Текст книги "...И вся жизнь (Повести)"
Автор книги: Павел Гельбак
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 29 страниц)
ОТДЫХ НА МОРЕ
Повесть третья
Знакомство с морем
1
– Мо-ре, мо-ре, – приложив ладони к губам, закричал Герман и запрыгал от радости на золотом, плотно укатанном волной берегу.
Раньше мальчик видел море лишь на экране телевизора да в кино. Здесь оно выглядит иначе. Нет волн, швыряющих, как бумажную лодочку, корабли, ни рева, ни грохота. Спокойно, даже лениво прибивается к берегу волна. Маленькая. Словно на реке Нерис после того, как пройдет моторка. Герман сунул руку по самый локоть в теплую воду.
– Вот ты какое, море!
– Познакомился? – Павел Петрович Ткаченко, дедушка Германа, присев на корточки, дотронулся рукой до воды. – Будем купаться.
Пока Павел Петрович складывал на песке одежду, внук побежал к воде. Под ногами был такой же, как и на берегу, упругий песок.
– Быстрее, быстрее, – торопил внук, – вода совсем нехолодная.
Часто подгребая под себя обеими руками, поднимая ногами фонтаны брызг, Герман плыл вдоль берега.
– Эх ты, чудо-юдо, кто же так плавает! А еще в бассейн ходил учиться.
– Сравнил. Там бассейн, а тут – море! Давай на перегонки.
Павел Петрович принял вызов внука и саженками, высоко выбрасывая вперед чуть согнутые в локтях руки, поплыл дальше от берега. Рядом, стараясь не отставать, плыл внук.
Ткаченко опустил ноги и сразу же почувствовал дно. Все еще было мелко, хотя берег и казался далеко. Здесь было меньше купающихся, и старый журналист позволил себе порезвиться с внуком так, как делали они на реке Нерис.
На берегу реки в тихой деревне они уже несколько лет снимали дачу. Именно здесь, на даче, возникла близость, перешедшая потом в дружбу между дедушкой и внуком. Павел Петрович читал Герману вслух вначале сказки, потом повести и рассказы Аркадия Гайдара, Сергея Григорьева. А когда надоедало читать – сочиняли удивительные истории.
Идут по лесу и сочиняют сказки о елках, высоких и стройных, о дубах – великанах, приключениях красной землянички, которая не хотела, чтобы ее съел непослушный мальчик, о дружной семейке боровиков. Да мало ли еще о чем.
Однажды Павел Петрович решил рассказать пятилетнему внуку про гражданскую войну. Начал так:
– Было это давно, очень давно, когда я еще был маленьким…
– А я каким был? – неожиданно перебил Герман. – Большим, да!
Дед согласился:
– Ты тогда был таким, как сейчас твой папа.
С тех пор внук не хотел больше слушать сказки ни о лесе, ни о зайчиках, ни о толстых боровиках. Он требовал сказок о том времени, когда дед был еще маленьким и слабым, а Герману – взрослому, плечистому, сильному, то и дело приходилось опекать малыша, спасать его от страшных буржуев, белогвардейцев и бандитов. Мальчик представлял себе человеческую жизнь как замкнутый круг, по которому идут люди: вначале маленькие, потом взрослые, затем старенькие, а после смерти – снова маленькие… Когда, бывало, его обижали отец или мать, он их честно предупреждал:
– Погодите, станете маленькими, а я большим, тогда за это вам попадет. Вы тоже, небось, заплачете.
Так говорил Герман, когда был маленьким. Теперь ему уже двенадцать – пошел тринадцатый год. Он перешел в шестой класс, повзрослел, при посторонних никогда не просит, чтобы рассказывали сказки. Но когда остается вдвоем с дедом, тут стесняться нечего, он с радостью отправляется в сказочный мир, который так и называется у них: «Когда дед был маленьким».
Усталые и довольные после первого морского купания, дед и внук укрылись в дюнах.
– Хорошо, что с нами бабушка не поехала, – заявил Герман.
– Что же в этом хорошего?
– Ни в жизнь не разрешила бы столько купаться. Знаешь, бабушка всякий раз пугается, когда я Нерис переплываю…
– Порезвились, и хватит, – заметил Павел Петрович. – Завтра начнем работать. Поедем в Клайпеду.
– Это еще зачем? Здесь же мирово!
– Встретимся с одним знакомым из сказок «Когда дед был маленьким».
2
Павел Петрович принадлежал к тому беспокойному племени журналистов, которые не представляют для себя жизни без «опостылевшей редакции». Много лет назад, когда его младший сын Анатолий только переступил порог редакции, он оставил пост заместителя редактора газеты и ушел на пенсию. Но не долго смог радоваться «заслуженному отдыху», вернулся в отдел публицистики. И снова для него начались ночи бессонные и дни беспокойные. И снова участились визиты к врачам. Медицина сказала свое веское слово: пора кончать работать, отдыхайте, больше времени проводите в саду, на даче. Но покой был противопоказан его беспокойному характеру. Единственной отрадой стали летние приезды внука, сына Анатолия, с которым у них установилась дружба и близость. Осенью из Москвы приезжал Анатолий, забирал домой Германа, и наступала пустота.
В «Заре Немана» был уже новый молодой редактор, который относился к Ткаченко с почтением, как к своему давнему учителю. Вот к нему-то и пришел в минуту особенно острого приступа ностальгии по газете старый журналист.
– Принимайте меня внештатным корреспондентом, – попросил Павел Петрович, – может, перо мое еще не окончательно притупилось.
– Рад, Павел Петрович, вы для нас нужный человек. Молодые бы у вас учились, – сказал редактор, – но не могу. Мне велено вам отказать.
Ткаченко опешил:
– Кто велел? Обком? Доктора? Я лучше их знаю свое самочувствие.
– Тот, кто звонил мне, знает, что говорит. И к нашему труду имеет прямое отношение…
– Ах, вот кто! Успела.
– Тамара Васильевна беспокоится о вашем здоровье, – объяснил редактор, – боится, что вы устанете.
Тамара Васильевна, жена Павла Петровича и бабушка Германа, много лет работала корреспондентом в радиокомитете. Но стоило ей уйти на пенсию, как без особых эмоций стала вживаться в роль бабушки и решительно отказалась выполнять какие бы то ни было редакционные поручения. Она пыталась и мужа обратить в свою веру.
Но Павел Петрович оказался неподдающимся. Он все-таки стал внештатным корреспондентом «Зари». Из уважения к его прошлому в редакции оборудовали для него небольшую комнату, где бы он мог встречаться с людьми, спокойно работать.
Так Ткаченко снова стал завсегдатаем редакции, хотя и не прекращал работать над новой повестью. Его увлекла судьба военного летчика Якова Владимировича Смушкевича. О его удивительной жизни он решил рассказать юным читателям. Вот почему, когда Анатолий сообщил, что получат длительную командировку на Кубу, едет с женой, но не может взять с собой Германа, Павел Петрович без колебаний сказал:
– Внука привози к нам.
Герман как раз теперь в том возрасте, в каком будут читатели будущей повести. Интересно, как внук воспримет рассказы о Смушкевиче? О лучшем помощнике нечего и мечтать. Право же не грех ввести Германа – сына журналиста, внука журналистов – в писательскую лабораторию, пусть увидит, узнает, как писатель собирает для книги материал, как рождается повесть. Может, и пригодится. Во всяком случае, вместе им будет веселее. Общение пойдет на пользу и внуку, и деду.
Как только уехал Анатолий с женой в заграничную командировку, Павел Петрович сказал внуку:
– Теперь и наш черед настал. Махнем-ка мы с тобой на море. Не возражаешь ты против поездки на берег Балтики, в Палангу? Не возражаешь? Вот и отлично.
3
У самого причала мелькнула загорелая девичья рука с букетом ярко-красных гвоздик, звонкий голос громко крикнул:
– Здравствуй, Смушкевич!
Многоголосый хор подхватил приветствие. Собравшиеся на причале замахали букетами цветов, косынками, шляпами.
С моря донесся басовитый гудок. Пароход, который еще несколько минут назад казался крохотной точкой на горизонте, рос на глазах. Вот и видны на палубе моряки в белых костюмах.
– Привет Смушкевичу, ура! – рядом с Германом воскликнул старый моряк в белом кителе с блестящими пуговицами.
Моряки тоже что-то кричат, машут фуражками. Интересно, который из них Смушкевич. Наверно, тот высокий, что стоит у флага, а может быть, тот, что на капитанском мостике…
Судно подходит все ближе к причалу. Герман уже видит крупно написанные на борту буквы: «Яков Смушкевич» – читает он вслух. Это же слово написано и на спасательных кругах. Оказывается, «Смушкевич» совсем не человек, а пароход, догадывается мальчик и огорчается. Никакого героя не встречают, а просто так все собрались, чтобы поглазеть на пароход.
По трапу сбегают моряки. Они обнимают женщин, сильными руками поднимают малышей. Старый журналист с внуком стоят в стороне. К ним никто не подходит.
– А где же знакомый из сказок «Когда дед был маленьким?» – спрашивает внук.
– Его имя носит судно: Смушкевич Яков Владимирович. Отважный был человек – коммунист, летчик, – отвечает дедушка. – Я о нем повесть хочу написать. Поможешь?
Герман удивленно посмотрел на дедушку: чего он затевает, нет ли здесь какого подвоха. Может, дед хитрит и хочет просто заставить его писать, заниматься во время каникул.
– Что я должен делать – переписывать, да?
– Еще ошибок наделаешь, – засмеялся Павел Петрович, – успокойся. Пока все, что от тебя требуется – слушать мои рассказы.
– Это другое дело, – обрадовался Герман. – Лишь бы интересно…
– Попробуем.
На земле кузнеца Игнотаса
1
Прошло несколько дней. По утрам Павел Петрович делал какие-то записи, читал привезенные с собой книги об авиации, а когда просыпался внук, отправлялись завтракать в столовую, а затем на пляж. Ткаченко не вспоминал больше о Смушкевиче. Стал забывать о поездке в Клайпеду и Герман. У него появились другие интересы – увлекли маленькие герои «Черной торпеды». Повести Александраса Гудайтиса-Гузявичюса о детях революции.
Закончив читать «Черную торпеду», Герман положил книжку на рубашку и стал наблюдать за стрелой, пронзившей небо, – следом пролетевшего над дюнами реактивного самолета. Купаться не хотелось, а читать больше было нечего. Мальчик вспомнил об обещании деда.
– Где же твои рассказы о летчике?
– Думаю, Герман, пока все думаю…
– Расскажи мне о нем. Жил-был на свете… Так ведь все сказки начинаются…
– Почему же все. Можно и так начать: «В некотором царстве, в некотором государстве… Короче говоря, в том, в котором мы с тобой живем».
– Можно и так, – согласился Гера, – вот и в «Черной торпеде» пишут о Паланге, где мы сейчас с тобой живем.
Павел Петрович полистал книгу. Вслух прочел попавшуюся на глаза строку: «Крылья пробует молодняк. Учится летать против ветра…»
Взглянув на открытую дедом страницу, внук прочел идущую вслед фразу: «Пока молод, ты только крыльями маши, на стариков глядя, и не бойся ни ветра, ни бури, ни мрака, – знай, не отставай от косяка…»
– Вот тебе и добрый совет, – сказал Ткаченко. – Запомни, что во главе косяка всегда летят самые сильные, а по краям слабые, молодые птицы. Смушкевич был сильным. Он всегда выбирал место у основания клина, там, где сильнее дует ветер… Он был хорошим летчиком.
– А когда он был молод, – сощурил глаза внук, – летал, небось, тоже в конце стаи. Со слабыми птицами.
– Наверное, – согласился дед, – но для того, чтобы это лучше узнать, отправимся-ка мы с тобой в Рокишкис. Небольшой городок, где родился Яков Владимирович, где у него окрепли крылья…
2
Ткаченко с внуком присели отдохнуть на скамейку, прислоненную к стволу могучего дуба в старинном парке. Пышная крона листьев защищала скамейку от солнца. Порыв ветра с моря взъерошил листья. Они о чем-то быстро-быстро зашептались.
– Разговорились, – засмеялся Гера. – О чем это болтают? Раньше я верил, что ты, дедка, понимаешь разговор деревьев, птиц, собак…
– А теперь не веришь?
– Дурачка нашел. Стану я сказкам верить!
– Без сказки нет мечты.
Ткаченко пожалел внука: быстро взрослея, он все реже и реже удивлялся, восхищался, фантазировал.
– Слу-шай, – таинственно произнес Павел Петрович. – Слу-шай и вникай. Это говорю я, Вековой дуб из Рокишкского леса. Годы и годы прошли, как я не схожу с этого места. Все вижу, все слышу, все запоминаю…
– Хватит предисловий, – перебил Герман, – рассказывай лучше о летчике.
– Яшка Смушкевич – сын рокишкского портного, еще был мальчишкой, вроде тебя, когда первый раз увидел рабочих, идущих по улицам Рокишкиса с красным знаменем. Однажды у этого дуба он слышал речи мастеровых, собравшихся на маевку. Было это еще при царе. Жандармы напали на участников маевки. Многих арестовали. Вскоре после маевки один революционер бежал из полицейского участка. Спасаясь от преследований, он укрылся в кустах недалеко от дуба-великана. Яков со своими дружками пришел в лес ягоды собирать… Впрочем… для ягод было рано. Скорей всего фиалки и подснежники собирали. Нежданно-негаданно натолкнулись на человека, укрывшегося в кустах. Вначале оробели, а потом Яков узнал его:
– Это вы, дяденька, на маевке речь произносили?
– Ты глазастый.
– Ага. Вас по всему Рокишкису жандарм ищет. Говорил, кто увидит, чтобы сразу ему сообщили…
– Беги – скажи. Конфетку даст.
– Да вы что, – обиделся Яков, – на фига мне его конфетка нужна!
– Ты, видно, парень смышленый. Можешь мне помочь?
– Все ребята, как один, помогут! – торжественно, как клятву, произнес Яков.
– Чем меньше обо мне будет знать людей – тем лучше. Где я тебя в Рокишкисе увижу, если понадобишься?
– Спросите портного Смушкевича, вам каждый покажет. А я его старший сын.
– Пить не найдется у вас? – спросил беглец.
Семен, меньший брат Якова, протянул бутылку с водой. Незнакомец пил жадно, большими глотками. Семен толкнул в бок Якова, глазами показал на его обнаженную руку. Там был выколот синей тушью якорь и мчащаяся по волнам яхта. Не часто под Рокишкисом встретишь матроса. Откуда ему тут взяться. До Балтики несколько сот километров. А на озерах какие моряки, только и увидишь, что лодки рыбаков.
– А вы что, матрос, дяденька? – спросил Семен.
– Матрос. Точнее, докер. Слышали такое слово?
Ребята отрицательно замотали головами. Такого мудреного слова им слышать еще не доводилось. Звучит красиво – докер! Еще красивее, чем матрос.
– Что же делает докер? – не смог сдержать любопытства Яков.
– Докер – портовый рабочий. Есть такой на севере России порт Архангельск. Может, слыхали? Там я работал грузчиком. Загружал в трюмы пароходов карельский лес, зерно и всякий другой груз. Пароходы те уходили в чужедальние края.
– Значит, вы просто грузчиком были, – разочарованно сказал Семен, – а при чем тут докер?
– Голова садовая, по-иностранному докер, а по нашему грузчик. Разница какая – все одно рабочий, а точнее владыка мира. Ну, хватит язык чесать, может, о деле подумаем, Яков.
Смушкевич отвел в сторону товарищей, пошептался с ними, и те мигом исчезли в кустах.
– Они подготовят все необходимое, – объяснил Яков, – а мы пока здесь получше укроемся, как стемнеет – в Рокишкис пойдем, там вас так спрячем, что никакой жандарм не найдет.
– Ты, браток, конспиратор! – похлопал Якова по плечу докер.
Сын портного не знал, что значит конспиратор, но был доволен, что его так назвал настоящий революционер…
Павел Петрович взял плащ, висевший на спинке скамейки, напомнил внуку, что пора обедать.
3
Знакомая скамейка в тихой аллее была занята, пришлось искать другую. Сделать это оказалось нелегко – словно сговорившись, курортники после завтрака отправились не на пляж, а в парк. Скамейки заняли пенсионеры и девчонки с парнями. Герман недовольно ворчал:
– Ишь, расселись. И поговорить негде.
Вдруг он увидел, как поднялись люди со скамейки, что стояла под густой ивой, у самого лебединого озера. Стремглав бросился вперед – и вовремя – к скамейке уже спешила девчонка с толстой женщиной.
– Чур, моя! – решительно заявил мальчик.
Павел Петрович укоризненно покачал головой.
– Настоящие мужчины так не поступают, – заметил внуку и, обратившись к женщине, пригласил ее сесть. На счастье Германа, женщина сказала, что после завтрака полезнее пройтись, чем сидеть, а то, мол, жир завяжется.
– На чем мы вчера остановились? – спросил Ткаченко.
– Яков решил спрятать бежавшего из полиции революционера…
– Это было первое знакомство Смушкевича с большевиками. Где мальчишки прятали докера, узнать мне не удалось. Яков оказался настолько хорошим конспиратором, что не посвятил в тайну даже своего младшего брата Семена.
Летом пятнадцатого года семья Смушкевичей неожиданно покинула родной дом в Рокишкисе и отправилась «куда глаза глядят».
– Ты знаешь, что происходило в 1915 году? – спросил внука Павел Петрович, чтобы втянуть его в разговор.
– В тысяча девятьсот пятнадцатом? – переспросил Герман. – А мы уже проходили это в школе?
– Проходили. Первая империалистическая война началась…
– В 1914 году, – вспомнил мальчик.
– Правильно, молодец. В пятнадцатом немцы вошли в Литву. Напуганный слухами о зверствах кайзеровских войск, портной Владимир Смушкевич вместе с семейством бежал из Рокишкиса. Думали, что путь их будет короток – лишь до Двинска. Теперь он называется Даугавпилс. Там жили родственники матери Якова. Но в Двинске паника была не меньше, чем в Рокишкисе. Родственники уже уехали. С горем пополам Смушкевичи втиснулись в эшелон, который шел на Север. Так Яков нежданно-негаданно оказался в местах, о которых говорил ему большевик-докер, а вскоре и сам стал грузчиком.
Нелегко подростку таскать на спине тяжелые мешки с зерном. Но у Смушкевичей были дети мал-мала меньше. Их надо кормить, а отцу одному не заработать на такую ораву. Цены на все продукты в городе, переполненном беженцами, очень велики. И пришлось Якову наравне со взрослыми день-деньской без отдыха переносить тяжести. Выручало хорошее здоровье и крепкие мускулы. Мальчишка был коренастый, сильный.
В тяжелом труде прошло два года; когда Якову Смушкевичу исполнилось шестнадцать лет, он вступил в партию большевиков. Произошло это в сентябре 1918 года в городе Вологде. В тот день Яков от имени грузчиков выступил на траурном митинге у гроба большевика Павлина Виноградова, погибшего в боях против интервентов, напавших на молодую Советскую Россию.
– В шестнадцать лет принимают в коммунисты? – недоверчиво спросил Герман.
– Сейчас нет. А в годы гражданской войны принимали в партию и подростков, если они были сознательны, успели доказать свою верность революции. Ты знаешь, что Аркадий Гайдар совсем мальчишкой был, когда полком командовал.
– Знаю, знаю. Зоя Космодемьянская стала героиней, когда ей было лет семнадцать. Ее, конечно, тоже можно было бы принять в партию. Но чем заслужил такую честь Яков?
– Он тогда был активным рабочим, вступил в красную гвардию, с винтовкой в руках охранял завоевания революции. Вскоре, когда семья Смушкевичей вернулась в родной Рокишкис, Яков сумел доказать, что уроки, полученные у русских рабочих, им хорошо усвоены. Но здесь, пожалуй, самое время предоставить слово человеку, который в те годы лучше всех знал Якова – его матери. Звали ее Басева Бентиевна. Но прежде, чем ты услышишь ее рассказ, представь себе очень старенькую женщину.
– Старее бабушки Тамары? – поинтересовался Герман.
– Значительно. Твоя бабушка родилась в том году, когда Смушкевичи уже вернулись из Вологды в Рокишкис.
– Фю-ю-ю, – присвистнул мальчик. – Так это же давным-давно было. А ты что, знал мать Смушкевича?
– Встретился я с ней вскоре после Великой Отечественной войны. Ей было уже, наверное, лет семьдесят пять – восемьдесят. Она была вся седая, на лице – глубокие морщины. Годы согнули плечи… А глаза? Удивительно, но глаза не выцвели, время их пощадило. Остались молодыми, черными. Наверное, сын от матери унаследовал глаза. И еще надо сказать, что память у Басевы Бентиевны хорошо сохранилась. Правда, говорила она медленно, словно подбирала слова, но помнила многое. И, конечно, запомнила все, что предшествовало расставанию на долгие годы со старшим сыном. Вот, примерно, то, что мне пришлось услышать от Басевы Бентиевны…
– Вернулись мы в Рокишкис, сели в насиженное гнездо, а радости, я вам скажу, никакой. Какая может быть радость, когда в городе хозяйничают германцы и местные буржуйчики? В Вологде мы уже успели узнать, что такое революция. А тут хуже прежнего зверствуют богатеи, боятся, чтобы с их властью не покончили, как это сделали в России. Только и слышишь – того убили, этого в тюрьму посадили. А Яшенька никогда дома не сидит. Вечно где-то бегает. Уйдет он из дому, а сердце материнское болит. Не стряслось бы чего с сыном. Не дай бог, попадет под шальную пулю. Я-то знала Яшеньку. Ни перед кем голову не склонит, никому обиды не простит. Долго ли с таким характером до беды.
Я ему иной раз выговаривать стану, учу, что в такое время, когда жизнь людская ни гроша не стоит, надо держать себя тише воды, ниже травы. А он тряхнет черными кудрями, посмотрит на меня строго:
– Если всех и всего бояться, то и на свете незачем жить. Толк какой. Мы же люди, а не зайцы. Мы за свою жизнь воевать должны, а не прятаться по кустам. Человек все умеет. Он все создал – города и пароходы. Он сильнее всех. Только надо быть человеком. Ничего не бояться. Всегда поступать, как подобает человеку.
Вы можете не поверить. Скажете – мальчишка, откуда он таких слов набрался. Я и сама удивлялась. Но чувствовала, поумнел мой парень после того, как в Вологде побывал.
– Теперь я знаю, где моя дорога проходит. На нее мне и выходить надо, – убежденно заявлял сын.
– Объясни, какая же это твоя дорога такая особенная? – спросил отец.
– Чего тут объяснять, – отвечает, – дорога известная. Ленин ее указал всем, кто к счастью стремится, всем, кто сам работает, а не на других ездит.
Отец даже осерчал:
– Смотрите, какой у меня умный сын. Ему, видите ли, сам Ленин сказал, какая дорога к счастью ведет. А не сказал он тебе, какая дорога в тюрьму ведет прямехонько, без пересадки? Хорошо в тюрьму, а то, может, и на виселицу. Поумнее тебя люди искали дорогу к счастью, только ничего хорошего из этого у них не вышло. Какое же теперь можно найти счастье? Война, кругом война. Все разорено.
А вскоре произошло такое, что и сейчас мне вспоминать страшно. Было это зимой. В Рокишкис съехались крестьяне из окрестных сел на рождественский базар. Хотя в городе и оккупанты, а базар есть базар – шум, гам, веселье. Яков утром вышел из дому, сказал, посмотрю, что народ покупает и продает. Только я думаю, что его не базар интересовал, а хотел встретиться с кем-то из нужных ему людей. В свои тайны он нас с отцом не посвящал. Обедать Яшенька не пришел. Сердце у меня замирало от предчувствия беды. И беда-таки произошла.
Вечером прибежала к нам незнакомая девушка и спрашивает, нет ли дома Яши?
– Нет, – отвечаю, – не приходил.
– Вы не знаете, что с ним произошло?
– Интересно, откуда я могу знать. Ведь я только мать.
– Моя подружка Марите шла с базара домой, – рассказывает девушка, – а ей навстречу два пьяных немецких солдата. Стали нахальничать, приставать. Один схватил ее за косу, а другой ударил по лицу, увидел это Яша и, недолго думая, огрел немца камнем по голове. Тот свалился на мостовую. Второй хоть и пьяный был, но сразу протрезвел и бросился наутек…
– Ой, горе мне, – закричала я, – что же с моим мальчиком, где он?
– Не знаю. Пришла к вам, подружка просила узнать. Поблагодарить его хотела.
– Нужна нам ее благодарность. Ведь этого немцы так не оставят. Они же его в тюрьму засадят.
Вскоре пришли полицаи, все в доме перерыли. Допытывались, где прячется Яшенька. На сердце немного полегчало. Значит, не схватили его, сумел убежать. В Рокишкисе он найдет у кого спрятаться. Много у него товарищей и верных друзей.
Долго мы никаких вестей не имели от сына. Потом пришел знакомый извозчик, сказал, что Яша у него скрывается, забрал его вещи. В ту ночь мы наскоро попрощались с сыном, и он отправился в долгий путь. На прощание сказал:
– Обо мне не горюйте. Я со своей дороги не сверну. Если и погибну, то в бою за народное счастье.
Много, очень много прошло лет, прежде чем мы снова нашего Яшеньку увидели.
