Текст книги "Были два друга"

Автор книги: Павел Иншаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)

    – Обещаете быть со мной откровенной и искренней?

    – Обещаю.

    – Скажите, почему после того вечера вы стали избегать меня?

    – Вот вас что интересует!

    – Мы подружили с вами. А после того вечера… Вы с Горбачевым и раньше были знакомы?

    Лицо Даши слегка покраснело.

    – Вы же знаете об этом.

    – Откуда я могла знать? Мне показалось, что я обидела чем-то вас. Если это так, простите. Поверьте, я не хотела причинять вам ничего плохого.

    – Нет, Надежда Владимировна, я не обиделась на вас. Просто у меня были свои причины. – Даша вздохнула и опустила глаза. Несколько секунд молчала.

    – Значит, вы с Горбачевым и раньше были знакомы? Так?

    – Да, мы были знакомы. Почему вас интересует это? – в свою очередь спросила Даша, глядя в упор на собеседницу.

    – Это – друг моего мужа. Они вместе учились,– ответила Надя и, помолчав, спросила: – Вы в прошлый раз так и не сказали мне, почему ушли от мужа.

    Даша некоторое время смотрела на свои руки, будто изучая их.

    – У меня не было мужа.

    – Но вы мне говорили…

    – Я неправду говорила. – Даша помолчала. – Если вас интересует это, – скажу. Я не была замужем. Давно я полюбила молодого человека. Он обманул меня и бросил. Полюбил другую. А у меня родился сын. Я много пережила…

    Даша рассказала, как ее выгнали из дому, как она хотела броситься под поезд, как уехала в другой город, работала, училась.

    – С тех пор я перестала верить мужчинам, живу только для ребенка. Находились люди, которым я нравилась, и они мне нравились. Но я не верила им. Больше всего я боялась обмана. Что может быть горше того, когда обманывают твои самые святые чувства. – Даша вдруг спохватилась. – Ну вот, я разболталась. Видите, в этом нет ничего интересного…

    Надя взяла Дашину руку и прижала ее к щеке.

    – Представляю, как вам было тяжело. Но вы твердая женщина. Я всегда завидую таким. Я бы не вынесла…

    – Я любила, долго верила, надеялась…

    – Значит, вы после того не выходили замуж?

    – Мне тогда было не до этого.

    – Понимаю. Скажите, а сейчас осталось что-нибудь хорошего к тому человеку, имя которого вы не сказали?

    – Не знаю. Из-за него я пережила столько горя.– Даша приложила платочек к глазам.

    – Вы, Дашенька, не до конца были откровенны со мной, – оказала Надя, преданно и участливо глядя в ее печальные глаза.

    – Я сказала вам правду.

    – Теперь я понимаю, почему вы отшатнулись от меня после того вечера. Я причинала вам тогда много боли. Вы простите меня. Я ведь не знала. Скажите, тот молодой человек – Горбачев?

    – Да, – тихо ответила Даша.

    – Тут произошло какое-то страшное недоразумение, – сказала Надя.

    – Если бы это было так, – вздохнула Даша.

    – Оно так и есть. Я давно знаю Горбачева, как человека, не способного на подлость, – убежденно заявила Надя.

    – Но как прикажете понимать все это? – спросила Даша, комкая платочек.

    – Кое-что я начинаю вспоминать. Вы, наверное, знаете, что я познакомилась с ним, когда он учился в институте. Он рассказывал как-то мне, что любил девушку, хотел на ней жениться. Переписывался с нею. И вот однажды получил письмо от ее матери…

    – Какое письмо?

    – Ваша мать написала ему, что вы вышли замуж за другого. В письме было что-то обидное для него,– ответила Надя.

    – Он выдумал это письмо, чтобы оправдать свой поступок. А от него я получила такое письмо, что и вспоминать страшно. С этого все и началось.

    Даша не верила в какое-то письмо мачехи, считала его вымыслом. Если бы Николай даже и получил такое письмо, почему же он не написал об этом ей, не опросил у нее? Значит, он поверил кому-то, а не ей верил? Даша была не рада, что разоткровенничалась с Надей.

    – Вы любите его? – спросила Надя.

    – Разве склеишь разбитую чашу? – грустно ответила Даша.

    – Но у вас сын. Неужели Николай не знает, что он отец вашего ребенка?

    – Я скрывала это от него. Сейчас он, кажется, начинает догадываться.

    – Значит, вы все время скрывали от него, что у вас сын? Это жестоко с вашей стороны. Он и без того наказан.

    – Я много страдала из-за него, потеряла веру. Надежда Владимировна, милая, очень прошу вас, пусть наш разговор останется между нами. Дайте мне честное слово, – взволнованно проговорила Даша, прижав к груди руки.

    – Нет, такого слова дать вам не могу. – Это будет несправедливо, нечестно…

    – У вас – сын. Но если вы окончательно разуверились в Горбачеве… Если у вас ничего не сохранилось к нему, кроме презрения…

    – Будем до конца откровенны, – сказала Даша. – Если бы я не знала, что он любит… другую…

    Лицо Нади вдруг густо покраснело. Да, Николай любил ее, возможно, ради нее он и приехал на работу в этот город. Об этом знал и ее муж, иначе он не ревновал бы ее к Николаю. Наде было очень стыдно, что она, помимо своей воли, причинила страдание этой женщине. Она прижала ладони к пылающим щекам.

    Признание Даши взволновало и озадачило Надю. Сознавать, что, возможно, она была причиной трагически сложившейся любви и жизни этой милой, умной женщины, было просто ужасно…

    Дома Надя рассказала обо всем мужу. Он молча выслушал ее и сказал:

    – Это невероятно! Да, Николай очень любил ее.

    – Самое невероятное то, что он не знает о своем сыне. Как ты думаешь, сохранились ли у него чувства к Даше?

    – Не знаю. При мне он редко говорил о ней.

    – Завтра я расскажу ему обо всем. Приглашу его к нам.

    – Пригласи.

    На другой день Надя позвонила Николаю на завод, просила, чтобы после работы он обязательно зашел. Он ответил, что не может прийти сегодня, у него производственное совещание.

    – Раз в жизни можно пропустить совещание. У меня к вам серьезный разговор. Да, очень серьезный и небезынтересный для вас. Нет, вы не шутите. Это очень и очень важно для вас и еще кое для кого. Придете? Ждем вас.

    Пришел Николай к Тороповым в восьмом часу вечера. Встретила его Надя.

    – А Василий вас ждал, ждал. У него какое-то срочное дело с Москвой. Ушел на почту, – сказала Надя.

    – Ну, как вы тут?

    – Ничего. Живем кое-как. Давайте лучше поговорим о вас. Только не удивляйтесь, – предупредила Надя.

    Николай заметил, что Надя была озабочена и взволнована. Присматриваясь к ее лицу, он невольно подумал: та ли это Надя, которую он любил несколько лет? И что осталось от той любви сейчас? Нежное уважение да тихая грусть?

    – Ну-с, Надежда Владимировна, чем вы собираетесь огорошить меня? – улыбаясь, спросил Николай.

    – Ой, не знаю, с чего и начинать. Это касается вас и Даши.

    – Что это вы вспомнили о ней?

    Надя посмотрела ему в глаза строго, испытующе.

    – Разве она для вас ничего не значит? Николая смутил этот вопрос.

    – Я ведь все теперь знаю, – сказала Надя осуждающе.

    – Что, например?

    – А то, что вас полюбила девушка, а вы обманули ее. Как вы могли это сделать? Она столько перенесла из-за вас страданий, – сердито проговорила Надя.

    – Но она не стала меня ждать, вышла замуж.

    – Откуда вы взяли это?

    – Из письма ее матери.

    – А вы не знаете, что эта мать в зимнюю стужу выгнала Дашу из дому в то время, когда она ожидала ребенка? Вашего ребенка.

    – Даша любит другого, потому и не хочет признать меня за отца ее ребенка.

    – Откуда вы это знаете?

    – Знаю.

    – Вы дождетесь, когда у вас из-под носа выхватят Дашу.

    Она была права. То, что он услышал от нее, – в мыслях Николая вызвало новую путаницу. Он начал было свыкаться с мыслью, что Даша для него потеряна навсегда, а догадки о сыне оставались только догадками. Теперь же догадки подтвердились: у Даши сын, Даша по существу его жена. Но простит ли она ему то, что он поверил злым наветам, причинил ей столько страданий? К тому же он был уверен, что она любит Брускова.

    Снова замыкался круг противоречий, решение которых зависело не от него. Его тянуло к Даше, к сыну, но он боялся ее холодного, ничем не прикрытого презрения. Несколько раз он порывался пойти к ней. Предлог теперь у него был – проведать сына. Он покупал ему игрушки. Но каждый раз его что-то удерживало. Игрушки в квартире прибавлялись, а встречу с сыном он откладывал на другой раз. Соседка Марья Тимофеевна, наблюдая, как он развлекался игрушками, качала головой.

    – Никак, магазин игрушек открыть задумал?

    – Будем торговать, Тимофеевна, – шутил Николай.

    – Это ты по детишкам тоскуешь. Жизнь – она ведь требует своего, – философски заключила Марья Тимофеевна.

    – В детство впадаю, – Николай грустно улыбнулся.

    – Смеешься, а на душе у тебя невесело. Ты ведь, сынок, из породы веселых. И чего дома сиднем сидишь? То с чертежами, то с игрушками возишься. – Старуха плутовато прищурила серые добродушные глаза. – С начальством воевать умеешь, а перед бабами тово… пасуешь. А бабы мужиков любят смелых, настойчивых. Смелость – она города берет. Один раз неудача, гляди, другой раз повезет. Так-то, сынок.

    Николай посмотрел на старушку и покачал головой.

    – Ой, Тимофеевна!

    Она будто угадала его мысли. Еще по дороге с завода домой он подумал: «Не пойти ли сегодня к Даше? День субботний, она, конечно, будет дома. Сделать еще одну попытку развязать тугой узел. Предлог есть – проведать сына». Пугало то, что у Даши он может снова встретить Брускова. После разговора с Марьей Тимофеевной Николай отбросил свои колебания, побрился, надел новый костюм, завернул в газету несколько игрушек.

    – Тимофеевна, я пошел, – крикнул он в прихожей.

    Чем ближе он подходил к дому, где жила Даша, тем чаще билось сердце, волнение захватывало дыхание. Не наткнуться бы на Брускова. Вот и дом. Николай быстро поднялся на второй этаж, перед тем как постучать в дверь, осмотрел костюм, поправил галстук. А сердце тук-тук-тук. Он даже вспотел от волнения, вынул платок, отер лицо. Даша, сын – вот за этой дверью. Такие близкие и далекие.

    На слабый, неуверенный стук в дверь донесся знакомый милый голос:

– Войдите!

    Николай решительно распахнул дверь. Даша занималась уборкой. В коротком ситцевом сарафанчике, тесном в груди и бедрах, в белой косынке и домашних тапочках на босу ногу, она стояла посреди комнаты, держа в руках мокрую тряпку, которой вытирала полы. На ее лице – испуг, радость, растерянность. Они молча смотрели друг на друга. Тряпка упала из рук. Николаю показалось, что перед ним стоит та Даша, которую он знал несколько лет назад…

    – Дашенька! – крикнул он. Положил на пол игрушки, бросился к ней.

    У Даши мелко подрагивали губы, глаза блестели. Она не могла вымолвить ни слова. Николай так крепко стиснул ее в объятиях, что у нее перехватило дыхание.

    – Дашенька, милая, я теперь все знаю… Прости, родная!

    Даша будто лишилась речи. Когда он поцеловал ее, у нее закружилась голова.

    – Коля, – прошептала она, улыбаясь и плача. Обвила руками его шею, щекой припала к его щеке.

    Мальчик, сидя на стуле и болтая ногами, в недоумении смотрел на чужого дядю, который обнимал и целовал его мать. Дядя Володя никогда не делал этого, он только здоровался с нею за руку и смотрел на нее. Почему же мама смеется и плачет?…

    Даша поняла все, как только Николай появился в дверях. С некоторых пор она начала верить, что он придет к ней. И она его ждала. Ждала его в амбулатории, ждала случайной встречи на улице, ждала вечерами в скверике, когда ее преследовал Брусков… Сама не понимая того, она ждала его все эти долгие годы. Сердце не обмануло.

    Немного придя в себя, Даша страшно смутилась, что у нее не убрана комната и что сама она стоит в стареньком, выцветшем сарафанчике и тапочках на босу ногу.

    – А я уборкой занималась, – сказала, как бы оправдываясь.

    Николай бросился к сыну, схватил его на руки, начал целовать. Первый раз в жизни он ощутил в себе отцовские чувства. Было горько от сознания того, что сколько лет он не подозревал о существовании сына. Сколько потеряно лет! Распаковал игрушки.

    – Это тебе пока авансом, Николай Николаевич.

    – Выйди на минутку, – попросила Даша, указывая глазами на свой сарафанчик.

    – Тебе, Дашенька, лучших нарядов и не надо. Ты сейчас – прежняя, хорошая. – Он подошел к ней, снова привлек ее к себе.

    Даша провела тыльной стороной ладони по его волосам.

    – Теперь ты меня не выгонишь. А выгонишь – сяду на пороге и, как цепной пес, буду охранять свою семью. Нас теперь двое мужчин и оба Николая. В обиду себя не дадим. Хватит того, что было. Ладно, Дашенька, три минуты тебе хватит?

    Она кивнула головой.

    Даша быстро закончила уборку, одела Коленьке чистенький костюмчик и только после этого принялась приводить себя в порядок. Переодеваясь перед зеркалом, она вся светилась. Еще недавно им обоим казалось, что на пути к их примирению стоят непреодолимые преграды. Но оказалось достаточно одного взгляда, улыбки, теплоты в голосе, чтобы понять друг друга, отбросить прочь все наносное, ненужное.

    Когда Николай снова вошел в комнату, Даша была в светлом платье. Он посмотрел на нее и ужаснулся от мысли, что мог навсегда потерять Дашу и сына.

    – Поцелуй папу, – сказала Даша.

    Мальчик протянул ручонки к Николаю, тот взял сына на руки, прижал к груди.

    – Мама, ты купила мне папу? – вдруг спросил мальчик.

    Николай и Даша рассмеялись.

    – Нет, сынок, он сам пришел к нам, – улыбнулась Даша.

    Пока Николай возился на полу, показывая сыну, как заводить механические игрушки, Даша хлопотала у стола.

ТАСЯ

    Василий давно стал присматриваться к Таисии Львовне. Тася была молода и красива. В этой веселой, решительной женщине ему нравилось то, что она смотрела на жизнь с легкостью и беззаботностью, никогда не жаловалась на неудачи и скуку.

    В доме Тася была полновластной хозяйкой и командовала мужем, как ей вздумается. Занятый постоянно производственными делами, Геннадий Трофимович ничем и никогда не ограничивал ее. «Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало», – часто говорил он. У них были дети – мальчик и девочка. Тася любила их, как всякая мать любит своих детей, но она не приносила им в жертву себя, свое благополучие, поэтому дети не мешали ей жить в свое удовольствие. Любила ли она мужа? – об этом Тася никогда не задумывалась. Всех мужей она считала весьма далекими от понятий семейной этики, супружеской верности. Они только женам стараются вдалбливать в голову эти требования, а сами не прочь изменить при первом же удобном случае. Жен, слепо верящих своим даже порядочным, любящим мужьям, Тася считала дурехами.

    Когда Николай Горбачев выиграл бой за свое изобретение и о нем на заводе ходила добрая молва, Тася заглядывалась на него. Но тот не заметил ее многообещающих взглядов, и она махнула на него рукой Таких недогадливых молодых людей она не считала даже за мужчин. Потом ее внимание привлек строгий, умный, чопорный Брусков. Но он, как позже узнала Тася, был безнадежно влюблен в какую-то врачиху, часами простаивал перед ее окнами. И вот глаза Таси остановились на Василии Ивановиче. Сначала она выступала перед ним в роли смиренной и целомудренной поклонницы его таланта, потом они стали друзьями. Ее муж после выхода в свет книги Торопова объявил его лучшим своим другом.

    Василий Иванович считал себя человеком порядочным, он и мысли не долускал изменить жене, сделать подлость товарищу, поэтому вел себя с Тасей сдержанно. И в то же время Тася почему-то влекла его к себе.

    Однажды Тася, болтая с ним по телефону, как бы между прочим упрекнула, что он до сих пор не пригласил ее на прогулку в лес. Василий Иванович невольно обрадовался этому. Условились о встрече.

    И вот автомашина, мягко покачиваясь, словно по тоннелю, мчится по лесной дороге, устланной желтой опавшей листвой. В открытые витражи врывается аромат осеннего леса. По сторонам бегут березы, их стволы от солнца светятся, будто сами излучают мягкий свет, стволы сосен отливают жаркой медью. В зеркалах озер отражаются облака и голубое небо. Тася сидит рядом с Василием Ивановичем, по-детски восхищается всем.

    Тася сама облюбовала поляну подальше от дороги. Осень одела деревья в золотую парчу. Под малейшим дуновением ветра на землю летят лалевые бабочки, медленно кружась в воздухе. Пахнет крепким настоем хвои, сухой палой листвой. Где-то дятел усердно выстукивает клювом.

    – Красота-то какая! – взволнованно говорила Тася, очарованными глазами глядя по сторонам. Она и сама была похожа на эту чудесную золотую осень. И волосы под цвет осенней листвы.

    Василий Иванович больше смотрел на Тасю, чем на красоты лесной глухомани, и думал: не полюбил ли он эту женщину? Что ой мучительно желал ее – этого он не скрывал ни от себя, ни от нее.

    Тася взяла его под руку, и они медленно пошли по поляне, шурша опавшей листвой. Он крепко стиснул ее руку. Она, смеясь, повернула к нему лицо и посмотрела в глаза. Василий Иванович порывисто привлек ее к себе. В эти мгновения он забыл обо всем.

    – Мальчик мой, – возбужденно проговорила Тася, глядя ему в лицо со счастливой улыбкой и смеющимися глазами.

    – Тася, милая, – ответил Василий Иванович, не выпуская ее из объятий, боясь, что она выпорхнет из его рук и, подобно бабочке, растворится в золоте осенней листвы.

    – Я давно это знала. Еще на вечере в твоем доме, когда ты первый раз посмотрел мне в глаза. – Она снова потянулась к нему.

    Тася отдавалась своим чувствам бурно, не задумываясь о том, к чему они могут привести ее. От жизни она легко и весело брала все, что было для нее приятным.

    И вот то, о чем давно тайно мечтал Василий Иванович, что не давало ему покоя, свершилось. И он вдруг почувствовал угрызение совести, на душе стало гадко, мерзко, он вспомнил о Наде и ужаснулся своему поступку. «Что я сделал!» – подумал он, поняв, как оскорбил жену, детей, какую обиду нанес товарищу, как запятнал себя…

    С этой прогулки началось все. Василий Иванович долго терзался сознанием своего падения. Он проклинал свою слабость, не мог простить себе проступка.

    Но когда он вспоминал Тасины губы, ее горячие глаза,.неудержимые ласки, у него кружилась голова. «Что же делать, если этому суждено было случиться, – успокаивал он свою совесть. – Не стану же я каяться перед женой. Она ничего не знает, это останется в тайне и никогда больше не повторится. Может, и она изменяла мне, а я ничего не знал, и это не портило наших семейных отношений».

    Потом он начал оправдывать свой поступок, убеждать себя в том, что он это делает не потому, что ему хотелось этого ради удовольствия. Ему на себе надо познать все, что случается с людьми. Как же он может писать о любви, верности, измене, если всего этого он сам еще не испытал?

Временами верх брало благоразумие, и тогда Василий Иванович говорил себе: «Это гнусно

и это больше не повторится». И странно, чем больше убеждает себя, что это не повторится, тем неудержимее его влечение.

    Отношения Василия Ивановича с женой стали еще более сложными, еще более натянутыми, доходящими до обоюдной отчужденности. Надя жила своей жизнью: дети, домашние хлопоты, учеба – вот ее мир и круг интересов. У него свой круг забот, интересов, своя жизнь.

    Он знал, что его отношения к Тасе не могут не отразиться на семье, и он старался всеми силами уберечь свою семью, давал себе слово, что с Тасей все уже покончено, он перед Надей и детьми постарается искупить свою вину. Но когда через неделю Тася снова позвонила ему, что не плохо было бы повторить прогулку, он с радостью откликнулся на это.

    И снова езда на автомобиле по лесным дорогам и полянам, золотой ливень листвы, запах осеннего леса…

    Встречи с Тасей постепенно становились для Василия Ивановича необходимыми. Чем больше он узнавал эту женщину, тем дальше чувствами и мыслями уходил от жены и детей.

    С наступлением зимы прогулки по лесу прекратились. Надо было придумывать новые безопасные места для встреч, так как в городе оба они были людьми заметными. Малейшая оплошность могла вызвать осложнения. Тася оказалась более смелой и решительной. Они стали встречаться на квартире одной из ее подруг.

    Если первые дни после своего грехопадения Василий Иванович осознавал всю его отвратительность и давал себе слово не повторять больше этого, то со временем он все чаще убеждал себя, что ему все можно. Тасины взгляды на жизнь постепенно передавались и ему. Он научился лгать и лицемерить перед женой. Догадывалась ли Надя о его связи с Тасей, Василий Иванович не знал. Она упорно молчала, и он уверял себя, что она ничего не подозревает.

КОГДА ЛОЖЬ СТАНОВИТСЯ НЕОБХОДИМОСТЬЮ

    В то время, когда Василий Иванович развлекался с женой своего товарища, Надя писала работу по аналитической химии. Перед нею на столе лежали учебники, выписки, формулы. Тихо поскрипывало по бумаге перо. Только маятник больших часов в гостиной нарушал тишину.

    Сначала Надя работала напряженно и сосредоточенно, не думая ни о чем постороннем. Химия – ее любимый предмет, она могла всю ночь просидеть за решением задач. Потом внимание ее начало рассеиваться, и она нет-нет и посмотрит на часы. Уже без четверти два. Надя вздыхает, долго ходит по комнате. На душе тяжело и безрадостно. Опять где-то задержался Василий. В голову мутным потоком текут неприятные, тревожные мысли. Надя снова садится за стол, берет ручку и долго сидит в глубокой задумчивости. Трет пальцами лоб, старается сосредоточиться на работе. Но мысли разлетаются, как пух на ветру.

    Она долго надеялась на порядочность мужа. Тася просто взбалмошная, скучающая от безделья бабенка, ищущая легких приключений. Тем более Василий дружен с ее мужем. Однажды тетя Варя сказала ей, что женщины судачат между собой, будто кто-то видел, как Василий разъезжал на автомобиле с директоршей по лесу. С тех пор Надя потеряла покой.

    Тяжело Наде жить со своими мрачными мыслями, но еще тяжелее молчать. Отношения их с каждым днем становились все хуже, все томительнее, вот-вот оборвутся, как туго натянутые струны.

    – Где ты задерживаешься? – не раз спрашивала Надя, глядя в глаза Василия.

    Он выдумывал какие-то горячие споры в кругу товарищей, какие-то дела. Надя молча слушала его и не знала, верить ему или нет. Она была из тех натур, которым противна всякая ложь, которые сами не умеют лгать и слепо верят другим.

    Василий Иванович часто удивлялся, откуда у него вдруг появилась необходимость этой утонченной до правдоподобия лжи. Всякая ложь и неискренность были противны ему. Себя он считал человеком цельным.

    В доме все шло будто нормально, скандалов не было, и Василий Иванович радовался доверчивости жены. Иногда он с тревогой думал, что рано или поздно она узнает о его связи с Тасей. Что тогда станет с его семьей? Тася смелая до безрассудства.

    Сейчас Надя, сидя перед раскрытым учебником, думала о муже. Перед глазами то и дело вставало веселое, беззаботное лицо Таси. Воображение рисовало картины одну ужаснее другой. От обиды и боли хотелось кричать, от нервного напряжения разболелась голова.

    Уже пять утра, Василия все нет. Не поговорить ли о нем с Николаем? Они старые товарищи. Николай не побоится открыть Василию глаза на правду. Она и сама несколько раз пыталась сделать это, но каждый раз натыкалась на раздражительность мужа и отступала, откладывая разговор до более подходящего случая. Он и к детям последнее время стал относиться холодно, отчужденно, считал их чересчур шаловливыми.

    Пришел он домой, когда уже рассвело. Надя встретила его у двери в кабинет. Посмотрела на его смущенное, виноватое лицо. От него и на этот раз пахло Таенными духами.

    Он стойко выдержал пытливый взгляд жены, попытался улыбнуться. Лицо Нади стало вдруг мертвенно бледным.

    – Доброе утро, Наденька, – сказал он, стараясь казаться веселым и добродушным.

    – Где ты был? – тихо спросила Надя, не отрывая укоризненного взгляда от его глаз.

    – Засиделся с дружками. Выпили с вечера, ну, я и решил заночевать у товарища, – спокойно ответил Василий Иванович и хотел поцеловать ее. Она отстранилась. Он сделал удивленное лицо и прошел в кабинет. Надя вошла следом за ним. Ее выводил из себя сладковатый запах Тасиных духов. У нее все кипело внутри, к горлу подкатывался комок.

    – Где ты пропадаешь ночами? У тебя ведь нет друзей, – сказала Надя, дрожа от обиды и негодования.

    – Ты что, не веришь мне? – раздраженно спросил Василий Иванович, избегая ее глаз.

    – Да, я перестала верить тебе. Ты давно обманываешь меня. Ты был у директорши, воспользовавшись тем, что ее муж, а твой друг, в командировке. И это называется дружбой?!

    – Не мели чепуху, – буркнул Василий Иванович, усаживаясь за письменный стол.

    – Как же ты после этого будешь смотреть в глаза товарищу? Ты ведь у него за столом не раз клялся ему в верности! Как это гадко, мерзко!

    – Ну, знаешь ли… И вообще я не намерен выслушивать твоих глупых нотаций. Надоело! -повысил голос Василий Иванович.

    – Что надоело? Подличать? А мне надоела твоя ложь. Ты настолько изолгался, что перестал быть человеком. Ты забыл, что у тебя семья. Нет, Василий, дальше продолжаться так не может. Мне стыдно за тебя. – Надя закрыла ладонями лицо.

    – Что ты этим хочешь сказать? – вызывающе спросил он.

    – Что ты гадкий, мерзкий. Ты думаешь, мне не известно, где ты проводишь ночи! Об этом люди уже говорят, а ты делаешь вид, что никто ничего не знает,– сквозь слезы говорила Надя.

    – Глупости. Сплетни! – кидал он слова, как пощечины. А сам думал: «Неужели она знает обо всем? А вдруг это дойдет до Геннадия?»

    – Приедет Пышкин, я сама расскажу, какой у него друг.

    – Ты с ума сошла!

    После этого разговора между ними не могло быть примирения, это они понимали оба. Надя не могла простить ему ложь, измену. Василий Иванович хоть и чувствовал себя во всем виноватым перед женой, но не находил мужества честно признать свою вину, попросить у нее прощения. Несмотря на то, что жили они в одной квартире, целыми днями не видели друг друга. Василий Иванович завтракал и обедал в ресторане, дома не выходил из кабинета. В семье было тягостно и тоскливо, жить так дальше для обоих становилось невыносимо. Надо было либо разводиться, либо искать повод мириться.

    Василий Иванович не смог долго вынести такого напряжения в семье и решил на продолжительное время уехать в Москву, чтобы отдохнуть там от семейных неурядиц, от Тасиной любви, от всей той мерзости, в которую он погряз последнее время. Он рассчитывал, что, пока будет проветриваться в Москве, ссора с женой постепенно сгладится, и в доме все войдет в прежнюю колею.

    На пятый день после ссоры Василий Иванович с чемоданом зашел к Наде.

    – Я еду в Москву по делам, – сказал он.

    Она молчала, наклонив голову. Он вздохнул и вышел ив дома.

ОГОНЕК

    Надя поднялась на второй этаж, отыскала номер квартиры. Перед тем как позвонить, заколебалась, чувствуя, что очень волнуется. Стоит ли посвящать Николая и Дашу в свои семейные дела? Для них будет неприятно слушать ее откровение. И надо ли из дому выносить сор?

    – Ах, все равно! – сказала себе Надя и решительно протянула руку к звонку. За дверью послышались шаркающие шаги. Щелкнул замок. В приоткрытой двери показалась пожилая женщина, она удивленно посмотрела на молодую незнакомку.

    – Горбачевы здесь живут? – несмело спросила Надя.

    – Здесь, милая, здесь. Только они гулять пошли,– ответила женщина. – Пожалуйте в комнату. Они скоро придут.

    – Я другой раз, – ответила Надя и вдруг спохватилась, что могла бы созвониться с ними по телефону. Как она не догадалась об этом!

    – Пойдемте, пойдемте, – настойчиво говорила старушка. Ей понравилась молодая женщина с печальным и усталым лицом.

    В квартире Горбачевых не было дорогой мебели, все просто, изящно, удобно.

    Марья Тимофеевна была женщиной словоохотливой, она вдруг принялась рассказывать о Горбачевых.

    – Мой-то сосед, Николай Емельянович, женился летом, привел в дом лебедушку, писаную красавицу, – говорила она, стоя против Нади, скрестив на груди руки. – Веришь ли, милая, будто заново на свет родился после женитьбы. Смотрю на них, касатиков, и душа радуется. Уж как они любят друг друга, как заботятся друг о друге. Придут с работы, резвятся, как дети малые. Она-то, Дарья Алексеевна, доктор, лечила меня. Я еще тогда, грешным делом, подумала: вот бы моему Николаю Емельяновичу такую женушку. Как в воду смотрела!

    Слушая старушку, Надя подумала о том, что ни наветы злых людей, ни превратности судьбы, ни страдания, ни годы не могли погасить любовь в сердце этих людей.

    – Значит, хорошо живут?

    – Живут – дай бог каждому. И меня, старуху, приютили на старости лет, я у них вроде бы матери приемной. Одной семьей живем. Оба-то они сироты, ну, я и рада, что и мне есть за кем присмотреть, словом ласковым обмолвиться, – не без гордости промолвила Марья Тимофеевна. – Своих-то сыновей я в войну лишилась. Теперь Николай Емельянович и Дарья Алексеевна мне вроде бы как дети родные. А вы, милушка, кем же им доводитесь. Сродственница какая или так просто, знакомая? – вдруг спросила старушка.

    – Знакомая, – ответила Надя.

    В коридоре щелкнул замок, скрипнула дверь, послышались оживленные голоса.

    – Пришли, – обрадованно сказала Тимофеевна и вышла из комнаты.

    Надя в волнении смотрела на дверь. В комнату вприпрыжку вбежал Коленька. Увидев постороннюю женщину, остановился возле двери, удивленно присматриваясь к ней.

    – Здравствуй, Коля! Не узнаешь? – сказала Надя.

    – Здравствуйте! А мы с мамой и папой ходили аж на речку. На льду катались. А вы с Вовкой ходите на речку?

    В комнату вошел Николай.

    – Надежда Владимировна! Рад видеть вас! – сказал он, пожимая ее руку.

    – Вы-то к нам и дорогу забыли, – упрекнула Надя. В дверях показалась Даша в темно-синем шерстяном платье с кружевным воротником. Лицо ее разрумянилось от мороза, глаза блестели, на щеках играли ямочки, и вся она светилась здоровьем, молодостью, счастьем.

    – Наденька! – обрадовалась она. – А мы вас вспоминали сегодня.

    – Чем вспоминать, лучше пришли бы проведать. Вот, видите, я пришла к вам.

    – А где же Василий Иванович? – спросила Даша. Лицо Нади сразу сделалось печальным. Николай заметил, что после того, как он видел

    ее последний раз, она очень изменилась.

    – Болели? – спросил он.

    – Нет, ничего.

    – Как ваши ребята? – поинтересовалась Даша.

    – Растут.

    – Ну, а Василий? – спросил Николай.

    Надя посмотрела ему в лицо как-то жалостливо и виновато.

    – С ним что-нибудь случилось? – встревожился Николай.