я враг рабочего класса, не понимаю, что рабочим надо создавать условия для труда? – несколько смущенно проговорил Геннадий Трофимович.

    – Понимать мало, товарищ директор, – сказала Даша, посмотрев в сторону Николая.

    – Да вы знаете, товарищ эскулап, во что это обойдется заводу? – спросил директор.

    – Наше государство никогда не скупилось на охрану здоровья трудящихся, – ответила Даша.

    – Для вытяжных труб в таком цехе нужны сотни тысяч рублей. А где я возьму их, если наши сметы в министерстве финансов режут вот как! – Пышкин пальцем провел себя по горлу.

    – А вы бы доказали, что для государства дороже обходится оплачивать больничные листы, чем устроить в цехе вытяжные трубы.

    – Милая девушка, скорее черту докажешь, чем финансистам. Статьи на капитальные затраты они режут беспощадно и не спрашивают, что к чему.

    – Геннадий Трофимович, вы ведь сами недавно звонили об этом в министерство, – напомнил Николай.

    – Звонил. Ну и что с того? Обещают учесть это при рассмотрении сметы будущего года. Эх, молодо-зелено. Не понимаете, что значит быть хозяйственником. Тут приходится ходить, как по канату. Качнешься влево – нарушение финансовой дисциплины, извольте садиться на скамью подсудимых. Качнулся вправо – сорван план. Опять, голубчик, идите объясняйтесь с начальством, получайте выговор. Вот что, девушка. В акте обязательно запишите, что директор – враг рабочего класса, он сознательно калечит их здоровье. Так и пишите. – Геннадий Трофимович повернулся и быстро пошел по цеху.

    Николай знал, что директор и без того был взвинчен. План за первую декаду был сорван. Заводы, поставляющие электрооборудование, задерживали поставки, несмотря на то, что Пышкин засыпал их тревожными телеграммами, не раз звонил в главк и министерство, прося принять самые срочные меры. На расширенном заседании завкома рабочие обрушились на дирекцию с резкой критикой, что из-за своей нерасторопности она сорвала плановое задание и лишила всех заработка.

    В такое горячее время и подвернулась Даша.

    – Не могу понять вашего директора, – сказала она Николаю.

    – Он не раз ставил вопрос перед министерством об улучшении условий труда на заводе. Но для этого требуются большие затраты, а министерство не отпускает денег.

    – Не думаю, чтобы в министерстве не считались со здоровьем рабочих. Наверное, вы плохо требуете. Облздравотдел этот вопрос будет ставить перед министерством здравоохранения. Боюсь, что администрации завода придется краснеть.

    Николай с улыбкой посмотрел на нее. Он уважал настойчивых людей.

    – Товарищ Горбачев, мы попросим вас, как члена завкома, пройти с нами в пятый и седьмой цехи. Оттуда поступают жалобы от рабочих, – официально сказала Даша.

    – Нельзя ли отложить до завтра? Сейчас я очень занят, – попросил Николай.

    – Нет, нельзя.

    – Тогда буду просить подождать полчаса.

    – Хорошо. Мы вас ждем в седьмом цехе. Даша с техником пошла дальше.

    – Ну хорошо, пусть администрация завода озабочена выполнением плана. А куда смотрите вы? Это ваша прямая обязанность, – сказала она своему тихому спутнику. Он покраснел.

    – Я не раз ставил вопрос, но со мной не считаются. Директор говорит – не мешай мне работать.

    – Надо не ставить вопрос, а требовать. В акте я укажу, что это делается при попустительстве техника по безопасности. Вы обращались за поддержкой в завком, парторганизацию? Ну вот, видите.

    – Дарья Алексеевна, рад вас видеть в наших краях, – услышала Даша голос Брускова, когда проходила через литейный цех. Он обеими руками пожал ее руку, и Даша призналась себе, что обрадована встречей. Они давно не виделись.

    – Я обещал вас познакомить с нашим цехом, – сказал Брусков.

    – Спасибо. Сейчас мы опешим в пятый и седьмой.

    – Я так и знал, – Брусков вздохнул. – Тогда разрешите хотя бы проводить вас к нашим соседям.

    – Буду очень рада, – Даша улыбнулась.

    – Вы не знаете, Дарья Алексеевна, что я взялся за ум, – многозначительно проговорил Брусков, идя с нею рядом.

    Она в недоумении посмотрела на него.

    – Мы с Горбачевым работаем над оригинальной идеей. Вы с ним, конечно, знакомы? – подчеркнуто спросил он.

    Даша настороженно покосилась на него. К чему это он?

    – Да, мы знакомы, – отчужденно ответила она. Брусков заметил перемену в ее лице, голосе и не мог понять причину этого. То, что лицо ее слегка покраснело при упоминании о Николае, заставило его задуматься.

    – Он вам рассказывал что-нибудь обо мне? – спросила Даша.

    – Так, между прочим…

    Это «между прочим», как иголкой, кольнуло в сердце. Мало того, что искалечил ей жизнь, теперь «между прочим» рассказывает о ней своим друзьям.

    Озадаченный Брусков почувствовал, что его присутствие тяготит ее, и поспешил откланяться.

    Даша с техником успела осмотреть цехи, побеседовать с рабочими, составить акт и собиралась уходить, когда появился Николай.

    – Простите. Немного задержался.

    Даша так холодно и неприязненно посмотрела на него, что он растерялся.

    – Так вот, товарищ Горбачев. Вам, как члену завкома и партийного комитета, не лишне знать, что на заводе не видно настоящей заботы о здоровье рабочих. Во дворе и перед проходной – аллеи, клумбы, фонтаны, а в цехах нечем дышать. Все озабочены выполнением плана, но в каких условиях рабочие выполняют план, – никто не интересуется. Ну что ж, об этом будем говорить там, где надо.

    Последние слова Даши прозвучали, как угроза. Сколько у нее очужденности, ничем не прикрытого презрения! Вспомнился разговор с нею в день аварии в литейном. Николай тогда долго думал над ее словами. Но как понимать ее слова? И металлический блеск этих черных, чуть прищуренных глаз.

    Техник поспешил оставить очень строгую докторшу с начальником цеха. Пусть еще он поговорит с нею.

    –  Дарья Алексеевна, вы вправе возмущаться. За планом мы часто забываем обо всем на свете. Но как член парткома, даю вам честное слово…

    – Я давно перестала верить вашему честному слову. Очень давно, – резко ответила Даша.

    Они вышли из цеха и шли по асфальтовой дорожке к заводоуправлению.

    – Дарья Алексеевна, вы несправедливы. У вас ко мне столько неприязни…

    Даша засмеялась злым смехом.

    – А вам хочется, чтобы вас… уважали?

    – Даша, что с вами? Помните, в день аварии вы сказали мне такое, что я и сейчас не могу понять. Жестокая вы женщина.

    – Может быть, не спорю. Но если для этого есть основание…

    – Я хотел бы узнать, какие основания?

    Они остановились. У Даши глаза были полные слез. Это озадачило Николая.

    – Даша!

    Она сердито посмотрела на него.

    – Я не разрешаю вам так называть меня. Вы не имеете на это права.

    – Я даже не знаю вашей фамилии. Вы были замужем.

    Даша жалко и растерянно посмотрела на него.

    – Да, я была замужем.

    – Вы несправедливы ко мне.

    – А вы?

    Она хотела уйти.

    – Даша, я ничего не понимаю. Мы будто играем в прятки.

    – Бросьте прикидываться ягненком. Это не в вашем характере, – сказала Даша. По ее щекам покатились слезы. Он взял ее за руку. – Пустите, – тихо попросила она. Освободила руку и быстро пошла, вытирая платочком лицо.

    Этот разговор и ее слезы еще больше озадачили Николая. «Надо же когда-то объясниться по-настоящему», – сказал он себе. Каждая новая встреча с нею все большую путаницу вносила в его чувства и мысли.

ДВОЕ ЛЮБИЛИ ОДНУ

    Даша долго находилась под впечатлением встречи с Брусковым и Николаем. Она не могла простить себе, что грубо обошлась с Брусковым, когда он встретил ее в цехе.

    Но больше всего Дашу заставлял терзаться разговор с Николаем. Она – взрослая женщина, врач, а вела себя, как глупенькая девчонка. Думает и чувствует одно, а делает совсем другое. Оскорбленное самолюбие толкало ее на такие поступки, о которых потом вспоминала с досадой. Взять хотя бы сегодняшние слезы. Что он подумает о ней?

    Сегодня день ее рождения. Она никогда не отмечала этот день. Велика важность, что на свет появилась Дарья Ракитина! «Зачем я говорила ему это? – ругала она себя, расплакалась. Все равно он ничего не поймет. Да и к чему это?»

    Закончив уборку комнаты, Даша умылась, надела новое платье, перед зеркалом тщательно причесала волосы, долго рассматривала свое лицо. Вздохнула, подсела к столу, взяла книгу. Но читать не хотелось. В книге описывалась жизнь счастливо влюбленных. Все это Даше сейчас казалось неправдоподобным, и она закрыла книгу. Посмотрела на сына. Он в кузовке грузового автомобиля из цветных кубиков сооружал башню. Вершина не удавалась, но малыш терпеливо добивался своего, пока башня не опрокинулась вместе с грузовиком. Коля встал с пола и подошел к матери.

    – Мама, я хочу сказку.

    Даша взяла его на колени, поцеловала.

    – А не пора ли тебе спать?

    – Не хочу спать. Сказку хочу!

    – Ну, слушай сказку. – Даша с минуту молчала.– В некотором царстве, в некотором государстве жила-была девочка. Звали ее Чернушка. Она была сирота и у нее была злая-презлая мачеха…

    Постучали в дверь: «Наташа!» – подумала Даша. Рядом с нею жила молодая соседка, жена техника. Даша обрадовалась соседке. Неплохо бы купить бутылку вина. Они вдвоем скромно отметят день рождения.

    – Входите! – сказала Даша.

    Мальчик сполз с колен матери и побежал к двери, радостно крича:

    – Тетя Ната, тетя Ната!

    Дверь распахнулась, и Даша в темном квадрате увидела… Николая. Она испугалась от неожиданности, растерянно смотрела на него. Мальчик, вместо тети Наты увидев чужого дядю, бросился назад, ткнулся головой матери в колени.

    – Добрый вечер, Дарья Алексеевна, – сказал Николай, глядя то на нее, то на мальчика. – Вы меня, конечно, не ожидали. А я все-таки пришел…

    Даша смотрела на него, не зная, радоваться или негодовать. В душе запутанный клубок – радости, обиды, надежды и сомнения. С чем он пришел? Чтобы оправдываться?

    «Она ненавидит меня», – подумал Николай, присматриваясь к ее строгому лицу, к чуть прищуренным глазам.

    – Пришел, чтобы продолжить наш разговор, – сказал он, стоя посреди комнаты.

    Даша горько усмехнулась, погладила голову сына.

    – Зачем? – чуть слышно спросила она. – Вы сегодня упрекнули меня…

    – Вы хотите быть честным перед своей совестью? Вам неприятно, что кто-то может плохо думать о вас? А вы не обращайте на это внимание. О нашем разговоре забудьте.

    – Это невозможно. Я хочу выяснить…

    – Что выяснить? Кто из нас прав? Но я ни в чем не собираюсь обвинять вас. А если сегодня сказала что-нибудь лишнее, прошу прощения. Я и сама не знала, что говорила. Просто нервы…

    Николай сделал к ней шаг. Даша вспомнила портрет Тороповой на его письменном столе. В душе пробудились старые обиды.

    Мальчик внимательно рассматривал незнакомого ему человека.

    – Даша, скажите, наконец, в чем дело?

    – Если у вас сохранилось ко мне хоть немного чувства уважения, оставьте меня в покое. Я все сказала вам.

    – Вы ничего не сказали.

    – Вы пришли оправдываться? Вам стыдно за то, что вы тогда плохо обошлись со мной? Очень прошу вас… – Даша с мольбой в глазах посмотрела на него.

    – Вы гоните меня? Неужели все то, что у нас было тогда, не дает мне права?…

    – К чему вспоминать прошлое? Вам тут нечего делать,– уже окрепшим голосом заявила она.

    – Это бессердечно. Вот и тогда вы поступили со мной так же. Мне страшно вспомнить то время… Вы не можете представить себе, что я пережил…

    – Ах, оставьте! Если бы вы хотя бы час побыли на моем месте…

    Голос Даши дрожал, вот-вот сорвется на рыдание. И странно, у нее теперь не было к нему той обиды, что жила в сердце столько лет. Если бы он сейчас, вместо того, чтобы оправдываться, сказал ей: «Даша, забудем все старое. Я по-прежнему люблю тебя», – она все простила бы ему, все забыла. Но он не скажет этого… Он пришел к ней оправдываться… Ему хочется быть чистеньким во что бы то ни стало.

    – Даша, вспомните, как я любил вас…

    У нее вдруг дрогнули губы, глаза заволоклись слезами, и она видела его, как сквозь запотевшие стекла очков. Еще минута, другая, и она не в силах будет сдержать своих чувств.

    Взгляд Николая остановился на мальчике, который стоял все так же, обхватив колени матери, как бы боясь отдать ее чужому дяде. Чем пристальнее Николай всматривался в мальчика, тем больше преображалось его лицо: на нем напряжение сменялось удивлением, радостью, счастливой догадкой. Он бросился к мальчику, схватил его на руки. Ребенок испугался, заплакал, начал вырываться. Даша почти выхватила сына из рук Николая.

    – Что вы делаете? Вы испугали его!

    – Это наш сын?!

    – Откуда вы взяли? Стыдились бы говорить. Не смейте прикасаться к нему. Уйдите, – ответила она, прижав к себе сына, будто у нее собирались отобрать его.

    – Теперь я начинаю кое-что понимать… Даша, скажи, мой сын?

    – Нет!

    Николай снова сделал к ней шаг.

    – Даша!

    Ребенок опять заплакал.

    – Уйдите, – сказала Даша.

    Николай опустился перед нею на колени.

    – Даша!…

    – Встаньте! – строго сказала она.

    Снова стук в дверь. Теперь Даша не сомневалась, что на этот раз пришла соседка, и не знала – радоваться или досадовать.

    – Встаньте! – тихо повторила она.

    – Не встану.

    Даша покосилась на дверь.

    – Войдите!

    И каково было ее удивление и на этот раз, когда в комнату вошел Брусков с огромным букетом цветов. Увидев Николая, все еще стоявшего перед Дашей на коленях, он попятился к двери.

    – Простите…

    Николай поднялся с пола, растерянный, сконфуженный, бросил на Брускова неприязненный взгляд.

«Так вот почему она гонит меня!» – мелькнула догадка, и его охватило чувство тоски и отчаяния.

    – Я, Дарья Алексеевна, пришел поздравить вас с днем рождения. Извините. – Брусков взялся за дверную ручку.

    Даша так растерялась, что не знала, как себя вести, что говорить. Все было похоже на сон. Она знала, что Николай и Брусков – друзья еще по институту, вместе работают над каким-то проектом. Из-за нее они могут рассориться, возненавидеть друг друга. В испуге она смотрела то на одного, то на другого.

    Мальчик обрадовался Брускову, подбежал к нему, протянул к нему ручонки.

    – Дядя Володя!

    Брусков нагнулся и взял его на руки. Малыш обхватил его шею, припал головой к щеке, кося глаза на чужого человека. Николай подумал, что его товарищ здесь не случайный гость, если к нему успел привязаться сьн Даши. Он хмуро посмотрел на Брускова, потом на Дашу. Она все так же растерянно стояла у стола.

    – Так, – мрачно проговорил он. – Ну что же, счастливо оставаться. – Повернулся и вышел из комнаты.

    – Вы простите меня, Дарья Алексеевна, что нагрянул не вовремя, – сказал Брусков. Лицо его было озадачено и печально.

    – Что вы заладили, простите, простите. Вот и хорошо, что нагрянули. – Даша улыбнулась ему сквозь слезы. В ее улыбке было что-то горькое и непонятное.

    Брусков опустил на пол мальчика.

    – Как-то все получается странно… Да, очень странно и непонятно. Спокойной вам ночи, Дарья Алексеевна. – Он холодно посмотрел на Дашу, поклонился и направился к двери.

    Даша, покусывая губы, молча смотрела на него. Мальчик бросился вдогонку Брускову, поймал его за руку.

    – Дядя Володя, вы уже уходите? Не уходите. Я хочу сказку.

    Брусков остановился, провел рукой по мягким волосам мальчика.

    – Милый мой малышок! Сказок я не знаю.

    И Брусков скрылся за дверью. Даша долго прислушивалась к его шагам по лестнице, потом на тротуаре. С минуту она стояла посреди комнаты, думая о том, как слепы мужчины, одержимые страстью. Никто из них не потрудился заглянуть ей в душу. Горло сдавили рыдания, в глазах потемнело. Даша вяло опустилась на стул.

    – Мама, ты опять плачешь?

    – Нет, мой мальчик, я не плачу. Я так просто.– Она вытерла пальцами слезы, попыталась улыбнуться.

    – Это все дядя чужой.

    – Не смей так о нем…

    Даша положила на стол голову и заплакала. «Теперь все кончено, – думала она. – Зачем же я столько ждала? Прав Брусков: все получается странно и непонятно…»

ГДЕ ЖЕ ЛОГИКА?

    Заложив руки в карманы, Николай возбужденно ходил по комнате, стараясь осмыслить все то, что час назад произошло в комнате Даши. Что же произошло? Когда он вошел к ней, она растерялась, даже испугалась. В ее глазах он прочел суровое: «Зачем ты пришел ко мне?!» Но вместе с тем она будто обрадовалась. С ее лица наконец спала маска непроницаемости. Растерянность сменилась неприязнью, потом сомнением и колебанием, словно она намеревалась сказать ему что-то значительное, но не решалась. Когда он обратил внимание на ее сына, взял его на руки, с Дашей произошло что-то непонятное. Глаза ее вспыхнули ненавистью, и вся она преобразилась. Когда-то Даша была доверчивой и ласковой, он никогда не замечал в ней резкости, упрямой настойчивости. Ну, пусть не любит, можно ведь объясниться более спокойно.

    Теперь Николаю казалось, что разгадку непонятного поведения Даши надо искать в ее ребенке. «Неужели это мой сын? – думал Николай. – Почему же все эти годы она скрывала все от меня? Не было ли ее замужество ширмой? А может быть, она и замуж вышла ради ребенка? Возможно, она и ненавидит меня за то, что я причинил ей столько страданий?»

    Перед глазами стояло испуганное лицо мальчика. Принесла же нелегкая этого Брускова! Николай пришел к Даше, полный решимости выяснить все, что волновало, мучило его столько лет. Догадка, что он искалечил жизнь девушке, приходила и раньше. Но почему же Даша об этом не хочет сказать прямо?

    Сколько ни думал Николай, прийти к чему-нибудь определенному не мог. Даша по-прежнему оставалась для него загадкой.

    Он пытался разобраться в своих чувствах к Даше. Да, он любил ее. Но она предпочла другого. Для него это было тяжелым ударом. Николаю тогда казалось, что с потерей Даши он потерял способность радоваться, весь мир будто померк перед его глазами. В душе долго жила застарелая боль. Потом встретилась другая девушка, которая отвлекла его мысли от навсегда потерянной им Даши, встряхнула его. Он полюбил Надю, и образ Даши постепенно сгладился в памяти. Надя полюбила его товарища. Снова повторился замкнутый круг горечи и обиды, напрасных надежд и унылых раздумий. А время шло. В работе без остатка сгорали дни, на сердце зарубцовывались раны.

    И вот они встретились с Дашей теперь уже взрослыми. При первой встрече Даша разбудила в нем не только радостные воспоминания, но и хорошие юношеские чувства и мечты. Но каждая встреча оставляла в душе горький осадок.

    Сегодня Николай узнал и другое, не менее тяжелое для себя: Даша любит Брускова. Возможно, у них дело идет к женитьбе. Отсюда и холодность, резкость и нервозность Даши. Он представил себе небольшую, очень милую комнату. На столе цветы. Брусков сидит за столом, не сводит влюбленных глаз с Даши… Николай невольно охнул от подступающей к сердцу боли…

    «Видно, я такой неудачник», – думал он, продолжая ходить по комнате. Из черной овальной рамки ему улыбалась белокурая девушка. К чему это? Она любит своего мужа, у нее есть дети. Имел ли он право на эту любовь? И какой был смысл ему столько лет безнадежно любить жену своего товарища?

    Была ли это любовь? Была! Но с годами она перешла в дружбу. А портрет в траурной рамке? Это память о неудачной и грустной любви, как веточка с пятью еловыми шишками. Эти две реликвии, каждая по-своему дорога для него, столько лет мирно уживались между собой. Сейчас он почувствовал, что простая еловая веточка для него дороже изящной миниатюры…

    И снова мысли возвращались к Брускову. За время совместной работы над проектом поточной линии механического цеха они еще больше поняли друг друга. Они стали хорошими товарищами. Брусков прежде всего интересный человек, культурный, образованный инженер. Николай дорожил дружбой с ним. Теперь между ними встала женщина. Выдержит ли их дружба это испытание?

    Николай снова принялся нервно ходить по комнате. Посмотрел на часы. Было начало десятого.

    В коридоре раздался звонок. Вскоре послышались твердые мужские шаги. Стук в дверь.

    – Да! – ответил Николай.

    Дверь открылась, в нее просунулся Брусков, держа в руках трубы свернутых чертежей. Лицо его было мрачно. Охваченный тревожным предчувствием, Николай молча смотрел на него.

    – Пришел сказать, что я вам больше не соавтор.– Брусков положил на стол чертежи и папку с расчетами.

    – Это почему же, Володя! – удивился Николай. – И к чему это «вы»?

    – У меня свои принципы. Работать вдвоем над проектом – это хорошо, но любить женщину… – Брусков развел руками.

    – И какой следует из этого вывод? – спросил Николай, печально глядя на Брускова.

    – Я вам больше не соавтор, – ответил тот.

    – Не думал я…

    – Мне теперь неинтересно, что вы думаете обо мне, – буркнул Брусков, закуривая папиросу.

    «Будто все сговорились против меня», – в досаде подумал Николай.

    – Прощайте! – Брусков поклонился, приложив правую руку к груди.

    – Подожди, Володя.

    Брусков, держась за ручку двери, повернул голову.

    – Слушаю.

    – Володя, к чему это? Мы с тобой люди взрослые… – начал было Николай, глядя на товарища.

    – Я поступаю сообразно своим убеждениям. Если бы я не уважал вас… Будем по-мужски откровенны. Мы не дилломаты. Вы знаете, что я люблю эту женщину…

    – Значит, дружба наша была мыльным пузырем? Брусков пожал плечами.

    – Видите, Николай Емельянович… Если бы я не уважал вас… Как же я буду работать с вами над проектом, встречаться, дружить, если каждую минуту буду думать, что вас любит женщина, без которой я не могу жить? Вам это кажется мелодрамой? Ну что ж, у каждого свои убеждения.

    – Откуда ты взял, что она любит меня? – спросил Николай с грустной улыбкой.

    – Эх, да что об этом говорить! – Брусков безнадежно махнул рукой.

    – Ничего ты не понял, дружок. Здесь все гораздо сложнее, серьезнее, чем ты думаешь.

    Помолчали.

    – Итак, я сказал все. Чертежи вам вернул, – промолвил Брусков, снимая со шляпы пылинку.

    – Но кроме личных чувств есть гражданский долг. Наш проект нужен ни мне, ни тебе. Он нужен производству, государству. И вот ради личных принципов ты умываешь руки. Где же тут логика, Володя?

    – Вы – автор. Я помогал вам, как умел. Вы и сами доведете его до конца.

    – А ты все же подумай. Продолжим наш разговор через несколько дней, хорошо?

    – Мое решение твердо. Прощайте!

    Он поклонился и вышел из комнаты. Николай сел на диван, опустил на ладони голову и долго сидел в таком положении.

    Потерять любимую женщину – это тяжело, но нелегка и потеря друга.

ДОГАДКА ПОДТВЕРДИЛАСЬ

    В воскресенье Надя водила детей в кукольный театр. После спектакля она увидела Дашу, которая была тоже с сыном.

    – Дашенька! Как хорошо, что мы встретились! – воскликнула Надя, улыбаясь и протягивая обе руки.

    –  Здравствуйте, Надежда Владимировна, – ответила Даша.

    – Это ваш сын? – спросила Надя. – Чудесный мальчик! – Она нагнулась и поцеловала малыша.

    – Что-то вас не видно на заводе, – сказала Даша.

    – Я не работаю. Ушла. Домохозяйкой стала. – Надя вздохнула.

    – Не жалеете?

    – Жалею, конечно. Но мне трудно было учиться заочно. Осенью думаю вернуться на завод.

    Лицо Даши было строго, она как будто тяготилась встречей. Наде давно хотелось узнать, за что Даша обиделась на нее.

    Недалеко от театра был скверик с фонтаном и цветником. Надя предложила посидеть на свежем воздухе. Выбрали скамейку против фонтана. Коля и Вовка быстро познакомились и пустились взапуски вокруг фонтана, почуяв свободу и простор. На коленях Нади сидела Наташенька, белокурая и голубоглазая. Она недавно стала ходить и уже забавно лепетала.

    – Даша, я давно собираюсь спросить у вас… – начала Надя, немного волнуясь.

    – О чем? – тихо спросила Даша. Лицо ее было грустно и задумчиво. Она вспомнила встречу с Николаем в доме Тороповых.