Текст книги "Были два друга"

Автор книги: Павел Иншаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)

    18 ноября

    Николаю не везет.

    Пружина, закрученная сверх предела, лопнула. Пострадавшим оказался Николай.

    Собрание сегодня состоялось, только совсем не то, о котором мы говорили вчера и к которому готовились.

    Перед началом собрания в аудиторию вдруг вошел Милехин. Его появление для нас было больше чем неожиданным. Поздоровавшись, он сказал:

    – Товарищи, особые обстоятельства заставили нас провести внеочередное собрание вашей группы. Комитет рекомендует вам переизбрать комсорга.

    Я видел, как побледнел Николай, часто задергалась левая щека Глаза его рассеянно бегали по сторонам. Казалось, он лишился речи.

    – Какая в этом необходимость – спросил я. Милехин посмотрел на меня удивленно, как бы

    говоря: «Вот тебе и на!»

    – Горбачев допустил проступок, недостойный звания комсомольца. Есть и еще кое-что, – сухо ответил Милехин.

    – Нельзя ли конкретнее? – спросил Брусков.

    – Об этом вы скоро узнаете на общеинститутском собрании.

    Николай продолжал рассеянно смотреть по сторонам. У меня от боли сжалось сердце. Так вот откуда тянуло холодом!

    – Теперь все понятно, – проговорил Зимин со злорадством. – Под видом критики Горбачев пытался развалить наш коллектив!

    – Это ложь! – крикнул Николай. – Я докажу, что это травля. Товарищи комсомольцы…

    Милехин не дал ему закончить фразу.

    – Вряд ли тебе удастся это.

Поднялся Зимин.

    – Я предлагаю: пусть Горбачев покинет наше собрание

    Брусков внес другое предложение – дать слово Горбачеву, а потом уже принимать решение.

    – Это не обязательно. Комитет готовит вопрос о Горбачеве на общее собрание, – хмуро сказал Милехин.

    Заявление секретаря комитета произвело впечатление. Брусков, Рослякова и я настаивали, чтобы Николаю дали слово. Милехин обвинил нас в потере комсомольской принципиальности.

    Я смотрел на Николая. Он сник весь, потемнел в лице, казалось, даже ростом стал ниже. Молча направился к двери. Но взявшись за ручку, вдруг выпрямился, повернулся и резко бросил Милехину:

    – Я это не оставлю безнаказанным.

    – Грозила синица море сжечь, – ответил Милехин. Сегодня я не узнавал его. Всегда уравновешенный, веселый, сейчас он был злым, беспощадным. Тогда в кабинете директора он к Николаю относился по-другому. Неужели Зимин успел склонить его на свою сторону?

    Николай стремительно вышел из аудитории, с силой хлопнув дверью.

    – Слышали, угрожает? – проговорил Зимин, кося глазами на дверь. Он торжествовал победу.

    Все молчали.

    – Нельзя ли все-таки объяснить, в чем дело? – спросил я.

    – Горбачев скрыл в документах, что его отец и мать враги народа, – ответил Милехин, холодно глядя на меня. – А тебя, Торопов, предупреждаю, не водись с этим скользким типом, если не хочешь нажить большие неприятности.

    – Но… Горбачев – воспитанник детского дома, фронтовик…

    – Видите, защитник нашелся! – сказал Зимин.

    – Непонятные дела творятся на белом свете, – вздохнул Брусков.

    Милехин бросил в его сторону осуждающий взгляд.

    Перевыборы комсорга прошли быстро. Зимин предложил кандидатуру Струкова, Нюся Рослякова выдвинула Брускова. Проголосовали. Струков получил на два голоса больше.

    Опасаясь за Николая, я поспешил в общежитие. Самочувствие у меня было отвратительное. Я официально предупрежден «не водиться с типом». А наша дружба? Как все получается непонятно и глупо, а главное, запутанно. Не хочу верить, что Николай чужак. Он ведь не знает своих родителей. А может, и знал, но скрывал. Кому интересно выставлять напоказ такую биографию?

    Николай поджидал меня в скверике, недалеко от института.

    – Хочу поговорить с тобой, – сказал он. Мы сели на скамейку и долго молчали.

    – Василий, признайся, только честно, ты веришь им? – спросил Николай, глядя мне в глаза так сурово и испытующе, что мне стало неловко.

    Я пожал плечами.

    – Значит, тоже поверил?

    Я не знал, что ему ответить. Я верил в него, как в товарища, как в порядочного человека. Неужели он и от меня скрывал о своих родителях? Это было бы нечестно с его стороны.

    – Николай, скажи, что с твоими родителями? Или все это выдумано ими?

    – Не знаю. Я ничего не знаю, – глухо ответил он.

    – Но откуда они взяли это?…

    Было холодно и сыро, моросил дождь, неуютно было в скверике и на улице. Прохожие шли, спрятав руки в карманы и нахлобучив шапки.

    – Тебя собираются исключить из комсомола. Что ты думаешь делать? – спросил я.

    Он промолчал, будто не расслышал моих слов. Я повторил. Он вздохнул.

    Разговора у нас не получилось. Трудно было говорить Николаю, я понимал это. Мы встали и направились в общежитие.

    – Ты не боишься идти рядом со мной? – спросил он с горькой усмешкой.

    – Напрасно ты так думаешь обо мне, – ответил я – Меня другое беспокоит. Я верю в тебя, но как и чем тебе помочь, не знаю.

    Он крепко пожал мою руку.

    – Большего я от тебя и не требую, – растроганно сказал он. Я понял, что человек в его положении больше всего нуждается в моральной поддержке. – Ну, иди, – он указал на общежитие.

    – А ты?

    – Мне нужно побыть одному. Только не отчаивайся.

    – Легко сказать – не отчаивайся. Но сидеть сложа руки не стану. В общежитие Николай вернулся в час ночи. Я попытался утешить его, но он отвечал резко, раздраженно, и я оставил его в покое. Эту ночь мы не спали.

    22 ноября

    Перед началом лекции, когда в аудитории почти все были в сборе, к нам вошла секретарь института. Я сразу почувствовал – не с доброй вестью она пожаловала к нам. И не ошибся. Она прочла приказ об исключении Николая Горбачева из института. В этом было что-то похожее на издевательство. Могли бы вызвать Николая в канцелярию и объявить там приказ.

    Я глянул на Николая. Внешне он ничем не выдавал себя, только плотно сжал губы, торопливо сунул в карман конспекты. Нелегко давалось ему внешнее спокойствие. Молча, ни на кого не глядя, Николай направился к выходу. Мне хотелось подняться и тоже уйти.

    Студенты сурово молчали, и в этом молчании я чувствовал осуждение приказа. Вдруг раздался ехидный смешок Зимина. Всех поразила его подлость. Издеваться над чужой бедой – это уж слишком.

    – Что, допрыгался?! – сказал Зимин.

    Николай остановился, повернул голову в его сторону:

    – Жалею об одном, мало я проучил тебя, – и стремительно вышел из аудитории.

    – Правильно – крикнул Володя Брусков Нюся закрыла ладонями лицо. Сидевшая рядом с нею Маша Воловикова приложила к глазам платочек.

    После ухода Николая в аудитории воцарилась напряженная тишина. Ему сочувствовали все.

    Я не слышал, о чем шла речь на лекции. Мысли о Николае не давали мне покоя. Куда он теперь пойдет? Николай горячий. Ему сейчас больше всего нужна товарищеская помощь.

    В общежитии Николая не было. Не увидел я в комнате и его фанерного чемоданчика. Значит, ушел. Но куда? У него и знакомых-то в Москве нет.

    До полуночи я бродил по улицам в надежде встретить Николая. Ходил и не мог сдержать слез. Шел снег, морозило. Я промерз до костей.

    25 ноября

    Николая нет вот уже третий день. Каждый вечер я брожу по улицам в надежде встретить его. Тоскливо мне без него и стыдно за себя. Получилось так, что я оставил товарища в беде.

    Виктор ходит как победитель. На меня он смотрит насмешливо и высокомерно.

    Без Николая я чувствую себя одиноким.

    Вчера Виктор оскорбил Нюсю Рослякову. Она заплакала и убежала из аудитории, пропустила две лекции. Брусков попытался утихомирить его. Виктор ответил ему грубостью. Меня удивляет, что ребята будто и не замечают снова распоясавшегося Зимина. При Николае он вел себя тише.

    Я догадываюсь о причине ссоры между Виктором, Нюсей и Брусковым. Это все из-за Маши Воловиковой, с которой дружит Нюся. Они сидят за одним столом, во время перерывов неразлучно ходят под руку по коридору. Виктор ухаживает за Машей давно, но все безрезультатно. Между Машей и Виктором стоит Нюся, она настраивает против него подругу. Володе Брускову тоже нравится Маша.

    Я постоянно испытываю в себе желание дать Виктору пощечину. И, наверное, когда-нибудь осуществлю его. Пусть и меня исключат из института. У меня часто появляется мысль – перевестись на заочное отделение и уехать домой.

    27 ноября

    О Николае ничего не слышно. Я все больше тревожусь о нем. Некоторые начинают поговаривать, что с ним произошло какое-то недоразумение. Мне кажется, что многие, как и я, чувствуют, что среди нас не хватает Николая. И всем неловко, что так получилось. Мы сами виноваты в этом.

    Зимин продолжает обхаживать Машу. Это очень красивая и веселая девушка с большими серыми глазами и улыбчивым ртом. За нею студенты ухаживают наперебой. Брусков влюблен в нее до потери сознания, но она не замечает его.

    Да, Маша по-настоящему красива. Я часто смотрю на нее и невольно любуюсь той редкой красотой, которой природа наградила эту девушку. Мне кажется, что Маша и сама понимает это и гордится, хотя характер у нее мягкий, отзывчивый. На нее хочется смотреть, не отрывая глаз.

    И тем обиднее, что с некоторых пор Маша все благосклоннее относится к настойчивым ухаживаниям Виктора. Она охотно принимает от него подарки – конфеты, яблоки. Это выводит из себя Нюсю Рослякову. Мне кажется, что рано или поздно подруги поссорятся. Виктор к этому приложит все усилия.

    Сегодня на большой перемене Виктор ходил по коридору с Машей.

    Я уверен, что у Виктора к Маше нет серьезных чувств. Он просто рисуется перед студентами своими победами. Мне всегда становится обидно и досадно, когда я вижу его с Машей.

    30 ноября

    Виктор все-таки рассорил подруг. Нюся пересела за другой стол, а Виктор торжественно занял ее место. Маша сначала чувствовала себя неловко, но не ушла от нового соседа. Значит, она смирилась с тем, что потеряла подругу.

    2 декабря

    После лекций я шел по нашему скверику. Слышу, кто-то зовет меня. Глянул – Николай! Я обрадовался и в то же время встревожился. Он еще больше похудел за эти дни.

    – Где ты пропадал? Как твои дела? – начал расспрашивать я.

    На мои расспросы он безнадежно махнул рукой.

    – Мои родители действительно были репрессированы. Я узнал, в каком городе они жили и работали. Хочу поехать туда, выяснить все. Но у меня нет денег на билет, я успел продать все, что у меня было, – сказал Николай.

    Вчера я получил от матери деньги, решил отдать их Николаю.

    – А жил где эти дни?

    – Где придется.

    Мы зашли в столовую. Я предложил ему деньги. Он начал было отказываться.

    – Я не знаю, когда мне удастся вернуть их тебе.

    – Не возьмешь – обижусь. Ты не имеешь права отказываться от моей помощи. Это будет не по-товарищески.

    Деньги он взял. Я понимал, что для его поездки их было мало. Пообещал завтра добавить еще. Денег у меня не было, я рассчитывал сбыть кое-что из своих вещей.

    Мы долго сидели в столовой. Там было тепло, а Николай не имел пристанища. Он расспрашивал меня, что нового в институте, какой материал мы сейчас проходим. Я рассказал ему о поведении Зимина.

    – Неужели у комсомольцев не хватает мужества призвать его к порядку?

    – Нашелся было один смельчак, – ответил я.

    – Куслив был пес, да на цепь попал, – раздумчиво проговорил он.

    – Ребята сожалеют, что нет тебя.

    – Кто сожалеет?

    – Все, кроме компании Зимина.

    Николай повеселел. Я звал его ночевать в общежитие, он наотрез отказался.

    – Где же ты будешь спать?

    – Я привык ко всему, – ответил он.

    4 декабря

    Только что проводил Николая в дорогу. Я понял, эта дальняя поездка ничего не обещала ему, кроме лишних терзаний. Что он там может «выяснить»? Что его родители такого-то числа были арестованы? Он и без того достаточно пережил. Николая волнует другое. Если о его родителях факты подтвердятся, он примет как должное все, что с ним произошло в институте.

    – Не самобичевание ли это? – спросил я.

    – Нет. – Он вздохнул.

    – А если они были обмануты или совершили преступление по своей несознательности?

     – Они были людьми довольно образованными.

    – Неужели не могут понять, что дети за родителей не отвечают?

    – Милехин умело оформил дело. Мне в вину вменили все: что мои родители враги народа и что я умышленно скрыл это, что я занимался склочничеством.

    – Как он узнал о твоих родителях?

    – Случайно. Его отец был директором завода, где они работали.

    Незадолго до отправления поезда Николай сказал, что он думает вернуться на свой завод, где его все знают.

    – Да и люди на производстве лучше, – добавил он.

    – Чем?

    – Проще, искреннее. Вообще производственный коллектив дружнее, там крепче товарищество.

    Я не работал на заводе и не стал с ним спорить.

    – А с учебой как же? Николай пожал плечами.

    – Не знаю. С такой биографией, как у меня, вряд ли стоит учиться на инженера. Случится что-либо на производстве, могут вспомнить моих родителей. Но учиться я все-таки буду. Может быть, заочно.

    Раздался гудок паровоза.

    – Ну, прощай, Василий. Может, больше не доведется встретиться. – Николай протянул мне руку.

    Поезд ушел в темноту, а я долго еще стоял на перроне и смотрел в ту сторону, где исчезли красные огоньки.

    6 декабря

    На большой перемене ко мне подошел Брусков и как бы между прочим сказал, что комсорга выбрали неудачно. Саша Струков ходит на поводу у Зимина и его приятелей.

    – Горбачев был лучше. Виктор все-таки боялся его, а теперь он почувствовал свободу. И все потому, что с ним никто не хочет связываться.

    Для меня это было интересным признанием.

    – Не знаешь, где сейчас Николай? – спросил Брусков.

    – Уехал на завод работать.

    По коридору шел Зимин с Машей. Он говорил ей что-то вполголоса, она смеялась, поглядывая на него. Лицо Брускова вдруг стало мрачным и страдальческим. Он отвернулся.

    – Как ты считаешь, правильно Николая исключили из института? – опросил я, желая вызвать его на откровенный разговор.

    – Мы об этом не раз говорили с ребятами. Тут какая-то темная история, – признался Брусков. – Когда я узнал, что Милехин родственник Зимину, мне стало ясно, что с Горбачевым они сыграли злую шутку.

    Володю Брускова все уважают на курсе. В институт он пришел с металлургического завода, где работал техником. Ему двадцать три года, но выглядит он значительно старше своих лет. Высокий, подтянутый, лицо смуглое и худощавое, раздвоенный подбородок.

    9 декабря

    От Николая нет вестей. А пора бы ему сообщить о себе.

    После занятий мы с Брусковым направились в столовую. Мороз и ветер торопили нас. Слышу, кто-то окликнул меня. Остановился. Нюся догоняла нас.

    – За вами не угонишься, – сказала она, тяжело переводя дыхание.

    Было очень скользко. Володя взял ее под руку. Она разрумянилась от мороза и быстрой ходьбы.

    – Где твоя Маша? – спросил я, делая вид, что не знаю о их ссоре.

    – Маша? – Нюся сердито посмотрела на меня. – Я с нею уже не дружу.

    – Это плохо.

    – Может быть, и плохо. Не моя вина.

    – А чья?

    – Всех нас! Надо со всеми поговорить о Викторе и Маше.

    – О том, что они любят друг друга? А если у них серьезные чувства?

    – В этом-то и несчастье, что Маша способна на серьезные чувства. Ну, а в Виктора я не верю, – ответила Нюся. – Маша доверчива и ласкова, а Виктор себе на уме.

    – Хорошо ли вмешиваться в такие дела? – спросил я.

    – Мы обязаны предостеречь товарища или подругу.

    Брусков не проронил ни слова. Лицо его было мрачно, в глазах светились недобрые огоньки.

    – Вот мы сейчас все видим, что в их отношениях что-то фальшивое, – продолжала Нюся. – Но делаем вид, что нас это не касается. – Она помолчала. – Ну почему мы так безразличны к судьбе своих товарищей?

    – Кто, конкретнее? – спросил я.

    – И ты, и Володя. Все мы как будто боимся подать свой голос в защиту товарища.

    – Верно, Нюся! История с Николаем – это ведь тоже безразличие к человеку. В институте, когда решалась судьба Николая, доверились Милехину. Прояви комсомольцы больше участия в его судьбе, я уверен, дело обернулось бы против Зимина и Милехина.

    – Это правда, – согласилась Нюся. – Я теперь поняла, что Милехин мстил Горбачеву за критику. Он умеет красивым словом заморочить голову доверчивым простачкам. Горбачев неправильно исключен из института. Мы с девушками ходили в райком комсомола, рассказали обо всем секретарю. Он пообещал лично заняться делом Горбачева.

    – Теперь уже поздно, – сказал я.

    – Исправить ошибку никогда не поздно, – ответила Нюся.

    В душе я ругал Николая, что он поторопился уехать.

    12 декабря

    Сегодня, за сколько времени, Нюся и Маша вместе вошли в аудиторию, сели за один стол. Это обрадовало меня. Значит, помирились. Нюся от слов перешла к действию. Она правильно поступает. За товарища надо драться.

    У Маши бледное лицо, покрасневшие глаза с припухлыми веками. Видно, плакала. Нюся что-то говорила ей на ухо. Мы привыкли видеть Машу веселой, гордой сознанием своей красоты. Девушки заговорщически наблюдали за нею, шептались между собой, настороженно поглядывая на дверь. Между ними происходило что-то непонятное для нас.

    Незадолго до звонка в аудиторию вошел Виктор и уверенной походкой, кивая на ходу студентам, направился к своему столу. Заметив там Нюсю, удивленно приподнял брови. Нюся не думала уступать место. Она презрительно смотрела ему в лицо. Виктор смутился, дернул плечом и пошел на прежнее свое место. Девушки засмеялись. Виктор бросил на них сердитый взгляд.

    Во время перерыва девушки окружили стол Маши и Нюси, о чем-то шептались, доказывая что-то Маше. Я сидел на своем месте, делая вид, что читаю книгу, а сам наблюдал за ними. Маша несколько раз порывалась встать, чтобы выйти в коридор, где мимо раскрытой двери ходил Виктор.

    Она ушла после второй лекции. Мы с Брусковым стояли в коридоре у окна. К нам подошла Нюся. Она была расстроена. Я опросил у нее, почему ушла Маша. Нюся безнадежно махнула рукой.

    – Не хочет никого слушать. Мы всю ночь убеждали ее, пытались открыть ей глаза на Виктора. Куда там! Говорит, я люблю его, а вам до этого нет никакого дела. Ей, дурочке, кажется, что мы из ревности морочим голову. – Нюся вздохнула. – Не знаю, что и делать с нею. – Она взглянула на Брускова – Володя, ну почему ты все молчишь? Разве тебя не беспокоит судьба Маши?

    – А что я могу сделать?

    – Какие же вы инертные, а еще мужчины, – с досадой бросила девушка и отошла от нас.

    – Ненавижу этого хама! – вырвалось у Володи. По коридору шел Виктор в окружении своих дружков. Он рассказывал им, вероятно, что-то веселое, они смеялись. Володя глянул на него, и лицо его слегка побледнело. Он молча оставил меня и твердо зашагал навстречу веселой компании. Я почувствовал неладное, пошел следом за ним, позвал еще троих ребят.

    Брусков остановился против Виктора.

    – Зимин, – сказал он срывающимся голосом. – У меня есть к тебе разговор. Отойдем в сторону.

    – Ко мне разговор? – удивился Зимин. – Говори здесь.

    – И скажу. Вот что: если ты не перестанешь хамить, так и знай, пожалеешь. Заявляю это при свидетелях, – глухо сказал Брусков.

    – Как это можно понять, смею вас спросить, милостивый государь? – опросил Виктор.

    – Если ты не оставишь в покое Машу…

Виктор разразился смехом.

    – И что это тебя стала тревожить судьба Маши? Брусков шагнул к Виктору, глянул ему в глаза.

    – Вижу, урок Горбачева не пошел тебе на пользу, – задыхаясь от ярости, проговорил он.

    – Ну что ж, бей. Думаешь, испугался! – вызывающе прищурился Виктор.

    – Руки об тебя не стану марать. Хам ты! – бросил Володя, повернулся и пошел по коридору.

    – Ребята, будьте свидетелями. Он оскорбил меня,– обратился Виктор к дружкам.

    Послышался звонок, и все разошлись по местам.

    Так завязался новый конфликт. Большинство студентов на стороне Брускова.

    Мы с Брусковым одевались в вестибюле, когда мимо нас проходили девушки во главе с Нюсей. Нюся подошла к Володе и сказала:

    – Теперь вижу, что среди наших ребят нашелся хоть один мужчина.

    Я невольно подумал, что нашим комсомольцам не хватает смелого и решительного вожака. Боюсь, что Брусков не сумеет возглавить наш коллектив.

    Снова закручивается пружина. Кого теперь она ударит по рукам?

    15 декабря

    Поздно вечером я возвращался из кино. Проходил мимо какого-то ресторана. Смотрю, из подъезда выходит Виктор с Машей. Оба они навеселе. Маша смеется и кокетливо грозит ему пальцем. Лицо ее разрумянилось.

    Виктор подозвал такси, усадил Машу, и они уехали.

    Сценка возле ресторана произвела на меня гнетущее впечатление. Нет, не приведет Машу к добру дружба с Виктором.

    В общежитии я рассказал об этом Брускову. Он изменился в лице, побежал на второй этаж, где жили девушки. Маши в общежитии не было.

    – Вот гад!

    – Нюся права, надо поднимать против Зимина комсомольцев, – заметил я.

    – Я убью его – горячился Володя.

    Я уже не рад был, что рассказал ему о встрече у ресторана. Он не спал всю ночь, дежурил то на лестнице, то на улице возле подъезда, поджидая Машу. Но ее в эту ночь не было в общежитии.

    – Подам в комитет заявление на Зимина, – сказал мне Володя утром.

    – Милехин постарается замять это дело.

    – Мы и на него управу найдем, – уверенно заявил он.

    17 декабря

    Сегодня на лекциях не было ни Виктора, ни Маши. Ко мне подошла Нюся и спросила, правда ли, что я видел Машу с Виктором у ресторана.

    – Вот дурочка! – Нюся вздохнула, хрустя пальцами Волосы у нее цвета соломы. Из девушек нашей группы только Нюся и Маша носят косы, остальные еще в начале года обрезали косы и делают завивку. Им кажется, что так красивее.

    – Куда же она запропастилась? – в раздумье опросила Нюся, приглядываясь, не заметит ли в коридоре подругу. – Ну, я дам ей нагоняй

    19 декабря

    После двухдневного прогула сегодня в институте появился Виктор. Маши третий день нет на лекциях.

    Я спросил у Нюси, что с Машей, почему она пропускает занятия.

    – Заболела, – раздраженно ответила Нюся.

    Во время большого перерыва Виктора вызвали в комитет комсомола. Вернулся он в аудиторию, когда уже шла лекция. Лицо у него было красным, злым. Он все время косо посматривал на Брускова. Тог все-таки подал на него заявление, но вручил его не Милехину, а первому заместителю секретаря Черненко. Это серьезный человек.

    После занятий Струков предупредил комсомольцев, что будет собрание группы.

    – По какому случаю? – спросил я

    – Сейчас узнаешь.

    Вскоре в аудиторию вошли Милехин и Черненко. Струков объявил собрание открытым.

    – Это, собственно, не собрание, – поправил его Милехин. – Мы с Черненко пришли к вам поговорить о не очень красивых ваших делах. Не понимаю, что за группа подобралась у вас. То Горбачев мутил воду, теперь Брусков состряпал заявление.

    На Милехина покосился Черненко.

    – В общем, вашу группу лихорадит по-прежнему. Мы пришли к вам разобраться, что же тут происходит. Думаю, общими усилиями наведем порядок в нашем комсомольском доме. Струков, как ты смотришь на всю эту канитель? Только говори прямо.

    – Как я смотрю на эту канитель? Очень просто! Горбачева выгнали из института, но в нашей группе остались его приспешники: Торопов, Брусков, Рослякова. Они мстят Зимину за своего дружка. Вот и затеяли новую канитель, которая не стоит выеденного яйца, – сказал Струков.

    – Кто дал тебе право оскорблять нас? Какие мы приспешники? – спросила Нюся.

    – Я не оскорблял. Я сказал то, что есть, – буркнул Струков.

    Я спросил у Милехина:

    – О каком заявлении вы сказали?

    – Заявление не очень красивое. Брусков обвиняет Зимина, касается таких сторон, что я не нахожу возможным придавать это гласности.

    – А все-таки?

    – Брусков в заявлении затрагивает интимные отношения Зимина и Воловиковой. Мы не можем вторгаться в эту сферу, – ответил Милехин.

    Поднялся Брусков.

    – Позвольте, с каких это пор безобразия комсомольцев принято считать запретной зоной? Зимин не мог простить Горбачеву критику на общем собрании, травил его, задирался, спровоцировал на драку. Исключение Горбачева из института я считаю расправой за критику.

    – Ты говори, да не заговаривайся, – сердито заметил Милехин.

    – Я отвечаю за свои слова. Горбачева исключили из института, а Зимин продолжает хамить. Груб с преподавателями, заносчив и дерзок с товарищами. Водит в ресторан студентов, спаивает их. Это что, товарищ Милехин, нормальное явление? Заявление я не стряпал. Это мой комсомольский долг.

    Снова встал Струков.

    – Вношу ясность в это дело. При чем Виктор, если Воловикова отдала предпочтение ему, а не Брускову?

    Послышался смех.

    – Ты не выгораживай своего дружка, – сказала гневно Нюся.

    – А я не выгораживаю. Я говорю то, что есть.

    – Сегодня перед началом лекций Зимин отвел меня в сторону и потребовал, чтобы я взял у Черненко свое заявление, пригрозил, если не сделаю этого, со мной будет то, что недавно произошло с Горбачевым, – сказал Брусков.

    – Ложь! Докажи, что я говорил это! – крикнул Зимин.

    – Свидетелей у меня нет.

    – Значит, клевета!

    – Ты и критику Горбачева свел к склоке. Это подтвердят все.

    – Правильно! – раздались голоса.

    Встала Нюся. Лицо ее пылало от возбуждения. Все, что наболело у нее на душе, она с негодованием обрушила на Зимина.

    – Виктор прежде всего пошляк, – говорила она – Удивляюсь, как у Струкова и Милехина поворачиваются языки выгораживать его. Он распоясался, как купеческий сынок. Ошельмовал Горбачева. Заморочил голову Маше. А теперь принялся за Брускова. Товарищи комсомольцы, что же это творится? Где же комсомольская этика? Где справедливость? До каких пор мы будем мириться с этим произволом?

    – Ложь! Клевета! – шумел Зимин, пристукивая ладонью по столу с явным намерением сбить Рослякову с толку.

    В заключение она потребовала, чтобы Виктора выгнать не только из комсомола, но из института.

    Я выступал последним. Мне хотелось показать комсомольцам подлинное лицо Зимина, разоблачить его. Но я очень волновался, поэтому выступление мое получилось скомканным и не очень убедительным.

    Большинство комсомольцев поддержали Брускова. Милехин в своей речи осторожно пытался выгородить Зимина. Черненко дал ему отпор. Он сказал, что о поведении Зимина информирован уже райком комсомола и там посоветовали его поведение обсудить на общеинститутском собрании. Тогда Милехин, желая отвести удар от Зимина, предложил ограничиться этим разговором. Его не поддержали.

    – Да, страсти разгораются, – сказал он. – Ну, Зимин, что ты скажешь на это?

    – Вранье! Это продолжение склоки, затеянной Горбачевым.

    – Что ж, придется разговор о тебе продолжить в комитете, – вздохнул Милехин.

22 декабря

    Сегодня Маша была на занятиях. Она как-то изменилась за эти дни. В глазах ее беспокойство и смущение. Тайком она поглядывала на Виктора, который держится независимо

    С Нюсей Маша не разговаривает. Девушки смотрят на нее одни сочувственно, другие с усмешкой. Она ничего не хочет замечать.

    Маша как– то сразу померкла в моих глазах, я теперь не нахожу ее красивой. Это наводит меня на размышление – в чем же заключается истинная красота? Черты лица Маши, ее глаза – те же, но все поблекло, потеряло свою прелесть. И я прихожу к мысли, что настоящая красота человека одухотворена внутренним светом.

26 декабря

    Сегодня на комитете комсомола разбирали заявление Брускова. Рассказывают, что на этот раз даже Милехин ополчился против Зимина. Он первый потребовал, чтобы тому вынесли строгий выговор. Для меня непонятно: думает Жора этим укрепить свои позиции, поправить покачнувшийся авторитет или понял свою оплошность? Человек он неглупый, должен понять, где черное, где белое.

    Все дело испортила Маша. Ее пригласили на заседание комитета, познакомили с заявлением Брускова. Она сказала, что любит Виктора и не намерена никому отдавать отчет в своих личных делах. Брускова при всех обозвали кляузником.

    Виктору записали выговор. А с него это как с гуся вода. Он по-прежнему весел и доволен.

    Мне кажется, что Виктор теперь ухаживает за Машей скорее по обязанности. А она и этому рада. Эх, Маша, Маша! Посмотрела бы ты на себя со стороны. Не представляю, что будет с нею, когда начнутся экзамены. Мне кажется, что она ни разу не подумала об этом. Во время лекций пишет записки и передает их Виктору. Ей трудно понять, что она ему уже в тягость

    У Маши нет ни капельки женского самолюбия, и это унижает ее в наших глазах. На нее порой неприятно смотреть. Маша похудела и подурнела, в глазах тоска. Она вдруг обрезала свои косы и сделала завивку Это делает ее смешной. Начала красить губы. И все это для того, чтобы понравиться Виктору. Мне ее жаль.

    А Володя! Он переживает. Нет, не хотел бы я очутиться на его месте. Какой-то замкнутый круг: он любит ее, она любит другого, а тому в тягость ее любовь…

    27 декабря

    По коридору навстречу мне шел Жора Милехин.

    Поравнялись. Он улыбнулся и кивнул головой. – Здорово, Торопов! Я прошел мимо, сделал вид, что не заметил его.

    Мне показалось странным, что он первым поздоровался. Слышу, кто-то сзади взял меня за локоть.

    – Ты чего же не здороваешься?

    Я пожал плечами, не зная, что ответить ему.

    – Обиделся?

    – Зачем спрашивать об этом?

    – Понимаю. – Он помолчал. – Где Горбачев?

    Я настороженно посмотрел ему в глаза. Во мне вскипели старые обиды.

    – Вам мало того, что человека ни за что выгнали из института, пытались исключить из комсомола?

    – Напрасно ты обо мне такого мнения.

    – Разрешите мне быть откровенным?

    – Пожалуйста.

    – Раньше я был о вас лучшего мнения, но после истории с Горбачевым, честно скажу…

    – Разочаровался? – опередил меня Жора.

    – Да, разочаровался. Вы жестоко обошлись с честным человеком, а поддержали того, кого не следовало бы поддерживать.

    Милехин как-то растерянно посмотрел на меня.

    – Ты прав, Торопов. С Горбачевым мы все наломали дров. Доверились твоим же однокурсникам.

    – Зимину?

    – Не только Зимину. – Он снова помолчал и неожиданно спросил: – У тебя есть адрес Горбачева?

    – Нет.

    – Он парень цепкий. Ты разыщи его адрес и дай мне. Я сам напишу ему. Что ж, ошиблись, будем исправлять ошибки…

    Весь день я хожу под впечатлением этого разговора. Мне кажется, что Жора говорил искренне. Но почему? И где искать Николая?

    20 января

    Кончились экзамены. Я по всем пяти предметам получил отличные оценки. Это сразу как-то возвысило меня в глазах однокурсников, рассеяло отчужденность. И все-таки я одинок.