Текст книги "Были два друга"

Автор книги: Павел Иншаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 25 страниц)

    Как– то тетя Варя сказала Наде:

    – Завез в глушь, бросил, уехал. А детишки как?

    – Не надо, тетя, об этом. Прошу вас.

    – Ладно, ладно. Я к тому, что нам пора возвращаться домой, в Москву.

    – У меня здесь дом и никуда я отсюда не поеду.

    – Думаешь, что образумится? Ну что ж, дело твое. А я поеду умирать на родину, – заявила Варвара Петровна.

    Как ни отговаривала ее Надя, она вернулась в Москву.

    Надя вскоре устроилась на завод лаборанткой. В труде, на людях не так больно было переносить горе.

    Николай часто наведывался в лабораторию. Придет, поговорит о детях, о стариках, но о Василии никогда не спрашивал, и Надя была благодарна ему за это.

НОВЫЕ ТРЕВОГИ, НОВЫЕ СОМНЕНИЯ

    Василий Иванович сидел за письменным столом и задумчиво смотрел в раскрытое окно. Он видел стайку молоденьких березок, сбегающих по косогору к реке. Белые и легкие, они напоминали девушек, резвящихся на лужайке. Одна из них, чуть постарше, стояла в сторонке и, казалось, задумчиво и грустно смотрела на веселых подружек. Справа и слева ее росли две маленькие березки. Василий Иванович закрыл глаза и увидел перед собой Надю, печальную и задумчивую. «Тебе не жаль будет детей?…»

    Он открыл глаза, тряхнул головой, как бы отгоняя от себя тяжелые, часто преследующие его мысли. Воспоминания о семье в нем всегда пробуждали застарелую боль.

    Покачиваясь под ветром и встряхивая зелеными кудрями, березки все так же резвились на косогоре. Внизу под солнцем сверкала речка, в ней отражались облака, сосновый бор на другом берегу. Все это в памяти воскрешало родные места.

    Он попытался представить себе, чем сейчас занята Надя, как выглядят Вовка и Наташа, мать и отец. Сколько он причинил им страданий! Прошелся по комнате, включил радиоприемник. О чем-то грустном и ушедшем пели скрипки. Он снова подошел к окну. Одинокая березка гнулась под ветром.

    Вот так всегда, смотрит на березку и вспоминает Надю, детей, родные края, и от тоски некуда скрыться. Василий Иванович усаживается в плетеное кресло, кладет на подлокотники руки и снова закрывает глаза. Нахлынули воспоминания.

    Он с Валентиной едет в вагоне. Мелькают села, города, пролески, озера. Леса постепенно сменяются полями. Какая огромная страна! В каждом уголке идет строительство. Вот и великая русская река Волга, стройка Куйбышевской ГЭС… Потом героический Волгоград, вставший ив пепла и руин. Дальше – канал Волга – Дон, Цымлянское море…

    За Доном вскоре началась равнина, большие казачьи станицы, утопающие в зелени. Фрукты, арбузы, дыни… Благословенный край! А вон на горизонте уже синеет гряда Кавказских гор.

    Василию Ивановичу приятно и радостно, что Валентина рядом с ним, не временная, случайная спутница в скором поезде…

    Первые дни его угнетало сознание, что дома на произвол судьбы он оставил семью и уехал с Валентиной в неизведанные дали. Все вокруг были заняты полезным трудом, а он смотрел на жизнь сквозь стекло вагона. Куда он едет? Зачем?

    – Ты что грустный? – спрашивает Валентина, положив голову на его плечо.

    – Так просто, – вздыхает он.

    – Милый, я все понимаю. Будь мужчиной…

    Вот он, благодатный юг! Ласковое синее-синее море, кипарисы, магнолии с душистыми цветами, похожими на водяные лилии…

    Осенью Василий Иванович и Валентина приехали в Москву. Поселились в подмосковном дачном поселке.

    В Москве у Валентины было много знакомых, через них она вскоре получила коммунальную квартиру в недавно построенном многоэтажном доме.

    Потом в их квартире стали появляться ее родственники: двоюродные и троюродные братья, дяди, тети. Василий Иванович не успевал запомнить, кто кому кем доводится. Они неделями жили у них, питались за одним столом и все ужасно угодничали перед Валентиной. Василий Иванович косился на них, но они не хотели замечать этого. Однажды он высказал Валентине свое недовольство ее многочисленной родней.

    – Не думай, милый, что я настолько щедра, что стану тратиться на родственников. Они оплачивают нам за квартиру и стол.

    – Но ведь это нехорошо. В какое положение ты ставишь себя и меня?

    – Не волнуйся. Если им неугодно, пусть убираются ко всем чертям. И прошу тебя, не вмешивайся в мои домашние дела. Договорились? Ну, не сердись, бука! – она потрепала его за волосы, поцеловала.

    Чем больше Василий Иванович присматривался к родственникам Валентины, тем чаще приходил к выводу, что все они довольно сомнительной репутации. Как-то он пришел домой и в прихожей снимал пальто. Из комнаты доносились шумные споры.

    – Валюша, это нечестно! – гудел голос двоюродного брата Валентины. – Ты, дорогуша, зарываешься. Надо по-джентльменски. Сумму будем делить пополам.

    – Стану я рисковать репутацией из-за мелочей, – отвечала Валентина.

    – Дорогуша, положим, я знаю твою репутацию…

    – Что?…

    Поднялся галдеж. Василий Иванович наткнулся на стул. В комнате сразу стало тихо. В прихожую выскочила Валентина, лицо ее было испуганным.

    – Фу, как ты меня напугал, – сказала она, мило улыбаясь.

    – Что у вас за спор? – спросил Василий Иванович, глядя в ее глаза. Она прильнула к нему.

    – Милый, не обращай внимания. Мало ли о чем мы спорим между собой, – ответила она.

    После этого Василию Ивановичу запала в голову мысль, что Валентина со своими родственниками участвует в каких-то коммерческих сделках. Хуже того, он сомневался, что это ее родственники. В доме все было не так, как бы ему хотелось. Он чувствовал себя не хозяином, а кем-то вроде приживальщика. Хозяевами были они – «родственники» Валентины. Если первые дни они заискивали перед ним, то сейчас вели себя развязно, нахально, на него смотрели снисходительно либо пренебрежительно.

    Тревожило его и то, что у Валентины было пристрастие к дорогим вещам. Его пугала расточительность молодой жены.

    Василий Иванович все чаще вспоминал Надю. Он так и не оформил с нею развод, может быть, потому, что Валентина не настаивала на этом. Тайком от нее он в прошлом году послал семье деньги. Вскоре они вернулись по почте. На бланке перевода рукой Нади было написано: «Мы не нуждаемся в твоей помощи». После этого случая Василий Иванович с неделю ходил, как потерянный. Спустя несколько месяцев снова тайком от Валентины опять послал деньги. Но и этот перевод вернулся. Это было новым ударом по самолюбию Василия Ивановича.

    После долгих раздумий он решил написать книгу. По десять – двенадцать часов в день просиживал за письменным столом, написал несколько глав, прочел и тяжело вздохнул. Вместо живых людей из-под пера выходили мертвые схемы. Он порвал главы начатого романа.

    Иногда Василий Иванович ночи напролет просиживал за письменным столом, часами вышагивал по кабинету, мучительно напрягая мозг – о чем же писать? Наконец, пришла идея написать роман о металлургах. Тема актуальная, издатели и читатели давно ждут хорошую книгу о промышленных рабочих. Этой темой он и вошел в литературу. Василий Иванович придумал броское название, увлекательный сюжет, составил план будущей книги и приступил к работе. Но его вдохновения хватило только на первую главу. Он вдруг пришел к печальному для себя выводу, что не знает металлургического производства. Тогда он добыл техническую литературу и засел за изучение новой для себя отрасли производства. Через два месяца он уже неплохо знал все это, но к задуманному роману охладел, так как не представлял себе героев будущей книги. Начнет писать и вдруг вспомнит, что образ рабочего или инженера взял из первой книги. Василий Иванович расставлял персонажи, как фигуры на шахматной доске, они что-то делали по его указке, говорили правильные вещи, даже совершали благородные поступки, но не жили.

    В конце концов пришлось оставить и этот роман. Валентина посоветовала ему попробовать силы на рассказах. Зачем трудиться над большой рукописью три – четыре года, если нет гарантии, что она будет издана. Деньги нужны были сейчас.

    Василий Иванович все чаще удивлялся практической струнке Валентины, и все больше приходил к выводу, что не может понять ее. С одной стороны, возвышенные суждения об искусстве, с другой, потребительские взгляды на него. Валентина была умна, сообразительна, в меру мила и ласкова, не капризничала, не скандалила. Иногда Василий Иванович приходил к выводу, что она не любит его. И чем больше он утверждался в этой мысли, тем больше любил ее, прощал ей все ее слабости, готов был на любые жертвы, лишь бы заслужить ее любовь.

    Иногда Валентина начинала играть на его самолюбии. Она высказала сомнение, что он вряд ли сможет написать новую книгу. Василий Иванович страшно мучился и готов был круглосуточно не выходить из кабинета, чтобы доказать ей свои способности.

    После неудачных попыток создать роман Василий Иванович решил послушать Валентину-попробовать свои силы в жанре короткого рассказа. Валентина с милой улыбкой каждый вечер спрашивала его, что он сделал за день.

    Когда он прочел ей первый свой рассказ, она передернула плечами и коротко сказала:

    – Не то.

    Василий Иванович хоть и обиделся на нее, но возражать не стал, потому что и ему рассказ не нравился. Он тут же порвал рукопись.

    Однажды Валентина сама подсказала ему тему. Но и этот рассказ не удался.

    Василий Иванович пришел к мысли: Валентину его творчество интересовало только с потребительской стороны. Ей нужны были деньги. Однако писать было нужно. И он писал, черкал, переделывал, в конце концов рвал написанное и бросал в корзинку. Он с трудом вымучивал из себя скудные мысли, а все, что выходило из-под пера, было мертворожденным. И он не мог понять причин своего творческого банкротства.

    Может быть, думал он, ему мешает творить то, что в душе постоянно жила тоска по семье, угнетали тяжелые раздумья, тревоги и сомнения?

    Он понимал, что Валентина уйдет от него при первой же беде. А беда эта была уже не за горами, он иногда с ужасом ощущал ее дыхание. Проснется ночью, а у него такое состояние, будто он и не спал, на душе тоскливо.

ВСТРЕЧА С ЗЕМЛЯКОМ

    Однажды вечером в вестибюле метро Василий Иванович столкнулся с мужчиной в коричневом пальто и такого же цвета фетровой шляпе.

    – Простите, пожалуйста, – сказал мужчина, взяв Василия Ивановича за локоть. И вдруг радостно воскликнул: – Торопов! Вот так встреча! Почти лбами стукнулись.

    Василий Иванович сразу узнал Брускова и обрадовался ему. За два года он впервые встретил земляка. Хотелось расспросить о многом.

    – Ну, как живешь? Чем занимаешься? – интересовался Брусков.

    – Ты расскажи о себе. Как там у вас?

    – Все по-старому.

    – Ты торопишься?

    – Вечер у меня свободный. Решил побродить па Москве, – ответил Брусков.

    – Ну, тогда пойдем, посидим, поговорим.

    Они зашли в ресторан «Метрополь». Василий Иванович заказал коньяку и закуски.

    – Рассказывай, Володя, что там у вас, – попросил Василий Иванович, охваченный радостным волнением. В памяти живо встал завод, родной город, семья, знакомые. Он только сейчас по-настоящему понял, как истосковался по всему этому.

    – Что тебя интересует? – спросил Брусков.

    – Решительно все! Как завод?

    – Работаем. Дела идут неплохо. Директором все тот же Пышкин. Ты, конечно, не забыл его?

    Василий Иванович понял намек, смутился. Ему хотелось узнать о Наде, детях, но он стеснялся спросить, ждал, когда Брусков сам скажет о них. Только после третьей рюмки коньяка он коснулся щекотливого вопроса.

    – Ну, а Надежда как?

    Брусков насмешливо посмотрел на собеседника.

    – Наконец-то вспомнил. Память у тебя, Василий, стала коротка. Что ж, Надежда не жалеет, что ты бросил ее с детьми и убежал с певичкой. Бывшая твоя жена пошла в гору. Получила диплом, инженером у нас работает.

    – Володя, мы когда-то с тобой были друзьями… Скажи, только честно… Как там она?… Ну, понимаешь… Одна живет?

    Брусков отодвинул рюмку.

    – А ты думал, тебя будет ждать? Такие, как она, в соломенных вдовушках долго не засиживаются. Умница! Такая может сделать счастливым каждого, кто, конечно, мало-мальски разбирается в женщинах.

    Василий Иванович растерянно смотрел на Брускова:

    – Та-ак! – протянул он. – Значит, замуж вышла?

    – А как бы ты поступил на ее месте? У нее ведь дети, от которых сбежал отец.

    – За кого же она, а?

    – Тебе-то теперь все равно.

    Василий Иванович снова наполнил рюмки. Брусков внимательно присматривался к нему. Раньше Торопов не имел пристрастия к спиртному, и в глазах его раньше не было этой тоски.

    – Ну и как же она, счастлива?

    – Не жалуется. Эх, Василий, на кого ты променял свою жену!

    Василий Иванович молча смотрел на недопитую рюмку, он не мог освоиться с ошеломившей его новостью, что Надя вышла замуж.

    – А о твоей птичке-певичке у нас ходят всякие разговоры, – продолжал Брусков.

    – Какие?

    – Боюсь, обидишься.

    – Говори! – Василий Иванович уставился на Брускова тяжелым взглядом мутных глаз.

    – Ну, если настаиваешь… Говорят, у Светозаровой до тебя было два мужа…

    – Ложь!

    – Не стану утверждать, что правда. Так о ней говорят. Первый муж ее за крупную растрату получил десять лет заключения. Она сама едва выпуталась из этой истории. Выручил ее отставной генерал, за которого она поторопилась выйти замуж. Через два года старик умер при загадочных обстоятельствах.

    – Это клевета!

    – Ты муж, и должен лучше знать свою жену, – ответил Брусков.

    Василий Иванович вспомнил, как однажды во время пирушки в кругу приятелей кто-то сказал о Валентине примерно то, о чем сейчас он услышал от Брускова. Но тогда Василий был пьян и многого не понял. Товарищи постарались свести это на шутку.

    «Неужели она – ворона в павлиньих перьях?» – думал Василий Иванович. Рядом с Валентиной в памяти встали ее родственники. Кто они такие? Чем они занимаются?

    – Насчет Надежды я, конечно, пошутил, – сказал вдруг Брусков. – Она не из тех, кто ради выгоды меняет мужей, хотя могла бы делать это с блестящим успехом. При желании, конечно…

    – Твои шутки довольно неуклюжие, – проговорил Василий Иванович.

    – А ты поверил?

    – Нет. А впрочем?…

    – Значит, плохо ты знаешь ее. Надежда ждет тебя. Она знает, что ты жестоко ошибся, и верит, что у тебя хватит мужества исправить свою ошибку.

    Василий Иванович снова потянулся к бутылке. Брусков взял его за руку. Василий Иванович сердито посмотрел на него.

    – Боишься, что пьяным буду?

    – Не от хорошей это жизни.

    – Возможно. Надежда живет в моей квартире?

    – У твоих родителей.

    – Откуда тебе известно, что она ждет меня? Говорил с нею?

    – Это видно и без разговоров.

    – Как бы ты, Владимир, поступил на моем месте?

    – Вернулся бы к семье, пока не поздно.

    – Ты думаешь, это так просто?

    – Нет, не просто. Но чем скорее, тем лучше для тебя же. Что прикажешь передать Надежде?

    – Ничего не надо передавать. И о нашем разговоре молчи, – попросил Василий Иванович. – Эх, Володя! Тяжело мне. Побыл бы ты в моей шкуре… Но хватит об этом. Давай пить.

    – Нет, брат, уволь меня от этого, – Брусков встал. – Так что же передать Надежде?

    – Скажи, что я – подлец!

А ДАЛЬШЕ ЧТО?

    Василий Иванович все мучительнее чувствовал свою раздвоенность, все явственнее замечал, что в нем живут два человека: первый – честный, порядочный; второй – мелкий, лживый, самолюбивый. Иногда они как-то уживались в нем, но чаще спорили. Валентина не интересовалась его внутренним миром, да и сама она никогда не раскрывала перед ним своей души, была, как красивый, но загадочный дом с вечно закрытыми окнами и дверями. Ее интересовало в нем одно: что он пишет и будет ли оно напечатано.

    Он садился за стол и писал, чувствуя уже отвращение к тому, что пишет. Писал и не верил в свои силы, писал и не чувствовал внутренней потребности в этом. Написал пьесу. Она не нравилась ему, но он все же понес ее в театр. Там ему ответили, что пьеса не сценична, посоветовали переделать на киносценарий. Он послушал совет, сделал киносценарий. Но и его забраковали, тогда он переделал его в киноповесть, надеясь, что какой-нибудь журнал опубликует. Но все журналы, куда он предлагал ее, ответили ему, что она не имеет художественной ценности. Это было очередное мертворожденное детище.

    Книгу Василия Ивановича уже не переиздавали, несмотря на все происки жены. Валентине нужны были деньги. Она начала показывать острые коготки. Жить становилось все труднее. Из дома как-то незаметно исчезли родственники.

    Василий Иванович лихорадочно искал выход из создавшегося положения, силясь разорвать заколдованный круг. Он метался из одной в другую крайность: то писал рассказы, то пьесы. Кое-что из коротких рассказов ему удавалось устроить в газету или журнал.

    – Пиши, Вася, пиши, мой хороший. – Валентина легонько целовала его в щеку.

    Василий Иванович страдальчески хмурил брови, садился за письменный стол. Писал утром, писал днем, писал ночью, писал до ломоты в пальцах, до умопомрачения, не веря в то, что его когда-нибудь осенит настоящее вдохновение. Ему надо было зарабатывать деньги.

    Иногда у Василия Ивановича являлась мысль уйти от Валентины. Но куда? К Наде? Это после того, как он причинил ей столько страданий? Нет, к старому возврата не будет!

    В доме почти каждый день ссоры. Раньше он не допускал и мысли, что эта милая женщина может превращаться в разъяренного хищника.

    Однажды Василий Иванович бесцельно бродил по улицам, он делал это часто, лишь бы не сидеть за письменным столом. Шел и вспоминал, как он работал на заводе. Это была светлая полоса в его жизни. И вдруг его осенила мысль: он не писатель, а всего-навсего инженер, написавший при помощи опытного редактора посредственную книгу, которая не выдержала испытание временем и уже забыта читателями. Нужно бросить писательское дело, от которого у него на душе, кроме обиды и горечи, ничего не осталось, снова пойти на завод рядовым инженером. Эта мысль показалась ему настолько заманчивой и возможной, что он поторопился вернуться домой, поделиться ею с Валентиной. Кривя губы в усмешке, она выслушала его.

    – Шляпа ты! – сказала она, с холодным презрением глядя на него.

    – Валя, зачем ты так? Пойми, нам будет хорошо. Я стану работать на заводе конструктором, ты можешь снова вернуться на эстраду. Мы не будем унижаться, заживем честной трудовой жизнью. Тогда я, возможно, что-нибудь напишу, – убежденно доказывал Василий.

    – Благодарю за милость. Не для того я вышла замуж, чтобы снова потешать публику дурацкими песенками, – ответила Валентина. Прошлась по комнате. – И вообще мне все это ужасно надоело.

    – Что надоело?

   – Все! Твоя беспомощность, бездарность! – Лицо ее вдруг стало злым.

    – Это жестоко, – простонал Василий Иванович,

    – По своей наивности я приняла тебя не за того, кто ты есть на самом деле.

    Василий Иванович весь передернулся, побледнел.

    – Значит, ты погналась за славой писателя, за деньгами?

    – Ты ребенок. У нас не построен еще коммунизм,– она засмеялась злым, оскорбительным смехом.

    – Я хочу жить честным трудом…

    – А я не привыкла дрожать над каждой копейкой. Это унижает человека. Ты не в состоянии содержать жену, а еще хотел, чтобы у нас был ребенок, – издевательски фыркнула Валентина.

    – Ты была расточительна…

    – А ты бы хотел, чтобы я ходила замухрышкой? Тебе в жены надо было брать колхозницу.

    – Ради тебя я ушел от семьи!

    – Я не требовала этого. Если жалеешь о семье, можешь идти к ней. Будешь там работать на заводе, приносить жене получку. – Валентина презрительно усмехнулась.

    – Что ты говоришь?! – Василий Иванович вдруг увидел в Валентине то, чего не видел раньше. – Неужели нужно объяснять, что куда честнее трудиться на заводе…

    Валентина прищурила глаза, ноздри ее широко раздувались. Она была похожа на маленького, красивого и очень злого зверька.

    – Что ты этим хочешь сказать?

    – Что ты не такая, какой показалась мне вначале, – ответил Василий Иванович.

    – Дурак!

    Василий Иванович посмотрел на нее и молча вышел из комнаты. До вечера он бродил по улицам, обдумывая свое положение, старался разобраться во всем, что происходило с ним в последнее время, чтобы принять окончательное решение. Дальше так продолжаться не может. На душе было горько, хотелось плакать от горя, от жалости к себе. В огромной шумной Москве на людных улицах он чувствовал себя одиноким, затерянным. Река людей стремится куда– то, сверкает улыбками, звенит смехом, а он один, как щепка, кружится в ее потоке, не зная, к какому берегу его прибьет волна.

    Потом Василия Ивановича потянуло в тихие, безлюдные места. Он сел в электричку и поехал в дачный поселок, где они с Валентиной недавно снимали дачу. Бродил по лесу и все думал, думал, думал. Любил ли он Валентину? Да, любил. Но что любил в ней? Красивую внешность! Ее душа была наглухо заперта от него. В ушах, как пощечины, звучали оскорбительные слова Валентины. Вот так же он оскорбил жену. Ему отмеряно той же мерой.

    Три дня он провел у соседей на даче, вернее, только ночевал там, а дни напролет бродил по окрестностям, обдумывая, что же делать дальше. Вся его жизнь после того, когда он ушел с завода, казалась ему сейчас пустой, фальшивой, а сожительство с Валентиной – глупым недоразумением. Писателя из него не получилось и не получится. Значит, со всей этой фальшью надо кончать. А дальше что? Вернуться к старой жизни, в свою семью? Нет, это невозможно после всего того, что произошло…

    На четвертый день Василий Иванович пришел к окончательному решению: он честно скажет Валентине, что их совместная жизнь была ошибкой и продолжаться она не может. А потом? Потом он уедет в родные края и там окончательно решит, что ему делать. Знал он одно: жизнь надо начинать заново или бесследно уйти из нее…

    С такими мыслями, измученный душевными терзаниями, Василий Иванович подошел к двери своей квартиры. С непонятным страхом протянул руку к звонку. Дверь ему открыл незнакомый мужчина в полосатой пижаме. «Новый родственник, черт бы их побрал!» – озлобленно подумал Василий Иванович.

    – Что вам угодно? – спросила пижама, подозрительно рассматривая его.

    – Странный вопрос! Я пришел к себе домой, – с достоинством ответил Василий Иванович.

    – Позвольте, гражданин! – толстяк злыми глазами впился в Василия Ивановича. – Вы ошиблись квартирой.

    – То есть, как ошибся? – теперь у Василия Ивановича поползли вверх брови.

    – Очень просто. Ордер на квартиру оформлен на меня. И прошу вас, гражданин, не беспокоить честных людей. Вы, наверное, выпили лишнее и ошиблись номером.

    Перед носом Василия Ивановича захлопнулась дверь. Он протер глаза, посмотрел на номер квартиры. Странно! Пошел к управдому разобраться в недоразумении.

    Управдом с ехидной улыбочкой сказал, что гражданка Светозарова, на чье имя был оформлен ордер, еще вчера произвела обмен жилплощади, продала мебель и выехала в неизвестном направлении…

    – Та-ак! – в раздумье протянул Василий Иванович. Пожал плечами, вздохнул и тихо вышел на улицу. Без удивления и огорчения он принял поступок Валентины.

    Так Василий Иванович Торопов очутился на улице с опустошенной душой, без надежд, без определенных планов на будущее, без средств к существованию, без пристанища. Шел он, не зная куда и зачем идет, смутно, словно через закопченные стекла очков, различая перед собой какие-то очертания предметов. Казалось ему, он один во всем мире, мучимый жаждой, устало бредет по черной выжженной пустыне…

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

    Без определенных намерений Василий Иванович Торопов приехал в родной город и поселился на окраине. Днем он сидел в тесной комнате, а с наступлением сумерек выходил из дому и осторожно бродил по знакомым улицам. Иногда часами простаивал где-нибудь вблизи родительского дома, чтобы хоть издали увидеть Надю, детей, мать. Гордость и сознание собственной вины не позволяли ему вернуться в семью. «Зачем? К чему? – каждый раз спрашивал он себя, когда его непреодолимо влекло с повинной переступить порог отчего дома. – Что с того, что я приду к ним с навсегда искалеченной душой? Чтобы только причинить новое горе?»

    Утром Василий Иванович возвращался в свое жилье, ложился на скрипучий диван и в сотый раз спрашивал себя: «А дальше что?» Как он ни напрягал свой мозг, не в силах был ответить на этот вопрос. Он потерял все: семью, родителей, товарищей, доброе имя…

    Как же быть дальше? Где выход из этого страшного тупика? Заново начинать жизнь? Он слишком устал для этого от бесплодных поисков,– от сознания своей внутренней несостоятельности.

    Ничто сейчас не интересовало его, на жизнь он смотрел пустыми глазами. Потеря Валентины была последним толчком, который окончательно вышиб его из колеи, надорвал силы, надломил душу.

    За окнами его неуютной холостяцкой квартиры бурлила жизнь, со всеми своими радостями и печалями. В повседневном труде народ-созидатель творил чудеса. Молодежь героически осваивала целинные земли, у Падунского порога заковывала в железобетон непокорную красавицу Ангару. Советские ученые заставили атом служить мирным целям, работают атомные электростанции. Советские космонавты проложили первые трасы в космос… А он, Василий Торопов последние годы стоял в стороне от всех эти великих дел…

    Мать в бессонные ночи убивается по своему непутевому сыну, в горьких раздумьях тоскует жена, хмурится старый отец, ожидают дети. Тусклая, обманчивая слава Торопова промелькнула, как падучая звездочка. Появилась невесть откуда, блеснула на миг и растворилась в темноте.

    Василий Иванович садится к столу, берет карандаш, пишет на листке блокнота:

    «Милая, родная Надя!

    Прости. Я причинил тебе столько страдании! Я обманул тебя, твои надежды. Обманул семью, родителей, товарищей. Но, как видишь, я жестоко наказан жизнью. Когда ты будешь читать эти строки…»

    Он отложил блокнот и снова задумался. У него не хватало решимости дописать последние слова, потому что за ними должно было последовать действие, и каждый раз он откладывал его. Лгать перед самим собой сейчас не было никакой надобности.

    Однажды, когда город окутали вечерние сумерки, Василий Иванович недалеко от родительского дома заметил Надю. Она возвращалась с детьми домой, видно, водила их на прогулку. Как они выросли за это время! Вовка, подпрыгивая и что-то выкрикивая, бежал впереди. Надя вела Наташу за руку. Сердце Василия забилось часто и порывисто. Вот она, его семья, которой он когда-то гордился, любил, оберегал, мучительно тосковал в разлуке, но от которой он бежал, как преступник, оставив ее на произвол судьбы. Может быть, Надя недоедала, терпела насмешки и унижения покинутой жены, проклинала его, а он угождал своей любовнице…

    И после всего этого вернуться к ним с повинной? Нельзя простить ему!

    Василий Иванович особенно остро сейчас почувствовал всю свою подлость, ничтожество, беспомощность. Бесконечно дорогими и любимыми были для него дети, жена, мать, отец. Если бы можно было зачеркнуть позорную полосу в жизни! Она всегда будет для него укором…

    Василий Иванович заметил, что Надя оглянулась раз, другой, то ли ее тревожили его шаги, то ли предчувствие. Недалеко от дома он остановился, спрятался за дерево, наблюдая за Надей и детьми. На них падал свет фонаря, и теперь Василий Иванович мог лучше рассмотреть их. Вовка и Наташа подросли, окрепли за это время. Надя пополнела. Она была в темном строгом костюме. Дети вбежали во двор, а Надя, держась за скобку калитки, настороженно смотрела в его сторону. Может быть, он напугал ее. Вот она вошла в калитку, сквозь штакетный заборчик мелькнула несколько раз ее фигура. Скрипнула дверь коридорчика, до слуха Василия Ивановича донесся голос матери. Он болью отозвался в его сердце:

    – А мы с дедом заждались…

    – Бабушка, а мы видели слона и тигра. Слон вот такой ба-альшущий! Как наш дом. – звенел голос Наташи.

    – Заходите, а то свежо во дворе. За ужином расскажете про слонов и тигров. А ты чего, Наденька, озираешься? Никак напугалась.

    – Там кто-то шел следом, возле двора вдруг исчез, – долетел голос Нади.

    – Господь с тобой. Это тебе показалось. Мало ли народу по улице ходит.

    Голоса утихли. Василий Иванович несколько минут смотрел на маленький, слегка покосившийся домик. Вспомнилось ему детство, потом годы, когда он после института приехал из Москвы с Надей. Сколько прекрасного, неповторимого было связано с этим ветхим домиком. Там, за его стенами, родные, любимые им люди, а он стоит один, отвергнутый всем миром. Ночь показалась ему огромной черной глыбой, навалившейся на плечи, на душу. Нет сил выносить эту чудовищную тяжесть. Из глаз хлынули слезы большого человеческого горя, слезы раскаяния…

    Как– то поздним вечером Василий Иванович, нахлобучив на глаза шляпу, проходил мимо завода. Недалеко от здания заводоуправления навстречу ему шел пожилой мужчина, на которого Василий Иванович не обратил никакого внимания. Уже было разминулись.

    – А, товарищ Торопов! Вот не ожидал встретить!

    Перед ним стоял Павел Захарович Ломакин. Василий Иванович растерялся, будто его застали на месте преступления. Это был первый знакомый человек, который узнал его в родном городе. «Черт меня дернул попасться ему на глаза!» – с досадой подумал Василий Иванович, вяло пожав протянутую ему руку.

    – Давно приехал? Что же к нам не заглядываешь? Нехорошо!

    Василий Иванович молчал.

    – А мне кто-то сказал, что видел тебя ночью недалеко от завода. Надолго приехал? Ну, как живешь? Что такой невеселый? – спрашивал Ломакин.

    Василий Иванович вздохнул.

    – Нечему радоваться, Павел Захарович.

    – Как нечему?! Говорят, в Москве неплохо пристроился. – В словах Ломакина звучала ирония.

    – Все это не то, – Василий Иванович безнадежно махнул рукой.

    – А что же «то»? – спросил Павел Захарович, присматриваясь к собеседнику. При электрическом свете, падающем из окон заводоуправления, давно не бритое лицо Василия Ивановича казалось мрачным.

    Когда– то модный костюм был затаскан и помят, галстук повязан небрежно. Павел Захарович знал Торопова как человека чопорного. Он подумал, что с ним случилась беда. Вспомнил рассказ Брускова о встрече с Тороповым в Москве.

    – Друга своего, Николая Горбачева, встречал?

    – Нет. Я спешу, Павел Захарович, – ответил Василий Иванович и протянул ему руку. – Прощайте.

    – Ну вот, встретились за столько времени… Нехорошо, Торопов, от старых знакомых отворачиваться. Пойдем на завод. Николай там. Он у нас теперь главный технолог. Растет человек. Пошли. – Павел Захарович взял его под руку.