Текст книги "...И вся жизнь (Повести)"
Автор книги: Павел Гельбак
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)
– А помнишь!..
Затем называлась фамилия человека, им хорошо известного, или событие, в котором они участвовали, и начиналось бесконечное похлопывание друг друга по плечу.
У секретаря обкома нашлись добрые знакомые среди лесорубов. В их числе были и те, о ком мы писали, кому угрожали расправой националисты.
Уезжая из Лесного, Рудис предложил мне:
– Вернешься в Принеманск – напиши докладную на бюро. Расскажи в ней о ранении Криницкого, об обстановке, сложившейся на лесоразработках. Может, и нужно дать людям в руки оружие, тогда бандиты притихнут.
Помню, что и Олег Криницкий настоял на своем. Он в Лесном провел еще больше месяца. Написал для газеты несколько очерков о лесорубах, впоследствии издал книжку о бывших партизанах, которые ведут непримиримую борьбу против националистических банд.
Урок, полученный в Лесном, не только помог проявиться журналистским способностям, раскрыться душевным качествам Олега Криницкого, но и пошел впрок всей редакции, поднял нашу активность.
6
Лесная эпопея продолжалась.
В Западную область на две недели приехала выездная редакция «Красного знамени». Она была хорошо оснащена. Две грузовые машины – одна с типографским имуществом, вторая – с радиоустановкой. Цель выездной редакции – помочь возрождению жизни в местах, где недавно гремели бои. Она уже побывала на землях Смоленщины, в Минске, и вот теперь приехала к нам.
У «Красного знамени» большой опыт организации выездных редакций. До войны их часто видели на строительстве Комсомольска, Магнитогорска, Горьковского автозавода… Сейчас этот опыт возрождается. Выездная редакция, прибыв на место, выпускает оперативные боевые листки, организует социалистическое соревнование, помогает налаживать партийную и комсомольскую работу.
– Как целесообразнее использовать силы выездной редакции у вас? – с этим вопросом ее редактор Сергей Коханов обратился в обком партии.
Владас Рудис позвонил мне:
– Заходи. Приехали товарищи из твоей бывшей редакции.
Сергея Коханова я знал мало. В «Красном знамени» он начал работать во время войны, фронтовым корреспондентом. Печатался часто, писал обстоятельно, со знанием дела. Особенно запомнились его очерки о партизанах Брянщины, среди которых он провел несколько месяцев как специальный корреспондент газеты. Рассказывали, что тогда ему чаще приходилось выполнять обязанности офицера связи при командире бригады, чем корреспондента газеты. Участвовал в нескольких боевых операциях. В одном из боев против карателей Сергей был тяжело ранен и навсегда распрощался с должностью фронтового корреспондента. Теперь он работает на моем месте в отделе промышленности.
В обкоме мы встретились с Кохановым радушно, но несколько официально. Я не мог понять, почему он, приехав в Принеманск, не посчитал нужным даже позвонить мне. В традициях «Красного знамени» крепкая дружба между сотрудниками, «краснознаменцы» всегда помогали друг другу.
– Что же вы посоветуете? – спросил меня Рудис. – Куда лучше поехать вашим товарищам?
– В Лесное, – не задумываясь, ответил я. – Сейчас это для нас наиболее важный участок. Боевые листовки, какие могут делать работники «Красного знамени», там были бы весьма кстати…
– Что же, Лесное действительно подходит, – согласился секретарь обкома.
– Лесоразработки? – переспросил Коханов. – Пожалуй, подойдет. В Минске мы писали о восстановлении города, в Смоленске – железнодорожного узла. Я сегодня же сообщу об этом в Москву, попрошу разрешения главного.
– Передайте от меня привет Сергею Борисовичу, – попросил я.
– Хорошо, если буду с ним говорить, то передам… Кстати, Павел Петрович, вы не могли бы из своей редакции дать нам в помощь знающего человека?
– Пожалуй, можно, – ответил за меня Рудис. – Пошлите Олега Криницкого. Знает лесорубов. Боевой парень.
– Можно и Криницкого послать, – согласился я, – он введет вас в курс дела.
Вечером встретились с ребятами из выездной редакции у меня дома. Постепенно официальный тон исчез. Сергей Коханов рассказал о последних новостях в «Красном знамени». Новости-то все печальные. Сколько лет длится война, а к этому не привыкнешь. Убит военный корреспондент «Красного знамени» Александр Малышев. Мы вместе с ним встречали войну. После совещания собкоров мы тогда отправились в Дом журналистов. Допоздна засиделись в ресторане. Спать пошли к Сашиному знакомому. Когда проснулись, Москва уже была взбудоражена вестью о войне. И вот Саша Малышев погиб. Коханов не знает подробностей. Кажется, где-то на аэродроме попал под бомбежку. В овальном зале «Красного знамени» вывесили четырнадцатый портрет в траурной рамке. Малышев – четырнадцатый корреспондент газеты, погибший на войне.
Сергей Коханов выпил и затянул журналистскую застольную. Она родилась где-то во фронтовой газете. Грустно-задушевные слова ее никак не соответствовали мотиву лихой и блатной «Мурки». Стало тяжко от сознания, что многим нашим товарищам стали «могилой Киев и Крым», что «хоть они порою были и герои, не поставят памятника им…»
Утром выездная редакция отправилась на место. Не сомневаюсь, что журналисты по-настоящему взбудоражат Лесное. На прощание я посоветовал Сергею быть осторожным, помнить о печальном случае, происшедшем с Криницким.
Из Лесного добрые вести. Боевые листовки пользуются успехом. Когда же по вечерам где-нибудь на поляне начинает работать радиоустановка выездной, собирается много молодежи. Криницкий пишет, что приходят даже с соседних хуторов.
Да! Поймали, наконец, бандита, стрелявшего в Олега. Возможно, помогла этому и выездная редакция. Бандита привезли связанным сами лесорубы. И не те, которые числились в нашем активе, а «середнячки», имена которых ранее никогда не попадали в блокнот корреспондента. Поймали они его где-то на хуторе, обезоружили и доставили в милицию.
Месяц назад на такой шаг, видимо, решились бы немногие.
…Хочется хоть на денек съездить в Лесное, посмотреть, как работает выездная редакция «Красного знамени».
Беспокойный человек
Мокрый снег залепил стекла машины. «Дворники» едва успевают расчищать смотровое стекло.
Я сижу на заднем сиденье и рассматриваю затылок Саратовского. Шею прорезает несколько глубоких морщин, они, словно кольца на стволе дерева, напоминают о прожитых годах. Сколько же лет Андрею Михайловичу? Наверное, уже за сорок, ближе к пятидесяти? Но по подвижности, энергии он может поспорить со многими молодыми людьми. Недавно устроил необычный прием комсомольским работникам.
На рассмотрение бюро обкома партии готовили вопрос об организации массовой физкультурной работы среди молодежи. К проекту решения были приложены все необходимые справки, докладные записки. Они не удовлетворили второго секретаря обкома. Перед заседанием бюро Андрей Михайлович пригласил к себе для беседы секретарей обкома комсомола и руководителей областного комитета по делам физкультуры и спорта. Те пришли на беседу во всеоружии – с папками, бумагами.
– Рассказывайте, как идут дела? – попросил Саратовский.
Секретарь обкома комсомола по военно-физкультурной работе доложил «об охвате молодежи пешими кроссами», создании физкультурных комитетов, возрождении футбольных и баскетбольных команд. Председатель областного комитета по делам физкультуры и спорта перечислил, сколько было проведено субботников по сооружению спортивных площадок, с гордостью несколько раз повторил большую цифру участников субботников…
Саратовский слушал невнимательно, казался рассеянным. И когда третий оратор заглянул в справку, Андрей Михайлович подошел к окну, открыл форточку, снял с гимнастерки ремень и попросил секретаря обкома комсомола по военно-физкультурной работе:
– Скомандуйте, чтобы товарищи встали на зарядку.
Молодежные активисты недоуменно переглянулись. Оказалось, что не только секретарь по военно-физкультурной работе, но и другие не умеют командовать, не знают простейших гимнастических упражнений. Андрей Михайлович принял команду на себя и провел с ними «зарядку».
Потом он предложил вопрос, как неподготовленный, с обсуждения бюро обкома партии снять. К руководству военно-физкультурной работой в области были привлечены энтузиасты этого дела, товарищи, которые сами знают и любят спорт.
Задремавший было Саратовский зашевелился, вспугнул мои воспоминания. Проезжали мимо какой-то деревни. На заборе уныло белели забытые кувшины. Порывистый ветер пригоршнями бросал в смотровое стекло охапки снега.
– Коля, останови, пожалуйста, – попросил шофера Андрей Михайлович.
Выйдя из машины, секретарь обкома, утопая по колено в рыхлом снегу, пошел к небольшому вагончику, видневшемуся на окраине села. Я смотрел ему вслед, не зная, что предпринять: оставаться в машине или сопровождать Саратовского. Дернула же меня нелегкая согласиться поехать из Лесного вместе с секретарем обкома. Андрей Михайлович выступал у лесорубов с докладом.
Встретив меня на участке, он похвалил листки, выпущенные выездной редакцией, осведомился о здоровье Криницкого. Оказывается, в прежние приезды он встречался с Олегом и тот произвел на секретаря неплохое впечатление. Заканчивая беседу, Андрей Михайлович предложил:
– Хотите, вместе поедем в Принеманск, место в машине есть.
И вот уже второй день мы тащимся по заснеженным дорогам. Саратовский явно не торопится в город. Ночь мы провели на каком-то хуторе. Андрей Михайлович беседовал с хуторянами о колхозах.
Старик-крестьянин, внимательно выслушав рассказ секретаря обкома, неожиданно спросил:
– Сообща работать легче. Что верно, то верно. Но, может быть, объясните, почему из колхозов к нам «мешочники» идут? У индивидуального крестьянина христа ради побираются?.
Саратовский спокойно объяснил, какие большие разрушения причинили захватчики крупным хозяйствам восточных областей. Сразу хозяйство не поправишь, людей не накормишь. Разруха породила «мешочников». Но это временное явление. За колхозами будущее.
– Может, оно и так, – согласился хуторянин, – только мы уж лучше по-старому, как деды работали.
– А мы вас сегодня и не зовем в колхозы. Время пока не настало. Ни средств, ни возможностей для этого у нас еще нет. Поднимемся на ноги, вот тогда и поговорим.
Как ни неприятно выходить из машины под мокрые хлопья снега, но журналистское любопытство сильнее непогоды. Интересно, что там делает секретарь, в этом неуютном вагончике. Стараясь попасть в следы, оставленные в снегу сапогами размашисто шагавшего секретаря, я запрыгал по полю. В вагончике оживленно беседовали. Андрей Михайлович сидел в окружении девушек и допытывался:
– Кто же у вас главная героиня?
– Ее-то вы и упустили, – ответили девчата хором. – В МТС уехала ругаться.
Оказывается, вагончиком завладела первая женская тракторная бригада области. Они послали письмо прославленной украинской трактористке Паше Ангелиной. Решили последовать ее примеру, а машины им дали самые плохие, запасных частей нет.
– Все равно девчата много не наработают, – рассуждал директор МТС. – Вот и поехала бригадир ругаться.
– Что ж, мы ей поможем. Поехали, редактор, в МТС.
Теперь уже ясно – в Принеманск приедем еще на день позже.
Тайна Виктора Урюпина
1
Перрон уходил из-под ног Виктора Антоновича. Но он все же упорно шел вперед, к головному вагону. Вдруг раскрылся чемодан. Под ноги пассажирам вывалились тельняшка, брюки, трусы.
Наконец я его догнал:
– Куда это ты собрался? Кто тебя отпустил?
Запихивая в чемодан вывалившиеся вещи, Виктор Антонович тряхнул головой:
– Плевал я на ваше разрешение…
Я взял его под руку и повел к выходу:
– Никуда ты не поедешь, тебя секретарь обкома вызывает.
Урюпин сделал попытку вырвать руку. Я сжал пальцы сильнее.
Когда мы приехали в редакцию, секретарша воскликнула:
– Ой, наконец-то, из обкома партии дважды звонили. Вас ждут.
В таком виде нельзя вести Урюпина к Владасу Рудису. Чтобы выиграть время, позвонил в обком и сказал, что Виктору Антоновичу нездоровится, может быть, перенести встречу.
– Хватит! – зло бросил Рудис. – Не играй с нами в прятки. Небось, уже тепленький. Приходите сейчас.
В кабинете секретаря был и новый заведующий отделом пропаганды и агитации, приехавший из Москвы.
– Рассказывайте, Урюпин, о своих художествах.
Виктор пошатнулся, пошел к столу:
– Чего тебе рассказывать?
Кровь прилила к лицу Рудиса, он вскочил с места, большим тяжелым кулаком грохнул по столу, да так, что массивный чернильный прибор подскочил.
– Пьянствуете?
– Ну, допус-с-тим…
– Не допустим. С пьяных глаз идиотские ошибки в газете пропускаете.
– Ош-шиб-ки были, н-не от-ппира-юсь.
– А на заводе? Что вы на заводе вытворяли? – задохнулся от гнева секретарь. – Да за это бы вас в тюрьму, как вашего этого дружка, Кукина…
– Бу-у-кк-кина. Ва-ню Бу-ук-кина.
– Хулигана и дебошира.
Что?! Вот так новость! Выходит, пока я был в командировке, мой милый заместитель успел отличиться на заводе… Попутал же меня нечистый поручить Урюпину довести до конца дело с фронтовой бригадой. Стыд какой! Урюпин напился вместе с Букиным. И, дойдя до состояния, когда «море по колено», явились в цех «разгонять липовую фронтовую бригаду».
Урюпин слушал, набычившись, барабаня пальцами по столу. Пуговицы на кителе расстегнулись, открыв линялые полосы тельняшки. Неожиданно хрипло он запел:
Мы моряки, ти-лим-бом-бом,
Мы моряки, ти-лим-бом-бом…
Поднялся из-за стола, погрозил секретарю пальцем и изрек:
– Ну что ты из себя представляешь? Человеком прикидываешься, а ты разве человек? Ты такой же винтик, как и я. Ржавый винт, а тебя в дырку, которая у всех на виду, завернули. Надо было бы тебя закручивать где-нибудь в уголочке, подальше от глаз людских. Там, в ящике письменного стола, где у вас бумажечки подшиваются. А Букин? Букин в тюрьме. Почему он хулиганит, ты знаешь?
Владас Рудис вышел из-за стола, кулаки сжал, глаза прищурил. У меня перехватило дыхание. У секретаря нрав партизанский, человек он решительный, как бы за грудки Урюпина не схватил. Этого только не хватало.
Заведующий отделом пропаганды и агитации указал Урюпину на дверь:
– Проспитесь, на бюро вызовем.
– Мы моряки, тилим-бом-бом, – закрывая дверь, Урюпин прервал пение и со смехом крикнул:
– Привет, шурупчики!
Теперь оба – и секретарь, и заведующий отделом напустились на меня. Они говорили о долге журналиста, о его моральном облике, о слабости воспитательной работы в редакции и о многих-многих других прописных истинах, забывая, что Урюпин не за два месяца стал алкоголиком, что его рекомендовали на высокий пост в редакцию работники обкома, что именно они назвали его аборигеном. К черту таких знатоков местного края! Нам нужны в редакции хотя бы два коммуниста, знающие область, ее народ, традиции. Об этом я и сказал моим критикам.
– Зачем вы снова и снова повторяете одно и то же? – переходя на «вы», спросил Рудис.
– Я не прошу птичьего молока, – ответил я секретарю, – пройдет полгода-год, наши сотрудники освоятся с местными условиями, но пока нам трудно, мы просим обком помочь.
– Ищите людей. Найдете – поддержим. Но пока разговор об Урюпине. Лучше будет, если вы сами обсудите его поведение на партийном собрании редакции, а потом вынесем вопрос на бюро.
– Мы это сделаем, – пообещал я, прощаясь.
Однако обещание свое выполнить не мог. Урюпин исчез.
Секретарша сказала:
– Виктор Антонович на попутной машине уехал в Минск, а вам просил передать письмо.
2
Подходит к концу еще одна ночь, бессонная, тяжелая. Не такую профессию, Пашенька, ты выбрал, чтобы спать спокойно.
На столе лежит письмо Урюпина. Два мятых листа бумаги. Торопливо написанные строки ползут к правому верхнему углу страницы. Порвать бы эти листки, – знаю – писал их пьяный человек, – выбросить и забыть. Нет, не могу, словно загипнотизированный – читаю, перечитываю.
«Павел, не хочу величать тебя дорогим, уважаемым, незабываемым, очаровательным и т. д. и т. п. Пишу прямо, Павел. Ты человек не вредный. Работать с тобой можно. Но в редакции оставаться я не могу и не желаю.
Почему? Вот вопрос, который не дает покоя вашему любопытству. Почему Урюпин так много пьет, почему катится под откос? Интересно?
Вопросики ты задавал осторожно, танцевал вокруг да около. Какой же ты деликатный, интеллигент. Боялся неосторожным вопросом обидеть, задеть самолюбие. Напрасно. Винтики, шурупчики – самолюбия не имеют.
Я уже несколько лет пребываю в малопочтенной роли шурупчика. Удовлетворю твое любопытство. Почему я перестал быть человеком? Близка к разгадке этой тайны была Тамара. У женщин есть на эти дела нюх. Твоя жена предполагала, что у меня не ладится семейная жизнь. Какая к черту жизнь! Оборвал я ее как самоубийца.
Ты, наверное, слышал, что жена моя журналист. До войны работала в Принеманске. Писать правду – так правду. Журналист она сильнее меня. Хорошо владеет словом. Умеет заглянуть человеку в душу. Увидеть мелочь, раскрывающую характер. Такого плана очеркиста у нас в редакции нет. Она и меня сделала журналистом. Бывало, не только правила мои статьи, но, случалось, и переписывала. Я ей в жизни многим обязан.
И вот я ее бросил. Ушел от нее, пожалуй, в самый трудный в ее жизни момент. Ее отцу, участнику гражданской войны, коммунисту, человеку, которым мы гордились, предъявили политические обвинения. То ли, что он был когда-то связан с оппозицией, или еще что-то. В общем, его исключили из партии. И я струсил. Тесть исключен из партии – его биография кончилась. Тень упала на мою жену, а значит, и на меня. Нелегко быть мужем дочери человека, которому выразили политическое недоверие. И я побоялся, что не только для нее, но и для меня навсегда будут закрыты двери редакций. Когда я уходил, она не плакала, не упрашивала. На прощание лишь сказала: „А я думала, ты человек, а ты бездушный винтик!“
Об этом я никогда никому не говорил. Даже себе не хотел признаваться, что я совершил подлость. А сейчас пишу. Потому что мне на все наплевать. Подлость. Да, я совершил подлость по отношению к человеку, которого любил.
Гнусно даже писать о себе такое. Любил? Да, я ее и сейчас люблю. А бросил ее потому, что струсил. Теперь же все равно, наступило возмездие. Отец жены, кстати, оказался честным человеком, сейчас на фронте. А я подлюга.
Может, с этого и началось. Но разве вином такое зальешь? Знаю, что в газете мне больше не работать. Может быть, отберут партийный билет. Возможно, отправят на передовую, кровью искупать вину. Воевать стану честно. Я написал слово „вина“. Да, я виноват. Перед вами виноват. Забот вам и без меня хватало. Но больше всего виноват перед Ваней Букиным. Он такое перенес в лагерях, в плену, что просто ужас, озлоблен. Ему пить нельзя, а я его напоил, раны растравлял, былые обиды вспоминали. Вот какая мура получается. Он ногами, зубами держался за здравый смысл, а я его подтолкнул. Вот и сорвался человек, нахулиганил. Возможно, ему еще можно помочь. Это моя последняя просьба. Ради нее и исповедь написал.
Прощай. Будь что будет!
Виктор».
Позвонил начальнику милиции. Сказал, что интересуюсь Букиным. Начальник резонно заметил:
– Хулиганство поощрять не стоит, но в суть дела вникнем.
3
Вина Букина оказалась не столь большой, как ее попытался представить директор завода Чувалов. Больше виноват был Урюпин. Напоил рабочего, вместе с ним пошел в цех и там с пьяных глаз болтал черт знает что. Об Урюпине Чувалов написал в обком партии, а на Букина взвалил все, в чем был виноват Урюпин. Получилось густо. К тому же репутация Ивана Букина – подмочена. Был в плену, в лагерях.
Но, на счастье Букина, следователь ему попался добросовестный. Разобрался, что к чему, пришел к заключению, что привлекать рабочего к уголовной ответственности нет оснований. С его заключением согласился прокурор. Букин на свободе. И думаю, что мой звонок к начальнику милиции особой роли не сыграл.
А вот с Чуваловым действительно пришлось повозиться. Он уперся – незачем на завод возвращать хулигана.
– Удивляюсь, Павел Петрович, – сказал Чувалов, – как вы можете ходатайствовать за этого человека. Ведь он подвел редакцию!
– Урюпин – это еще не редакция. И нам не пристало вину журналиста перекладывать на другого человека.
Чувалов не слушал доводов. Пришлось обратиться в обком партии. Здесь не поскупились на упреки в адрес редакции, но Саратовский сумел убедить директора, что Букина нельзя отрывать от коллектива. При этом он прямо сказал, что Чувалову Букин пришелся не ко двору не потому, что он вместе с Урюпиным дебоширил в цехе, а потому, что этот рабочий больно ершист, когда видит недостатки, то не молчит о них.
Конфликт улажен. Но, боюсь, ненадолго. Чувалов остался недоволен.
