Текст книги "...И вся жизнь (Повести)"
Автор книги: Павел Гельбак
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 29 страниц)
Вот так сюрприз
1
И вот я снова в Москве. Чемодан оставил в камере хранения на Белорусском вокзале и помчался в «Красное знамя». Сейчас для меня это самый родной дом в столице. Поезд пришел рано. Редакционный день еще не начался. В лифте поднимался вместе с Семеном. После его традиционного приветствия: «Как живешь и как с этим бороться?» последовал добрый десяток вопросов. Судя по ним, в Москву доходят весьма преувеличенные сведения о жизни в освобожденных районах западных областей и республик. Положение, мол, хуже, чем на фронте – стреляют из каждой развалины, без сопровождающего автоматчика и нос на улицу не сунешь.
– Конечно, у нас сегодня труднее жить, чем в столице, – ответил я Семену, – порой кажется, что шагнул в прошлое, так сказать, откатился на много лет назад: индивидуальное сельское хозяйство, мелкие частные лавчонки. Случается, и стреляют. Классовая борьба есть классовая борьба! Вот и Олега, нашего корреспондента, ранили. Но уверяю тебя, что в Принеманске и других западных городах не так опасно, как вам здесь кажется.
Семен недоверчиво посмотрел на меня, хмыкнул.
– Трудностей – хоть вагон грузи, – продолжал я рассказывать, – электричество не всегда бывает, вода – тоже. В редакции нет дров – холодина. Людей мало. Порекомендовал бы кого-нибудь.
– А знаешь, Пашенька, я бы и сам поехал. Для журналиста ведь это не край, а золотая жила!
– Тебя бы, Семен, взял с превеликой радостью. Главный не отпустит.
– Главный-то может и отпустит, но жена…
Я взялся за телефонную трубку. Надо доложить в ЦК о прибытии. В мембране заглушенный голос Степана Беркутова:
– Вас слушают.
– Докладывает редактор «Зари Немана» Ткаченко, прибыл в Москву для получения ордена.
– Заместитель редактора, – поправил Беркутов.
– Вы не в курсе дела. Решение бюро обкома партии состоялось несколько месяцев назад.
– Через час жду вас в ЦК. Пропуск будет заказан.
Всю дорогу до ЦК я думал о тоне, каким Беркутов произнес «заместитель редактора». Надо было, очевидно, назваться и. о. редактора. Но почему исполняющий обязанности? Уже первый номер я подписал просто «редактор». Для этого были основания: решение бюро обкома состоялось. Тогда же послали документы в Москву. Претензий ко мне никаких не предъявили.
В кабинете Степан Беркутов был не один. Пожимая мне руку, он кивнул головой в сторону своего собеседника – высокого лысеющего человека с длинной шеей.
– Знакомьтесь, это ваш редактор, товарищ Крутковский Иван Кузьмич.
– Но мне казалось…
– Понимаю, – Беркутов даже соизволил взглянуть на меня сочувственно, – документы из области на вас пришли позже, чем мы дали проект решения о новом редакторе. Секретарь ЦК уже подписал.
– Тогда, быть может, вы меня освободите.
– Об этом мы подумаем сами. Кстати, вам, наверное, будет интересно узнать, что ваш заместитель Урюпин погиб.
– Как погиб? – вскочил я со стула.
– В пьяном виде попал под трамвай.
– Какой ужас!
– Ужас в другом, товарищ Ткаченко, как могли вы пьяницу и дебошира назначить заместителем редактора?
Сейчас, когда я узнал о трагической смерти Виктора Антоновича, мне не хотелось говорить о нем дурно. Человека уже нет в живых. Осталось только его последнее письмо, как исповедь. И ничего тут изменить нельзя.
Истолковав мое молчание, как смирение, Беркутов продолжал атаку:
– Что это за приказы вы пишете: «Уволить за проявленную трусость».
– Так он же трус.
– Поймите. Такой статьи нет в кодексе законов о труде. У нас на работу принимаются не за геройство… Даже трус имеет право на труд.
– Но не в редакции, – отпарировал я. – Нам трусы не нужны.
– Если в Принеманске избыток кадров, мы можем лишних отозвать. Журналисты всюду нужны.
– Нужны журналисты, а не трусы и шкурники. Рындина уволили правильно. Восстанавливать не собираюсь. А люди редакции нужны, очень нужны опытные, знающие журналисты.
– Здесь товарищи рекомендуют нам в редакцию одного знающего работника, – впервые разжал тонкие губы мой новый начальник, – познакомьтесь с ним. Запишите телефон, договоритесь о встрече. Я этого товарища хорошо знаю.
– Тогда какой смысл мне с ним разговаривать? Вы же редактор?
– Не помешает и ваш разговор, – на меня издалека смотрели глубоко запавшие глаза Крутковского. – Товарищ интересуется, какие условия работы в Принеманске.
– Курорт, Сочи. Тишина, спокойствие. На днях корреспондента нашего ранили. Но он-то как раз поехал вместо струсившего Рындина.
Беркутов поднялся из-за стола, подчеркивая, что встреча закончена: – Партия вам доверяет важный участок. В интересах партии, чтобы вы работали дружно и согласованно, – возле двери он похлопал меня по плечу, с наигранной радостью сказал: – Поздравляю вас с высокой правительственной наградой, – обращаясь к Крутковскому, добавил: – Павла Петровича орденом «Знак Почета» наградили.
В коридоре я спросил у моего нового начальника, когда он думает выехать в Принеманск. Редактор ответил неопределенно. Больше ни он, ни я вопросов не задавали. Шагали молча по длинным ковровым дорожкам, ведущим из коридора в коридор. Вдруг впереди я увидел знакомую фигуру главного редактора «Красного знамени».
– Извините, – торопливо сказал я Ивану Кузьмичу и бросился догонять Сергея Борисовича. Он оглянулся, широко расставил руки:
– Здравствуй, Пашенька, поздравляю с наградой!
– Спасибо. Меня тут Беркутов «поздравил».
– Газету делаете неплохую. Мы каждый номер читаем.
Я с горечью и обидой рассказал Сергею Борисовичу о только что состоявшемся разговоре.
– Возвращайся к нам, – предложил главный, – ты для нас всегда желанный. Квартиры, правда, сейчас нет, но скоро будет. Дом у Савёловского вокзала строят. Пока поживешь в Мамонтовке на даче.
– Я бы с радостью.
– Вот и хорошо. Будем действовать.
2
Через несколько часов в Кремле Михаил Иванович Калинин вручил мне орден «Знак Почета». Вместе с другими награжденными я сфотографировался рядом с Председателем Президиума Верховного Совета страны.
3
Часы пробили десять раз. Мы погасили в комнате свет и подняли шторы. За окном белела занесенная снегом Красная Пресня. Прогремел залп, расцветилось огнями небо. На миг приподнялись, словно встали на цыпочки, дома и снова скрылись под снежной пеленой. Москва салютовала войскам Первого Прибалтийского фронта, освободившим от фашистских захватчиков один из важнейших портов Балтики. Да, теперь уже легче будет работать и у нас в области. Фронт все дальше откатывался от Принеманска.
Самсонов положил мне руку на плечо:
– Выйдем на улицу.
Сергей Сократович Самсонов – тот самый журналист, о котором сегодня говорил в ЦК новый редактор. Мы договорились о встрече – и вот я у него в гостях. Неплохая, уютная квартира. Для Москвы даже хорошая. Самсонов заведует отделом в центральной сельскохозяйственной газете. Жена его тоже работает. У них двое детей, с которыми возится бабушка.
Натыкаясь в темноте на стулья, мы прошли в коридор. Щелкнул выключатель. Я незаметно бросил взгляд на хозяина квартиры. Поверх полувоенного костюма он надевал довольно потертое, черное, сугубо гражданское пальто. Что его тянет в Западную область, почему не сидится в обжитой Москве?
Словно угадывая мои мысли, Самсонов спросил:
– Трудно у вас?
– Очень.
– Люди живут?
– Живут.
– Ну и я жить буду.
Больше мы в этот вечер не возвращались к условиям жизни в Принеманске. Говорили о положении на фронте, о том, что теперь, наверное, скоро придет конец войне. Проводив меня до трамвайной остановки, Самсонов неожиданно спросил:
– Там что, хутора?
– Хутора, – подтвердил я. – Великое множество хуторов.
– Это скверно. Трудно будет организовать колхозы.
– Это еще не скоро.
– Скоро. Наш опыт поможет. Знаете, я ведь организовывал колхозы в Поволжье. Тогда еще комсомольцем был.
– Опытные люди нам нужны, – согласился я и спросил:
– Крутковского давно знаете?
– Порядочно. До войны у него заместителем был в областной газете.
Еще раз вспыхнуло небо разноцветными огнями, отгремел последний залп салюта. Подошел почти пустой трамвай.
– До встречи в Принеманске, – крикнул я с подножки. Самсонов в ответ помахал рукой.
Крутковский, выходит, неспроста послал меня знакомиться с Самсоновым. Это его хвост. Наверняка он метит его к себе в заместители. Значит, на мое место. Ну что ж, может быть, и к лучшему. Вернусь в Москву. И вдруг какой-то внутренний голос властно сказал: «Никуда ты не уедешь из Принеманска. Не имеешь права. Там сейчас труднее и там твое место. Кем будешь – неважно. Редактором, заместителем, литературным сотрудником – все равно. Убежишь – сам себе не простишь этого». Никуда не уйду из «Зари Немана». Не уйду!
За окном трамвая промелькнул черный силуэт дома, в котором мы с Тамарой еще недавно жили. Сейчас этот дом был чужим.
– Правильно, – вслух произнес я. – К былому возврата нет!
Кондукторша подозрительно посмотрела на меня. Но, убедившись, что гражданин трезв, опять начала дремать, уткнувшись носом в воротник овчинного полушубка.
Крутковский показывает свой нрав
1
Снова вокзал Принеманска. На этот раз я не отъезжающий, а встречающий. Прибывает Иван Кузьмич Крутковский. О его приезде из Москвы позвонил Беркутов, посоветовал встретить, позаботиться о квартире. К сему присовокупил:
– Ведите себя, Павел Петрович, разумно, стройте отношения на основах партийности, а мы вас будем иметь в виду.
Поезд опаздывает почти на два часа. Смертельно хочется спать. Только что подписал газету. В типографии время, казалось, идет быстро, на вокзале же стрелки часов едва-едва передвигаются. Наблюдаю за людьми, которых здесь немало для этого раннего часа. Медицинская сестра в заломленной набекрень пилотке, словно курица, ведет выводок цыплят – раненых. В уголке на скамейке – три матроса. Они завтракают. Бушлаты расстегнуты, пестрят полосы тельняшек. Хлопцы излишне жестикулируют, громко гогочут. Видать, успели выпить. Старая крестьянка, в накинутом на плечи рваном пиджаке, умиленно смотрит на матросов: может, сына вспомнила, а может – мужа. У газетного киоска, прямо на полу, разместилась большая семья – мешки, корзины, тряпье. Люди, измученные железнодорожной сутолокой, крепко спят, прижавшись друг к дружке. Бодрствует только старик с острым, недобрым взглядом. Под рыжими ощетинившимися усами тлеет самокрутка. Наверное, эвакуированные или освобожденные из лагерей. По залу проплывают три девушки в защитных гимнастерках, стянутых в талии широкими ремнями. Матросы становятся по стойке «смирно», пожирают глазами солдаток.
– Сестрички, пришвартовывайтесь к нашему борту.
Девушки не отвечают, топают дальше.
Мне сейчас следует думать о предстоящей встрече, о том, что за человек Крутковский, как будем с ним работать. Думать не хочется. Да и что тут придумаешь. Сочли нужным его сделать главным – пусть будет. Когда вернулся из Москвы, то Андрей Михайлович Саратовский мне сказал:
– Решение о назначении нового редактора принято без участия нашего обкома. Мы к вам претензий никаких не имеем, понимаем ваше положение. Постарайтесь сработаться с новым редактором. Не получится – возьмем вас в обком.
В обком? Неплохо. Но жаль расставаться с газетой. Люблю ее, проклятую, хотя в редакции не работа, а каторга. Кто это сказал? Кажется, Киров. Точно. Сергей Миронович во время какого-то юбилея произнес тост за журналистов, людей каторжного труда. Я силюсь восстановить в памяти когда-то давно прочитанные слова. «Вспомним свинцовых красноармейцев, – кажется, так говорил Киров, – которые набирают буквы, вспомним газетчиков, которые в конце концов создают ту самую газету, которую мы с вами с таким интересом и вниманием читаем. Если можно назвать какой-нибудь труд каторжным, то это газетный труд. Письмо, набор, печать – если бы вы только знали, каких громадных трудов все это стоит!»
За последние годы мы все натренировали свою память на цитаты. Кто-то даже сказал, что цитата из трудов классиков – это лоцман, который ведет нас по безбрежному океану жизни. Есть лоцманы, работающие без выходных. Некоторые цитаты настолько часто употребляются в печати, что их уже знаешь, как стихотворение из школьного учебника, наизусть.
Голова опускается все ниже на грудь. Я сидя засыпаю. Сквозь сон слышу пф-пф, – пыхтит паровоз, перестукиваются колеса вагонов. Поезд уже пришел. На перроне обычная в таких случаях сутолока. Поеживаясь от утренней прохлады, ищу глазами человека, которого видел один раз.
– Вот где вы, здравствуйте, я думал, никто не встречает, – на плечо мне легла костлявая ладонь.
– Беркутов звонил.
– Куда вы меня отвезете?
– В гостиницу. Номер вам забронирован.
– Ну что ж, в гостиницу так в гостиницу.
Мы сидим друг против друга в гостиничном номере. Иван Кузьмич неторопливо, позвякивая медалями, нацепленными на борт пиджака, произносит передо мной, очевидно, заранее подготовленную речь. Он кратко обрисовывает (так он сам сказал) свой жизненный путь. Из деревни пришел на стройку электростанции под Ленинградом. На стройке закончил рабфак. Там же написал первые заметки в многотиражку. Его, как рабкора, направили учиться в Институт журналистики имени «Правды». Во время учебы принимал участие в рейдах «Правды». После получения диплома некоторое время был секретарем редакции районной газеты в Поволжье. Потом стал корреспондентом областной газеты, а там ответственным секретарем, заместителем редактора, редактором.
– Четыре года в одном кресле просидел, – многозначительно роняет Крутковский. – Всякое бывало за эти годы – хвалили и поправляли. Павел Петрович, должен вас предупредить. Я человек прямой. Люблю ясность. Вы имеете основания быть недовольным. Но я здесь ни при чем. В ЦК меня предупредили – вам никаких претензий не предъявляют. Не предъявляйте и мне. Я не просился на ваш пост. Но раз так случилось, будем работать вместе. Я не собираюсь задерживаться в Принеманске. У меня другие виды.
Мне становится не по себе. Решаюсь перебить редактора.
– Иван Кузьмич, о нашем будущем позаботится ЦК. Поговорим о настоящем. Рассказывать свою биографию не стану. Уверен, что Беркутов вас познакомил с моим личным делом. Считаю своим долгом представить сотрудников «Зари Немана».
– Не утруждайте себя. Успею познакомиться и с сотрудниками. А сейчас, Павел Петрович, идите отдыхать. Вижу, что вы ночь не спали. Сегодня вас снова попрошу дежурить, я же стану поддежуривать. Одна ночь для разбега немного?
– Пожалуй.
2
Страницы «Зари Немана», прочитанные Крутковским, напоминают карту. Синие ручейки сбегают с красных холмов. Редактор лихо работает цветными карандашами. Я с любопытством рассматриваю разрисованную им полосу. Слово «Главнокомандующий» всюду подчеркнуто красным карандашом. Синим – слова «коммунизм», «социализм», «учеба» и другие. Недоумеваю, никогда мне еще не доводилось отправлять в типографию такие расписные страницы.
Иван Кузьмич, заметив, что я недоуменно пожал плечами, спрашивает:
– Не поймете что к чему?
– Признаюсь, для меня совсем новый метод.
– Ничего хитрого. Цветными карандашами подчеркиваю слова, в которых малейшая опечатка недопустима. Подчеркивая, я еще раз их внимательно прочитываю. Не хвастаясь, могу сказать, что за всю редакторскую жизнь у меня никогда не было таких опечаток в ответственных словах, которые многим редакторам стоили партийного билета.
– Но ведь этот процесс подчеркивания отвлекает внимание. Вы не можете углубиться в содержание статьи, потом, немало коварства и в «безответственных» словах, даже в знаках препинания.
– Я успеваю и подчеркивать и в смысл написанного вникать. Вот, например, вы сегодня дежурите и подписываете номер, но я бы не пропустил этой фразы в статье Платова.
Я вчитываюсь в отчеркнутую двумя линиями фразу: «Война показала, что возможно длительное сосуществование нашей социалистической державы со странами капитализма». Ей-ей, не вижу криминала.
– Отсебятина, – убежденно говорит редактор. – К чему это вам, Павел Петрович? Есть официальная формулировка. Незачем нам самим порох выдумывать.
Утром я показал Соколову полосы, выправленные Иваном Кузьмичом. Секретарь редакции покрутил пальцем возле виска.
Возможно, он и чокнутый, живущий по христианской заповеди «Береженого – бог бережет». Как бы не допустить и в этой фразе отсебятины. Слабо я ориентируюсь в божественных первоисточниках.
Смех смехом, а слезы мне лить. Кажется, мы с Крутковским совсем разные люди, а хотелось бы сработаться.
3
В Москве, а в особенности первые дни в Принеманске, Иван Кузьмич Крутковский произвел на меня удручающее впечатление. «Перестраховщик», «сухарь» и еще черт знает как я готов был его окрестить. Основание – не так читает полосы, как я, подчеркивает отдельные слова разноцветными карандашами. Велика беда – у каждого свой вкус. Пусть пользуется какими угодно карандашами, лишь бы человеком был, хорошим редактором.
Какой он человек? Об этом пока судить не могу, а то снова впаду в крайность. Что же касается его редакторских способностей, то они бесспорны. Хорошо знает полиграфию, не чурается черновой работы, умеет держать в руках редакционный аппарат. Возможно, сказывается, что он работал ответственным секретарем в областной газете. Не зря секретариат называют штабом редакции. А начальник штаба должен быть хорошим организатором, человеком, умеющим навести порядок в коллективе.
Высказал свою точку зрения о новом редакторе Соколову, но тот скептически хмыкнул:
– Быстро, Паша, ты меняешь мнение о людях. Что касается меня, то я остаюсь при своем. Провинциальный вкус, карьерист…
Переубедить Викентия я не смог. Очевидно, Соколов ревнует – новый редактор энергично вторгся в его вотчину. Я же в дела секретариата почти не вмешивался.
Командовать людьми – не мое призвание. И это не секрет. Во всяком случае для меня. А Крутковский умеет – в этом его явное преимущество. Теперь все приходят вовремя на работу, расписываются в книжке «приходов и уходов с работы», за которой призвана следить секретарша редактора. И не только! Иван Кузьмич требует, чтобы этим занимался и Викентий. Отныне ему должен быть известен каждый шаг любого сотрудника: куда пошел, по какому заданию, сколько времени будет отсутствовать.
Викентий ворчит:
– Не редакция, а контора!
– И в конторе, и в редакции нужен порядок.
– Редакции прежде всего нужны материалы для газеты. Материалы должны быть глубоко партийны, написаны хорошо и сданы в секретариат вовремя – вот и все, что надо требовать от сотрудников, – убежденно заявляет Соколов.
Такой точки зрения придерживаюсь и я. До сих пор мы это требование и предъявляли нашим журналистам. Не сдал вовремя материал – критиковали. Если же не появился в редакции, выполняя задание, – не считали это чрезвычайным происшествием. Новый редактор иного мнения. Прав ли он? Не знаю. Во всяком случае теперь в любую минуту можно найти в редакции всех сотрудников.
Иван Кузьмич не любит подолгу разъяснять задание. Назвал тему, и выполняйте. В «Красном знамени» у нас было по-другому. Мы долго и со всех сторон обсуждали темы принципиальных заданий, а уж потом приступали к их выполнению. Но и возможности там были иные.
Порядок есть порядок. И раз редактор решил его навести, то мы должны помогать, а не высмеивать. Об этом я и сказал Викентию.
Газета стала лучше. Разнообразнее заголовочные шрифты, строже верстка. Крутковский активно занимается корреспондентской сетью.
Он добился, что типографию – вернее, филиал типографии «Луч» – передают в наше подчинение. Теперь, конечно, легче будет выпускать газету. Мы сами хозяева. А заслуга в этом редактора. Типография – детище Ивана Кузьмича, и он на нее не жалеет времени. В цехах его можно встретить днем и ночью. Редактор наблюдает, как собирают линотипы, оборудуют стереотипный цех. И во всем этом он хорошо разбирается.
Вывод – мой новый шеф, вовсе «не зверь о двух головах», как мне показалось вначале.
К этому надо добавить, что Крутковский умеет править материал. Правда, сам почти не пишет. За месяц для «Зари Немана» он написал только одну передовую, а в «Правду» послал большую статью на партийные темы. Ее сильно сократили, но все же напечатали.
Я как-то спросил Ивана Кузьмича, почему он не пишет для «Зари», Крутковский ответил:
– Наше дело газету редактировать, а не статейки писать.
– Журналист должен писать, – не согласился я с ним. – Тем более в наших условиях, когда так мало людей, пишущих для газеты.
– Воспитывать пишущих надо, Павел Петрович. Для этого мы с вами здесь и поставлены. Партия не зря от нас требует, чтобы 60 процентов газетной площади отводилось авторскому материалу и только сорок своему.
Тут он не открыл Америки. Мы тоже печатали много материалов актива. И тем не менее, надо брать прицел на то, чтобы каждый журналист писал для своей газеты яркие, запоминающиеся статьи, привлекающие внимание читателей. Об этом я и сказал Крутковскому. Он со мной не согласился, но спорить не стал:
– Вопрос, Павел Петрович, решен в Центральном Комитете и обсуждению не подлежит.
4
Сегодня я искренне поздравил Крутковского. Он, оказывается, человек настойчивый. Дней пять назад он дал задание Задорожному выступить со статьей, критикующей порядки в областном земельном управлении. Задорожный написал поверхностную статью. Мне она не понравилась, я предложил ему переделать: собрать больше фактов, критиковать убедительнее.
Задорожный пошел к редактору, и тот сам начал править статью. Дописал несколько хлестких фраз, добавил несколько фактов, придав им политическую окраску. Крутковский поставил материал в номер. Я высказал сомнение:
– К чему такая спешка. У меня нет оснований восторгаться Бурокасом, но ведь он коммунист, а не враг…
Рассказал я Ивану Кузьмичу о своем опрометчивом выступлении на пленуме обкома и уроке, который мне преподал Андрей Михайлович Саратовский.
– Всего бояться, Павел Петрович, газеты не делать. Если в критическом материале есть хоть доля правды, то он должен увидеть свет, заслуживает внимания партийной организации. В статье же, согласитесь, факты убедительны, не скажу, что на сто, но на добрых семьдесят процентов…
Вчера вечером статья «Зари Немана» обсуждалась на бюро обкома. Недостатков в работе земельного управления обнаружилось множество, значительно больше, чем их вскрыла газета. Решение принято острое. Бурокас освобожден от занимаемого поста…
Пожалуй, статья Задорожного – первое выступление нашей газеты, по которому сделаны столь серьезные выводы.
Заслуга в этом, конечно, Крутковского. Он правильно определил направление главного критического удара. Иван Кузьмич, выслушав мое поздравление, сказал:
– Принципиальность и бдительность! Без этого – нельзя работать в редакции.
Редактор, между прочим, рассказал, что Бурокас после опубликования статьи звонил в редакцию, требовал опровержения. Теперь уже не рискнет жаловаться.
5
– Принципиальность Крутковского не стоит выеденного яйца, – попытался спустить меня на грешную землю Викентий Соколов.
– Разве ты можешь отрицать, что статья о земельном управлении напечатана по настоянию Ивана Кузьмича?
– Не отрицаю. «Но смотри в корень», – как говорил Козьма Прутков.
– Ну, и что я там увижу?
– Проект решения бюро обкома о снятии Бурокаса, который случайно попался на глаза Крутковскому. Вот и били мы уже лежачего.
– Ой ли, друг Викентий, откуда ты это выкопал?
Оказывается, Викентий прав, информация у него из первых рук. Ему рассказал человек, присутствовавший на заседании бюро. Об этом сказал мне и Андрей Михайлович Саратовский. Он считает, что незачем устраивать гонки между обкомом и редакцией – кто кого обскачет. Бурокас не справился с делом. Он не лентяй и не бюрократ – просто нет необходимых знаний, навыков. На посту более легком он может быть неплохим руководителем. Стоило ли его с таким ожесточением хлестать перед всей областью? Нет, не стоило. И у работников обкома, проводивших проверку земельного управления, таких намерений не было.
Но статья опубликована. Бюро должно было посчитаться с этим фактом. На это, видно, и рассчитывал Крутковский, когда давал задание Задорожному. Он выиграл в гонке. В постановлении бюро обкома есть ссылка на статью в нашей газете. А это поднимает авторитет «Зари Немана».
Поднимает ли? Не уверен. Когда-то я сам был страшно зол на Бурокаса. Готов был натравить на него всех собак. Но сейчас вся эта история с избиением на страницах газеты лежачего Бурокаса мне не по душе.
