Текст книги "Были два друга"

Автор книги: Павел Иншаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)

    С Машей творится что-то неладное. Я не видел ее во время экзаменов, она была в другой подгруппе, и просто не узнал ее, – так подурнела.

    Оказывается, она провалилась по двум предметам, остальные сдавать отказалась. Можно представить ее положение. Что она будет делать, если ее исключат из института как неуспевающую? Ей и без того тяжело.

    23 января

    Виктор ухаживает за студенткой второго курса. Это он делает наглядно, даже рисуется. Удивляюсь, как ему удалось сдать экзамены! Правда, у него все тройки. Но это мало беспокоит его.

    Маша надоела ему, он избегает ее, а она почти преследует его. Смотреть на нее тяжело.

    Как– то она взяла Виктора под руку. Он освободил свою руку, что-то сказала ей. Маша заплакала и убежала в аудиторию. Во время лекции сказала преподавателю, что у нее болит голова, и попросила разрешения уйти домой.

    Брусков украдкой наблюдает за нею.

    26 января

    Во время большого перерыва Виктор шел по коридору со студенткой второго курса – темноволосой, очень хорошенькой девушкой. Он как-то по-особенному держал ее под локоть, ласково заглядывая ей в глаза. На них косились все.

    Вижу, по коридору навстречу Виктору идет Маша, в толпе разыскивает кого-то. Они почти столкнулись. Маша испуганно вздрогнула. На лице ее я увидел страх, возмущение и обиду. Мне до слез стало жаль ее. Виктор на мгновение растерялся, смущенно улыбнулся, потом что-то сказал своей спутнице, и они обошли загородившую им дорогу Машу. Она как-то странно глянула им вслед, резко повернулась и бросилась к лестнице. Мне запомнились ее бледное лицо, глаза, полные слез.

    В этот день на лекциях мы ее уже не видели.

    Сцена в коридоре, бледное лицо Маши и глаза, полные слез, весь день и вечер стояли передо мной.

27 января

    Рано утром я был разбужен непонятным шумом в общежитии, хлопанием дверей и топотом ног в коридорах, обрывками разговоров. Открыл глаза и не мог понять, что происходит. Глянул на часы, было только половина седьмого. Койки в комнате пусты, но не заправлены. Куда же в такой ранний час подались ребята? Я до двух ночи просидел за книгой, и мне хотелось спать. Натянул на голову одеяло. Но вдруг до слуха донеслось:

    – Что там такое?

    – Повесилась… – уловил я только одно слово. Сразу куда девался мой сон. Будто ветром сдуло меня с койки. Я так растерялся, что не мог найти одежду, хотя она висела на спинке кровати. Вспомнилось бледное лицо Маши и глаза. Неужели она решилась на такой шаг? А может, ничего и не случилось, мне просто послышалось это спросонья?

    Я быстро оделся и поспешил вниз, охваченный тревожным предчувствием. На первом этаже у лестницы, где находилась душевая и прачечная, не протолкнешься. Комендант общежития в ушанке, надетой задом наперед, упрашивал напирающих на него студентов разойтись по комнатам. Вниз никого не пускали. У всех встревоженные лица.

    Вскоре сквозь толпу едва протиснулись два милиционера: один в погонах лейтенанта, другой – старшины.

    Нюся в синем халатике, с растрепанными косами стояла в окружении студентов.

    – Она плакала всю ночь, – рассказывала Нюся. – Мне она призналась, что Виктор обманул ее, и она не может перенести всего. А тут еще экзамены… Мы пытались успокоить ее. Потом она уснула. Я встала рано. Смотрю – койка Машина пуста. Нехорошо у меня стало на душе. Открываю дверь в прачечную, а она…

    Виктор Зимин пришел в институт, как обычно, в хорошем расположении духа. На нем новый коричневый в полоску костюм и яркий галстук. Он ничего не знал о случившемся. Заметив в конце коридора темноволосую девушку, размашисто зашагал к ней.

    Володя Брусков, Нюся и Саша Струков направились к нему. За ними двинулись все наши однокурсники, которые были в коридоре. Виктор стоял с девушкой возле окна, облокотясь на широкий подоконник. Володя подошел к нему вплотную и бросил:

    – Подлец! Ты погубил Машу

    Виктора окружили студенты и сурово смотрели на него.

    – Судить тебя мало! – крикнула Нюся. Темноволосая, миловидная девушка, ничего не понимая, смотрела на нас глазами, полными ужаса, потом протиснулась сквозь толпу и убежала. Виктор молча пошел к выходу, перед ним расступились.

    Смерть Маши потрясла всех.

    Вот когда однокурсники окончательно раскусили Зимина! Даже у своих бывших дружков он не нашел сочувствия. У всех единодушное мнение – требовать перед дирекцией исключения Зимина из института и передать дело в суд

    29 января

    В комитете комсомола переполох. Там работают сразу две комиссии: из райкома и министерства. Милехин ходит сам не свой. Его отстранили от руководства комсомольской организацией. Студенты ждут каких-то больших событий.

    Зимин в институте не появляется.

    12 февраля

    Вчера ночью сквозь сон я почувствовал на плече чью-то руку. Открыл глаза и не мог понять – сон ли это. Передо мной стоял Николай.

    – Ну чего ты глаза таращишь? Вставай! – сказал он, улыбаясь.

    Проснулись все ребята, обрадованные возвращением Николая. Начались расспросы, где он был, что делал. Он рассказал нам трагическую историю, случившуюся с его родителями много лет назад.

    Отец его работал главным конструктором на большом оборонном заводе, мать – начальником цеха. Их обоих арестовали за измену Родине, а потом выяснилось, что они оказались жертвой клеветы.

    Он привез с собой документы, подтверждающие безвинность своих родителей.

    Я опросил Николая, что он думает насчет учебы.

    – Завтра пойду к директору, в комитет комсомола. Теперь-то мне будет разговаривать легче, – ответил он.

    Мы рассказали ему о смерти Маши. Он молча выслушал и.сказал:

    – Шляпы мы!

    Ему никто не возразил. Да, мы все шляпы! Мы видели, понимали, чем все это может кончиться, но вместо того, чтобы протестовать, – молчали. И всему этому виной наше равнодушие к человеку. Ведь могли мы не допустить того, чтобы Николая исключили из института.

    75 февраля

    Николая восстановили в правах студента института. Струков по решению комитета сдал ему дела комсомольской группы.

    Меня обрадовало, что Николай как-то легко снова вошел в наш коллектив, не делая ничего трагического из своей канительной истории. Я не смог бы так.

    Я опасался, что долгое хождение по мукам надорвет его силы, на всю жизнь в душе оставит травму. Но ничего этого в Николае я не замечаю. Наоборот, как мне кажется, он будто стал взрослее, возмужал.

    Я часто завидую Николаю, что жизнь мяла и терла его. От этого он стал еще крепче. Вспоминаю спартанцев, которые сурово воспитывали молодежь. Почему мы мало говорим и спорим на такие темы?

    Милехину по комсомольской линии вынесли строгий выговор, но из состава комитета не вывели. Секретарем избрали Черненко. Зимина исключили из комсомола. В институте он не показывается. Прокуратура не могла установить его прямую виновность в смерти Маши.

В РОДНЫХ КРАЯХ

    Учебный год был на исходе. Начались весенние экзамены. Чем ближе надвигалась желанная пора летних каникул, тем сильнее тянуло Василия в родные края, чаще снился отчий дом. Почти каждую ночь он ходил по Лесогорску, бродил вдоль реки, по зеленой мураве пойменных лугов. Тоска по дому, по родным особенно давала себя знать последние дни перед каникулами. Закроет глаза и видит себя в вагоне поезда. За окном бегут подмосковные леса, хороводы беленьких березок, дачные постройки…

    Николая волновало другое. Он не раз уже ходил на разведку по заводам, где бы за время каникул можно было заработать немного денег.

    – Поедем ко мне. Отдохнешь на славу. Я писал уже об этом старикам. Тебе понравятся наши края, – не раз говорил ему Василий.

    – Я присмотрел завод, где можно поработать токарем, – ответил он.

    – Тебе надо отдохнуть хорошенько.

    Николай посмотрел на него и улыбнулся. Василий не может понять, что ему, Николаю, не от кого ожидать помощи, и он сам должен позаботиться о себе. Надо на зиму купить пальто, костюм, ботинки. Сколько же можно донашивать фронтовое солдатское обмундирование! Василию каждый месяц отец высылает двести – триста рублей, да мать тайком от отца пришлет пятьдесят – шестьдесят рублей из сэкономленных ею денег, да посылки со всякой домашней

    снедью.

    – Если тебе так необходимо поработать, в нашем городе много заводов. Отец устроит к себе в депо. Ты не пожалеешь.

    Василий так настойчиво уговаривал Николая поехать с ним, что тот согласился.

    Старики радостно приняли Горбачева. Ефросинья Петровна не знала, куда его посадить, чем попотчевать. Парень ведь вырос без семьи, без материнской ласки. И хотя она, как все сердобольные мамаши, души не чаяла в сыне, Николая окружила такой трогательной заботой, что тот чувствовал себя просто неловко. За обедом она так настойчиво предлагала подлить ему супу или съесть еще котлетку, что Николай первые дни объедался. После студенческой столовой домашние блюда казались ему чудом кулинарии. Ефросинья Петровна была большой мастерицей печь пироги с грибами, готовить вкусные наваристые щи и разные сдобы. Николай, привыкший к дешевым студенческим обедам, даже не подозревал, что на свете существуют такие лакомые кушанья.

    Иван Данилович не меньше, чем жена, радовался гостю. С первых дней он, как говорится, сошелся с Николаем характером. Разговаривать с ним было легко и интересно. Николай был на фронте, побывал в Польше, в Германии, имел несколько профессий, мог вести разговор о системах токарных станков, о характере металла

    На третий день по приезде Николай заявил Василию, что пойдет искать себе работу.

    – Мой дом – это твой дом. Или ты не видишь заботу моих родителей о тебе? – обиженно спросил Василий.

    – На твоем месте я тоже поразмялся бы. Мы не старики. Смотри, мать твоя трудится с утра до вечера. Когда она только и отдыхает? Иван Данилович тоже работает. Нам просто совестно бездельничать, – убеждал Николай.

    – Нам, будущим инженерам, важнее тренировать мозг, а не бицепсы. Надо кое-что почитать, а тебе тем более.

    Николай и сам не прочь был отдохнуть с недельку. Сдать за первый курс восемь экзаменов стоило ему немалых усилий. Последние два месяца он спал урывками. Но безделье для него было утомительнее самого тяжелого труда.

    За обедом он сказал Ивану Даниловичу:

    – Мы с Василием решили поработать.

    – Дельная мысль! – подхватил Иван Данилович. Ефросинья Петровна испуганно посмотрела на Николая

    – Господи, или у нас нечего есть?

    – Пускай поработают. У нас не хватает рабочих, а работы непочатый край, – сказал Иван Данилович. – Где же думаете работать? Идите к нам в депо. Подыщу вам работу подходящую.

    – Я решил пойти на стройку каменщиком, – ответил Николай. Василий сидел, уткнув глаза в тарелку, равнодушно хлебал суп. Николай понял – обиделся.

    – Каменщиком? – переспросил Иван Данилович – Пожалуй, тяжеловато будет. У нас три токаря пошли в отпуск. Ну, а Василия пристрою куда-нибудь

    – На стройке много работает девушек, а мы что, слабее их? Василий будет подручным.

    Ефросинья Петровна теперь уже опасливо покосилась на Николая.

    – Никак смеешься, сынок, – сказала она – Никуда я не пущу вас. Отдыхайте. Успеете еще наработаться. Мыслимое дело, чтобы ученым да кирпичи таскать Люди засмеют!

    Василий посмотрел на мать с чувством благодарности.

    – Я думаю, что нам нет смысла на полтора месяца устраиваться на работу, – как бы между прочим заметил он.

    Иван Данилович кольнул его взглядом.

    – Что ж, дело твое, сынок.

    В его сухом, тусклом голосе Василий уловил досаду и упрек.

    Николай понял, что своим разговором о работе внес разлад в семью, и поспешил переменить разговор.

    Утром он ушел один.

    Василий обиделся на друга. Отец определенно думает, что он, Василий, белоручка, испугался работы. «Рисуется своим знанием жизни, хвастает, что умеет работать», – думал он, лежа в садике на деревянном топчане. Полдня бродил по комнатам, брал книгу и принимался читать. Но то ли обида на Николая, то ли неприятный осадок в душе после вчерашнего разговора не давали ему сосредоточиться. Мать возилась у летней плиты, готовила обед. Ему вдруг стало жаль ее: она день-деньской хлопочет, не покладая рук.

    – Мама, давай я помогу тебе, а ты отдохни. Ефросинья Петровна радостно посмотрела на него

    – Непривычна я отдыхать, сыночек, – ответила она, вытирая фартуком вспотевшее лицо. – А ты чем скучать дома, сходил бы на речку или побродил по лесу. Благодать там!

    Василий подумал: на самом деле, чего он скучает дома, когда можно искупаться в реке, полежать на прибрежной зеленой траве, а то и в лес сходить. Природа всегда действовала на него умиротворяюще. Он предвкушал уже удовольствие окунуться в студеную, освежающую воду реки.

    – Ты права, мама, пойду на реку. Вернется Николай, пусть ищет меня возле моста.

    – К обеду не запаздывай, – предупредила мать. Улицы города были безлюдны, и Василию стало вдруг неловко, что все взрослые заняты делом, а он от скуки не находит себе места. На берегу реки шумно резвились мальчишки, прыгали с небольшого обрыва в воду, взметая каскады искрящихся на солнце брызг, плавали наперегонки, ныряли, кувыркались в воде. Над рекой стояли звонкий гомон и смех. Василий невольно позавидовал этому беспечному народу. С полчаса он сидел на берегу, глядя на сверкающее русло реки. Попробовал рукой воду, она показалась ему слишком холодной, и он раздумал купаться. Посмотрел на заречную сторону, где темнел лес.

    На душе Василия почему-то было неспокойно, он не мог понять, что же раздражает его. Вчерашний разговор за обедом? Но ведь Николай, пожалуй, прав. Безделье действительно вызывает скуку, отупляет. Почему бы и ему не размяться! С третьего курса начинается практика, нужно подготовить себя к этому.

    Василий пошел в лес. Но и там не нашел успокоения. После сутолочной Москвы его угнетали тишина и безлюдье. «Странное существо человек, – думал Василий, шурша ногами по сухой хвое. – Он никогда не довольствуется тем, что имеет. В Москве мечтал о лесе, а что в нем хорошего? Скука.»

    В лесу пахло хвоей и травами, было очень душно.

    Василий выбрал зеленую лужайку под березой и лег на траву, с наслаждением потягиваясь. Тотчас же по лицу, по рукам побежали колючие муравьи. Поблизости оказался муравейник. Маленькие злые насекомые окончательно испортили ему настроение. Он встал и, досадуя, побрел домой.

    Николай пришел вечером. Василий посмотрел на его растрепанные волосы, на усталое лицо, прихваченное первым загаром, на брюки со следами бурой кирпичной пыли.

    – Устал? – участливо спросил он.

    – Немножко. Отвык от работы. Завтра будет легче, – ответил Николай.

    – А я был на реке, по лесу бродил. Хорошо там! Я обещал показать тебе наши места, да вижу, что тебе теперь не до них.

    Николай почистил брюки, снял рубашку и долго с наслаждением мылся над медным тазом, плескал в лицо пригоршнями воду, фыркал. Василий из ковша лил ему на шею воду и только сейчас заметил, что у Николая хорошо развиты мышцы шеи, рук, спины. На груди виднелся шрам осколочного ранения.

    За обедом Николай ел с завидным аппетитом. Иван Данилович, присматриваясь к его обветреннему лицу, спросил:

    – Где это прихватило так? На реке?

    – Работал на стройке, – весело ответил Николай. На лице Ивана Даниловича засветилась добрая улыбка.

    – Ну и как?

    – Ничего. Думал, что забыл свою старую специальность.

    – Что знаешь – век не забудешь.

    – Это верно, – согласился Николай.– Привел меня прораб на участок и говорит бригадиру каменщиков, вот, мол, новый мастер, студент. Бригадир смотрит на меня с недоверием, опрашивает, работал ли я на кладке. Приходилось, отвечаю. Вижу, мнется, не верит. Хотел поставить на подсобные работы. Я присматриваюсь к мастерам. Работают по старинке, каждый себе. Эге, думаю, с этими и потягаться еще сумею. Прошу прораба дать мне самостоятельную работу. Долго не решались. Бригадир дал мне кельму, на, мол, ученый, покажи класс. Взял я ее, чувствую, что не забыл держать в руках. Обступили меня, присматриваются. А у меня от волнения руки дрожат. Первые кирпичи ложатся плохо. Потом все пошло. Бригадир хлопнул меня по плечу и говорит: «Ну, паря, вроде бы подходяще кладешь!»

    Иван Данилович даже крякнул от удовольствия.

    – Завтра бригадир даст мне молодежное звено, – продолжал Николай. – Буду работать поточно-расчлененным способом. Прораб сказал, что они собираются применить на стройке скоростные захаровские методы кладки. Ну, а поскольку я уже работал этим способом, он просил помочь ему в этом деле. Обещал подобрать толковых ребят.

    – Ну-ну, давай, брат, давай. О Захарове я в газете читал, – сказал Иван Данилович, с уважением глядя на Николая. Василий снова почувствовал, что ему неловко перед отцом.

    Шли дни. Николай возвращался с работы усталым, за обедом рассказывал о новостях стройки. Иван Данилович посвящал его в свои дела. И получалось так, что за столом разговор вели двое – отец и Николай. Мать обычно не вмешивалась в беседу мужчин, она заботилась о том, чтобы тарелки не пустовали. Василий молча прислушивался к разговору, испытывая в душе обиду на отца и Николая Они будто не замечали его присутствия.

    После обеда друзья обычно ходили на реку купаться или бродили по лесу. Николай любил лес. Он мог часами бродить по его чащам. Для Василия в лесу все было знакомо с детства-и стук дятла, и птичий гомон, и шум сосен, и запах хвои и грибов. Лес всегда пробуждал в нем воспоминания тех лет, когда рождались первые стихи. Николай, помахивая прутиком, мурлыкал себе под нос какой-то мотив, смотрел по сторонам и молчал.

    Они облюбовали зеленую лужайку Николай с удовольствием распластался на мягкой траве и, потягиваясь, сказал:

    – Красиво!

    – А ты не верил мне, – отозвался Василий, рассматривая зеленое кружево листа папоротника. – Приехал бы ты сюда по окончании института работать?

    – Приехал!

    – Жили бы вместе. Мои старики в восторге от тебя. Особенно отец.

    – Да, иметь таких родителей – это счастье, – в раздумье проговорил Николай. – Я только в твоем доме почувствовал, что такое семья.

    – А вот я тебе завидую, – сказал Василий. Николай повернулся на бок и посмотрел на товарища.

    – Чему же завидуешь? Василий ответил не сразу.

    – Мне тоже хотелось пойти с тобой на стройку…

    – И хорошо бы сделал.

    – Боюсь стать там посмешищем. Я ведь никогда не работал, – признался Василий, разрывая жесткий лист папоротника.

    – Смеяться никто не станет. Люди там простые, хорошие. Пойдем завтра же. Будешь моим подручным. Заработок пополам, – предложил Николай.

    – Наверное, буду больше мешать, чем помогать.

    – У нас немало работает девушек. Хорошо работают! Первые дни будет тяжеловато, а потом втянешься. У меня подручной работает Даша. Славная девушка! Учится в вечерней школе. Она – сирота, живет у мачехи, – подчеркнул Николай.

    – Уж не влюбился ли ты в эту Дашу?

    – В такую можно влюбиться.

    – А что она, твоя Даша, красивая?

Николай только улыбнулся.

НА СТРОЙКЕ

    Как– то утром Василий развернул городскую газету. С первой страницы на него смотрел Николай Горбачев, немного смущенный, немного растерянный, словно не понимал, как он попал в газету. Под снимком была помещена статья о том, что молодой каменщик комсомолец Горбачев внедряет на стройке скоростной метод кладки, что его звено ежедневно дает до двух норм выработки и что этим методом начали работать еще две бригады.

    Василий всегда с большим уважением относился к прославленным людям, считал их людьми особого склада. А что особенного в Николае? Простой паренек, которому после ФЗО довелось работать у знатного каменщика. Не сам же Николай придумал новый метод кладки, а только применил его на стройке. Это мог сделать каждый каменщик.

    Раньше Василий и не подозревал, что у него где-то под спудом жило честолюбие. Ему хотелось, чтобы и о нем так же писали газеты, чтобы и его имя люди поминали добрым словом…

    Утром Василий пошел с Николаем на работу. Шел гордый, подобранный, преисполненный веры в свой благородный поступок, будто собирался совершить героический подвиг. Ему хотелось, чтобы все видели его. Он был уверен, что в работе не отстанет от товарища, что к простому физическому труду приложит свои теоретические познания и произведет на стройке переворот, о нем напишут даже центральные газеты. От сознания того, что он молод, ловок и силен и что он идет на трудовой подвиг – у него ликовала и пела душа. И все ранее примелькавшееся сейчас рисовалось ему в розовом свете. Никогда он не просыпался так рано и не подозревал, как свеж и бодрящ утром воздух, даже воробьи чирикают по-особенному… По улице торопливо шагали рабочие – мужчины и женщины, юноши и дедушки. Василий смотрел на них и радовался, что он тоже идет в рядах великой армии труда.

    Вот и стройка – огромная территория, обнесенная кирпичной оградой, возведенные и только начатые стены корпусов, котлованы, экскаваторы, подъемные краны, штабеля строительного леса, горы бутового камня, песка.

    С радостным волнением Василий поднялся, на леса. Тут пахло смолой, цементом, известью. С десятиметровой высоты он окинул взглядом территорию строительства и был восхищен величественной картиной. Несколько минут назад тут все было тихо и неподвижно. Сейчас все пришло в движение. Маленький паровозик, солидно пофыркивая паром, тащил с десяток платформ, груженных лесом. Длинные стрелы кранов поднимали на леса связки бревен, бадьи с цементным раствором, клети кирпича. Десятки готовых и строящихся корпусов, вращающиеся бетономешалки, звон топоров, скрежет металла, синеватые слепящие вспышки электросварки – все это казалось Василию грандиозным и прекрасным.

    Нет, не пожалел он, что вышел на работу.

    В звене Николая работали три девушки. Василий старался определить, кто же из них Даша, о которой гаворил ему Николай.

    – Знакомьтесь, девушки, это мой товарищ. Девушки заулыбались, внимательно рассматривая Василия. Он обратил внимание на девушку в синем комбинезоне и белой косынке. У нее было приятное лицо, черные доверчивые глаза и яркие губы. «Наверное, это и есть Даша», – решил он. Ничего особенного в ней Василий не нашел. По рассказам Николая, Даша почему-то представлялась ему красавицей.

    Николай объяснил, а затем показал Василию, как накладывать на стену слой цементного раствора. Дело казалось простым: брать ведром из деревянного ящика серое месиво и разливать его равным слоем на кирпич. Но это, только казалось. Первое ведро раствора вместо того, чтобы улечься на кладке, потекло вниз по стене. Девушки засмеялись. Василий конфузливо покраснел.

    – Ничего, бывает, – улыбнулся Николай. Второе ведро раствора Василий с горем пополам,

кое– как разлил, но не так, как надо. Николай снова показал, как надо держать ведерко в руках, как равномерным слоем распределять раствор.

    Василию казалось странным: дело нехитрое, а ничего не получается. Как ни объяснял, как ни показывал Николай, Василий не мог освоить этого процесса. И хуже всего, что на лесах, он чувствовал себя неловким, неуклюжим, часто спотыкался, цеплялся за какие-то гвозди, делал ненужные движения.

    Вскоре Николай убедился, что Василий не столько помогает, сколько мешает. Почти всю его работу приходилось переделывать заново. Ничего не оставалось делать, как поставить его на подноску кирпича, а на раствор Дашу.

    Василий не обиделся, но ему было неловко за свою нерасторопность. Девушки, особенно маленькая юркая Нюра с вздернутым носиком, покрашенным веснушками, насмешливо смотрели на неловкого парня и бросали ему шутки:

    – Небось, приморился? Запачкал ручки? Василий мельком наблюдал за быстрым движением ловких рук Николая, любовался его точностью, сноровкой. Кирпичи ложились ровно. И все это Николай делал легко, без напряжения. Да и сама его работа со стороны казалась бесхитростной, будто кирпичи сами ложились на свои места. Даша тоже трудилась легко и ловко, перебрасываясь с Николаем словами и обмениваясь улыбками.

    Василию было стыдно за себя, что он оказался таким неудачливым учеников. Особенно неловко Василию было перед Дашей, смущала ее улыбка. Не над ним ли посмеивается, не думает ли она, что он такой бестолковый? Решил показать ей свои силу и ловкость. Брезентовые рукавицы, которыми на стройке пользовались почти все, ему мешали, и он бросил их Набирал за раз кирпичей столько, сколько мог поднять, и почти бегом тащил к месту кладки. Даша поглядывала на него и улыбалась. Это подзадоривало Василия, и он набирал еще большую горку кирпичей Ему хотелось завалить ими Николая. Но как он ни старался, тот успевал укладывать кирпичи на цементный раствор.

    Часа через два Василий почувствовал в ладонях боль, глянул на них, а они все в царапинах и красных ссадинах. Вгорячах он не заметил, как жесткий кирпич изуродовал ему на ладонях кожу. Пришлось снова надеть рукавицы. Но руки болели по-прежнему.

    И все-таки Василий не жалел, что вышел на работу. Первый раз в жизни он почувствовал себя созидателем, а не потребителем. Хотелось трудиться еще жарче, еще сноровистее, вложить в стройку и свою лепту. Он накладывал высокую гору кирпичей, кряхтя, поднимал ее и тащил Николаю.

    – Вы можете надорваться, – заметила ему Даша, поправляя беленькую косынку. На ее лбу блестели капельки пота, но дыхание у нее было ровное, она будто не испытывала усталости.

    – Не надорвусь, – беспечно ответил Василий, и подумал: «А все же хорошенькая девушка эта Даша!» Желая доказать ей, что он не мальчишка, Василий увеличил горку кирпичей.

    – Что вы делаете? – неодобрительно спросила Даша.

    – Для меня это чепуха, – ответил он и вдруг споткнулся и полетел на дощатый настил, больно ушиб колено и локоть.

    – Ой! – испуганно вскрикнула Даша и бросилась ему на помощь. – Очень ушиблись? – участливо спросила она, нагнувшись к Василию.

    Он посмотрел на нее снизу вверх виновато и застенчиво, быстро вскочил на ноги, принялся складывать оброненные кирпичи.

    – Нет, не очень, – ответил он, заставляя себя улыбаться – пусть не думает, что ему больно. Улыбка получилась кривая, в коленке и локте чувствовалась жгучая боль.

    – Как же это ты? – спросил Николай, вытирая рукавом со лба пот.

    – Споткнулся. Ничего, – ответил Василий.

    – Не горячись, не бери много кирпича, а то тебя не надолго хватит.

    – Ерунда! – бросил Василий, поглядывая на Дашу, и ему показалось странным, что такая девушка работает на стройке, носит раствор и кирпичи, ходит в комбинезоне и стареньких парусиновых туфлях.

    Василий устал. Болели спина и плечи, дрожали ноги в коленях, хотелось сесть. Но все работали, и ему казалось неудобным отдыхать одному. Он все еще надеялся завалить Николая кирпичами. К тому же перед Дашей надо показать силу и выносливость, и он продолжал работать, преодолевая усталость. Пусть Даша видит, что он умеет работать не хуже ее.

    По мере того, как солнце поднималось к зениту, становилось все жарче. На спине Василия взмокла рубашка. Он снял ее, остался в голубой безрукавке, побуревшей от кирпичной пыли.

    – Вы разбили локоть, – сказала ему Даша. Василий посмотрел на локоть: кожа на нем была

содрана, кровь успела присохнуть, взяться коркой.

    – Ничего, заживет, – ответил он, стараясь казаться беспечным.

    – Надо забинтовать. Я сейчас позову медсестру.

    – Обойдусь.

    – Какой же вы упрямый!

    Даша крикнула кому-то внизу, чтобы вызвали санитарку. Вскоре появилась молоденькая розовощекая девушка в белом халате, перевязала Василию локоть и колено.

    – Наденьте рубашку, иначе сожжете тело, – посоветовала санитарка.

    – Не сожгу. Жарко очень.

    С каждым часом мышцы его рук и ног теряли упругость, все сильнее ломило спину, в ключицах появился зуд. Василий не набирал уже по десятку кирпичей, не бегал с ними, а кое-как плелся вдоль растущей стены. Движения его становились вялыми и неуверенными. Ему казалось, что Николай недоволен его работой, но молчит.

    Василий заметил, что девушки начали перешептываться между собой, поглядывая то на Дашу, то вниз.

    – Даша, смотри, идет твой поклонник, – сказала Нюра, прыская лукавым смешком.

    Даша посмотрела вниз, и лицо ее вдруг порозовело.

    – Вот еще! – ответила она, поправляя косынку.

    – Ты думаешь, мы не знаем, чего он зачастил к нам?

    – Ну и пусть! – Даша махнула рукой и направилась к ящику с раствором.

    На лесах появился мужчина лет тридцати в голубой шелковой тенниске и серых брюках, розоволицый, светловолосый, похожий на спортсмена.

    – Привет строителям! – весело сказал он и помахал всем рукой.

    – Здравствуйте, Юрий Федорович! – первой отозвалась Нюра. – А мы тут гадали с девочками, придете вы сегодня или нет.

    – Как видите, не забываю курносых, – ответил он.

    Подошел к Даше, набиравшей из ящика раствор. Девушки не сводили с него насмешливых глаз.

    – Ну, как, Дашенька, живется, работается? – спросил молодой человек, глядя с улыбкой ей в лицо.

    – Ничего, Юрий Федорович, – ответила она. Вполголоса они обменялись несколькими фразами.

    Даша взяла ведро, кивнула Юрию Федоровичу и направилась к Николаю, который ожидал ее, хмуро поглядывая на «гостя».

    Василий понял, что этому веселому человеку нравится Даша, а может быть, он любит ее.

    – Кто это? – спросил он у Даши, когда она с пустым ведром проходила мимо него.

    – Федин, инженер из управления. – На губах Даши теплилась едва заметная улыбка.

    «У Николая есть опасный соперник», – подумал Василий.

    Время тянулось медленно. Жара стояла изнуряющая, пыль от кирпича, извести и цемента, сгружаемых с платформ недалеко от корпуса, першило в горле. Василий часто подходил к ведру с водой и жадно пил, не в силах утолить жажду. Едкий соленый пот заливал глаза, а руки, шея, плечи, лоснящиеся от пота, покрылись налетом бурой грязи.

    «Скорее бы перерыв!» – билась в голове единственная мысль.

    Вокруг Василия на огромной территории работали сотни молодых и пожилых мужчин и женщин. И странно, их будто не брала усталость, не донимала жара. Девушки перекидывались с ребятами шутками, смеялись, ребята беззлобно подтрунивали над девушками, бригадир покрикивал на молодежь. Даша о чем-то разговаривала с Николаем. Василий замечал, что они часто обменивались взглядами, улыбались друг другу. Это еще больше раздражало Василия. Он чувствовал себя здесь лишним, чужим, по недоразумению забравшимся на строительные леса. На него перестала уже обращать внимание, будто он вовсе не существует. Бросить бы противные, осточертелые кирпичи, стряхнуть бы с себя пыль и уйти на реку, а оттуда в лес, забраться в чащу и долго-долго лежать на траве, слушая щебет птиц и шорохи пугливого ветра, дышать терпким запахом хвои.